… о кризисе социального контракта в России

Президент Института национального проекта «Общественный договор», экономист Александр Аузан

Президентские выборы в России завершились, и для власти наступает время выполнения обещаний. Кроме того, уже возобновились протестные выступления оппозиции. Формула «отказ от политических прав в обмен на рост доходов» в России больше не работает, рассказал «НИ» президент Института национального проекта «Общественный договор», доктор экономических наук Александр АУЗАН. По его словам, обманутыми сегодня себя чувствуют и предприниматели, и бюджетники, и «креативный класс». В этих условиях власти просто придется договариваться с гражданами.
– Причиной протестных выступлений вы называете кризис социального контракта или кризис ожиданий. Какие ожидания власть не оправдала?
– Путинское большинство сформировалось в 2003–2004 годах вокруг простой идеи: власть дает людям экономическую стабильность, а люди ей – свои политические права. И мы сами решим, как формировать Думу, как назначать губернаторов. По данным социологов, люди не были довольны отменой губернаторских выборов. Выборы – это возможность воздействовать на власть, заявить о своих проблемах. И это праздник, развлечение в широком смысле слова. Но люди согласились с отменой губернаторских выборов, потому что рост реальных доходов населения в те годы шел дикими темпами – 11–12% в год! И это выдерживалось до сентября 2008 года. А потом начался кризис. И люди, которые работали вне бюджетного сектора, перестали получать то, чего ожидали.
– Но кризис 2008 года страна пережила гораздо мягче, чем кризис 1998-го. Почему это не ставят в заслугу власти?
– Кризис мы пережили мягче, но по экономическому спаду среди стран СНГ Россия пропустила вперед себя только Украину и Молдову. У нас был один и самых глубоких спадов среди первой сотни стран мира! Удар был очень сильный, и восстановление для не связанного с властью бизнеса шло трудно. А когда в прошлом году начали выходить из рецессии, правительство повысило социальные взносы. Это отразилось на занятости и на том, платят официальную зарплату или в конверте.
– Но до бунта, как в Греции, не дошло.
– Да, во время кризиса спрос накачали за счет роста пенсий. Это очень сгладило ситуацию. Более того, во многих семьях пенсии стали основным источником дохода. Зарплаты бюджетников если и сокращались, то не так, как в частном секторе. Но дальше возникает проблема: люди не верят, что эти доходы у них надолго. Ведь откуда возьмутся эти доходы? За счет перераспределения нефтяной ренты? Но большую ее часть в кризис потратили, а гарантировать высокие цены на нефть в будущем никто не может. За счет налогообложения бизнеса? Бизнес от налогов уклоняется, бежит в Казахстан и в офшоры. Ведь если посмотреть, сколько налогов и взяток платят бизнесмены в России по сравнению с другими странами, то окажется, что многовато. Отсюда вывод: социальное государство – вещь хорошая, но непонятно, кто за него заплатит. Единственная страна в мире, которая пока выдерживает груз социального государства, – это Германия – лучшая экономика Европы.
– А скандинавские страны?
– Да, есть Норвегия с большими нефтяными доходами и маленьким населением. Близки к социальному государству Саудовская Аравия и Объединенные Арабские Эмираты. Но только для маленького коренного населения. А если говорить про шведов и финнов, то там все непросто.
– Разве в России есть социальное государство? Медицина – платная, образование – платное, пособия – мизерные.
– Пенсии в России уже сопоставимы с Европой. Только сравнивать надо не с Германией, а с нашими бывшими прибалтийскими республиками, которые сейчас входят в Евросоюз. По пенсиям мы к ним уже подтянулись. С тем, что наше социальное государство – кривое и недоделанное, никто не спорит. Но оно проявляется в том, что повышали пенсии и бюджетные зарплаты во время кризиса и что социальное государство стало лозунгом, а не просто записью в Конституции. До 2008–2009 годов про это никто, кроме коммунистической оппозиции, не вспоминал. А теперь на социальные расходы уходит больше половины бюджета, и по этому формальному признаку Россия – социальное государство.
– Но бюджетникам в кризис тоже сокращали зарплаты. Моей маме-учительнице сократили вдвое: отменили подмосковные надбавки, ликвидировали ее ставку завуча, понизили категорию с высшей на первую...
– Это тоже кризис ожиданий. Когда стало понятно, что обещанную в 2003–2004 годах стабильность обеспечить не смогут, пообещали обеспечить поддержку тем, кто в ней нуждается, – бюджетникам и пенсионерам. Но любая поддержка проходит через систему, через бюрократию, и, когда доходит, внизу может не ощущаться. Приведу пример из 2007 года, когда я входил в комиссию по оценке результативности деятельности федеральных органов власти. Я и сейчас в эту комиссию вхожу, только она уже четыре года не собиралась. А тогда перед комиссией отчитывалось Министерство социального развития. У них все было хорошо со всеми показателями, кроме одного: не уменьшался разрыв между богатыми и бедными. Я и другие экономисты, которые входили в комиссию, тут же стали говорить: это же ваш результирующий показатель! То есть у вас все выполнено, а поезд едет в другую сторону. Все потрачено, что необходимо для движения поезда на юг, а едет он на север. Они отвечают, что тратят все больше и еще больше надо тратить. А мое объяснение было таким: эта машина приспособлена не для помощи бедным, а для получения доходов от помощи бедным. И чем больше денег туда бросать, тем богаче становится бюрократия и приближенный к ней бизнес. То есть разрыв между богатыми и бедными не уменьшится, а увеличится. Огромные бюджетные расходы на социальное государство внизу ощущаются совершенно по-другому, потому что таковы каналы передачи этих средств. И менять эти каналы, менять организации и правила никто не собирается.
– И что теперь с кризисом ожиданий делать?
– Кризис связан не только с крахом прежних обещаний власти. Часть российского среднего класса – это креативный класс, работники информационных профессий. У них нет проблем с питанием, зарплатами и даже с квартирами. Но им важно, чтобы страна развивалась, тогда у них есть работа. В ходе медведевского курса на модернизацию возникла надежда, что развитие будет. А когда в президенты пошел не Медведев, а Путин, который отвечает не за модернизацию, а за стабильность, креативный класс решил, что надо уезжать. Прошлой осенью произошли массовые покупки дешевой недвижимости в Европе. Но выяснилось, что на Европу надвигается рецессия, и жить там хоть и можно, но работы не будет. И люди оказались зажаты между молотом и наковальней: и в России работать невозможно, и уехать некуда. Это и выдавило людей на площадь.
– Главные недовольные – продвинутая молодежь?
– У нас есть три категории людей, которые чувствуют себя обманутыми. Первая – малый и средний бизнес, который рассчитывал на стабильность. Вторая – получившие массированную помощь от государства бюджетники и пенсионеры. Они не верят, что это надежно. И не все до них доходит из предназначенного. Третья – креативный класс, ожидания которого разрушила рокировка 24 сентября. Вот эти три категории и вышли на протестные митинги.
– Как преодолеть кризис ожиданий?
– Нужно отличать кризис ожиданий от социального кризиса, как в Греции. Там жгут здания, потому что у людей снижают зарплаты и одновременно поднимают налоги. В России социального кризиса нет. И поэтому напряжение будет носить не взрывной характер, а тлеющий. И после 4 марта это напряжение никуда не уйдет. Поэтому нужно предлагать курс на развитие и возвращать политические права, признать, что брались решить все за нас, но не получилось. Сделка 2003–2004 годов властью не выполнена, а раз не можете гарантировать стабильность, то верните свободу.
– Политические реформы неизбежны?
– Да, и президент Медведев в своем прощальном послании Федеральному собранию это признал. А при социальном государстве возникла потребность в том, чтобы кто-то представлял интересы граждан, продавливал нужные им законы. Поэтому на декабрьских выборах произошел сдвиг в сторону левых партий – КПРФ и «Справедливой России». Люди голосовали за тех, кто мог бы поменять каналы перераспределения бюджетных денег. А вот с модернизацией сложнее всего. Путин не является носителем этой линии. В его планах – оставить модернизацию правительству во главе с Дмитрием Медведевым. Но это уже не стратегия модернизации, а доработка тех проектов, которые были запущены во время президентства Медведева. Модернизацию хотят те, кто выходил на площади в декабре. И когда власти пойдут на диалог, тогда и начнет складываться новая формула социального контракта. Она может выглядеть так: развитие в обмен на налоговое участие и участие в принятии решений.
– А может произойти, как в Белоруссии, где Лукашенко довел страну до девальвации, но все равно остается у власти?
– В Белоруссии все законсервировалось тогда, когда было просто уезжать в Европу. А теперь там рецессия, и надолго. Работы там не будет не только для креативного класса, а вообще для квалифицированных иностранцев. Белоруссия же теперь интегрирована с Россией, как и Казахстан, и многие процессы у нас будут общие.
– Не мы пойдем по их пути, а они по нашему?
– Скорее всего, так. Учитывая удельный вес экономик, определяющей будет Россия. Хотя конкуренция внутри единого экономического пространства не в нашу пользу: и в Белоруссии, и тем более в Казахстане сумма взяток и налогов ниже.
– Социальное государство в его нынешнем виде для России неподъемно. А какие пенсии нашей экономике по карману?
– Надо говорить не о размерах пенсий, а о подходах к созданию пенсионной системы. Пенсионеры, работавшие в советское время, пенсию себе заработали. Они трудились на государство, и созданное ими оборудование продолжает эксплуатироваться за пределами срока амортизации. За их пенсии отвечает бюджет, и он платить может. Мое поколение, те, кому от 50 до 60, доминирующее поколение в управлении страной, на пенсии не очень рассчитывало. Мы 20 лет жили в эпоху перемен, и люди сами пытались заботиться о своем будущем. Для них государство должно помочь не потерять то, что они для себя создали. И есть те, кто моложе. Пенсионные обязательства перед ними еще можно изменить, времени достаточно. Объяснить этим людям, что мы не сможем вам платить, но можем помочь накопить. Мы – отсталая экономика, и вопрос о пенсиях нужно ставить не раньше, чем мы преодолеем отсталость. Это – горькая правда, но ее надо сказать.
– То есть мне тридцатипятилетнему на пенсию рассчитывать не надо?
– Если не сдвинем страну с мертвой точки, то да. Но кризис пенсионной системы – общемировой. Продолжительность жизни увеличилась, и на смену трехпоколенной семье пришла четырехпоколенная. И решение проблемы – не в том, откуда взять деньги или откуда завезти молодых мигрантов, чтобы они оплачивали наших стариков. Нужно найти, что полезного для общества смогут делать женщины в возрасте от 60 до 80 лет – основной контингент среди пенсионеров. Они должны из получателей помощи от других поколений превратиться в полезное поколение в общем деле.
– Насколько это реально?
– В Древнем Риме поняли, что старики хоть и не могут носить тяжелое оружие, но могут принимать хорошие решения по поводу того, куда это оружие нести. И Рим превратился в страшно успешную модель развития для своего времени. Он занял все Средиземноморье.
– Но сегодня у нас большинство 60–80-летних женщин даже не владеют компьютером...
– Если бы я знал решение этой проблемы, я бы вам его сообщил. Но нужно менять подход к пенсионной системе. Понимать, что разные получатели пенсий жили в разное время и разным способом создавали себе будущее. И та страна, которая найдет решение, станет столь же успешной, как бисмарковская Германия, где 150 лет назад придумали пенсионную систему в ее нынешнем виде.

Александр КОЛЕСНИЧЕНКО. «Новые известия», 7 марта 2012 года