… о среднем классе в России и Москве

26 января в Высшей школе экономики в рамках традиционного семинара научного руководителя ВШЭ Евгения Ясина «Экономическая политика в условиях переходного периода» прошла встреча на тему «Векторы социальной модернизации».
С докладом выступила директор Независимого института социальной политики (НИСП) Татьяна Малева. Предваряя ее выступление, Е. Ясин заметил, что, по его мнению, проблемы в социальной сфере, которые российскому обществу придется решать в ближайшее время, представляются чрезвычайно сложными. Потребуются крупные институциональные инвестиции, «к которым мы не очень приучены». «У меня после конференции в Независимом институте социальной политики, где я впервые услышал доклад его директора Татьяны Малевой, возникло такое ощущение, что у нее есть серьезные предложения по решению этих проблем».
В своем выступлении директор Независимого института социальной политики Т. Малева отметила, что мысли, содержащиеся в ее докладе, не являются чем-то новым для ВШЭ, которая последовательно отстаивает идеи необходимости модернизации. С течением времени аргументов в пользу модернизации появляется все больше. «В 2007 году я входила в состав коллектива авторов, предложивших особое видение модернизации российской экономики. Это была публикация «Коалиции будущего». Но экономический кризис многократно актуализировал проблематику, связанную с модернизацией, и в этот момент мы поняли, что вопросы модернизации трактуются всеми участниками дискуссии максимально свободно, и нет никакого общепринятого понимания модернизации». А что касается социальной политики, то она вообще не рассматривается в контексте модернизации.
Учитывая уроки кризиса, коллектив НИСПа и предложил некоторые направления социальной модернизации. У модернизации должны быть экономические и социальные цели, и необходимо понимать, что тот критерий успешной модернизации, который выражается в качестве человеческого капитала, «находится в принципиально иной среде, чем это имело место в эпоху индустриального или традиционного общества. Следует уяснить, что резко меняется ситуация, связанная с экономическими трендами и что конкуренция перемещается с рынков, ресурсов и инвестиций в сферу компетенций, информации и услуг».
Удачный баланс в этом развитии будет найден только в том случае, отметила докладчица, если будет найден баланс распределения функций, полномочий и ответственности между важнейшими акторами социальных отношений, а ими в самом общем смысле, по определению социолога и методолога в области социальной политики Еспена Андерссона, являются государство, рынок и семья. При этом сегодня резко обостряется конфликт между карьерой индивидуума, трудовой, экономической, предпринимательской карьерой и выполнением традиционных семейных функций, связанных с социальными обязательствами в отношении тех членов общества, которые не способны решать свои экономические и социальные проблемы самостоятельно.
«Рассматривая в целом ситуацию на рынке труда, — отметила Татьяна Малева, — мы попытались сформулировать, почему мы не можем удовлетвориться статус-кво и в каком направлении нам нужно двигаться». По ее мнению, болезнями российского рынка труда являются нетрадиционное поведение основных параметров этого рынка до кризиса, в том числе легкое реагирование занятости на динамические процессы ВВП за счет самого гибкого элемента — заработной платы.
Многие эксперты призывали к модернизации, которая, в том числе, должна коснуться и рынка труда. Во время кризиса все составляющие элементы, характеризующие безработицу, действительно имели тенденцию к росту, но уже к концу 2010 года выявилось резкое сокращение показателей безработицы, как общей, так и зарегистрированной, и почти незаметное изменение динамики занятости. Общий вывод ясен, считает Малева, «рынок труда медленно, но верно возвращается к состоянию, близкому к тому, в каком он находился перед кризисом. Работники министерства здравоохранения и социального развития, министерство экономического развития, да и вся страна бурно радуются этому феномену. Однако следует понимать, что отражение процессов на рынке труда — это лишнее доказательство того, что реальных, реструктуризационных и модернизационных сдвигов в экономике не происходит».
«Моя гипотеза, которую надлежит проверить, когда появится достаточный объем данных, состоит в том, что мы не просто вернулись к предкризисному состоянию, — отметила также Малева. — Состояние с занятостью может оказаться хуже, чем было, потому что в ходе кризиса мы потеряли около двух миллионов рабочих мест на крупных и средних предприятиях, но поскольку занятость сама мало сократилась, то в конце 2010 года мы понимаем, за счет чего — идет переток занятости в предприятия малого бизнеса. Выражаясь словами героев Аркадия Гайдара Чука и Гека, «мы могли бы загордиться, но гордиться не годится». И вот почему. Все это не будет означать рост малого бизнеса, а скорее всего, по моей гипотезе, это будет реструктуризация накануне повышения налоговых ставок 2011 года, когда крупный и средний бизнес во избежание повышенных отчислений в социальные фонды, максимально реструктурировал свой бизнес и, рассчитывая на льготы, адресованные малому бизнесу, перепрофилировался в этом направлении».
Но в любом случае, по мнению Т. Малевой, то, что в стране называется политикой занятости, «никогда и нигде таковой не являлось, а все, что делалось на протяжении разных этапов социального движения, всегда было политикой противодействия безработице». Занятость, как таковая, ее структура, ее динамика, создание новых рабочих мест не были приоритетом ни государственной социальной политики, ни других агентов. «Вот почему мы имеем ситуацию, при которой, как мы считаем, нужна полная переориентация этой политики противодействия безработице за счет выталкивания безработных в сферу занятости или неприятия их в реестр безработных, и мы хорошо знаем цену, которую заплатила страна за такую политику — абсолютно низкий уровень заработной платы. Процесс на рынке труда, и в этом надо отдавать себе отчет — вне зависимости от того, что на этом рынке формально занято уже чуть больше половины экономически активного населения, — это базовый социальный процесс по отношению к которому все прочие процессы являются производными. И при низкой заработной плате это главный параметр, определяющий динамику доходов». Низкая заработная плата — это низкие пенсии, это низкие пособия, это низкие социальные выплаты и прочее. И политика противодействия безработице, по сути дела, предопределила низкие доходы населения в целом.
Следующим базовым параметром социальной сферы, продолжала она, является отношение государства к пожилым гражданам, оставившим рынок труда. Как можно интерпретировать все события, происходившие в пенсионной системе на протяжении институциональных и экономических реформ 1990-х и в последние годы? Самый главный процесс заключался в следующем: на протяжении долгих лет при помощи сначала небольших косметических перемен, а потом и крупномасштабной пенсионной реформы, по существу, в реальном выражении, все время шла борьба между двумя параметрами пенсионной системы: величиной средней пенсии и прожиточным минимумом. А что такое прожиточный минимум? Это индикатор бедности. То есть, «война шла» на поле бедности. И эту войну пенсионная система выиграла, ибо средний размер пенсии стал обеспечивать абсолютно большей части пенсионеров прожиточный минимум. Но за это время была проиграна война на другом поле — война за коэффициент замещения, который в худшие времена и даже на пике экономического роста достигал около 25 процентов (это означало, что размер пенсий был в четыре раза ниже, чем размер заработной платы). В 2009-2010 годы произошли серьезные изменения в пенсионной системе, которые были направлены на существенное повышение пенсий и авторы этой новации «довольно амбициозно называют пенсионные нововведения модернизацией пенсионной системы». Эта модернизация свелась к валоризации, индексации пенсионных прав. Несмотря на то, что пенсии, по словам Татьяны Малевой, всегда росли «довольно бурно», все же их абсолютный уровень оставался ниже и даже в 2009 году еще не достиг в реальном исчислении уровня 1990 года. Абсолютный размер пенсий так и оставался слабым звеном среди элементов, определяющих доходы населения.
Подобная «модернизация» пенсионной системы привела к резкому скачку уровня пенсий (2010 год принес значительное увеличение сумм), но это существенное повышение было достигнуто за счет реструктуризации и повышения трансфертов из федерального бюджета в пенсионную систему, а также повышения ответственности работодателей, но отнюдь не в результате поиска новых источников финансирования и придания пенсионной системе финансовой устойчивости. И если иметь в виду этот немаловажный факт, то следует признать, что «пенсионная система уже находится в состоянии острого системного кризиса». «Таким повышением мы обманули себя, макроэкономистов, бюджет, министров, считает Татьяна Малеева, но не удалось обмануть самих пенсионеров». «Наши исследования показали, — отметила она, — что многие пенсионеры оценивают свои перспективы на ближайшие 3-4 года мрачно, и число пессимистов среди пенсионеров зашкаливает. То есть людям дали сейчас деньги и не дали никаких надежд, что реальные пенсии будут означать их экономическое благополучие. Они меньше всего уверены в завтрашнем дне».
Следующий «столп», на котором строится социальная система — это социальная защита населения. Ее болезнь тоже хорошо известна. По-прежнему, несмотря на многолетние разговоры об адресной социальной поддержке, о том, что социальное государство отнюдь не должно заменять собой социальное вспомоществование всему населению, разделенному на категории, и о том, что в условиях рыночных реалий гораздо более эффективным является переход к адресной поддержке социально уязвимых групп населения, — несмотря на все эти разговоры, в стране до сих пор среди почти тысячи категорий и пособий всего три пособия строятся на слабой институциональной основе, связанной с адресностью — это ежемесячное пособие на ребенка, региональная жилищная субсидия и пособие по бедности. Тем не менее, эта система все-таки позволила сэкономить некоторые финансовые ресурсы и перенаправить их действительно социально уязвимым группам населения. Но большая часть этих ресурсов достается не бедным домохозяйствам, реально бедные и социально уязвимые группы не являются в России получателями в рамках этих программ.
Что такое поддержка населения на различных этапах демографического цикла? Считается, что государство, например, должно поддерживать детей. В последние годы считалось, что в России самая бедная группа населения — это пенсионеры. Но это не так. «Наш институт много лет доказывал и показывал просто на эмпирических данных, что на самом-то деле реально у нас самые бедные — это семьи с детьми». И особенно этот факт стал очевиден после кризиса, когда валоризация и индексация пенсий «еще меньше повлияли на зону бедности пенсионеров и совершенно ничего не принесли семьям с детьми». Строго говоря, каждая вторая семья с двумя детьми в России часто попадает в категорию бедных. Почему же так происходит? Материнский капитал и масса других предпринимаемых мер дают определенный эффект, однако бедность — это текущее состояние, которое определяется прежде всего текущими доходами населения. «Дыра», которая существует и систематически воспроизводится в рамках системы социальной поддержки населения, и заключается в том, что несмотря на то, что существенно подняты пособия на ребенка в возрасте до полутора лет, а в отдельных регионах это пособие даже может составлять 70 процентов от прожиточного минимума ребенка, через полтора года следует огромное падение. «Я считаю просто неприличным для страны, которая провозгласила борьбу за повышение благосостояния семей с детьми, что сегодня пособие на ребенка составляет в целом по стране 6,7 процента от прожиточного минимума ребенка, а в некоторых регионах — 4 процента! — сказала Малеева. — И у нас по-прежнему абсолютно большая часть регионов платит это пособие для ребенка в размере 70 рублей».
Необходимо, указала в связи с этим докладчица, принципиальное перераспределение социальной нагрузки между различными поколениями. И речь идет не только о макроэкономических трансфертах от одного поколения к другому, но и о бюджетных отношениях, распределительной системе. Пик нагрузки на экономически активное население в связи с этим приходится на людей в возрасте от 45 до 59 лет. Именно эти люди несут ответственность сразу перед несколькими поколениями — поколением своих родителей, которые живы и которых надо поддерживать, поколением своих детей, которое в силу традиционалистских тенденций, сохраняемых в России, когда родители «тянут» своих детей на протяжении долгих лет (теоретически может даже возникнуть поддержка своих внуков), — и так, это поколение может поддерживать еще три поколения.
«Недавно, — рассказала Малева, — я была приглашена на заседание президиума Госсовета, посвященное положению престарелых и политике в отношении пожилых граждан. И мне там даже пришлось возразить против вроде бы очевидного призыва Общественной палаты: «Надо в обществе воспитать социальную ответственность детей по отношению к взрослым». Справедливый, казалось бы, посыл, но я позволила себе возразить. Дело в том, что чем больше социальная ответственность детей по отношению к родителям, тем больше шансы, что эти дети частично или полностью покинут рынок труда. Страна потеряет трудовые ресурсы, сократится ВВП, будет меньше социальных ресурсов, которые можно было бы направить на поддержание социально уязвимых групп пожилых пенсионеров». Это — макропоследствия, но есть и микропоследствия. Если люди покидают рынок труда и начинают ухаживать за своими родителями, они теряют мощный источник доходов в виде заработной платы, и тот самый бедный пенсионер, за которым они ухаживают, становится от этого еще беднее. А если в семье есть дети, то это просто ловушка бедности и прямой путь к формированию бедной семьи. Поэтому проблема у нас в ином. Надо не призывать детей к социальной ответственности (хотя, разумеется, психологически и ментально это необходимо), а решить конфликт между семейными обязанностями в отношениях между детьми и пожилыми родителями и возможностью быть эффективными на рынке труда и в других сферах экономической деятельности».
Вектор социальной модернизации, убеждена Т. Малева, должен отойти от традиционной модели 1990-х годов, когда вся страна в той или иной форме (на рынке труда, в системе социальной защиты, в макроэкономических приоритетах) боролась с бедностью, не достигая в этом особенных успехов. Тогда помог экономический рост, позволивший пополнить бюджет, что дало возможность направить трансферты в социальную сферу, но, тем не менее, бедность не исчезла, а страна не стала процветать и очень быстро оказалась в состоянии социального и экономического кризиса. Исходить же надо из того, что лучший способ борьбы с бедностью — это рост численности среднего класса.
«Мы провели исследование, связанное с оценкой среднего класса как класса, аккумулирующего сразу целую серию ресурсов (материальные, доходные, сбережения, недвижимость), и нематериальные, к числу которых относятся уровень образования, квалификация, позиция на рынке труда, и измерили устойчивость этих характеристик, поскольку класс не может перемещаться два раза в квартал и устойчивость характеристик — это обязательное требование, — сказала докладчица. — И пришли к выводу, что, несмотря на высокий рост доходов, реальных сдвигов в социальной структуре даже после семи лет бурного экономического роста не произошло». Из этого следует, что поиск параметров социальной политики, способных удовлетворить сразу всем социальным амбициям и социальным целям различных социальных групп — это подход неверный. Такого рода социальная политика не может решить все вопросы.
С другой стороны, не все группы населения будут претендовать на большие объемы социальной поддержки, и есть такие группы, которые могут взять на себя решение своих экономических вопросов, если для этого будут созданы не фонды и не денежные трансферты, а институты. И вопрос заключается в том, что в отношении определенных групп необходимо проводить политику социальной поддержки, и это максимум того, что может сделать государство. Необходимы социальные инвестиции, которые потребуют расходов, ибо институты тоже требуют финансовых и прочих экономических расходов. Но, по сути, это не расходы, а именно — инвестиции, которые, вероятно, при правильной модели могут обернуться для страны ростом эффективности и производительности.
Однако готово ли российское общество к модернизации, есть ли в обществе социальные группы, способные осуществлять ее? Замысел модернизации — это ведь удел экономической и политической элиты общества. Но в обществе есть слои, способные освоить эти практики и транслировать их другим слоям общества, и тогда модернизация имеет шанс на успех. Вот эту роль везде, а в России особенно, как показали исследования, с 2003 года, с момента освоения инновационных практик, брал на себя средний класс. В этом и состоит его ценность для России. А способен ли этот класс выполнять такие функции в настоящий момент? «Отвечая на этот вопрос, я проявляю осторожный оптимизм, — сказала Малеева. — Почему? Средний класс образца 2007 года по своему качеству оказался хуже, чем был десять лет назад… Многие характеристики среднего класса говорят о том, что какая-то пассионарность этого класса, которая ощущалась в начале «нулевых годов», — желание рискнуть, попробовать построить свой бизнес, взять на себя повышенные трудовые и экономические обязательства — сейчас уже уступила место любви к социальной стабильности. И одно, но высокооплачиваемое и хорошее рабочее место стало многократно ценнее, чем две работы, которые ранее в сумме приносили более высокий доход».
Это один из примеров того, что средний класс предпочитает стабильность, его потенциал в значительной мере попадает под сомнение. Но если идти от обратного, то видно, что власть не хочет замечать существования среднего класса, во всяком случае она не хочет принимать его во внимание при выработке своих социальных приоритетов, экономических программ. «Но дело в том, что средний класс может научить общество как хорошему, так и плохому. И если не дать институтам нормального развития среднего класса, то мы многократно усугубим свое положение», — отметила докладчица. Ведь брать взятки приучил ГИБДД именно средний класс, равно, как этот класс стал давать «на лапу» врачам за услуги повышенного качества и утвердил практику неформальных платежей в системе здравоохранения, а в системе образования — практику найма репетиторов из того престижного вуза, куда поступал ребенок. Не приходится беспокоиться за собственную судьбу среднего класса, ибо российский средний класс показал свою высокую адаптивность к тем или иным социальным условиям. Но от его стратегии зависит, будет этот класс «приспосабливаться в хорошем смысле, или в плохом». И этот класс может научить общество по-настоящему эффективным практикам и стать основой модернизации, а может стать индифферентным участником, а то и просто — попутчиком или свидетелем, и тогда процесс модернизация окажется под угрозой. Вот почему столь важно, чтобы страна в качестве приоритетов избрала путь модернизации социальных институтов. Если эти институты будут созданы, то средний класс найдет себя в этих координатах, и можно тогда рассчитывать на его положительное влияние на все социальные процессы в обществе».
Затем Т. Малева ответила на вопросы зала. Один из них звучал так: «Вы сказали, что дети должны уходить с рынка труда, чтобы поддерживать постаревших родителей. Но ведь, казалось бы, наоборот, они должны стремиться на рынок труда, чтобы лучше зарабатывать, иметь возможность кормить себя и родителей, нанимать за деньги сиделку, покупать лекарства?» «Я говорю о людях с серьезными заболеваниями, одиноких пенсионерах, которые нуждаются в постоянном уходе, — ответила Т. Малева. — На сегодня я не удовлетворена рынком социальных услуг для детей, имеющих таких родителей. Представьте себе, что в семье есть больной человек, пожилой или инвалид. По исследованиям нашего института, наличие инвалида в семье снижает занятость среди членов семьи на десять процентов. Кто-то должен за таким инвалидом ухаживать. Именно поэтому я и делаю вывод, что общество стареет, но одновременно продолжительность здоровой жизни у нас не растет. Таким образом, у нас будет все больше и больше людей в пожилом возрасте, нуждающихся в медицинской помощи, услугах и в уходе. И это будет вызов всей системе институтов — должны быть развиты услуги, предоставляемые этим людям, а если их нет, то социально ответственные дети просто будут вынуждены сократить свое присутствие на рынке труда и беднеть вместе с пожилыми родителями».
«А какие шаги, на ваш взгляд, нужно сделать, чтобы приблизиться к созданию благоприятной деловой среды?», — спросили Малееву. «Легкий вопрос», — с иронией прокомментировал Е.Ясин. «Все-таки в самом общем предложении — это, прежде всего, независимый суд, благоприятный инвестиционный климат, — ответила она. — И надо создавать институты, которые адресованы не сразу всем, а предназначены сначала для определенных групп населения, а потом — для других. Вот в этом должен состоять выбор модернизационного сценария».
Выступивший затем оппонент — заместитель директора Института мировой экономики и международных отношений Российской академии наук (РАН), профессор кафедры прикладной политологии ВШЭ Евгений Гонтмахер отметил, что докладчица, по его мнению, рассказала только о части социальной политики — либо о модернизации отраслей, либо о финансовых потоках в социальной сфере. «Да, социальная модернизация — это требование абсолютно верное, — сказал он. — Но если мы поставили глобальную цель модернизации страны, мы должны понимать и масштаб проблем, стоящих перед страной. И тут надо иметь в виду несколько принципиальных моментов. Первое, что модернизация — это не цель, а процесс, причем, процесс вынужденный. Но тогда надо понять, куда мы должны прийти с помощью модернизации, что мы должны получить в социальной сфере». И тут, по мнению Е.Гонтмахера, стране необходимы «интеграция общества и четкие перспективы для конкретной семьи и конкретного социального слоя». Ведь в настоящее время в России нет интегрированного общества, оно в стране расчленено, изолировано, в социальном плане нет единой страны. И дело не в том, что в России 83 субъекта Федерации. «Я насчитал в стране примерно двадцать укладов, — заметил он. — И вовсе не в территориальном даже смысле. Вот, например, Москва, в которой наличествуют совершенно разные миры, с которыми мы, люди европейской ориентации, не соприкасаемся. Это миры, живущие по другим экономическим законам. А экономика домохозяйств в Чечне и Дагестане? Часть людей работает в Москве и Петербурге и содержит тех, кто живет там. Таков вот стиль жизни. Мы его не принимаем, но люди так живут».
А как складывается жизнь обитателей какой-нибудь отдаленной русской деревни в Костромской области и областного центра Костромы? Разница — как между небом и землей! В деревне люди питаются за счет огорода, там для них мизерные копеечные пособия — это действительно деньги, и у этих людей «совершенно другой масштаб измерений». А что такое рубль для жителя крупного города? Мелочь. Наше российское общество дезинтегрировано, «в нем отсутствуют какие-либо мосточки для взаимодействия, в том числе и в социальном плане. А интеграция как раз и заключается в том, чтобы ни одна крупная социальная группа не чувствовала себя исключенной из жизни страны». К сожалению, Россия попала «в ловушку общественной дезинтеграции». С таким багажом говорить, что Россия может стать обществом инновационным, современным, равнять себя с Англией, Францией, «просто бессмысленно». И там существуют дезинтеграционные процессы, но там их осознают и что-то предпринимают.
«В России существуют провалы в так называемой «social safety net» — системе социальной безопасности, — добавил Гонтмахер. — Вот, например, по CNN прошел репортаж о пострадавших в ходе теракта в Домодедово. Люди, пострадавшие от взрыва, лежат в больницах в коридорах. И это в московских-то клиниках! Налицо абсолютный провал в самом, казалось бы, экстремальном случае. В России, по сведениям Министерства внутренних дел, два миллиона детей не ходят в школу. Но ведь они же станут взрослыми. И что они будут делать? Они будут заниматься нанотехнологиями? В худшем случае это питательная среда для организованной преступности и криминала. «Без постановки вопроса об интеграции нашего общества, всех его групп и слоев, — так, чтобы все получили от процесса модернизации что-то позитивное, — трудно рассчитывать на успех».
По словам Гонтмахера, в России образовался колоссальный застой, огромное количество самых разнообразных не просто «ловушек бедности», но и «ловушек безысходности». Можно ведь жить, имея какие-то деньги, но у детей при этом нет перспективы попасть, допустим, в средний класс, о котором говорила сегодня основная докладчица. У нас фактически налицо система, когда судьба ребенка зависит от того, в какой семье он родился. Если в семье есть деньги, то ребенка устраивают в хороший детский сад, потом — в хорошую школу, затем — в институт, в том числе — и в Высшую школу экономики, а не в сельхозинститут. Соответственно, у ребенка есть возможность сделать карьеру в жизни. Но у значительной части российского населения «эти жизненные траектории недостижимы». По мнению Е.Гонтмахера, «у населения был некоторый позитив в так называемые нефтяные времена, которые, к счастью, закончились». Этот позитив состоял в том, что «большинство населения вдруг поняло, что у него есть перспективы». Люди стали брать кредиты, рожать детей, «пошли в ипотеку», жизнь оживилась. А сейчас, как показывают опросы общественного мнения, люди потеряли эти перспективы, утратили ощущение того, что можно выстраивать конкретные жизненные планы конкретной семьи на несколько лет вперед.
«В этой ситуации люди побогаче начинают в той или иной форме «делать ноги», а те, у кого нет такой возможности, опускают, что называется, руки, впадают в состояние ипохондрии». На этом фоне, при отсутствии конкретных жизненных перспектив, все разговоры о какой-то модернизации «абсолютно тонут». Возникает вопрос: а что же дальше? «Я, говоря честно, пессимист, — сказал, отвечая на свой же вопрос Гонтмахер. — Потому что, мне кажется, что Россия упустила точку, когда ситуацию как-то можно было исправить. Был момент, когда мы открылись для мира, спасибо тем, кто в начале 1990-х годов это сделал, — и даже не в смысле возможностей передвижения по земному шару, а в смысле все-таки экономическом. Увы, буквально несколько лет назад начался необратимый процесс оттока человеческого капитала из России. Причем, смешная ситуация: я помню, когда Андрей Илларионов («Который, кстати, тоже утек», — язвительно заметила еще один оппонент на семинаре, главный научный сотрудник Института экономики РАН Людмила Ржаницина), — так вот Илларионов в бытность свою советником Президента РФ говорил, что если мы сейчас будем вкладывать средства в образование, то мы будем готовить кадры не для России. Потому, что когда все застыло, когда модернизация сводится только в лучшем случае к каким-то территориальным проектам типа Сколково, а в худшем — к пустым декларациям, умные молодые люди, имеющие для этого возможности, непременно утекают за кордон. Есть данные, сколько россиян уехало на работу за границу. В США (только в США!) в 2009 году отправились около 30 тысяч человек. В Израиль — 9 тысяч. В Европу — тоже тысячи. Но ведь уезжают-то лучшие. И это только то, что зафиксировано в каких-то статистиках. А на самом-то деле таких людей больше на порядок! И в этом смысле наш социальный капитал все более ухудшается. Также ухудшается соотношение доноров и реципиентов в обществе, возрастает нагрузка на тех, кто сейчас в России работает. И вот получается, что люди сидят по домам и тихо деградируют, уходя, как говорили в советские времена, во внутреннюю эмиграцию».
К сожалению, эти процессы маргинализации идут по нарастающей, считает Гонтмахер, а итогом всего этого может стать ситуация, «когда Россия будет оттеснена из второго ряда мировых стран (давно уже она не в первом) в пятый-шестой ряд». «То есть страна станет огромной территорией, на которой будет жить некое население, которое будет как-то выживать, — сказал он. — Да, десять-пятнадцать его процентов будет кормиться вокруг «Газпрома», «Роснефти», того, что еще дает какой-то доход от продажи на мировых рынках, и будет, я бы сказал, в рамках одной территории две страны, две России. Одна Россия более или менее успешного типа вроде Москвы, и подавляющая часть страны, которая будет жить непонятно как и непонятно, по каким законам. А вся забота нашей власти будет состоять в том, чтобы эта часть страны не дай бог никуда не вышла и спокойно доживала свой век. Вот, собственно, такая не очень радостная перспектива, хотя чудеса случаются, в том числе и в России».
Выступление Людмилы Ржанициной, главного научного сотрудника Института экономики РАН, содержало несколько тезисов, вполне годящихся в девизы нового курса: «От политики бедности — к политике социального достатка!», «Низкая зарплата — это несчастье!». «В демографии, — сказала, в частности, она, — сейчас борются два течения. Представители одного говорят, что надо барахтаться, что-то делать, чтобы сохранять население и как-то размножаться. А господин Вишневский утверждает, что бесполезно барахтаться, что все равно-де население будет вымирать. Но, когда мы говорим о социальной политике, лучше помнить «о лягушке в молоке», которая попав в ведро с молоком, била ножками, в результате чего взбила из этого молока масло и осталась жить. Все-таки, при всем пессимизме, лучше средненькая жизнь, чем никакая».
«Мы, россияне — великие изобретатели», — не без сарказма, заметила она, комментируя сегодняшнюю модернизацию российской системы здравоохранения. «Мы сейчас переходим на одноканальную систему финансирования, бюджет освобождает себя от забот о здравоохранении, — отметила Людмила Ржаницина. — Все будет повешено на работодателя, с которого будут собираться денежки на улучшение здравоохранения. Ну, ладно, собрали денежки. А социальное страхование? Во всем мире это возмещение утраченного заработка работника, но у нас это сторона дела сейчас забыта. Денежки собираются для того, чтобы модернизировать материально-техническую базу здравоохранения: покрасить поликлиники, установить оборудование, ввести новые информационные системы и новые стандарты лечения. Это пример типичного «изобретения» наподобие изобретенного в свое время единого социального налога, хотя и было понятно, что из этого ничего хорошего не выйдет. Сейчас мы изобретаем одноканальное финансирование здравоохранения, отлично зная, что из этого тоже ничего хорошего не получится. Если все российское здравоохранение будет базироваться только на фонде заработной платы, никакой финансовой устойчивости у него не будет».
На семинаре выступила и заведующая кафедрой социально-экономических систем и социальной политики ВШЭ Наталья Тихонова, один из авторов только что увидевшей свет книги «Готово ли российское общество к модернизации?». «Весьма радует, — сказала, в частности, она, — сама постановка вопроса о приоритетности социальной модернизации, необходимости перехода от политики снижения безработицы к политике занятости и роста среднего класса в России». По словам Н.Тихоновой, социальная политика уже в течение долгих десятилетий понимается в развитых странах, не как соцобеспечение, как это выглядит в России, а как мощнейший инвестиционный инструмент социально-экономического развития государств, обеспечивающий рост конкурентоспособности на мировой арене. И целью ее является не адресная помощь (это один из сопутствующих мелких моментов), а формирование человеческого капитала страны и формирование ее социального капитала. И если мы поймем, что огромные и все возрастающие расходы на социальную политику невозможны вне этого контекста, что модернизация социальной политики является инвестиционным инструментом современного общества, то и приоритеты финансирования будут расставляться совершенно иначе.
Актуальность проблемы занятости, по мнению Тихоновой, возникает для России не потому, что у нас меньше безработных, меньше размеры пособий для безработных, а потому, что «структура нашей рабочей силы» задает определенную модель общества и перспективы его развития. И в этом контексте инвестиционная политика заключается в создании определенного типа рабочих мест, которые должны быть местами среднего класса. Создание индустриальных производств, считает она, — это уже вчерашний день. Такой курс сегодня не обеспечивает конкурентоспособность страны. А вот средний класс — это в первую очередь потребитель на рынках тех товаров и услуг, которые в массе своей невозможно привезти из других стран. «Разумеется, можно привезти в страну телевизор, холодильник, но здравоохранение, которое делается все более затратным, привезти нельзя, оно всегда здесь, на месте, — сказала она. — Равно, как и образование. Этот сектор экономики (производство услуг, в том числе высокотехнологичных услуг) важен тем, что в современной экономике главный агент производства — это человеческий капитал. И формирование этого человеческого капитала ставит на повестку дня совсем другие проблемы, нежели раньше».
Впрочем, отметила Наталья Тихонова, пока в России не завершена даже тривиальная урбанизация, характерная для раннего индустриального общества. У нас уже более двадцати пяти лет соотношение городского и сельского населения остается неизменным, и доля сельского населения «чудовищна для индустриальной страны» — 25-27 процентов. При этом городское население не имеет завершенного городского образа жизни (всем известна роль огородов в жизни населения России).
Уровень доходов сам по себе в стране, где профсоюзы носили отраслевой характер, а не объединяли однотипную рабочую силу, не может сформироваться автоматически на рынке взаимодействия «работодатель-работник», потому что веками у работников в капиталистическом обществе вырабатывались механизмы защиты своих интересов. И там существовала горизонтальная, а не отраслевая система объединения работников. В связи с этим нужно думать о том, как дифференцировать минимальную заработную плату для разных типов работников, иначе работодатели все время будут подталкивать общество к тому, чтобы завозить дешевую рабочую силу из-за рубежа вместо того, чтобы пытаться привлечь «местных» безработных.
Остроты в работу семинара привнесло выступление заместителя директора Центра трудовых исследований ВШЭ Ростислава Капелюшникова, который высказал недоумение по поводу некоторых выводов, прозвучавших на встрече ученых. «Насчет мнения о том, что у людей в России не стало перспективы… У меня вот какой вопрос возникает: а что, утрата перспектив никак не связана с экономическим ростом, который был, а потом куда-то сгинул? — сказал он. — Не в том ли дело, что народ привык к росту реальной заработной платы по 10-15 процентов в год, а потом вдруг она вообще перестала расти, ну или стала расти лишь на 2-3 процента? Я, например, всегда считал, что бешеный рост реальных зарплат — это был нам подарок от перегретой мировой экономики. Это была абсолютно ненормальная вещь, и рассчитывать на то, что подобное в ближайшее время воспроизведется в тех же масштабах, не приходится». Тут реплику подал Е. Ясин: «Вчера как раз стало ясно, что этого точно не произойдет, потому что Барак Обама уже принял решение о пятилетнем замораживании всех расходов федерального бюджета».
«Меня поразило, — продолжал Р. Капелюшников, — то, что я услышал по поводу человеческого капитала. В современной России каждая третья работающая женщина и каждый четвертый работающий мужчина имеют высшее образование. И все, что здесь говорилось относительно того, что люди не инвестируют в человеческий капитал, что он им не нужен — я просто развожу руками. Потому что даже из российских бедных семей 40 процентов детей уверены, что они получат высшее образование. Где такое видано?! Что касается якобы замораживания социальных структур. Вот тут прозвучало, что дети из благополучных семей сейчас получают, предположим, диплом Высшей школы экономики, а из не очень благополучных — «какого-то там» сельхозинститута. Но лет 10-20 назад дети из богатых семей тоже получали диплом престижного института, а из бедных семей не получали вообще никакого высшего образования. Ну, и когда разрыв в возможностях разных слоев общества был больше — тогда или сейчас? И возможности для вертикальной мобильности были больше тогда, или сейчас? Здесь даже прозвучало, что в России образуется социальное дно, и оно ширится, потому что в стране заработная плата не успевает за ростом цен». «Да, и я буду настаивать на этом, потому что об этом свидетельствуют данные, и не мои данные», — отозвалась Н.Тихонова, в чей «огород» и выпустил Капелюшников свой «камешек». «Ну, у вас отличные данные», — заметил Капелюшников.
Однако с мнением Капелюшникова до некоторой степени согласился и Е.Гонтмахер. «Да, конечно, то нищенское благосостояние, которое мы сейчас имеем, не заработано и не подкреплено той экономикой, которая есть в России, тут не о чем и спорить, — сказал он, обращаясь к заместителю директора Центра трудовых исследований ВШЭ. — Трагедия в том и заключается, что население — и тут ты прав — успело привыкло к хорошему, когда вдруг с неба перестали сыпаться «подарки». Да, эта ситуация и приводит к утере перспектив, утере ощущения уверенности в завтрашнем дне. Что же касается дипломов о высшем образовании, то в советское время их наибольшее количество было у представителей Грузинской ССР. Это известный факт. А если взять сейчас классическую современную бедную семью, где муж и жена, скажем, учителя с высшим образованием, у которых двое детей, — какие же перспективы у этих людей? Что они видят впереди — должность завуча в школе? А к старости, может, директора школы?». «Да ведь их дети получат высшее образование!», — откликнулся с места Капелюшинков. «Но этому образованию очень часто грош цена!» — возразил Гонтмахер. «Все равно высшее образование до сих пор окупается в России примерно на том же уровне, как и во всем мире», — парировал Капелюшников…
«Мне кажется, — заключил Е.Гонтмахер, — что дискуссия о социальной модернизации только начинается, и главное у нас еще впереди, да и то сказать — тема необъятна». С этой точкой зрения высказал согласие, подводя итоги семинара, и Е.Ясин.

Николай ВУКОЛОВ. «Новостная служба портала ГУ-ВШЭ», 26 января 2011 года

Несхожесть московского среднего класса и его интересов со средним классом других регионов, не говоря уже о малообеспеченных слоях населения России — явление неустойчивое во времени. По мере своей эволюции он стал противником политики Юрия Лужкова и сторонником статус-кво в федеральном масштабе, считает президент Центра стратегических разработок (ЦСР) Михаил Дмитриев.
Он выступил с докладом «Средний класс в рентоориентированной экономике: почему Москва перестала быть Россией» на Гайдаровских чтениях, проходивших в Институте экономической политики.
В качестве своеобразного аналитического водораздела между средним классом и малообеспеченными слоями в России для целей исследований удобнее всего использовать такой показатель, как доступность приобретения жилья. В отличие от собственно человеческого капитала этот актив в России в гораздо меньшей степени подвержен нерыночным искажениям. А для оценки среднего класса в российской столице для такого подхода есть особые основания.
В столице именно жилая недвижимость неизменно выступает ключевым инструментом капитализации доходов (об этом см. подробнее журнал SPERO, № 13, 2010), которые, как показывает статистика, для российской столицы сопоставимы с европейскими. В 2006 г. среднедушевой ВВП по паритету покупательной способности (ППП) в 27 странах Евросоюза составил 23600 евро. Валовый региональный продукт по ППП в Москве составил около 29400 евро на человека, т. е. был на четверть больше чем в среднем по ЕС и сравним с ВВП на душу населения в Бельгии. В России в целом среднедушевой ВВП по ППП находился на уровне относительно бедных восточно-европейских членов ЕС — примерно на 15% ниже уровня Польши, но почти на 40% выше, чем в Румынии. Однако обеспеченность жильем в Москве, как и в целом в России, оказывается существенно ниже, чем во многих западноевропейский странах — 20,3 м2 на душу населения в 2009 г., в то время как в большинстве стран Западной Европы этот показатель колеблется в районе 40 м2. Это означает, что в Москве существует огромный нереализованный потенциал роста инвестиций в жилищные активы.

Структура доходов московских домохозяйств
Доходы от собственности стали самым быстрорастущим элементом доходов населения Москвы. Их доля в доходах населения с 2002 г. по 2006 г. выросла в 2,9 раза. В 2005–2006 гг. она составляла почти 25% против 10% в среднем по РФ. По своей значимости они вплотную приблизились к основному компоненту доходов — заработной плате. С учетом же того, что доходы от недвижимости в российской статистике занижаются, а заработная плата, напротив, завышается, реальные доходы от недвижимости в этот период, скорее всего, превратились в самый крупный источник совокупных доходов населения Москвы.
Для России это явление, по-видимому, не имеет исторических аналогов. Для сравнения, в целом по России в тот же период доля доходов от недвижимости составляла немногим более 1/4 от доли заработной платы в доходах населения. В Московской области и в Санкт-Петербурге это отставание было еще более значительным. Недвижимость стала для москвичей настолько значимым и в то же время привычным источником доходов, что в обследованиях бюджетов домохозяйств заметно возросла готовность респондентов сообщать интервьюерам о наличии имущества и доходов от него.
В Москве сформировалась массовая прослойка населения, близкая по уровню доходов к западноевропейскому среднему классу, но существенно отличная от него по структуре капитальных активов. Фактически возникло специфическое сообщество рантье, схожее с Дубаем.
Зеркальным отражением этих структурных сдвигов в доходах москвичей стало стремительное падение доли социальных трансфертов и доли доходов от предпринимательской деятельности. Эти два компонента совокупных доходов — единственные, доля которых к 2007 г. сократилась более чем в 2 раза по сравнению с началом десятилетия. Если в 2001 г. вклад социальных трансфертов в благосостояние москвичей оказался на 1/5 выше, чем вклад доходов от собственности, то в 2006 г. их вклад оказался в 3,6 раза меньше. В целом же по стране такой тенденции не наблюдалось. Доля социальных трансфертов в доходах за этот период снизилась незначительно и в 2006 г. на 1/5 превышала долю доходов от собственности.
Доля доходов от предпринимательской деятельности в Москве в 2001 г. практически совпадала с долей доходов от недвижимости, а в 2007 г. она оказалась в 2,8 раза ниже. Даже в совокупности с социальными трансфертами доходы от предпринимательской деятельности оказались более чем в 1,5 раза ниже доходов от собственности. В 2000 г. значимость доходов от предпринимательской деятельности в бюджетах домохозяйств в Москве превышала среднероссийские показатели, а в 2006 г. доля этих доходов оказалась на 1/5 ниже, чем в целом по России.
Таким образом, незадолго до начала мирового финансово-экономического кризиса в Москве сформировалась массовая прослойка населения, близкая по уровню доходов к западноевропейскому среднему классу, но существенно отличающаяся от него по структуре капитальных активов.
Центральная роль городской недвижимости как источника формирования доходов и активов московского среднего класса существенно отличает его не только от среднего класса европейских стран, но и от большей части населения других регионов России, включая их представителей среднего класса. В свою очередь, основной причиной роста этого источника доходов служило вторичное перераспределение энергосырьевой ренты через московский рынок недвижимости. Фактически возникло специфическое сообщество рантье, схожее с Дубаем. Москва, подобно эмирату Дубай, не имеет собственных нефтяных скважин. Но жители Дубая через рынок недвижимости долгое время пожинали плоды нефтяного бума в соседнем Абу-Даби — главном экспортере углеводородов из ОАЭ. Подобно Абу-Даби, Ханты-Мансийск и другие столицы нефтедобывающих провинций не имели возможности сформировать емкие рынки городской недвижимости. Жители нефтяных регионов, по вполне понятным причинам, отдавали предпочтение именно московской недвижимости.

Рантье и власть
Приоритеты социально-экономической политики правительства Москвы сложились в 1990-е годы, когда численность малообеспеченного населения была высока, социальные трансферты играли существенную роль в доходах домохозяйств, а патерналистские настроения заметно преобладали над спросом на правовое государство.
За годы правления Юрия Лужкова эта политика пробрела инерционность, была институционализирована и без особых изменений продолжалась и в последние 10 лет. Однако она стала все больше расходиться с интересами растущего среднего класса.
Масштабы этих расхождений отчетливо видны при анализе структуры московского городского бюджета. За 2001–2007 гг. доля расходов по разделу «Социальная политика» в общих расходах бюджета г. Москвы выросла почти на треть. А одной из главных статей экономии бюджетных расходов стали вложения в дорожную инфраструктуру. Их доля в расходах города сократилась за этот период в два раза — с 13,7 до 6,8%. Это происходило как раз в те годы, когда для большинства москвичей социальные трансферты стремительно утрачивали значение, а транспортная и связанная с ней экологическая обстановка вошли в число наиболее острых проблем. Такие расхождения реальной политики и предпочтений электората свидетельствуют о том, что устранение политической конкуренции на региональном уровне, включая отмену выборности мэра Москвы, ослабило чувствительность властей к запросам избирателей.

Конкуренция юрисдикций
Еще одна проблема, непосредственно связанная с дефицитом политической конкуренции и фактическим отсутствием разделения властей — системный дефицит правового государства. Об этом свидетельствуют результаты исследования, проведенного совместно ЦСР и АНХ при Правительстве РФ в декабре 2009 г. На необходимость обеспечить неукоснительное соблюдение законов как на первостепенный приоритет указали практически все участники фокус-групп. В состав последних были включены жители столицы с высшим образованием в возрасте от 30 до 50 лет. Имущественный ценз определялся как наличие в собственности автомобиля стоимостью не менее 400 тыс. руб.
Как показали фокус-группы, за инвестиции в недвижимость московского среднего класса Москва вынуждена конкурировать с иностранными юрисдикциями, обеспечивающими куда более высокой уровень правовой защиты иностранным гражданам, чем Россия своим собственным жителям. Значительная часть московских респондентов уже сейчас предпочитает приобретать недвижимость за рубежом (преимущественно в Европе и Турции), а иногда и просто переезжает в Европу на постоянное место жительства. Несмотря на возросшую конкуренцию со стороны иностранных юрисдикций, правительство Москвы отличалось все последние годы просто легендарной способностью выигрывать в московских судах иски против граждан, в том числе и по спорам относительно объектов недвижимости. Напрашивается вывод, что без развития внутриполитической конкуренции возможности для улучшения защиты прав собственности граждан представляются ограниченными.

Недовольство усиливается
Возросшие протестные настроения московского среднего класса подтверждаются результатами репрезентативных социологических опросов. Российские социологи неоднократно пытались исследовать взаимосвязь между уровнем дохода и политическими настроениями социальных групп, но результаты не давали выраженной корреляции между этими признаками. В рамках последнего исследования был выбран косвенный вопрос, который ставит респондента в позицию эксперта — «растет ли в обществе недовольство политикой властей»?
Согласно результатам опроса, в России без Москвы 34% населения считают, что недовольство властями усиливается. В группе с низким потребительским статусом такого мнения придерживаются 35% опрошенных, в группе с высоким статусом — 32%. Сальдо оценок составляет -3%, т.е. близко к величине статистической ошибки. Все же оно может свидетельствовать о слабой отрицательной корреляции между признаками: рост доходов уменьшает число респондентов, считающих, что недовольство властями усиливается.
В Москве наблюдается принципиально иная картина: 46% населения считают, что недовольство властями усиливается. В группе с низким потребительским статусом такого мнения придерживаются 44% опрошенных, в группе с высоким статусом — 49%. Сальдо оценок между низшим и средним классом составляет +4%. 
Таким образом, видны сразу две тенденции. Очевидно, мнение о росте недовольства властями среди москвичей распространено заметно чаще, чем в остальной России (46% против 34%). Этот результат хорошо согласуется с заметным падением популярности Юрия Лужкова в период, предшествовавший его отставке. В Москве рост дохода увеличивает долю респондентов, считающих, что недовольство властями усиливается. Это небольшое, но значимое различие станет еще более значимым, если учесть, что в регионах России сальдо таких оценок находится в отрицательной области.
Интересно, что особенно выражен рост недовольства политикой правительства Москвы у мужской части населения, причем среди мужчин, представляющих по преимуществу высокодоходные группы, что решительно отличает ситуацию в столице от общероссийской.

Выводы
Результаты исследования показывают, что московский средний класс уже созрел для того, чтобы администрация города стала по-настоящему выборной — на основе реальной конкуренции кандидатов.
Исследование также показало, что интересы московского среднего класса не совпадают с интересами общей демократизации в стране. Скорее, наоборот, столичные рантье заинтересованы в концентрации энергосырьевой ренты на московском рынке, прежде всего на рынке недвижимости. Однако это возможно лишь в рамках рентоориентированной неконкурентной политической модели, сохранение которой, заметим, совпадает и с интересами российской элиты.
Если же, как это предполагают расчеты ЦСР для сценария возобновления устойчивого экономического роста после кризиса, доля среднего класса с близкими к европейским стандартами потребления достигнет в России к 2020 г. 35–40%, тогда интересы московского среднего класса могут сблизиться с интересами населения страны в целом. Правда, лишь в том случае, если темпы роста доходов от московской недвижимости не повторят рекордов прошедшего десятилетия.

Михаил ДМИТРИЕВ. «Opec.ru», 28 января 2010 года