… о разных «россиях»

Рядом с Ветлугой индуисты строят город. Они специально разрушили все ведущие к поселению дороги, чтобы туда нельзя было подъехать. В начале июня в кафе «Март» состоялась дискуссия «Сколько у нас Россий и что с этим делать», организованная фондом Егора Гайдара. В разговоре о том, как внутри условного целого, определяемого государственной границей, сосуществуют пересекающиеся множества, приняли участие Владимир Каганский, научный сотрудник Института географии РАН, специалист по экономическому региональному и пространственному развитию Наталья Зубаревич и политолог, эксперт в области политической географии Дмитрий Орешкин. Slon приводит фрагменты выступлений участников.

Владимир Каганский, научный сотрудник Института географии РАН, автор многочисленных трудов по исследованию культурного ландшафта СССР и современной России
Я не буду строить прогнозов – занятие неблагодарное. Чтобы строить прогнозы, надо что-то знать, а я убеждаюсь, что Россия – самая непознанная среди всех современных стран мира. Поэтому я поделюсь крохами своих представлений в контексте разговора.
Когда с наслаждением или болью думают, что Российская Федерация унаследовала от Советского Союза – территорию, роль великой державы, ресурсы, – то забывают структурную вещь. Советский Союз по структуре был империей, хотя его не возглавлял император. Я утверждаю, что, во-первых, мы живем в руинах еще распадающейся и частично регенерируемой империи Советского Союза, во-вторых – в выстроенной по ее модели империи Российской Федерации. Современная Россия – империя по структуре пространства. Оно замкнуто на центр и поляризовано отношением «центр – периферия» в любом отношении: политическом, этническом, тем более – экономическом. Поэтому если отвечать на вопрос, из чего состоит Россия, то, как минимум, – из центра и периферии.
При этом я думаю, что различие из Москвы заметно очень плохо, потому что периферия – это страна, по которой люди ходят ножками в основном за отсутствием или плохим качеством дорог. В центр империи стянуты не только деньги, это было бы не так страшно: стянуты активные профессионалы, стянуто целеполагание, стянуты представления о стране, из которых совершаются какие-то осмысленные (или чаще бессмысленные) действия. Когда говорят: посмотрите, какая у нас обширная территория – и тундра, и тайга, и поднимающееся сельское хозяйство в степях Юга, то берут различия горизонтальные. Я же считаю, что самые большие различия в России вертикальные: пространство упорядочено отношением верх – низ, что и характерно для империи. Правящий центр и подвластное пространство, причем это подвластное пространство уже вышло из-под социального контроля, оно из центра незаметно, там могут происходить любые процессы.
Свежий пример: я путешествовал в глубинах Нижегородской области, базировался в городе Ветлуга. Это маленький, умирающий красивый городок, когда-то очень богатый, на сплаве леса стоял, на деревообработке. О чем говорят жители Ветлуги? В 30 км от нее индуисты строят город на 30 тысяч жителей, а пока там 3 тысячи жителей. При этом они специально разрушили все ведущие к поселению дороги, чтобы туда нельзя было подъехать. Вот насколько эти процессы заметны из центра? Центр – это 50% финансово, но 1% территориально.
С другой стороны, это пространство устроено так, что оно не может распасться. Как вы себе представляете распад?
Что касается опасности сепаратизма, то такие вещи происходят всегда неожиданно. Кто в 1984 году видел, что Советский Союз уже распадается?
Таких людей было довольно мало.
Российская Федерация – государство, которое включает в себя исторически вошедшие очень разным путем в нее части. Я теоретик, но я еще и полевой географ, я люблю смотреть своими глазами: то, чего я не увидел, для меня как бы не вполне реально, статистике я откровенно не доверяю.
Смотрите, Восточная Пруссия – часть государства Российская Федерация, но часть ли это страны Россия?
Что сейчас страна Россия: это одна страна или несколько стран? Если вы приедете в Башкортостан, Башкирию, по-русски говоря, то вам скажут: у нас есть своя страна – Башкортостан, и есть другая страна – Россия.
Я хочу возразить против мнения, что это плохо – что страна такая разная. Плохо для управления: нужно много кнопок, много стратегий. Разнообразие территорий – это богатство, это ресурс. Я не могу не вспомнить здесь слова нашего общего учителя с Натальей Васильевной, мы же вместе учились (давно, правда, не будем говорить, когда), Бориса Борисовича Родомана, который говорил, что ресурсы – это не наличие, а различие.
И о миграции: есть два процесса. Население смежных юго-восточных стран перебирается в Россию, население сельской глубинки перебирается в районные центры, население районных центров перебирается в областные, областных – в Москву. Что выше Москвы по иерархии? Заграница. И вторая тенденция, на мой взгляд, очень важная. Не совсем дауншифтинг, но в малых городах и в живописных местностях около них, куда можно добраться, сначала летом, а потом уже в любую погоду, живут москвичи, нижегородцы, питерцы, которые переезжают из своих городов. Но это не субурбанизация, потому что они перебираются далеко, на сотни километров.
Один процесс массовый, другой процесс немассовый, но немассовый процесс затрагивает активную элиту, так что, может быть, он в стратегической перспективе будет не менее важен.

Наталья Зубаревич, специалист по экономическому региональному и пространственному развитию, директор региональной программы Независимого института социальной политики
Спорить не буду, я, по сути, с большинством вещей согласна. А переформатировать хотела бы, потому что все-таки очень сакрально вышло. А у всех этих сакральностей есть вполне объяснимые рациональные корни.
Начну с того, что я полностью согласна с Володиной оценкой значимости постимперского синдрома. Это еще как минимум на одно поколение, штука это ментальная, сидящая в головах подавляющего большинства россиян, и мы с этим еще будем сталкиваться. Ее, кстати, очень легко политически отрационализировать, очень легко людей поднимать, когда надо, и с этими игрушками будут играть – дураков в Кремле нет, так что постимперский синдром, как хороший чирий, можно расчесывать очень-очень активно, лучше, чем национализм. Потому что постимперское – это массовое и всепоколенческое.
Теперь о пространстве. Здесь я бы провела жесткую десакрализацию. По-простому это звучит так: во всех странах с авторитарными режимами и во всех странах гиперцентрализованных (а Россия имеет наследство и по той части, и по этой) столица всегда гипертрофирована. Это просто модельно доказано. Не потому, что дядя Володя плохой, а потому что эти механизмы политические работают на сверхконцентрацию населения в центре.
И до тех пор, пока в России существует сверхцентрализованная система управления и авторитарная политическая система, Москва будет пухнуть.
Теперь двигаемся дальше. Как членится Россия? Я еще раз соглашусь с Володей, недаром мы одногруппники, в очень простой вещи: что Россию в том виде, как пугают, разломать невозможно. Потому что иерархия эта – как фрактал: она многомерно, многократно воспроизводится на всех уровнях. Москва – периферия, региональная столица – к ней периферия, райцентр – к ней периферия. Это матрешки, вложенные в одну, как эти матрешки членить, довольно трудно понять.
Поэтому еще раз процитирую Эмиля Паина: «Россия не разломится, Россия максимум обкрошится по краям».
И, уверяю вас, этим краем не будет Дальний Восток. Обсуждаемо то, где модель «центр-периферия» ослаблена, и мы эти места хорошо знаем: Северный Кавказ, прежде всего. Пожалуй, этим я и ограничусь.
Теперь об этой уже набившей оскомину концепции нескольких Россий. Суть ее в том, что она воспроизводит модель центр-периферия как базу российского пространства, но немножко ее расцвечивает. Потому что центры, полупериферии, периферии разного уровня еще раскладываются на оппозицию «советское – несоветское». В понятие «несоветского» в данном случае вкладывается смысл некоего модерна. Понятно, что модерн в России сверхконцентрирован: это Москва, это Питер, и эта концентрация велика относительно всех модерных людей – если взять за 100%, то процентов 70 сидят в Москве, 10–15% – в Питере, остальные по пять копеек. Но в рамках самого города Москва доля этого модерна иная. 33% женщин старше трудоспособного возраста в Питере и 30% в Москве, то есть каждая третья дама имеет пенсионную корочку – вот вам и модерн.
А вот «советская» Россия гораздо глубже. И это не только Россия индустриальная – уверяю вас, недовольство режимом в том же Нижнем Тагиле довольно велико, потому что люди все видят. Но ощущение, что дальше будет только хуже, память о девяностых годах, когда не было ни работы, ни зарплаты, хорошо сохранилась. Города индустриальные каждой клеточкой своих организмов человеческих помнят середину девяностых, мы забыли, у нас уже другая жизнь. А они помнят прекрасно.
Степень непонимания между этими двумя частями страны колоссальная, отсюда повышенная степень агрессии по отношению друг к другу.
Наконец, та периферия, вязкость которой мы наблюдаем. Я бы ее силу не преувеличивала по одной простой причине: там люди вообще вне политики, там люди вне системы принятия решений, там человек живет своими помидорами, своей картошкой, своим молоком. Они не решают ничего, они выживают в предложенной системе координат. Хорошо это или плохо, но это данность.
Сейчас период децентрализации неизбежен, степень жесткости этого процесса неизвестна, потому что она зависит от ослабления центральной власти. А степень дури в этом процессе впоследствии повышена, потому что качество региональной элиты за 20 лет, мягко говоря, не улучшилось, а стало гораздо хуже, и издержки могут оказаться очень серьезными.
В России будут и ханства, и княжества, и продвинутые регионы, и это расцветание всех цветов – это неизбежный этап на пути ухода от суперцентрализации, от супервертикали.
То есть маятник качнется далеко в обратную сторону, насколько далеко и смогут ли купировать самые тяжелые издержки – я не знаю, но это не вопрос развала, это вопрос большого количества региональной дури, позвольте мне так сказать.

Дмитрий Орешкин, политгеограф и журналист; специализируется на проблемах электоральной географии и статистики, региональной и внутренней политики России
Поскольку я все-таки занимаюсь электоральной географией, то стараюсь это дело максимально формализовать, чтобы минимизировать метафорический подход. Если все пытаться численно измерить, то Россия наиболее очевидно распадается на две вселенные, на две социокультурные общности, в которых вполне могут быть еще две, о которых говорит Наталья Васильевна.
С электоральной точки зрения есть относительно европейская страна, в которую входят примерно 60 субъектов федерации, и еще два десятка, где выборы реализуются совершенно не по европейскому сценарию. Грубо говоря, в Чечне 99,8%, а если надо, то будет и 120%, как сказал господин Абдурахманов, спикер чеченского парламента, и никто не сомневается в том, что если надо, то 120% и будет. А что самое интересное – никто даже не станет задавать вопросов там и правильно сделает, потому что голова одна на плечах, и ее надо беречь. А Москва и Питер – это совсем почти Европа, хотя жульничают тоже много, но у городов есть социокультурное сопротивление, которое и выталкивает людей на улицы после того, как они видят, что их надули. Ну и есть средняя Россия, условный Тамбов, где 20% голосуют на дому, и ровно на эти 20% Тамбов выделяется на общем фоне результатов голосования в пользу Путина. Потому что голосование на дому – это оптимальный способ фальсификаций: вышли за угол, напихали сколько надо бюллетеней.
Самый грубый результат: условная Азия и условная Европа. Европа очень условная, тамбовского замеса, где фальсифицируют тоже здорово, но не до беспредела, как в Чечне. Парадокс вот в чем: мы-то начинали это исследование и думали, что понятно, вот вам Татарстан, Башкортостан, Чечня, Дагестан, Ингушетия, где особая электоральная культура, как мы вежливо выражались. А когда посчитали, выяснилось, что среди этих 20 субъектов федерации не все республики (не попали туда Коми, Карелия, Удмуртия на границе была и Хакасия, понятное дело). Каждый, кто знает эти места, понимает, что роль играет преобладание русского населения: Карелия и Коми – это та же Россия в широком смысле слова. И в то же время попали сугубо русская Орловская область и Кемеровская, но и там, и там были такие начальники (Егор Строев и Тулеев), что не забалуешь.
То есть поведение электоральных территорий зависит не только от социокультурного субстрата, но еще и от начальников.
Плюс к этому: даже в Татарстане, где 90% дает республика, Казань ведет себя скорее похоже на Нижний Новгород, как и Уфа в Башкирии. То есть столичные регионы космополитичны, достаточно самостоятельны, интеллигентны, независимы, там так не подкрутишь. А сельская территория вокруг и 99%, и 100% даст, никаких проблем.
Так что Россий точно больше двух, может быть, даже больше четырех, но надо понимать, что это не карта: они внутри часто расположены – внутренние провинции. В городе Москве вы найдете Котловку, которая ведет себя с электоральной точки зрения почти как Тамбов, и Гагаринский район, где вообще не жульничают. Кстати говоря, в Гагаринском районе Путин голосовал, и на участке, где он голосовал, не фальсифицировали, потому что начальник, и в результате получился скандал в 2009 году на выборах в Мосгордуму: «ЕР» на участке, где голосовал Путин, 7% проиграла коммунистам. И в 2011 году туда подкатили автобус, и на 300 человек «Единая Россия» набрала больше. Так что даже внутри города среда очень разная: Юго-Восток – это одно, где всякие Рязанские проспекты, шоссе Энтузиастов, а Северо-Запад – принципиально иное получается. И эта дикая неоднородность даже не сводится к четырем Россиям, о которых говорит Наталья.

«Slon.ru», 19 июня 2013 года