… о социальной модернизации

Без социальной модернизации достижение экономических целей будет крайне сложным, а результат такой политики вряд ли будет приемлемым для социума. Социальные преобразования назрели сразу в нескольких сферах, в той или иной степени нуждающихся в поддержке со стороны государства: на рынке труда, в пенсионной системе, и в системе поддержки детей, отметила директор Независимого института социальной политики Татьяна Малева, выступившая в Санкт-Петербурге с почетной лекцией лауреата Международной Леонтьевской медали 2010 года.
Социальные цели модернизации, в отличие от экономических, подразумевающих рост экономической активности и производительности труда, состоят в повышении качества человеческого капитала. Без социальной компоненты модернизация может привести к парадоксальной картине, когда люди в лохмотьях спят под открытым небом в окружающем их городском пейзаже из высокотехнологичных зданий.
В современном постиндустриальном обществе существенно изменяется содержание экономических трендов: глобальная конкуренция перемещается с рынков ресурсов и инвестиций в сферу компетенций. Появляются новые вызовы и в институциональной сфере. Формирование триады «государство — рынки — семья» происходит на фоне возрастающего конфликта между трудовой карьерой индивида и выполняемыми семейными функциями.

Зарплаты и доходы
Особенности российского рынка труда хорошо известны — на грандиозные флуктуации, связанные с динамикой производства, в России реагировала не столько численность занятых, сколько уровень оплаты труда. Другими словами, сначала формирование, а потом подъем российской экономики обеспечен существенным падением заработной платы. Что и предопределило общую ситуацию в сфере доходов населения. И это радикальное отличие российского рынка труда от зарубежных экономик.
Существовало мнение, что мировой кризис 2008 г. приведет к тому, что российский рынок труда начнет двигаться в согласии с мировыми трендами. Можно найти формальные тому подтверждения. Поначалу безработица угрожающе возросла, а занятость слегка сократилась. Но уже два года спустя кривая безработицы, проделав некоторые пируэты, практически вернулась к докризисному уровню, что дало основание бурно радоваться преодолению последствий кризиса (см. рис. 1).

Рисунок 1. Сезонно сглаженные тренды рынка труда Российской Федерации, август 2008=100%
Источник: презентация доклада Т. Малевой

Но сам факт того, что за столь короткое время удалось вернуться к исходному состоянию, говорит об отсутствии каких-либо принципиальных и качественных сдвигов на российском рынке труда. Более того, стало не лучше, а хуже. За два с половиной года было потеряно 2 млн. рабочих мест в «хорошем» секторе экономики — секторе крупных и средних предприятий. Тот факт, что занятость (это нижняя кривая) почти не изменилась, говорит о том, что эти занятые сместились в сферу малого бизнеса. Более глубокий анализ показывает, что новые рабочие места все же не возникли, а перераспределились: преимущественно процесс шел не в форме создания новых малых предприятий, а в форме реструктуризации среднего и крупного бизнеса, которые таким образом прибегли к наиболее легкому для них способу ухода от повышенных рисков налогообложения, ставших реальностью в 2011 г.
Последние 20 лет политика занятости в российской экономике по существу таковой не являлась, а представляла собой политику противодействия безработице. А это не одно и то же. Первая должна быть направлена на занятых (94–97% экономически активного населения), вторая имела дело с безработными, причем лишь с официально зарегистрированными (2–3%) . Единственный раз в истории, когда была предпринята масштабная попытка, направленная на сектор занятости — это период острой фазы кризиса, 2008 год, когда возникла реальная угроза банкротства ряда крупных предприятий. Но даже в этот момент речь шла не о создании новых, а о поддержании старых рабочих мест, далеко не всегда эффективных и экономически оправданных.
Между тем в российской экономике существует огромное число низкооплачиваемых и не престижных рабочих мест (см. рис. 2), о чем говорят показатели неравенства — коэффициент Джини и коэффициент фондов. Причем дифференциация по уровню заработной платы даже выше, чем по другим видам доходов.

Рисунок 2. Динамика индикаторов неравенства по доходам и заработной плате в 1991-2010 гг.
Источник: тот же.

Одним из барьеров на пути перехода к большей производительности и более высокой оплате труда стало российское законодательство. Современный Трудовой кодекс отличается высокой зарегламентированностью, но это качество компенсируется крайне низкой дисциплиной участников рынка. В результате, экономические субъекты на рынке труда России исполняют нормы Трудового Кодекса примерно наполовину (см. Вишневская Н.Т., Капелюшников Р.И. Инфорсмент трудового законодательства в России: динамика, охват, региональная дифференциация. – М.: ГУ-ВШЭ, 2006).
Новое трудовое законодательство ставило своей целью расширить сферу действия срочных договоров, тем самым повысив гибкость российского рынка труда. По факту же новый Трудовой кодекс похож как брат близнец на своего предшественника — Кодекс законов о труде от 1971 г., который был нацелен на решение прямо противоположной задачи — на борьбу с текучестью кадров. В результате на российском рынке труда до сих пор царит бессрочный трудовой контракт как надежный гарант отсутствия изменений.

Пенсионная система
Нынешняя российская пенсионная система реально преследует только одну цель — борьбу с бедностью. С начала 1990-х гг. шла ожесточенная борьба за то, чтобы средний размер пенсий, наконец, достиг величины прожиточного минимума. Когда же это сражение было выиграно, оказалось, что это победа Пиррова — за это время была проиграна битва за коэффициент замещения, который снизился до 25%. Иными словами, современный российский пенсионер в четыре раза беднее работника, который в свою очередь, как уже упоминалось, в России совсем небогат. Задача проведения индексации пенсий встала по весь рост. Правительство пошло на восстановление размера пенсий, так называемая валоризация. Однако, во-первых, не были найдены дополнительные источники финансирования неизбежного дефицита бюджета, во-вторых, почему она была проведена именно в разгар экономического кризиса — это остается загадкой. В результате мы видим такую картину: из всех элементов, формирующих доходы населения, именно пенсии росли самыми высокими темпами. Причем пенсии росли на фоне резкого сокращения объема прочих социальных ресурсов. И, тем не менее, даже после такого ощутимого повышения пенсий социальные ожидания пенсионеров все равно остаются наиболее пессимистичными (см. рис 3).

Рисунок 3. Материальное положение домохозяйств: реальные изменения и ожидания (в течение ближайших 3 лет)
Источник: тот же.

Секрет этого парадокса в том, что денежные выплаты увеличены тем группам пенсионеров, у которых на первый план выходит неудовлетворенный спрос не на деньги, а на комплекс услуг — системы здравоохранения, лекарственного обеспечения, социальных услуг и т.п. Купить эти услуги на добавленные к пенсии 3–4 тыс. руб. нельзя. Здесь кроется хорошо известная дилемма — инвестировать в людей или в институт? И в отношении пожилого населения старших возрастов необходимость инвестиций в институты и в создание эффективной системы оказания социальных услуг с очевидностью выходит на первый план, опережая спрос на рост денежных выплат.

Детская бедность
И все же не пенсионеры являются в нашей стране самыми бедными. Реально самые бедные в России — это дети. В отличие от пенсионера, размер пенсии которого все же не ниже прожиточного минимума, размер ежемесячного пособия семье на ребенка после достижения ребенком полутора лет составляет 6,7% от прожиточного минимума ребенка. И это в стране, которая борется за выход из демографического кризиса! Это пособие — одно из немногих, которое предоставляется на адресной основе, то есть именно нуждающимся семьям. Казалось бы, адресность должна привести к росту величины пособия. Но большинство российских регионов по-прежнему выплачивает это пособие в размере 70–100 руб. в месяц.
Такая асимметрия в социальной политике не случайна. В значительной мере это результат того, что огромные социальные ресурсы используются для финансирования пенсионной системы. А на детях страна экономит.
Сегодня разговоры о старении населения сводятся к дискуссии о демографических прогнозах. Однако реальная картина будущего общества будет гораздо драматичнее, чем численное соотношение численности молодых и пожилых возрастов. На микроэкономическом уровне наибольшая нагрузка по поддержанию несамостоятельных демографических полюсов (детей и пожилых) падает на экономически активное население самого активного возраста, от 45 до 59 лет (см. рис. 4). Это означает, что люди в этом возрасте поддерживают, кроме себя, сразу три поколения — своих родителей, детей, и, в некоторых случаях, уже появившихся внуков. Эта поддержка не только деньгами, но и трудовыми затратами и услугами.

Рисунок 4. Межпоколенческие обмены: деньги и услуги, НИСП, 2004 г., 11 тыс. респондентов
Источник: тот же

Решение этой проблемы, когда одно поколение несет ответственность за жизнеобеспечение трех поколений одновременно, выходит за пределы сферы чисто макроэкономических денежных трансфертов. Оно требует формирования огромного и совершенного нового для нашей страны сектора — рынка социальных услуг. Подобные институты в отношении детей хотя бы формально есть: детские сады, развивающие центры и пр. дошкольные учреждения. А в отношении старших поколений — полный институциональный вакуум: ни государство, ни рынки не сформировали предложение услуг, которые могли бы быть направлены на поддержание этих социальных групп. А это значит, что все тяготы, с этим связанные, ложатся на плечи экономически активного населения. И эти межпоколенческие обязательства — реальный и серьезный тормоз на пути роста производительности труда.

Неподвижная пирамида
Эти противоречия и угрозы делают необходимыми модернизацию всей системы социальных институтов. Это первая сторона медали.
Но есть и вторая. Какие социальные группы заинтересованы в модернизации и, тем самым, окажут ей поддержку? Другими словами, первый вопрос — что модернизировать, второй — кто модернизаторы?
Качество человеческого капитала выражается в количестве образованных, здоровых, ответственных, процветающих людей. Не вдаваясь в теоретические дискуссии о категориальных тонкостях, эту группу можно определить как средний класс.
В 2000 г. Независимый институт социальной политики предпринял попытку измерить эту группу. Результаты говорят о том, что в России есть образованные люди, есть люди с достатком, есть люди, которые относят себя к среднему классу. Но это три разные группы (в отличие от развитых экономик, где эти признаки обладают высокой консистентностью — хорошее образование приводит людей на высокооплачиваемый сегмент рынка и, как результат, формируется высокая самооценка своего положения в обществе). Тем не менее, в российской социальной структуре есть зоны пересечения (образованные с достатком, обеспеченные и уверенные в будущем и пр.). В зоне всеобщего пересечения находится около 20% российского населения.
В какой-то момент в эйфории от экономического роста 2000-х гг. родилось всеобщее ожидание, что экономический рост автоматически приведет к росту среднего класса. Назывался даже ориентир — половина населения. Однако, по данным второго исследования 2007 г., увы, после 7 лет бурного экономического роста картина не изменилась — мы видим практически застывшую социальную пирамиду (см. рис. 5).

Рисунок 5. Социальная пирамида Российской Федерации, 2000 и 2007 гг.
Источник: тот же

Из сопоставления данных двух исследований, вырисовывается следующая социальная пирамида: 20% обладают статусом среднего класса, 10% населения не имеют ни одного признака среднего класса, а остальные 70% населения составляют класс ниже среднего, который приблизительно поровну делится на имеющих шансы попасть в средний класс и тех, кто при определенных сценариях, скорее всего, пополнит ряды бедных.
Кризис в России не стал санитаром экономики, а социальная политика в кризисный период была направлена в нижнюю часть пирамиды. То есть на те социальные группы, у которых нет потенциала роста производительности и модернизационного потенциала. Тем социальным группам, у которых такой потенциал есть, тем, на которые можно было бы опереться в проведении политики модернизации, были адресованы маловыразительные меры. Станет ли средний класс «модернизатором» зависит от институциональных изменений в стране.
А это означает, что социальная политика должна быть дифференцированной и что различные социальные группы нуждаются в разных ее формах. Для низших социальных групп очевиден спрос на системы социальной защиты. Но средним классам и их ближайшему социальному окружению нужно принципиально иное — институты развития. И именно это должно составлять главный вектор социальной модернизации.

Текст подготовлен к публикации при участии Яны Шокола
Татьяна МАЛЕВА. «OPEC.RU», 14 марта 2011 года