Множественное равновесие?

Чернова Ж.[1]
(Опубликовано на сайте "Полит.ру" 13 февраля 2014 года, адрес: http://www.polit.ru/article/2014/02/13/family/)

На протяжении последних двадцати лет практически все социологические исследования, касающиеся изучения ценностей, фиксируют тот факт, что семья является самым важным в жизни россиян. Этот факт трактуется как реакция на происходившие социально-экономические трансформации 1990-х годов, как ответ на снижение доверия к другим социальным институтам, а также как следствие формирования среднего класса, для которого значима сфера приватной жизни. И если приоритет семьи в системе ценностей российских граждан не является столь удивительным, то более широкое поле для социологического воображения появляется если посмотреть на данные, касающиеся идеальной и реальных семей, а именно ответов на вопросы о том, как бы хотелось, чтобы были распределены гендерные обязанности и как обстоят дела в «реальной» жизни. Важными показателями в данном случае выступают экономический вклад обоих супругов в семейный бюджет и организация домашней работы и заботы о детях. Они позволяют нам увидеть нормативные представления как о гендерных ролях, так и о гендерной идеологии, которая доминирует в обществе и (вос)производится политикой государства в отношении семьи.

Попробуем реконструировать на общедоступных данных социологических опросов нормативные представления о семье. Идеальная — это нуклеарная семья, проживающая отдельно от представителей старшего поколения, с двумя детьми. Материальное обеспечение семьи — это в первую очередь обязанность мужчины, при этом хотелось бы, чтобы оба супруга в равной степени разделяли обязанности по дому и в воспитании детей. Если внимательно посмотреть на эту схематичную картинку, то можно увидеть ряд противоречий, которые существуют в представлении о семье как со стороны государства, так и граждан. Во-первых, нормативное представление о семье является некогерентным. Так, автономизация и нуклеаризация, которые являются важными для индивидов, не совпадают со стремлением государства, артикулированным в тексте общественного проекта государственной Концепции семейной политики РФ до 2025 года, по воссозданию расширенной, многопоколенной семьи в качестве культурного образца. По данным опросов и мнению экспертов в области демографии, двое детей являются той «репродуктивной» нормой, на которую ориентированы семьи. В этом контексте такая мера семейной политики как материнский капитал со всеми оговорками может рассматриваться как эффективная, поскольку данный инструмент политики соответствует представлениям о желаемом количестве детей в семье. Однако успешность попытки увеличения репродуктивной нормы до трех детей в семье и призывы сделать трехдетную семью нормативным образцом вызывают сомнения с точки зрения практической реализации, связанной с изменением реального репродуктивного поведения. Представляется, что государство и граждане по этим вопросам сосуществуют в параллельных социальных реальностях и апеллируют к разным гендерным укладам в диапазоне от доиндустриального до постиндустриального.

Если обратить внимание на представления о гендерном разделении труда, то можно увидеть в представлениях об идеальной семье попытку сочетания двух противоречащих друг другу гендерных идеологий и моделей семьи. С одной стороны, это - модель «сильного мужчины-кормильца» (в терминологии Дж. Льюис), основанная на идее разделения публичной и приватной сфер и комплементарности гендерных ролей. Она отсылает нас к традиционной гендерной идеологии, основанной на отношениях неравенства, поскольку приватная женская сфера, где осуществляется домашняя забота и забота о членах семьи рассматривается как вторичная, зависимая. С другой стороны, модель «слабого мужчины-кормильца», которая отражает идею равного разделения труда между мужчинами и женщинами не только в сфере занятости, но и приватной сфере, домашней работе и родительстве. Таким образом, брачно-репродуктивное поведение граждан и их представления о том, как должна быть организована жизнь в семье, кому делегируются те или иные обязанности является миксом из традиционной гендерной идеологии, в рамках которой мужчине предписывается исполнение пресловутой роли сильного кормильца, с другой стороны, мы видим достаточно большой запрос на гендерное равенство, особенно в сфере родительства. Во-вторых, наблюдается разрыв между нормативными представлениями и практиками. Так, в «реальных» семьях мужчины больше зарабатывают, а женщины больше выполняют домашнюю работу и заботу о детях. В этом можно увидеть еще одно противоречие между запросом на равное участие обоих партнеров в организации быта и заботы о детях и традиционными практиками разделения ролей. Используя идею А. Аузана о комплементарном характере ценностей, можно предположить, что эгалитарные гендерные отношения становятся значимыми в том случае, когда они являются редкостью, т.е. ценности являются не прямым выражением сложившихся стереотипов поведения, а их противоположостью. В связи с этим попробуем рассмотреть контекст формирования «дефицита» гендерного равенства.

Политика имеет значение

В рамках институционального подхода к изучению семейной политики и ее гендерных аспектов предпринимаются попытки понять модели занятости и осуществления заботы с точки зрения режимов государств всеобщего благосостояния. Исследователи утверждают, что разнообразие мужских и женских паттернов участия в работе и заботе в значительной степени можно объяснить за счет дизайна социальной и семейной политики государства всеобщего благосостояния, который может выступать как катализатор или, напротив, барьер для гендерного (не)равенства. Логика в данном случае следующая: политика формирует поведение людей, выступая структурным условием, задающим возможный репертуар жизненных сценариев и выборов на уровне индивида и домохозяйства, поэтому модели работы и заботы являются следствием проводимой политики.

При анализе российского контекста необходимо учитывать не только специфику современной политики государства в отношении семьи, но и наследие советского гендерного проекта. Советский гендерный порядок определяется как этакратический, с гегемонической ролью государства в формировании гендерных нормативных образцов. На уровне идеологии политика государства в отношении семьи основывалась на принципах гендерного равенства, особенно в публичной сфере, патернализме, а также институционализации заботы о детях. (Вос)производство гендерного контракта «работающая мать» - нормативного образца советской женственности — включал обсуждение в официальной риторике проблемы баланса семьи и работы, а вся совокупность предпринимаемых действий была направлена на то, чтобы создать благоприятные условия для сочетания женщинами материнства с профессиональной деятельностью и участием в общественном жизни. Наравне с этим сосуществовали консервативные представления о гендерном разделении в ролей в сфере семьи и родительства, когда мать рассматривалась как главный поставщик заботы о детях в семье и исполнитель рутинных обязанностей по поддержанию быта. Примером может выступать такая мера семейной политики как отпуск по уходу за ребенком, право на который имели исключительно женщины. В целом в качестве объекта семейной политики выступает только женщина-мать и ее дети. При этом государство не рассматривало семейные и родительские роли мужчин в качестве своих приоритетов, и большая включенность мужчин в выполнение неоплачиваемой домашней работы не предполагалась даже на уровне задач и целей советской семейной политики. Хотя при формальной унификации (вос)производимой государственной политики сохранялось культурное многообразие и различия в гендерных отношениях и практиках, роль государства в формировании нормативных гендерных образцов и моделей семьи (с двумя работающими родителями) была значительной.

Гендерные последствия проводимой государством идеологии политики были неоднозначными. С одной стороны, благодаря мощной государственной поддержке стала возможной практическая реализация женского эмансипационного проекта (политическая и экономическая мобилизация женщин, их массовое включение в общественное производство, высокий уровень образования, квотирование участия женщин в органах власти разных уровней и др.). С другой стороны, акцент на гендерном равенстве в публичной сфере и практически полное отсутствие подобной риторики относительно разделения труда в сфере семьи и родительства привело к формированию таких атрибутивных характеристик советской семьи как «половое неравенство в быту» (Гордон, Клопов) и гендерно-асимметричное родительство. Типичной моделью семьи, если воспользоваться терминологией Б. Пфау-Эффингер, выступала семья с одним (в случае монородительских семей)/двумя кормильцами/ государство и женщина осуществляют уход за детьми. Другими словами, результатом советской семейной политики было закрепление государственного патриархата, когда государство и женщины вступали в альянс, предполагающий, что в обмен на лояльность и исполнение предписаний гендерного контракта-женщины матери получат поддержку от государства. Фактически можно говорить, что в результате проводимой политики были созданы условия для дефамилизации женщин, понимаемой как возможность создавать и поддерживать автономное домохозяйство независимо от мужчины, а также паттерны неравного участия в сфере выполнения домашних обязанностей и заботы о детях, которые устойчиво воспроизводятся и сегодня.

Неотрадиционализм как устойчивая тенденция трансформации гендерных отношений в современной России отмечался многими исследователями с конца 1990-х годов; на сегодняшний день можно говорить, что данная тенденция является доминирующей, а также об институционализации традиционалистского дискурса в идеологии и инструментах семейной политики. В чем он заключается? Во-первых, в общественном и политическом дискурсе произошла абсолютизация семьи, приписывание ей наивысшей ценности, идеализация традиционной модели семьи и гендерных отношений. Так, например, по словам Дмитрия Медведева, основная цель проведения Года Семьи заключается в том, чтобы «вернуть российской семье тот авторитет, который она имела в начале прошлого века». Во-вторых, для неотрадиционалистов характерно негативное отношение к деятельности государства в отношении семьи, реализуемой на предыдущем этапе, советская семейная политика рассматривается как политика, направленная на разрушение традиционной семьи. В качестве примера подобной позиции можно привести п. 11-12 Общественного проекта Концепции государственной семейной политики РФ до 2025 года, где представлена негативная оценка действий государства, направленных на либерализацию семейного поведения и в тот же время положительно описывается законодательный опыт ужесточения брачно-репродуктивного поведения граждан 1930-1950-х годов. В-третьих, происходит сведение всего многообразия функций, выполняемых семьей в современном обществе, исключительно к репродукции, что по сути представляет собой «ресурсный подход» к семье. Однодетные и малодетные семьи рассматриваются в рамках традиционалистского дискурса как негативное явление. В качестве нормативного типа провозглашается семья, состоящая из двух родителей и трех-четырех детей. В рамках данного дискурса пропаганде многодетности уделяется особое внимание. В-четвертых, кризисное состояние семьи связывается с негативными процессами, происходящими в обществе, поэтому необходимо повысить значимость традиционных семейных ценностей. В-пятых, современный этап семейной политики, реализуемый в России, направлен на поддержку только одного социально желаемого типа семьи (благополучная полная семья с двумя и более детьми). Таким образом, новый этап семейной политики, начавшийся с 2007 года, позволяет говорить о том, что сложилась определенная модель, пронаталисткая по набору приоритетных задач и инструментов и консервативная по своей идеологии. В этом отношении сложившиеся на предыдущем этапе асимметричные гендерные паттерны в сфере семьи и родительства получают идеологическое обрамление в виде конструкции «традиционной российской семейной культуры». В официальной риторике она пока выступает в виде некоего фантома, не имеющего четкого содержания и определяемого скорее через противопоставление «западной цивилизации», с характерными для нее ценностями гендерного равенства, прав человека, а также «социальным экспериментам» 1920-х и 1980-1990-х годов, приведшим к разрушению традиционных семейных ценностей. Здесь возникает другой интересный вопрос для социологического анализа — к какой традиции апеллируют власти, если учесть, что Россия является многонациональным и многоконфессиональным государством. Кто и как конструирует новую версию традиции?

С точки зрения гендерных последствий современной политики государства в отношении семьи можно предположить, что она приведет к консервации ситуации «блокированной гендерной революции», когда эмансипация затронула преимущественно женщин, расширив для них репертуар возможных ролей и жизненного выбора, в то время как маскулинность осталась практически без изменений. По-прежнему роль «сильного кормильца» является нормативной моделью и не предполагает равного участия отцов и мужчин в выполнении домашней работы, осуществления ухода за детьми и их воспитания. Отсутствие институциональных поддержек для реализации «ответственного отцовства» приводит к тому, что рождение ребенка становится триггером традиционализации гендерных ролей в семье. Наряду с этим, практически полное отсутствие эффективных механизмов и программ разного уровня, направленных на создание оптимальных условий для совмещения профессиональных, семейных и родительских обязанностей гражданами с семейными обязанностями (рабочее место дружественное семье, доступная и качественная инфраструктура заботы о детях), делает женщин субъектами поиска баланса семьи и работы, что, с одной стороны, повышает социально-экономические риски материнства, а, с другой, способствует закреплению неравного участия родителей в обеспечении семьи и организации повседневной заботы о детях.

Культурный детерминизм и скромная роль государства

Культурный подход подчеркивает то, что для понимания гендерных различий в отношении работы и заботы культура имеет большее значение, чем государство и проводимая им политика в области семьи и занятости. Гендерное устройство общества и ценности представляются более важными, чем анализ затрат и выгод, получаемых гражданином в рамках той или иной социальной политики. В то время как исследователи социальной и семейной политики, как правило, подчеркивают значение политической и экономической структуры, культурные теории больше внимания уделяют вопросу, каким образом можно понимать происходящие в современных обществах изменения, в чем заключается специфика гендерного уклада (Б. Пфау-Эффингер), индивидуальных ценностей и предпочтений в отношении работы и семьи (К. Хаким), делая акцент на многообразии семейных отношений и родительства. Характерные для современных обществ процессы либерализации и демократизации приводят к широкому распространению постматериалистических ценностей, связанных с самореализацией, важностью качества отношений, а также демократизации личной жизни, переопределяющих формат и содержание гендерных отношений, которые становятся все менее гендерно-маркированными. Происходящие трансформации затрагивают не только отношения между супругами/партнерами, но и родительско-детские отношения. Говоря о плюралистичности современной гендерной культуры в России, ее интерсекциональности, возникающей на пересечении не только гендерного измерения, но и этничности, классовой, религиозной, сексуальной принадлежности. Можно предположить, что необходимо говорить о нескольких гендерных укладах (подобно идее Н. Забуревич о четырех Россиях), составляющих матрицу гендерной культуры от ре- до детрадиционализации. И если про специфику гендерных отношений «первой» России, для которой характерна высокая концентрация представителей городского образованного среднего класса, собрано определенное количество социологических данных, то гендерные миры других пока не столь очевидны.

Для молодых представителей городского образованного среднего класса прагматический эгалитаризм выступает стратегией построения своих семейных и родительских отношений. На уровне гендерной идеологии они не ставят под сомнение традиционное разделение труда между мужчинами и женщинами, однако на уровне отношений с партнером ими разделяются ценности гендерного равенства, особенно до момента рождения ребенка; на уровне практик — воспроизводится традиционное разделение ролей, когда родительство выступает триггером традиционализма гендерных отношений. Именно они формулируют устойчивый запрос на эгалитарные ценности в сфере семьи и родительства, которые становятся для них важной сферой самореализации наравне с профессиональной. И несмотря на недостаточную представленность среднего класса в стратификационной системе современного российского общества, можно согласиться с представлениями как западных, так и отечественный исследователей, рассматривающих представителей данной группы в качестве социальных инноваторов, которым принадлежит культурная гегемония и которые находятся в авангарде социальных, экономических и гендерных изменений общества.

Либерализация гендерных отношений, второй демографический поворот, в контексте которых находится брачно-репродуктивное поведение мужчин и женщин, характерные для более эгалитарного гендерного уклада «первой» России, определяют расхождение между политикой государства и ценностями ориентациями граждан, а также более традиционными гендерными отношениями, характерными для других регионов. Эту ситуацию можно обозначить в терминах, предложенных Г. Эспинг-Андерсеном, как множественное гендерное равновесие. Ситуация устойчивого равновесия предполагает, что существует согласие относительно ценностей и образцов гендерного поведения. Примером может выступать конвенциональная модель семьи с мужчиной-кормильцем, которая выступает нормативным образцом не только на уровне ценностных ориентаций, но также подкрепляется структурой занятости и институциональными поддержками в рамках семейной политики. Устойчивость такого гендерного равновесия обеспечивается также за счет того, что ожидания мужчин и женщин относительно их гендерных ролей и разделения труда оправдываются, и они инвестируют свои навыки в выполнение предписанных им ролей. Противоположное состояние — отсутствие ценностного консенсуса относительно гендерных моделей поведения, вариативность возможных жизненных сценариев, легитимированных разными дискурсам, наличие альтернативных моделей гендерных отношений. С этой точки зрения, можно говорить о сосуществовании нескольких конвенциональных гендерных устройств семьи — советского, консервативного и эгалитарного, каждое их которых имеет определенные ресурсы мобилизации. Советский образец паттернов гендерных отношений в сфере семьи и родительства был сформирован предыдущим опытом гендерной политики государства и воспроизводится на уровне практик. Консервативный вариант представлен в последних попытках (ре)конструкции традиционных семейных ценностей, предпринимаемых на уровне официального дискурса и поддерживаемых консервативными силами общества. Модель семьи, основанная на принципах равного участия обоих партнеров в выполнении домашней работы и заботы о детях, находит отражение в запросе на гендерный эгалитаризм и находит свое выражение на уровне построения индивидуальных семейных сценариев представителей городского среднего класса. В связи с этим возможность традиционалистского реванша в сфере гендерных отношений представляется не столь очевидной.

Материал подготовлен в рамках программы "Гендерная демократия"
Фонда им. Генриха Бёлля.

[1] Чернова Жанна Владимировна – профессор факультета социологии НИУ ВШЭ, Санкт-Петербург