Московская идентичность и "понаехавшие"

Над темой номера работала Ольга ВЕНДИНА

Этническая versus московская идентичность и заботы этнофоров

Слабость московской идентичности, ее исключающий, а не включающий характер и элитарный базис, основанный на чувстве превосходства москвича над не москвичом, ставят вопрос о значимости этнической составляющей самоидентификации москвичей. Насколько приоритетным для человека является его этническое самовыражение? Если чувство локальной московской общности на сегодня не способно нейтрализовать существующие в обществе противоречия, то насколько опасным является напряжение, возникающее между представителями разных этнических групп и традиций?

Если вновь обратиться к данным Российского мониторинга экономического положения и здоровья населения (РМЭЗ), то половина москвичей (55,1%) ощущает тесную связь со своей этнической группой, а другая половина (54,7%) – свою «кровную» связь с Москвой.³⁹  Как интерпретировать эти данные? Являются ли эти два множества пересекающимися или мы наблюдаем ситуацию раскола? Ведь обе формы идентичности содержат в себе набор определенных символов, традиций, норм и ценностей, опирающихся на коллективную память и опыт, и обе могут быть использованы для социальной мобилизации самыми разными силами. Насколько реальным является сценарий противостояния «москвичей» и «этнических группировок», насколько возможно с этой позиции интерпретировать беспорядки 11 декабря 2010 года, в которых приняло участие несколько тысяч человек?

К сожалению, такой сценарий нельзя сбрасывать со счетов, поскольку и московская и этническая идентичности в Москве работают по принципу исключения, а значит, могут оказаться конфликтующими. Однако, к счастью, данное объяснение не исчерпывает всего разнообразия московских ситуаций и не является единственным. Распределение москвичей по показателю «тесноты связи» с городом слабо зависит от этнической принадлежности и не слишком варьируется при сравнении самоидентификации русских и нерусских москвичей. Различия возникают при определении места, которое отводится этничности в жизни людей (табл. 7).

Таблица 7. Особенности самоидентификации «русских» и «нерусских» москвичей

* Данные цит. проекта «Гражданская активность, …», 2001.

Для всех значимых этнических групп в Москве этническая идентичность уступает первенство национально-государственной и локальной: люди ощущают себя, прежде всего, россиянами и москвичами. Даже в тех случаях, когда этничность выходит на первый план, она дополняется московской (36,5%), российской (10,9%) или смешанной российско-московской (20,4%) идентичностью. Получается, что те, для кого так важна их этническая принадлежность, являются не меньшими российскими и московскими патриотами, чем остальные москвичи.

Несмотря на то, что ощущение себя «русским» для русского не менее важно, чем для представителей других народов, этническая самоидентификация и чувство этнической солидарности не играют первостепенной роли в жизни русских москвичей. Опорой идентичности русских в Москве являются их самосоотнесение со страной, городом и районом проживания. Неоспоримо доминирующее положение русского языка и культуры определяет, на мой взгляд, отсутствие у русских необходимости утверждать свое право на культурное самовыражение за счет этнической самоидентификации. И то, что это все же происходит, свидетельствует скорее о распространенности маргинальных страхов, а не о реальной угрозе русскому языку и культуре.

Культурное доминирование русских оказывает значительное влияние и на представителей других народов, живущих в Москве. Для многих ощущение себя «русским», означающее родство с доминирующей культурой, становится не менее важным, чем близость с представителями своей этнической группы. Из интервью: «Мой дед по отцовской линии родился в Армении. Он пережил армяно-турецкую резню, бежал из своей деревни. Я не знаю, где он жил, но, в конце концов, оказался в Ереване. Там родился мой отец. В Москву он приехал учиться и здесь остался. Лично я никак не ощущаю свою национальность, скорее бы я сказал, что я просто москвич. Я себя чувствую москвичом, потом – россиянином, а в третью очередь, наверное, присутствуют какие-то национальные чувства. Хотя, если я оказываюсь в окружении турок, я непроизвольно бледнею».

Среди турок, вы себя ощущаете армянином, а среди русских? - «Скорее русским».

Другими словами, этничность – это культурный выбор, который осуществляется человеком в зависимости от обстоятельств и может быть продиктован как рациональными, так и иррациональными соображениями. Подвижность этнической самоидентификации проявляется не только в повседневной практике (так, аварец в Дагестане, оказывается «дагестанцем» в Москве, а еврей в Москве – русским в Нью-Йорке или русский в Харькове – украинцем в Канаде), но и отражается в данных опросов.

Согласно нашему исследованию, среди респондентов, которые идентифицировали себя как «русские», доля указавших, что их оба родителя являются «русскими», составила 80,2%, один из родителей – 6,4%, и оба родителя нерусские – 5,1%. Большинство случаев смены идентичности отмечалось в семьях, где один или оба родителя были украинцами, белорусами или евреями (60%). Среди представителей других народов, традиционно живущих в Москве, доля лиц голосующих в пользу русской самоидентификации не столь велика, но все же достаточно существенна: среди татар – 7,4%, армян – 5,2%, грузин – 4,1%, немцев и поляков – по 2%.

Данное наблюдение подтверждается и опросами ИЭиА РАН, согласно которым в украинских и смешанных русско-украинских семьях до 60% детей считают себя «русскими», в русско-армянских – 22%, русско-грузинских – 27%, и т.д. Еще большие сдвиги происходят в сфере владения языком своей национальности. Если в поколениях родителей доля лиц, более или менее свободно владеющих языком своего народа, составляет среди московских татар 72%, армян – 58%, грузин – 65%, азербайджанцев – 82%, то в поколениях детей уже вдвое меньше – 38%, 23%, 36% и 48% соответственно. Аналогичная ситуация наблюдается и в остальных этнических группах. Более того, представители этнических меньшинств, несмотря на борьбу за существование школ с преподаванием на национальном языке, столь же солидарно не хотят, чтобы их дети там учились, прекрасно понимая, что это будет мешать их успешной социализации⁴⁰.

Это свидетельствует о том, что, наряду с ростом этнического многообразия, в Москве идет интенсивный процесс социальной (подчеркиваю, социальной) ассимиляции, приводящий к сближению представителей разных этнических групп. Одной из черт возникающего гетерогенного сообщества становится смешанная идентичность его членов, базирующаяся на городской культуре. Исследование процессов взаимной адаптации на примере русских в Средней Азии, русских в Эстонии или немцев в Алтайском крае, показали как, меняя социальную и материальную среду своего нового обитания, люди под влиянием этой среды меняются сами⁴¹. Нечто похожее происходит и в Москве.

Безусловно, процессы этнокультурного сближения растягиваются на жизнь нескольких поколений и идут с разной скоростью в разных слоях общества. Более того, они подвержены влиянию внешних обстоятельств, таких, как миграции, политика государства, экономическая ситуация, установки системы образования, готовность общества к восприятию изменений, и прочее. Реакцией на процессы адаптации и ассимиляции становится и стремление защитить свою самобытность от разрушительного процесса гибридизации и утвердить свое право на инаковость.

В случае Москвы это стремление наиболее выражено у представителей народов Кавказа и Средней Азии, затем Поволжья, и практически полностью отсутствует у народов восточной и центральной Европы (поляки, немцы, венгры). Сильное чувство этнической солидарности свидетельствует о неукорененности представителей этнических группы, переживаемом ими стрессе, заставляющем людей искать защиты у представителей своей этнической группы. В каждой из таких групп существует своеобразное ядро этнофоров – носителей этнической идентичности. Для них этничность является главным ориентиром, предопределяющим картину окружающего мира. Конечно, этнофоры могут быть как активными, так и пассивными участниками городской жизни, но данная среда благоприятна для роста национализма.

Фундаментализм этнофоров, их обращенность в прошлое и установка на размежевание вовсе не означают тяги к самоизоляции. Они, скорее, заинтересованы в интеграции с принимающим сообществом, поскольку это дает дополнительные ресурсы продвижения своих взглядов и обретения легитимных позиций. Хотелось бы подчеркнуть, что, хотя интеграцию принято трактовать как главную цель достижения мира и согласия в обществе, она является лишь первым шагом в этом направлении, означающим, что индивид освоил принятые в обществе нормы и правила и формально им следует. Для большинства людей это полезно и не слишком обременительно, поэтому этнофоры стремятся к интеграции, но всячески противодействуют ассимиляции, предполагающей смещение этничности на периферию личностной самоидентификации.

Вторым условием успешного использования этнофорами социальных институтов в своих целях, помимо интеграции в принимающее сообщество, является консолидация самих этнических групп, от лица которых выступают активисты. Это ставит вопрос об уровне этнической солидарности и наличии тесных внутриобщинных связей в этнической среде. Действительно, участие в деятельности землячеств и иных этнокультурных ассоциаций среди этнических мигрантов примерно вдвое выше, чем среди остальных москвичей – 15% против 7%, но все равно это немного и свидетельствует, скорее, о разобщенности этнических сообществ, нежели об их спаянности.

Однако, ситуация может выглядеть иначе, если предположить, что эти 15% локализованы, формируя компактные ареалы проживания. Действительно, среди лиц, идентифицирующих себя, прежде всего, со своей этнической группой, почти 10% заявляет о тесной связи с районом своего проживания (см. табл. 7). Это означает, что предпосылки для компактного расселения этнических групп в Москве есть. Этому способствует и уверенность жителей города, что этнические кварталы существуют. Как сказала мне одна из собеседниц, «…у нас одна сторона улицы считается армянской, а другая – азербайджанской», хотя с большой долей уверенности можно утверждать, что по обеим сторонам улицы большинство составляют русские.

Говоря об этнофорах, следует упомянуть и о русских, демонстрирующих черты «этнического» поведения: 3,5% русских респондентов выдвигали свою этническую принадлежность на первое место. В процентах это выглядит безобидно, но в абсолютных цифрах – впечатляюще: порядка 250-300 тыс. человек в Москве склонны к тому, чтобы считать русских дискриминируемой группой и требовать для них особых привилегий, соответствующих их статусу. К позиции – это мы, настоящие русские, имеем наше собственное право быть «другими», наше собственное право охранять свою культуру и идентичность от нежелательных смешений, в большей или меньшей степени присоединяется еще порядка 10% москвичей. В совокупности армия русских националистов насчитывает совсем немало сторонников. Собственно, здесь и кроется источник ксенофобии и моральной паники, охватившей население города в связи с ростом этнокультурного разнообразия.

Таким образом, для Москвы характерно сложное и неоднозначное соотношение политической (национально-государственной), городской (московской) и этнической идентичностей. Наибольшей интегрирующей силой в Москве обладает национально-государственная идентичность, объединяющая москвичей и приезжих и уравнивающая их в правах. Она одновременно противостоит московскому снобизму и поддерживает право на межэтнические различия. С этой ситуацией можно было бы согласиться, если бы разобщенность москвичей, их слабая озабоченность проблемами, выходящими за рамки личных интересов и повышенная чувствительность к поддержанию своего привилегированного статуса, не вели бы к углублению расколов в обществе. Пока «москвич» в Москве был стар, слаб и пассивен, «россияне» вполне поддерживали необходимый уровень спокойствия жизни в городе, но когда молодой и деятельный «москвич» подрос, окреп и показал себя «россиянам» во всей красе, случились события на Манежной площади. Поэтому укрепление культуры гражданственности как важнейшего объединяющего основания городской московской идентичности должно быть одной из главных забот московских политиков. Повседневная жизнь Москвы ставит на повестку дня вопрос о том, насколько возможно преобразовать нарастающее культурное (включая этнокультурное) многообразие жизни города в гражданскую культуру, и как достичь того, чтобы эта гражданская культура была воспринята и принята москвичами.

Задача не из легких. Очевидно, что достижение полного единства в таких сложных и разнородных социально-экономических и культурных сообществах, как население Москвы, – это утопия, однако и без осознания объединяющих интересов и ценностей общество обречено на маргинализацию, конфликтность и распад. Вопрос - куда двигаться в поисках соломонова решения? Насколько, в принципе, возможно достигнуть гражданской интеграции в городском сообществе, которое постоянно продуцирует сегрегацию (имущественную, социальную, жилищную и пр.)? Я не хочу сказать, что различия обязательно провоцируют отторжение, но как преодолеть тревожные тенденции неприятия роста этнокультурного разнообразия жизни, отчетливо проявляющиеся в Москве.

Мне представляется ошибочной позиция, согласно которой объединительным базисом московской идентичности может стать «московская» культура. Объединительные принципы не вырастают на почве навязывания культурной унификации, даже основанной на традиционных духовных и нравственных ценностях. Наблюдаемое сегодня межэтническое напряжение и растущий разрыв между москвичами и приезжими, особенно иммигрантами, объясняется не столько дистанцией в сфере языка и культуры, сколько близостью в социальном и физическом пространстве Москвы. Этническое вытеснение и притеснение – это первая реакция на непривычное, разнонаправленное движение социальных лифтов, поднимающих и опускающих не тех, кому это было «положено» еще недавно, а иногда и на бездействие социальных лифтов (например, для молодежи). Несмотря на все декларации об особой ценности культурного разнообразия, постоянное выпячивание этнических вопросов в публичном дискурсе и обыденной жизни москвичей, интеграция на основе гражданских принципов имеет прямое отношение не к культурной, а к социальной политике. Объединяющие ценности куда скорее возникают в процессе осознания и решения общих задач, совместно переживаемых социальных ситуаций, заставляющих людей забывать межэтнические различия. Такую объединительную роль играют многие социальные институты, рынок труда, спорт, сфера искусства и развлечений, политическая активность и общественная деятельность. Отдельно стоит упомянуть и общий язык как в смысле средства коммуникации, так и в смысле разделяемых ценностей и целей. Знание русского языка в Москве необходимо, потому что открывает возможности социальной мобильности, образования и карьеры. Если же социальные лифты не работают, то мигрантам, обреченным оставаться на нижних этажах социальной иерархии, незачем осваивать язык, они вполне могут мести двор или торговать на рынке, обходясь ограниченным набором русских слов. Поэтому, вырабатывая политику в сфере межэтнических отношений, целесообразнее опираться не на культурные аргументы, а на анализ социальных взаимодействий, открывающий возможность поиска путей преодоления социального аутсайдерства.

Понятно, что эта задача неимоверно сложна и как минимум требует ответа на вопрос о характере проводимой политики и ее адресатах. Необходимо понимать, каков размер адресных групп? Что значит в контексте Москвы быть членом «принимающего сообщества», «большинства» или «меньшинства»? Насколько пригодны эти понятия для выработки этнокультурной политики и политики идентичности? Не должны ли мы их переосмыслить?

³⁹ Рыжова С. Op. cit. с. 41.
⁴⁰ Арутюнян Ю.В. Op. cit.; Арефьев А.Л. Дети из семей иностранных мигрантов как новое явление в российских школах: социо-лингвистические и экономические аспекты // Демоскоп-Weekly. 2010, № 441-442. http://demoscope.ru/weekly/2010/0441/analit01.php#_FN_7
⁴¹ Матис В.И. Немцы Алтайского края. // Социологические исследования. 2009. №11. –с. 79-83.
Савоскул М.С. Российские немцы в Германии: интеграция и типы этнической самоидентификации. // Демоскоп-Weekly. 2006, № 243-244. http://demoscope.ru/weekly/2006/0243/analit03.php; Брусина О.И. Славяне в Средней Азии: Этнические и социальные процессы. Конец XIX – конец ХХ века. М.: Восточная литература, 2001. 240 с.