Конец российской модели рынка труда? Статья вторая. Испытание кризисом
		Над темой номера работал Ростислав КАПЕЛЮШНИКОВ

Есть ли угроза сверхвысокой безработицы?

Ведущиеся сегодня дискуссии об угрозе сверхвысокой безработицы и ее социальных последствиях оставляют ощущение déjà vu – как если бы в машине времени мы вернулись в самое начало 1990-х годов.

Оценивая в этом контексте действия правительства, нужно признать, что во многом оно оказалось заложником решений, которые вырабатывались еще в период экономического процветания и от реализации которых оно по политическим причинам не смогло или не захотело отказываться после его завершения (повышение минимальной заработной платы, повышение оплаты труда бюджетников, сокращение численности вооруженных сил и др.). Но и меры, которые начали приниматься им непосредственно в период кризиса, оставляют впечатление спонтанности и чрезмерной узости временного горизонта. Их последствия в явном виде не учитывались и не просчитывались, что парадоксальным образом вело к порочному кругу нарастания страха: чем сильнее был испуг, который испытывали власти перед возможными социальными последствиями массовой безработицы, тем больше средств начинало выделяться на ее предотвращение; чем больше средств начинало выделяться, тем быстрее повышалась регистрируемая безработица; чем быстрее она росла, тем сильнее становился страх перед ее дальнейшей эскалацией. При таком непонимании последствий собственных действий возрастает риск принятия неадекватных решений, адресованных не столько реальному, сколько виртуальному миру, существующему только в головах политиков.

Конечно, нельзя сказать, чтобы это был эффект самозапугивания в чистом виде. Страх перед социальными и политическими последствиями высокой безработицы активно внедрялся в общественное сознание также многочисленными экспертами (большинство из которых, заметим в скобках, к изучению проблем рынка труда никогда никакого отношения не имели). С началом кризиса немедленно пошел вал прогнозов с предсказаниями неизбежной дестабилизации социальной и политической обстановки, источником которой, как утверждалось, должно стать резкое ухудшение ситуации с занятостью. Но насколько оправданы эти страхи и что они отражают в большей мере – реальные риски, угрожающие стабильности российского общества, или состояние умов значительной части российского экспертного сообщества, испытывающего непреодолимую тягу к любым формам катастрофизма?

Начнем с того, что безработные – это внутренне неоднородная, разобщенная и социально крайне пассивная группа, неспособная ни к каким самостоятельным коллективным действиям. У них нет ни ресурсов, ни стимулов для организованной политической активности, единственно доступная им стратегия – это стратегия индивидуального выживания.

Базу для активного социального протеста против нарастающей безработицы везде и всегда составляют не столько сами безработные (тому, кто оказался в критической жизненной ситуации, обычно становится не до политической борьбы), сколько те, у кого работа есть, но кто опасается, что их может постичь судьба безработных. В кризисных условиях именно "обеспокоенные занятые" формируют основу коалиций, которые начинают выступать с требованиями смены правительственного курса, именно на них обычно ориентирована стратегия оппозиционных политических сил и именно их поддержка бывает способна обеспечить этим силам приход к власти. Но занятые, испытывающие страх перед перспективой оказаться на улице, – это хотя и многочисленная, но также чрезвычайно аморфная группа, не имеющая значительных общих интересов и не скрепленная какими-либо внутренними устойчивыми связями. Чтобы подвигнуть ее к коллективным действиям, необходима внешняя организующая сила. Однако в политическом пространстве современной России – по крайней мере, в настоящее время – таких сил нет. Это означает, какой бы высокой в конечном счете ни оказалась безработица, никаких социальных или политических потрясений общенационального масштаба, которые могли бы быть спровоцированы ею, ожидать не приходится. Самое большее, к чему может привести ухудшение ситуации на рынке труда, так это к усилению общей депрессивной атмосферы, столь характерной для современного российского общества.

Существует еще одна, не слишком многочисленная, но зато намного более компактная и потенциально более сплоченная группа – это работники отдельных предприятий, где либо планируются, либо недавно проводились массовые увольнения. В этом случае ситуация оказывается иной. Между такими работниками спонтанно складывается нечто, что можно было бы назвать "естественной солидарностью": как правило, они проживают в одной и той же местности; как правило, они знают друг друга лично и могут коммуницировать напрямую; наконец, они имеют дело с одной и той же инстанцией, ломающей привычные устои их жизни, – руководством того или иного конкретного предприятия. (Моногорода, социальная обстановка в которых традиционно вызывает наибольшую тревогу наблюдателей, можно рассматривать как расширенный вариант этого случая.) В результате наличие какой-либо внешней организующей силы (политической партии, профсоюза и т.п.) становится необязательным: "естественная солидарность" создает условия для самоорганизации и коллективных действий даже при ее отсутствии. Но хотя вероятность акций протеста со стороны высвобождаемых работников является далеко не нулевой, их выступления могут быть, во-первых, только стихийными и, во-вторых, только локальными, так как "естественной солидарности" недостаточно, чтобы из подобных точечных конфликтов могла сформироваться сколько-нибудь широкая волна социального недовольства.

Следует специально подчеркнуть, что понятия "работники, подпадающие под массовые увольнения " и "безработные" – вовсе не синонимы. Эти группы пересекаются лишь частично: с одной стороны, многие увольняемые работники могут либо быстро находить новую работу либо совсем уходить с рынка труда; с другой стороны, вынужденные увольнения – далеко не единственный канал попадания в безработицу. Обсуждаемый вопрос может быть поэтому переформулирован в более конкретных терминах: насколько в условиях российского рынка труда велика опасность резкой активизации массовых увольнений, результатом которой могло бы стать нарастание числа локальных социальных конфликтов?

Все указывает на то, что вероятность реализации подобного сценария ничтожно мала. На российском рынке труда частота массовых увольнений была и остается мизерной, причем с началом кризиса она практически не изменилась (рис. 20). Такие увольнения составляют по отношению ко всем вынужденным увольнениям примерно 10%, по отношению к общему числу выбытий – порядка 1%, а по отношению к общей численности персонала предприятий – и вовсе ничтожные 0,3%. Для сравнения: если в России ежемесячно регистрируется порядка 100 случаев массовых увольнений и вовлечены в них оказываются менее 10 тыс. работников, то в США – порядка 3000 случаев и вовлечены в них оказываются примерно 300 тыс. работников (данные Бюро статистики США за март 2009 г.). С поправкой на разницу в масштабах российской и американской экономик это означает, что на российском рынке труда массовые увольнения происходят как минимум в 15 раз реже, чем на американском.

Рисунок 20. Массовые увольнения в российской экономике, 2004-2008 годы, тыс. человек

Следует также иметь в виду, что поскольку к категории "массовых" относятся в основном увольнения, охватывающие не менее 50 человек²¹, фактически они могут производиться только на крупных и средних предприятиях (большинство малых предприятий имеют просто недостаточную для этого численность занятых). Однако за период с начала 1990-х годов численность работников, занятых на крупных и средних предприятиях, уменьшилась почти в полтора раза – с 60 млн. чел. до менее 40 млн. чел. в настоящее время. Это означает, что за прошедшие десятилетия само поле для массовых сокращений стало в полтора раза уже.

Наконец, как свидетельствуют данные предпринимательских опросов, руководители российских предприятий вполне осознают сложности, связанные с вынужденными увольнениями (тем более – массовыми), считая их самым конфликтогенным способом адаптации к неблагоприятным изменениям экономической среды. Это одна из причин, почему они практикуют их так редко и стараются прибегать к ним лишь в самых крайних случаях.

Вывод, который можно отсюда сделать, очевиден: социальные и политические риски, связанные с возможным ростом безработицы, явно переоцениваются; российский рынок устроен так, чтобы минимизировать эти риски; так было в 1990-х годах и так остается до сих пор²².

* * *

Есть основания полагать, что в условиях нынешнего кризиса так же, как и в 1990-е годы, проникший в массовое сознание страх безработицы станет действовать по принципу самонесбывающегося прогноза: чем сильнее он будет нарастать, тем быстрее начнут соглашаться работники с ухудшением условий занятости и оплаты труда; чем сговорчивее они будут становиться, тем медленнее будет расти безработица. Говоря иначе, страх безработицы будет действовать как эффективный ограничитель ее роста²³.

В ближайшей перспективе темпы нарастания безработицы будут во многом определяться тем, как быстро и как сильно соискатели рабочих мест окажутся готовы снижать свои запросы по заработной плате, сформировавшиеся на основе докризисных ожиданий и представлений. Если процесс снижения резервируемой заработной платы пойдет с достаточно высокой скоростью, то даже при сильном первоначальном всплеске безработицы через непродолжительное время можно ожидать ее активного рассасывания. По косвенным признакам (данным социологических опросов, информации рекрутинговых агентств и др.), соискатели рабочих мест уже стали гораздо менее требовательными с точки зрения запрашиваемой ими заработной платы, чем это было еще недавно. Если это так, то тогда безработица едва ли будет долго удерживаться на высокой отметке и по прошествии наиболее острой фазы кризиса может достаточно быстро пойти вниз.

Пока нет убедительных свидетельств того, что большинство российских предприятий готовы расстаться с «нестандартными» формами адаптации, выработанными ими в 1990-е годы. Как только их экономическое положение начало ухудшаться, они сразу же вспомнили и о задержках заработной платы, и о вынужденных отпусках, и о переводах работников на неполное рабочее время. На попытки государства помешать их использованию предприятия отвечают введением в оборот новых "нестандартных" механизмов кризисного приспособления, включая более активный увод трудовых отношений "в тень". Понятно, что в конечном счете реакция рынка труда будет определяться глубиной и продолжительностью самого экономического спада. Можно, однако, предполагать, что чем тяжелее он окажется, тем активнее будет реанимации прежнего набора "нестандартных" приспособительных механизмов, использовавшихся российскими предприятиями в 1990-е годы.

Трудно избавиться от впечатления, что стремясь ужесточить контроль за деятельностью предприятий на рынке труда, государство фактически загоняет их в угол, делая для них крайне рискованными и малопривлекательными любые возможные стратегии адаптации – связанные как с количественной, так и с временной и ценовой подстройкой. Стоит предприятию принять хоть какое-то серьезное решение, как оно оказывается "под колпаком" у властей: решиться на увольнение работников – опасно (это значит автоматически привлечь к себе повышенное внимание со стороны властных структур); отправить их в отпуска или перевести на неполное рабочее время – тоже небезопасно (информация об этом в оперативном режиме также поступает государству); попытаться задержать зарплату – вообще самоубийственно (тут недалеко и до появления прокурорских работников); снизить ее – не всегда возможно из-за ограничений, закрепленных в коллективных договорах и тарифных соглашениях (их нарушение также чревато самыми суровыми карами); и т.д. Фактически получается, что ни одного решения по кризисному приспособлению предприятия не могут принять без хотя бы молчаливой санкции властей: о всех планах такого рода они обязаны сами на себя "доносить", рискуя тем, что государство захочет вмешаться и наложить на них запрет. Парализующий эффект подобной политики очевиден. На какое-то время она может затормозить сокращение занятости, но лишь ценой еще большего ухудшения экономического положения предприятий, так что в более длительной перспективе риск взрывного роста безработицы от этого только возрастает. Причем не исключено, что это уже будет рост безработицы, связанный не с увольнениями отдельных групп работников, а с закрытиями целых предприятий.

В то же время действия государства на рынке труда свидетельствуют, что оно готово вступать с предприятиями в торг (конечно, в первую очередь с самыми крупными), "платя" им за сохранение рабочих мест. Отсюда следует, что кризис будет лишь в очень слабой степени способствовать реструктуризации занятости, если понимать под ней переток рабочей силы из неэффективных секторов экономики в эффективные. Как следствие, искаженная структура занятости, сложившаяся в предшествующий период, может быть надолго законсервирована и исправление сложившихся диспропорций отложено на неопределенное время.

Как показывает наш анализ, в условиях нынешнего экономического кризиса на российском рынке труда, скорее всего, будет реализован промежуточный сценарий. Чувствительность занятости к падению производства будет выше, чем в 1990-е годы, но все-таки ниже, чем во многих других странах (по ориентировочным оценкам, эластичность занятости по выпуску может составить самое большее 0,5-0,7). Количественная подстройка будет осуществляться активнее, чем раньше, но не менее энергично будут идти временная и ценовая подстройка.

Наконец, как и в 1990-е годы, российский рынок труда будет выполнять амортизирующие функции, не давая потенциальным конфликтам в сфере трудовых отношений перерастать в открытые социальные столкновения.

Если эти выводы справедливы, то тогда можно ожидать, что специфическая "российская" модель рынка труда не исчезнет, а продолжит свое существование, хотя и в сильно изменившемся, во многом деформированном виде.

²¹ Российское законодательство относит к категории массовых увольнений также случаи закрытия целых предприятий, если численность их работников составляет не менее 15 человек.
²² В качестве теоретической возможности можно, конечно, представить, что ухудшение ситуации на рынке труда станет приводить к увеличению электоральной поддержки на местных и региональных выборах каких-либо полу-оппозиционных политических партий. Но даже если расширение представительства таких партий в местных и региональных органах власти и произойдет, оно, во-первых, едва ли будет иметь очень большие последствия, а, во-вторых, его было бы в любом случае нелепо описывать в терминах "дестабилизации социальной и политической обстановки".
²³ См. об этом феномене: Гимпельсон В., Капелюшников Р., Ратникова Т. Велики ли глаза у страха? // Экономический журнал Высшей школы экономики. 2003. Т. 7. N 4.