… о нищенстве

175 лет назад, в апреле 1834 года, император Николай I разрешил крестьянам добывать дичь в государственных лесах, чтобы предупредить массовую смертность из-за неурожая и голода. В предшествовавшие голодные годы российские самодержцы давали подданным возможность отправляться на заработки в города. Однако затем правительство всякий раз с удивлением отмечало, что обедневшие люди предпочитают не искать работу для пропитания, а христорадничать, то есть попрошайничать. В России существовали целые уезды, жители которых пробавлялись исключительно сбором милостыни. В самое благополучное для империи время, в начале 1910-х годов, в стране насчитывалось более 8 млн. профессиональных нищих.

Обычай сбора подаяний
Удивительное дело — какую сторону русской жизни ни возьми, отношение к любой возникающей проблеме развивается по одному и тому же пути. Сначала мелкое или крупное неудобство стараются не замечать. Потом, когда трудности становятся значительнее, пытаются разрешить затруднения кавалерийским наскоком. А когда из этого ничего хорошего не получается, переходят к стадии затяжных и часто вполне бессмысленных обсуждений, в результате которых принимаются меры, только усугубляющие трудности. Наконец, проблему начинают именовать проклятой, но до ее реального решения дело так и не доходит.
Именно по такому сценарию осуществлялись и попытки решения проблемы нищеты и нищенства на Руси и в России, где выражение "глад и мор" было знакомо всем и каждому с незапамятных времен. По свидетельству многих историков, в дохристианские времена никому и в голову не приходило, что с обнищанием и голодом во время регулярно случавшихся неурожаев надо бороться каким-то особым способом. Если община землепашцев или городская слобода имели какие-то запасы или альтернативные способы выживания, их члены могли продержаться до нового полноценного урожая. Если нет, оставался небольшой выбор — умирать или становиться рабом тех, кто нуждался в работниках и мог их прокормить. Причем, как утверждали те же историки, абсолютно таким же было отношение к беднякам и в Римской империи, и в других землях, еще не узнавших и не принявших учения Христа.
Совершенно иной стала картина после прихода на Русь христианства. Крестившийся сам и крестивший своих подданных князь Владимир Святой с истовостью новообращенного принялся претворять в жизнь заповеди Христовы о помощи сирым и убогим. Какими бы ни были в реальности милостыни, раздававшиеся князем, слух о них разнесся по всем окрестным землям, и отовсюду страждущие потянулись в стольный град Киев, заполнившийся вскоре бедняками, просящими подаяние. Все они молились за здравие великого князя Владимира, и подобное коллективное заступничество перед Богом за немало грешившего властителя не могло не вызывать зависти у его не менее грешных князей-соседей. Временами щедрость удельных властителей переходила все разумные границы. Так, один из князей Галицких на смертном одре решил покаяться и преумножить ряды тех, кто будет молиться о спасении его многогрешной души. Во исполнение этого обета князь в течение считанных дней раздал все принадлежавшее ему имущество монастырям и церквям, а княжеская казна с невиданной щедростью была роздана нищим. Однако сколь бы ни были грешны другие отечественные обладатели солидных состояний, желающих повторить опыт раздачи убогим всей собственности подчистую больше не находилось.
Естественно, раздавать толику своих богатств нищим было куда проще, чем заниматься законотворчеством, вникать в хозяйственные дела подвластных земель и умножать не только свои богатства, но и благосостояние подданных. И вслед за князьями тот же способ очищения от грехов усвоили и все владетельные и состоятельные люди Руси, чему в немалой степени способствовали и проповеди церковных иерархов, которыми прониклись все православные. Раздача милостыни со временем приняла упорядоченные формы. Подавали по средам, пятницам и субботам, а также в дни свадеб, чьей-либо смерти, похорон и поминок. Соответственно, появился и окреп и новый стереотип поведения обнищавших русских людей. Если приходила беда, пережившие ее люди надевали суму и шли просить помощи у тех, кто может, а главное, должен как добрый христианин ее оказать.
Проблема заключалась лишь в том, что бедствующие постепенно отучались даже от мысли о том, что свои трудности можно и нужно решать самостоятельно. Зачем что-то придумывать и за что-то бороться, если добрые люди все равно подадут хотя бы кусочек хлеба? К тому же просить подаяние было куда проще, чем заниматься землепашеством на бедных землях при суровом климате. Так что города и богатые села стали мало-помалу заполняться десятками, сотнями, а потом и многими тысячами людей, живущих подаяниями. В начале царствования Ивана Грозного Москва и Кремль были наводнены толпами нищих в страшных рубищах, а то и совершенно голых, спавших у заборов и в канавах, пристававших к проезжим и прохожим с мольбой подать Христа ради. Проблема стала настолько острой, что не замечать ее, как в прежние времена, стало уже попросту невозможно. Царь даже внес ее в вопросник для Стоглавого собора, который должен был вынести рекомендации по важнейшим вопросам русской жизни. И собор решил, что старых, больных и немощных следует призревать в богадельнях, а крепких и здоровых нищих — возвращать к полезному труду. Однако благие пожелания так и остались таковыми, а наезжавшие в Москву иностранцы продолжали удивляться обилию и беспардонности русских нищих, не просящих, а нагло требующих подаяния.
Ко всем прочим бедам молодые и крепкие нищие стали сбиваться в воровские шайки, днем высматривавшие, где и у кого можно украсть что-либо ценное, а по ночам претворявшие свои планы в жизнь. Нищенствующих грабителей и вороватых нищих ловили, казнили и отправляли в остроги, но меньше их от этого не становилось. Во времена Бориса Годунова после прихода очередных голодных лет от московских нищих попытались избавиться экономическими мерами. Тем из них, кто добровольно соглашался уйти за стены столицы, ежедневно выдавалось по деньге, чего вполне хватало для покупки пропитания. Однако результат оказался абсолютно противоположным желаемому. Услышав о царской милости, к Москве со всех сторон потянулись крестьяне целыми семьями и деревнями. Ведь богобоязненные землевладельцы вместо того, чтобы действенно помогать собственным крестьянам в голодные времена, попросту объявляли им, что они могут идти на все четыре стороны, добывая пропитание именем Христовым. И в результате ежедневно у стен Москвы разыгрывались душераздирающие сцены, когда толпы нищих пытались первыми добраться до раздатчиков монет, давили стариков и детей. А те, кому монет не доставалось, в считанные дни и недели умирали здесь же от голода и холода.
Положение с годами становилось настолько нестерпимым, что во времена первых Романовых начались разговоры о необходимости принятия против нищих самых жестких карательных мер. В царствование Федора Алексеевича даже был подготовлен специальный доклад о положении нищенствующих и необходимости проведения ряда неотложных мероприятий, направленных на ограничение масштабов нищенства. Но царь вскоре скончался. А борьбу с нищенством настоящим образом начал его младший брат Петр I. Первый российский император не только запретил побираться, велел отправлять больных и старых в богадельни, а работоспособных в армию и на фабрики, но и запретил подавать милостыню под страхом суровых штрафов. Он требовал, например, чтобы желающие помочь ближним вносили деньги в госпитали и богадельни. Однако оказалось, что сбрить бороды всей стране гораздо проще, чем прекратить христорадничество и раздачу подаяний. Заведенные по царскому указу богадельни быстро приходили в упадок и запустение, а прекратить раздачу милостыни — в особенности купцами — не удавалось никаким способом. Ведь многие из степенных владельцев лавок из поколения в поколение свято верили в то, что отданная нищему копейка оборачивается потом рублем прибыли. А искоренить эту веру никакие царские бумаги не могли.
Так что натиск Петра Великого на нищих не принес практически никаких результатов, и его наследникам пришлось искать новые пути и методы для искоренения этого явления, поскольку бороться с бедностью страны и ее народа у них недоставало ни сил, ни средств. При Анне Иоанновне, например, стали организовывать своего рода общественные работы. Во время голода крестьяне без помех могли приходить на крупные стройки рыть каналы, строить крепости и т. д. Платили там, мягко говоря, не щедро, но пережить голодное время можно было. Однако вскоре правительство установило, что крестьяне, получившие разрешение идти на стройки, вместо этого, прикрываясь выданными им бумагами, отправляются побираться.
Мало того, на сердоболии широких народных масс начали зарабатывать некоторые крупные землевладельцы. В отчете Московской губернии о нищенстве в 1898 году говорилось:
"Вышегородская волость, почти все крестьяне которой занимаются сбором подаяний, в прежнее время принадлежала одному очень крупному помещику, управляющие которого, в большинстве случаев иностранцы, непосильными поборами и постоянной барщиной довели крепостных своего хозяина до такого разорения, что те предпочли бросить свое хозяйство и уйти на оброк; но так как этот последний был непомерно велик и не соответствовал заработкам, то последние стали пополняться прошением милостыни, сбор которой вошел затем в обычай".
Ко всему прочему и самодержцы, и главный законодательный и судебный орган Сенат не отличались последовательностью в борьбе с нищенством. Формально с петровских времен оно повсеместно было запрещено. А в присоединенных к Российской империи Прибалтике и Польше продолжали выдавать нуждающимся свидетельства на право собирать подаяние. Такой же документ выдал Сенат киевскому купцу, ослепшему и разоренному кредиторами, в качестве средства для поддержания его многочисленной и невиновной в злосчастном разорении семьи.

Нищенство, порождающее нищенство
Каждый российский император пытался принять меры для того, чтобы в самые трудные времена помочь подданным и оградить их от необходимости идти по миру с сумой. Николай I, например, в апреле 1834 года разрешил оголодавшим после неурожайного года подданным "для усугубления местных способов к пропитанию жителей вверенных им Губерний и для уменьшения надобности в оказываемых им пособиях от Правительства дозволить беспрепятственное стреляние дичи и лов оной другими средствами, а равно и продажу дичи на рынках в продолжение всего 1834 года". Правда, трезвомыслящий император не забыл добавить, что "при оскудении жителей и недостатке в средствах к пропитанию и без того нельзя предполагать, чтобы помянутое правило, воспрещающее стреляние и лов дичи, могло быть выполняемо со стороны их в точности". То есть все просто: раз не можем обеспечить исполнение запретов, пусть стреляют.
В последующие годы императоры не раз выделяли деньги из собственных средств на закупки зерна для голодающих. Но чаще всего эта помощь оказывалась для огромной страны лишь каплей в море.
Шли годы, десятилетия, но ситуация ни с бедностью, ни с нищенством практически не менялась. Как констатировалось в многочисленных докладах о борьбе с попрошайничеством, главными причинами бедности, толкавшей крестьян к нищенству, как обычно, были пожары и неурожаи, при которых выгорали целые деревни и случался массовый падеж скота. Причем после освобождения крестьян в 1861 году положение стало только усугубляться. Если раньше владелец поместья хотя бы в минимальной степени нес ответственность за благосостояние принадлежавших ему душ, то после реформы крестьяне оказались предоставленными сами себе, что при отсутствии привычки к самостоятельности нередко оборачивалось катастрофой.
Тогдашние исследователи указывали: экономическое состояние деревенских семей таково, что при малейших потерях — пала лошадь или корова — восстановить прежний уровень доходов становилось практически невозможно. Семья влезала в долги, чтобы взять в аренду лошадь и обработать надел, потом оказывалось, что урожая для возврата долгов не хватает, и приходилось продавать все, что только можно, потом семья оставалась еще и без земли. И в итоге она отправлялась "в кусочки" — просить куски хлеба у соседей. А затем пускалась христорадничать в окрестных, а потом и в отдаленных местах.
Главным средством борьбы с попрошайками оставалась полиция, которая задерживала попрошаек и отправляла их под арест, а после сравнительно честного изъятия собранных нищими денег отправляла их снова на улицы или в родные места. При этом, как считали даже чины Министерства юстиции, полицейское рвение приносило куда больше вреда, чем пользы. Для отправления по месту постоянного жительства виновного в попрошайничестве по закону требовалось помыть и одеть в установленный инструкцией комплект одежды. Однако многие профессиональные нищие немедленно по прибытии в родные места продавали казенную одежду, а на вырученные деньги покупали билет на поезд и в привычных обносках прибывали опять в крупные города или столицы. Так что выходила совершенно бесполезная трата средств и сил.
Но настоящей трагедией высылка становилась для городских безработных. Нередко прибывшие в город вместе с семьями крестьяне теряли работу и, как водится, начинали побираться. Их после поимки отправляли на родину, а семья без средств к существованию мыкалась в городе. Ко всем прочим бедам оказывалось, что в родной деревне остались старые долги и накопились недоимки по податям и повинностям, так что выбраться из этой ямы уже практически никто не мог.
Не меньше зла, по данным тех же чинов юстиции, приносила и высылка злостных попрошаек в Сибирь. Там среди укоренившихся переселенцев нищенство презиралось, и потому оказавшиеся в чуждой среде без средств к существованию, без возможности получить кусок хлеба или гибли, или пополняли криминальную среду.
Самое удивительное заключалось в том, что чем больше правительство принимало мер по борьбе с бедностью и нищенством, тем больше становилось бедных и нищих. После разрешения раздела крестьянских хозяйств наделы земли делились между отцом и сыновьями, в результате маленькие кусочки земли не приносили ничего, а все участники раздела попросту разорялись. Из-за малоземелья крестьянам предлагали переселиться в более плодородные южные губернии страны. Но туда хлынул такой поток желающих, что первым переселенцам стало выгоднее сдавать в аренду полученную землю, чем работать на ней. А вскоре стоимость аренды выросла настолько, что ее не окупал никакой урожай, и южные русские города заполнились толпами новых нищих.
По официальным данным, в 1877 году в стране насчитывали четверть миллиона профессиональных нищих. Но это были лишь те, кто не раз попадал в полицию и не откупался еще до привода в участок. Да к тому же губернаторы, подававшие эти сведения, явно занижали цифры, чтобы приукрасить положение. По самым скромным подсчетам государственных чиновников, к концу века насчитывалось уже более полумиллиона нищих, и цифра продолжала постоянно расти.
Причиной этого исследователи считали не только послереформенное изменение русской жизни, но и то, что традиция подавать милостыню приводит к обнищанию все новых и новых масс крестьян. Традиция требовала подавать любому просящему не менее четверти фунта (около 100 граммов) хлеба. А в день, по подсчетам статистиков, в обычную крестьянскую семью заглядывали четверо-пятеро нищих. Проводивший эти исследования в 1880-1890-х годах М. Рыбкин писал:
"Нищенство — не только несчастье для самих нищих, но и громадное зло как для самих нищих, так и для деревни. Нищенство в современном его состоянии вводит крестьян в громадные непроизводительные расходы. Так, например, для всего Лужского уезда ежегодный расход на подаяния нищим превзойдет 70 тыс. рублей. Нищенство имеет влияние на усиление пьянства среди крестьян. Суточный сбор нищего значительно превосходит количество хлеба, необходимое ему для пропитания в течение дня. Следует заметить, что нищего угощают утренней "перехваткой" и ужином в том месте, где он ночует, причем он ест все-таки со своим хлебом. Весь остаток хлеба нищий продает (в неурожайные годы — какому-нибудь нуждающемуся в хлебе семейству, а в другие годы — наиболее достаточным крестьянам на корм скота); на вырученные деньги он покупает водки. Усиленный спрос на водку вызывает усиленное предложение ее: в деревнях развивается тайная продажа водки. Нищенство плодит преступления и оказывает вообще развращающее влияние на деревню. Развращающее влияние нищенства на крестьян сказывается, между прочим, в том, что тунеядство представляет для крестьян великий соблазн, которому они при известных условиях не могут противостоять. Эти условия: бедность и пьянство часто являются неразлучными спутниками одно другому. Нет ничего невозможного в том, что крестьянин, изведенный постоянными хозяйственными неудачами и успевший вследствие пьянства до известной степени утратить силу воли, меняет тяжелую долю хлебопашества на легкий труд попрошайничества. Нищие могут быть разносчиками заразных болезней, потому что они ночуют совместно с хозяевами избы, давшими им приют на ночь, вместе с ними из одной плошки едят. Наконец, надо отметить, что самый факт нищенства может способствовать пессимистическому настроению крестьян".
В результате число профессиональных нищих, не желающих заниматься ничем, кроме сбора подаяний, постоянно росло. Священник Бирюков писал в "Пермских губернских ведомостях":
"Нищих, стоящих на церковной паперти, очень много, но истинно бедных только два. Остальные — здоровые люди, которые по лени уклоняются от работы. При перестройке церкви старый кирпич шел в дело, надо было только очистить его от известки. Для этой работы нанимали людей, платя им от 20 до 45 копеек в сутки. Многие из прихожан тоже работали, но отказались от платы, желая помочь церкви своим трудом. Я обратился с просьбой к нищим, которые по воскресеньям толпились на паперти, но никто из них на работу не пришел".

Война без победного конца
Постепенно среди профессиональных нищих сложились своя иерархия и специализации. Изучавший русское нищенство А. Свирский считал, что всех профессионалов следует делить на группы — христорадники (попрошайки) и охотники (нищие высшего сорта). К христорадникам относились богомолы (просящие милостыню на церковной паперти), могильщики (просящие на кладбищах), горбачи (побирающиеся с сумою), ерусалимцы (мнимые странники, собирающиеся якобы в Иерусалим), железнодорожники (просящие в вагонах железной дороги), севастопольцы (отставные солдаты, утверждающие, что они были ранены при севастопольской обороне), барабанщики (стучащиеся в окна), безродники (бродяги), складчики (берущие милостыню не только деньгами, но и хлебом, яйцами, овощами и старой одеждой). К охотникам причисляли сочинителей, писавших благотворителям жалобные письма; протекционистов, являвшихся в богатые дома за деньгами якобы по рекомендации близкого знакомого; погорельцев, изображавших жертв пожаров, и мнимых переселенцев, которые могли разжалобить щедрых дарителей рассказами об ужасах вынужденного переселения в Сибирь, жуткой жизни там и нищенском существовании после возвращения.
Кроме того, существовали и другие популярные нищенские специализации. Женщины хорошо подавали бабе с больным ребенком, хотя чаще всего вместо ребенка нищенка держала простое полено, завернутое в тряпки. Сборщики на погребение младенца ходили по улицам с гробиком на руках. Не меньше удавалось собрать и нищенкам, прикидывавшимся матерями, просившими на приданое невесте. Удавалось собрать немало денег хорошо известным и ныне нищим, прикидывавшимся больными, собирающимися отправиться на дорогостоящее лечение, или только что без гроша выписавшимися из больницы. Но куда лучше подавали калекам и слепым. Немало по городам бродило и "нездешних людей", собиравших на железнодорожный билет на родину.
Существовали и такие специализации, о которых теперь прочно позабыли. Так, нередко просили подаяния "купцы" и "студенты", унесенные водоворотом жизни в омут порока и теперь раскаивающиеся и нуждающиеся в помощи для возвращения к праведному поведению. Однако гораздо больший успех имели "чиновники", изгнанные со службы "за правду". Впрочем, как и дети, выступавшие с дрессированными собачками и барсуками, а также нищие музыканты и шарманщики.
Профессиональное нищенство приобретало и организационные формы. Наиболее удачливые и разбогатевшие нищие формировали бригады из калек и по расписанию перемещались с ними от ярмарки к ярмарке, от монастыря к монастырю. В некоторых местах появлялись и своеобразные нищенские коллективы, в состав которых входили владелец лошади с телегой, что позволяло перемещаться с некоторым комфортом, и, как правило, знахарка-гадалка, которая не только зарабатывала в тех же местах, но и лечила прихворнувших товарищей. При этом все сборы поступали в общий котел и делились в равных долях, хотя владелец лошади и знахарка получали по две доли.
Время шло, но никакие меры правительства не могли ничего изменить в "нищенском вопросе". Появлялось множество самых разнообразных проектов борьбы с попрошайничеством. В одних предлагалось введение особых благотворительных денег, которыми нужно было подавать милостыню, а нуждающиеся потом могли использовать их только для покупки еды. Но утопичность этой затеи была очевидна. В других проектах предлагалось закрыть питейные заведения как источник распространения бедности и нищенства. Ведь в Российской империи кабаков насчитывалось вчетверо больше, чем церквей, и в шесть раз больше, чем школ. Но правительство не собиралось отказываться от водочно-спиртовых доходов, и движение в этом направлении заглохло.
В ходе дискуссий об искоренении бедности и нищенства высказывалось и мнение о том, что никакой борьбы с бедностью вести не следует, поскольку она необходима и полезна. Удары судьбы укрепляют дух так, как невозможно достичь на протяжении долгой благополучной жизни, а пережитые страдания учат сострадать мучениям других людей. Правда, эти прославления бедности появились в эпоху русского промышленного роста, и не исключено, что спонсировали эти "гимны нищете" пионеры отечественного бизнеса, заинтересованные в сохранении низких расценок на рабочую силу.
В конце концов, все дискуссии о борьбе с бедностью и нищенством превратились в пустую болтовню. Пока интеллигенция и либеральные чиновники решали, как бороться с бедностью и нищенством, растущие доходы нищих привлекали в их ряды все новых и новых членов. По данным, приводившимся в начале XX века в печати, удачливый московский побирушка мог собрать в день до трех рублей. Такие деньги получал далеко не каждый рабочий и даже не всякий квалифицированный специалист, к примеру сельский или заводской врач. При этом в жизни нищих случались события, делавшие их настоящими богачами. Так, с 1880-х годов все помнили о похоронах известного московского купца Губкина, который завещал раздать нищим 50 тыс. рублей. Чуть меньше повезло сызранским попрошайкам — им по завещанию купца-старообрядца Еромасева досталось 10 тыс. рублей.
"Для борьбы с нищенством,— говорилось в докладной записке I съезду по борьбе с нищенством, который состоялся в 1910 году,— изобретаются всевозможные меры, и целый ряд специальных организаций заняты разбором, регистрацией, преследованием и призрением нищих. Все русские местные самоуправления работают по вопросу об этом призрении, и сотни комитетов и разного рода попечительства направляют всю свою деятельность на дело великой помощи. А между тем русское нищенство растет в ужасающей прогрессии. По данным, имеющимся в распоряжении этих специальных учреждений, армия русских нищих достигла колоссальной цифры — восемь миллионов".
Главный же отечественный специалист по борьбе с нищенством А. Левенстим утверждал, что в России с петровских времен как не было, так и нет никакой серьезной государственной и частной помощи больным и старикам. Как не было и полноценного законодательства, которое можно было бы использовать для борьбы с профессиональными попрошайками. Но что еще важнее, в реальности на благотворительность не выделялось сколько-нибудь значительных средств. Московская газета "Раннее утро" в январе 1910 года сообщала:
"Достаточно указать, что из 900 городов около половины тратили на дело общественного призрения до 100 руб. в год, и лишь 12% общего количества городов расходовали на это дело свыше 3000 рублей в год. В 34 земских губерниях ассигнования на призрение и содержание благотворительных учреждений не превышали полутора миллионов рублей в год, а в неземских губерниях эта сумма была гораздо меньше и общая постановка дела значительно хуже. В сравнении с огромной нуждой невелики были и жертвы частной благотворительности, лишенной планомерной организации".
Так что все разговоры про социальную ответственность русского бизнеса и государства в дореволюционные времена были не более чем словами. А отдельные примеры успешной частной благотворительности лишь исключения, подтверждающие это правило.

Евгений ЖИРНОВ. «Коммерсантъ-Деньги», 13 апреля 2009 года