Бурятия 1990-х: миграционный опыт одного села (по материалам полевого исследования)

С.А. Панарин¹
(Опубликовано в книге: Демографическое пространство Азии: история, современность, гипотезы будущего. Вып. 2. Сборник материалов международной научной конференции 3-7 июля 2011 г. / Отв. ред. В.А. Ламин. Новосибирск, 2012. с. 161-187)

В демографической истории России 1990-е годы - время небольшого сжатия городского и расширения сельского населения. Доля горожан во всем населении снизилась с 73,9% в 1991 до 72,9% в 1999 г., доля сельских жителей поднялась с 26,1 до 27,1%². Главной причиной этого была более значительная в городе, чем в деревне, естественная убыль населения: только за трехлетие 1991-1993 годов она составила 1 млн 336 тыс. человек. Существенную роль сыграла и административная переквалификация части поселков городского типа в разряд сельских поселений - еще 719 тыс. человек за те же годы. Дополнительным фактором сжатия, наименее значительным по масштабам воздействия, но необычным для урбанизированного общества, было приходящееся на 1991 и 1992 гг. превышение оттока населения из городов в сельскую местность над его притоком из деревни в город - в 120 тыс. человек. Правда, уже в 1993 г. сальдо миграции между двумя типами поселений снова стало в пользу города, а в 1995 г. оно составило уже 537 тыс. человек, т. е. вплотную приблизилось к уровню конца 1970-х гг.³

Отличалась ли эта средняя по России картина оттого, что происходило в 1990-е в Бурятии, и насколько единообразной она была в пределах самой Бурятии? В 1990-1993 гг. миграция сельского населения республики уменьшилась в 1,5-2 раза, прирост городского населения за ее счет сократился в 2 раза, а в Северобайкальске и Гусиноозерске «он приобрел отрицательное значение»⁴. Сопоставление порайонных данных о численности населения за 1989-1999 гг. позволяет уточнить и продолжить этот вывод. С 1989 до 1992 г. включительно население росло в Улан-Удэ и в 13 из 21 района республики, до 1996 г. - в столице и в восьми районах, а с 1996 г. по 1999 оно сокращалось во всех районах и городах РБ, кроме Улан-Удэ⁵. В 2000 г. положительное сальдо миграции имели, наряду с Улан-Удэ, пять районов; но если в столицу из сельской местности переселились 1800 человек, миграционный прирост во всех пяти районах был ничтожным: от 5 человек в Закаменском районе до 77 в Окинском⁶. В любом случае налицо заметные различия в изменениях по районам: в одних прирост сельского населения пресекся раньше, в других позже, в третьих его вообще не было. Вместе с тем, поскольку сальдо внешней миграции в 1989-1999 г. было отрицательным, можно утверждать, что и в Бурятии главными факторами скромного увеличения сельского населения там и тогда, где и когда оно имело место, были все те же три фактора: естественный прирост населения, перевод нескольких поселков-райцентров в разряд сельских поселений временное сокращение положительного сальдо сельско-городской миграции, даже трансформация этого сальдо для ряда населенных пунктов положительного в отрицательное.

Одним из таких пунктов было село Торы Тункинского района, в котором в 1992-1995 г. силами Института востоковедения РАН проводились комплексные полевые исследования адаптации сельской общности к переменам, происходившим в России после 1991 г. К сожалению, только часть полученного тогда материала была обобщена и издана на русском и английском языках⁷; прочие результаты этого исследования до сих пор ждут опуб ликования. К ним относятся и материалы по миграции из Тор и в Торы. Конечно, ныне они имеют преимущественно историко-социологическое значение. Вместе с тем, поскольку они собраны в ходе первого для Бурятии опыта исследования миграции на микроуровне одного сельского поселения, они могут оказаться интересными и с методологической точки зрения.

Торы расположены в Тункинском районе Бурятии, в одноименной долине, в просторечии называемой Тунка. Район охватывает южную ветвь Саяно-Байкальского нагорья, долину и северные склоны хребта Хамар-Дабан. Он имеет форму вытянутого в широтном направлении треугольника, вершина которого находится на западе, у границы с Монголией, а основание - на востоке, где Тункинская долина плавно переходит в Култучную впадину, в административном отношении принадлежащую Иркутской области. В агроклиматическом отношении район выделяется относительно благоприят­ными условиями для ведения сельского хозяйства (годовое количество осадков 300-400 мм, безморозный период - 85-104 дня)⁸. С востока на запад долину прорезает шоссе Култук-Монды с твердым покрытием, протяженностью свыше 250 км, с регулярным автобусным сообщением по нему. Площадь района - 11,8 тыс. км², население на 1 января 1993 г. - 24 тыс. человек⁹.

Торы - первое крупное сельское поселение в Тунке, если считать от границы района с Иркутской областью; оно расположено на самом шоссе Култук-Монды всего в 55 км от юго-западного угла Байкала. Благодаря этому жители Тор имеют возможность за час с небольшим добраться до железно­дорожной станции Слюдянка, от которой всего три часа езды до Иркутска и пять - до Улан-Удэ. На начало 1993 года в Торах, поданным республиканского статуправления, числились постоянно проживающими 1112 человек, распределявшихся по 349 домохозяйствам, официально зарегистрированным как отдельные домохозяйства¹⁰. В июле 1993 г. нами был составлен точный подворный план села и произведен собственный учет семей по этому плану и похозяйственным книгам сельсовета. Выяснилось, что тогда в Торах было порядка 310 фактических домохозяйств и постоянно проживало 1140 человек, из которых свыше 90% были бурятами¹¹.

Учет миграционных перемещений из села / в село производился нами в июле 1995 года по записям в тех же похозяйственных книгах, возникавшие в ходе их обработки вопросы разрешались посредством интервью с работниками сельсовета и с жителями села, наиболее осведомленными о его жизни. На момент учета в сельсовете хранились, кроме незаконченных книг за 1995 г., книги за 1989-1994 г. В них были отражены все перемещения жителей Тор, в том числе ложные или фиктивные, когда люди, выписавшиеся из села, продолжали в нем жить, и недобровольные - по причине призыва в армию или заключения. Остановимся сначала на этих двух своеобразных категориях, нередко забываемых статистикой и специалистами по миграции, а затем перейдем к реальной и добровольной миграции.

Ложные мигранты

В ходе учета мигрантов выявилась довольно значительная группа лиц численностью в 35 человек, которые выписывались из Тор в связи с переездом на жительство в другое место, но в действительности продолжали постоянно жить в Торах либо «гостили» в них столь часто и столь подолгу, что, как минимум, наполовину оставались торскими жителями. Сбор дополнительных сведений позволил выделить среди них особую категорию «ложных мигрантов», вообще не покидавших Торы. Таковых насчитывалось 20 человек, из которых 15 человек безвозвратно выписались из Тор для того, чтобы прописаться в городах: 12 человек в Улан-Удэ, два в Ангарске и один человек в Иркутске. Из них на момент выписки в возрасте от 61 года до 70 лет было 2 человека, от 71 года до 80 лет - 5, старше 80 лет - 2 человека. Об одной женщине, год выписки которой не указан в похозяйственной книге, известно только, что на момент прописки в Улан-Удэ ей было не менее 47 лет; остальным в момент выписки было от 50 до 60 лет.

Как удалось установить расспросным путем, многие пожилые люди выписывались из Тор и прописывались в городах по просьбе городских родственников, которые, якобы поселив у себя выписавшихся, тем самым «ухудшали» свои жилищные условия и в результате получали формальное основание претендовать на их улучшение. Такое объяснение нам дали по поводу десяти случаев выписки людей, в действительности не покинувших Торы. В подтверждение этого объяснения и в пользу того, что оно может быть распространено на большее количество случаев, можно привести следующие свидетельства.

Во-первых, в нескольких случаях в похозяйственных книгах рядом с отметкой о выбытии было прямо указано: «не прописан(а), но живет», благодаря чему мы, собственно, и обратили внимание на эту специфическую группу мигрантов. Во-вторых, у некоторых из выписавшихся мы побывали, застали их в Торах и могли лично убедиться в том, что ни обстановка в доме, ни состояние приусадебного хозяйства никак не указывают на то, что хозяева - люди временные, лишь эпизодически наезжающие в родную деревню. В-третьих, косвенным доказательством факта фиктивной миграции, предпринятой с целью обойти препоны, воздвигнутые законодательством на пути алчущих отдельной или большей по площади квартиры, можно считать сами даты выписок. В 11 случаях из 15 эти даты приходятся на 1989-1991 г., т.е. на то время, когда в городах еще продолжалось плановое жилищное строительство и строгие советские правила постановки на учет нуждающихся в улучшении жилищных условий действовали.

Что касается остальных зафиксированных нами случаев ложной миграции, то они таковы. Одна женщина в возрасте 56 лет на момент выписки числилась покинувшей деревню в мае 1994 г. и проживающей в Улан-Удэ. В действительности она постоянно жила в Торах, но мотивы ее выписки нам установить не удалось. Ее можно было бы отнести к группе «квартирных» мигрантов, если бы дата ее фиктивного выбытия не приходилась на то время, когда комбинация с пропиской в городе деревенских родственников во многом утратила свою действенность. Неясны и причины прописки в Улан-Удэ в том же 1994 г. двух молодых мужчин, 1968 и 1974 годов рождения, получивших эту прописку вскоре после их возвращения из армии. Еще один мужчина (русский, 59 лет на момент выписки) дважды выписывался в течение 1993 г., предполагая обосноваться сначала в Иркутске, затем в Улан-Удэ, и каждый раз в пределах месяца после выписки снова прописывался в Торах. Наконец, совершенно особый случай представляет собой «переезд» супругов X., которые выписались в Иркутск: муж в 1992 году, жена в 1993. Тут имела место, наоборот, фиктивная прописка в Торах иркутян, не собиравшихся покидать свой город, а опять-таки предпринявших, с помощью влиятельных торских родственников, небольшой маневр в обход действовавших тогда правил получения земельных участков. В течение какого-то времени они числились проживающими в Торах (точную продолжительность этого времени установить не удалось, так как в про­смотренных нами похозяйственных книгах отсутствует запись об их прибытии в село «на жительство»). Таким путем они закрепили за собой участок, на котором выстроили добротный загородный дом, а затем «отбыли» снова в Иркутск.

Почти все случаи ложной миграции могут быть обоснованно интерпре­тированы как специфические следствия более ранних, совершившихся до 1989 г., переездов жителей Тор из родного села в город. Ведь если до выбранной нами исходной даты кто-то из прежних обитателей села не покинул бы его ради того, чтобы прочно обосноваться в городе, не возникла бы сама необходимость для оставшихся в деревне посредством фиктивной выписки помогать городским родственникам решать их жилищные проблемы. Другими словами, не будь предыдущих миграций из села в город, не было бы и потребности в том, чтобы юридическая субстанция пожилых людей, физически остававшихся там, где они родились, в том социальном и культурном окружении, без которого уже не мыслили своей жизни, как бы отде­лялась от них и призрачно пребывала совсем в иной, городской, среде.

Принудительная миграция

Принудительной считается миграция, образуемая перемещениями от­дельных людей или целых групп (этнических, профессиональных, возрастных и т.д.), совершающимися в силу решения властей¹². Торы не были и не являются местом расположения войсковой части или исправительно-трудовой колонии (ИТК), соответственно за весь период учета не было ни одного принудительного прибытия в село. Зато отряд мигрантов, за 1989-1995 гг. покинувших Торы в принудительном порядке, насчитывает 61 человека. Складывался он из двух неравных частей. Большинство в количестве 52 человек образовывали юноши, призванные для прохождения службы в Вооруженных Силах (ВС) СССР / России. Меньшинство - 11 человек, все мужчины - это лица, отбывавшие в ИТК различные сроки наказания за совершенные ими уголовные преступления. К ним, уже после проведения в июле 1995 года нашего последнего учета мигрантов, могли добавиться еще 2 человека, в то время находившихся под следствием. Превышение расчетной суммарной численности двух групп принудительных мигрантов над их общей фактической численностью объясняется тем, что в составе второй группы были лица, перешедшие в нее из первой: с двумя это произошло еще в армии, двое других совершили преступления вскоре после увольнения в запас. С другой стороны, группа служивших в ВС не пополнилась торским призывником, в 1990 г. в восемнадцатилетнем возрасте угодившим в ИТК не менее, чем на 5 лет (к лету 1995 г. он еще не освободился).

Представляется, что молодежь в призывном возрасте и в возрасте не­посредственно после прохождения службы образует группу торского населения, для которой характерно частичное наложение друг на друга двух видов принудительной миграции - службы в армии и пребывания в ИТК. Это наложение вряд ли случайно. Стоит обратить внимание на следующие факты: за 1989-1995 гг. были осуждены 4 молодых человека в возрасте от 18 до 25 лет; двое погибли в армии; один покончил с собой через год с небольшим после возвращения из нее; еще один был комиссован вскоре после призыва; пятеро прослужили не более года, из чего можно предположить, что они тоже были комиссованы (хотя соответствующая запись в похозяйственных книгах не была сделана). В итоге получается, что не менее 1/5 от общего числа торских юношей, вовлеченных в принудительную миграцию того ее специфического вида, который представляет из себя обязательная воинская служба, либо в ходе ее, либо непосредственно после ее окончания потеряли жизнь или здоровье или же попали на скамью подсудимых.

Сказанное не означает, конечно, что призыв в ВС и служба в них были единственной и непременной причиной этих несчастий. Вполне возможно, что многие из тех, чья жизнь оказалась сломанной за годы службы или вскоре после нее, еще до призыва отличались слабым здоровьем и/или демонстрировали отклоняющееся социальное поведение. Однако и при этом допуске нельзя полностью исключать негативное значение воинской миграции - ведь именно она поставила призывников в такие условия, в которых их чреватые жизненной катастрофой психофизические качества, сформировавшиеся еще до призыва, проявились в полной мере.

Срочная служба начинается и заканчивается двумя периодами принудительной по сути адаптации к резко меняющимся обстоятельствам жизни. Обычно обращают внимание только на первый период - на те месяцы, когда молодые солдаты и матросы привыкают к казарменному быту и распорядку, далекому от привычного семейного уклада, и одновременно зачастую обречены на унижения и издевательства со стороны старослужащих. Для юношей-бурят дополнительным осложняющим обстоятельством может стать их расовый тип и этнокультурные особенности речи и поведения, влияющие как на восприятие их новым социальным окружением, так и на их собственное отношение к армейской действительности. Вдобавок так сложилось, что часть торских призывников попадала на службу в Тихоокеанский флот, т. е. для них коренным образом менялась и физическая среда. Правда, тут на помощь приходили высокие адаптивные способности молодого организма, большая пластичность бурятской культуры, да и сама традиция призыва именно во флот - благодаря ей отцы, в молодости поплававшие по Тихому и Индийскому океанам и много что повидавшие (одному даже пришлось в порядке «шефской помощи» собирать урожай на банановых плантациях Сомали во времена социалистической ориентации этой страны), могли заранее подготовить своих сыновей к специфике флотской службы. Но все эти охранительные факторы обладали ограниченным диапазоном воздействия.

Во-первых, они помогали лишь юношам с хорошим физическим и душевным здоровьем; все остальные не были ими защищены. Слабые же и «неблагополучные», попадая в армию, лишались той страхующей социальной пелены, которая для них создавалась семейной поддержкой и неявным, но постоянным и действенным социальным контролем со стороны всех вообще старших, осуществлявшимся по линиям родственных и соседских связей. Их личные изъяны внезапно обнажались (и преувеличивались в их собственных глазах), как следствие, вероятность физических и моральных срывов возрастала.

Во-вторых, даже те, кто более или менее успешно преодолевали первый период принудительной адаптации, по возвращении в Торы сталкивались с новыми испытаниями. Уволенным в запас предстоял переход от искусственно собранного однопоколенного социального коллектива, скрепленного простыми и однотипными связями, к коллективу, естественно сложившемуся и пронизанному сложными разнотипными связями; от иерархии статусов, пусть жесткой и даже жестокой, но предельно понятной и упрощенной, к иерархии размытой, одновременно и безусловной, и колеблющейся, меняющейся по ситуации; от жизненного распорядка, определяемого неизменным расписанием боевой учебы, к распорядку, диктуемому сезонными и суточными колебаниями сельскохозяйственного цикла. И этот переход совершается от иного стартового уровня, чем при первой адаптации: тогда призывники отталкивались от опыта сельской и многопоколенной жизни, теперь они исходят из опыта жизни казарменной и однопоколенной. Но в одном, чрезвычайно важном пункте оба опыта совпадают: до службы у большинства призывников не было возможности пожить полностью самостоятельной жизнью; в армии, при всей суровости ее быта, жизнь тем более текла сама собой, не надо было думать о завтрашнем дне, заботиться о пропитании, одежде, крыше над головой - все это, пусть плохое, суррогатное, стандартизированное, поступало автоматически.

Армия безусловно дает значительную жизненную выносливость тем, кто сумел к ней адаптироваться. Но одновременно служба в армии закрепляет черту, нередко уже привитую школой и семьей, - пониженную способность к тому, что А.С. Пушкин когда-то назвал «самостоянием человека». Эта сторона армейского опыта, накладывающая сильнейший отпечаток на личность увольняемого в запас человека, мешает ему безболезненно справиться с психологическим гнетом резких перемен во внешних обстоятельствах жизни, сопутствующих пресловутому «дембелю». Отсюда состояние психологической неуверенности и даже неприкаянности, тоски по сослуживцам, по еще недавно казавшемуся ненавистным, а теперь вдруг вспоминаемому с большой теплотой армейскому «порядку». И такое состояние по существу усугубляется старой деревенской традицией, широко распространенной по всей России и мощно представленной в Торах, - традиции, согласно которой возвращение из армии воспринимается как некий важный этап жизненного цикла мужчины, обязательно фиксируемый через посредство ритуала обильных возлияний с многочисленными друзьями и родственниками. По судьбам моих собственных сослуживцев я знаю, сколь многие из них, начав «отмечать дембель», так и не смогли остановиться, спивались, замерзали холодными невскими зимами, попадали в милицию, а то и на скамью подсудимых. В этом смысле адаптация пришедшей из армии торской сельской молодежи 1990-х не отличается от адаптации ленинградских рабочих ребят 1960-х.

Таблица 1. Добровольные миграционные перемещения из Тор / в Торы по годам

* С января по июнь включительно.

Конечно, столь драматические провалы вторичной принудительной адаптации не были правилом. Гораздо чаще те, кто испытывал трудности возврата к сельской жизни, поступали иным образом - не плыли по течению, не бродили по селу в надежде опохмелиться, а принимали решение. Но очень часто это решение заключалось в уходе из Тор, недавние принудительные мигранты становились мигрантами добровольными.

Из 52 человек, за 1989-1995 гг. прошедших через ВС, 20 человек предприняли первую в их жизни попытку покинуть деревню, а 5 - вторую. В сумме это составляет 48% от общего числа уволенных в запас. Еще двое недавних военнослужащих, вернувшихся в 1993 г., наследующий год сумели, как уже упоминалось, прописаться в Улан-Удэ, подготовив себе, таким образом, путь к отступлению, но пока жили в Торах.

Здесь опять следует признать, что неверно было бы связывать послеармейскую миграцию лишь с психологическим стрессом вторичной адаптации. Теоретически можно предположить, что часть или даже большинство уволенных в запас все равно рано или поздно покинули бы деревню и в том случае, если бы их не призвали в армию. В действительности, однако, частота миграции из Тор этой группы молодежи вряд ли была бы столь же высокой, как у их сверстников, избежавших призыва благодаря поступлению в высшие учебные заведения. Ведь первым, в отличие от вторых, канал учебной миграции был в значительной мере перекрыт потому, что многие из них были аутсайдерами уже в школе. В трудовую же миграцию они, скорее всего, вовлекались бы более плавно и постепенно, чем это имело место после их возвращения из ВС, когда на них стали давить новые потребности и привычки, приобретенные за годы службы, и новый статус «настоящих» мужчин - взрослых, отслуживших, имеющих право на независимость.

Достаточно корректным представляется следующий вывод. Создавая за сравнительно короткий промежуток времени два острых кризиса принудительной адаптации, служба в ВС способствовала жизненному краху молодых людей, наименее подготовленных к тому, чтобы справиться с этими кризисами, ускоряла миграционный отлив молодых мужчин из села и тем самым затрудняла процесс целостного воспроизводства торской сельской общности.

Реальная добровольная миграция: смена моделей

С января 1989 по июль 1995 г. в ней приняли участие 237 человек в воз­расте старше 15 лет: 132 женщины и 105 мужчин, или 21,3 % от общей чис­ленности жителей села, зафиксированной республиканским статкомитетом на 1 января 1993 года. Всего ими были совершены 422 перемещения из Тор / в Торы, и в отношении 403 перемещений известно, как они распределялись по годам (табл. 1). Кроме того, за 1989-1995 годы жителями Тор были сделаны еще 19 перемещений (12 из Тор и 7 в Торы), погодовое распределение которых неизвестно¹³.

Чистая миграционная убыль населения села составила в 1989 г. 15 человек, в 1990 - 22, в 1991 - 35, в 1992-20, в 1993-27 и в 1994 г. - 6 человек.

Первая половина 1995 года дала прибыль в количестве 2 человек. Добавим нераспределенную по годам убыль 5 человек, и тогда получится, что за шесть с половиной лет население Тор в результате миграционных перемещений сократилось на 128 человек, или на 11,5% от его численности на 1 января 1993 г.

Рисунок 1. Погодовая динамика торской миграции в целом

Драматичной была динамика миграции из Тор (рис. 1). До конца 1991 г. выезд рос быстрыми темпами. В 1992 г. произошел небольшой спад, в 1993 показатель выбытий достиг высшей отметки, а затем произошло его обвальное падение. Миграция в Торы развивалась сходным образом, с той разницей, что здесь прирост начался с 1991 и продолжался непрерывно до конца 1993 г. Как следствие, миграционная убыль населения, максимальная в 1991 г., к середине 1995 сошла на нет. Правда, осенью этого года отток должен был усилиться в связи с отъездом из села части выпускников Торской школы, поступивших в вузы. Но он в значительной мере должен был быть сбалансирован за счет возвращения в Торы к моменту осеннего призыва юношей призывного возраста, не имевших права на отсрочку.

По сути, за семь неполных лет в Торах сменилась модель миграционного поведения. В 1989-1991 гг. господствовала, усиливаясь, выездная модель; село ежегодно покидали все более крупные фракции его населения. В результате к концу 1991 г. миграция обрела высокую степень отрицательной эффективности: на 10 выбытий приходилось менее 4 прибытий. В 1992 г. прибытия возрастали, а вот выбытия впервые сократились. После 1993 г., с его всплеском активных миграционных перемещений в оба конца, при выборе между двумя решениями - уезжать или оставаться - возобладало последнее, и к середине 1995 г. отрицательная прежде эффективность миграции стала положительной, утвердилась въездная, или возвратная, модель.

По сравнению с динамикой миграции в республике в целом, в Торах пе­реход от одной модели миграции к другой произошел с заметным запозданием. В масштабах всей Бурятии пик оттока населения из сельской местности пришелся как раз на 1989 г., когда на каждую тысячу всего сельского населения выбыло 17,2 человека¹⁴, тогда как в Торах максимальная убыль в 35 человек была отмечена два года спустя. Далее, как уже отмечалось, за 1990-1993 гг. миграция сельского населения в Бурятии уменьшилась в 1,5-2 раза¹⁵, в Торах же мы наблюдаем иную картину: здесь общая численность мигрантов в 1993 г. была в 5,3 раза больше, чем в 1989; и даже в 1995 г. в миграции за шесть месяцев участвовало почти в полтора раза больше людей, чем за весь 1989 г. Что касается миграционной убыли населения, то в отличие от республики, в Торах она увеличивалась вплоть до 1991 г. Даже в 1993 г. ее величина была в 1,8 раза выше, чем в 1989; зато за следующий год она сократилась сразу в 4,5 раза!

Конечно, сальдо миграции из Тор нетождественно сальдо сельско-городской миграции, поскольку некоторые из тех, кто покидал село, направлялись в сельскую же местность. Некоторую часть прибывавших также образовывали переселенцы из деревень. Однако, как будет показано далее, львиную долю торских мигрантов составляли именно сельско-городские мигранты. Поэтому приведенные выше цифры по республике все-таки пригодны для сопоставления с цифрами миграционного движения из Тор / в Торы. А те подтверждают, что: 1) Торы совершили миграционный переход позже остальной сельской Бурятии; 2) запоздалый перелом в миграционном поведении жителей Тор к концу периода учета обернулся исключительно резким разрывом с господствовавшей прежде ориентацией на выезд.

Добровольная миграция: половозрастная структура

В какой мере сказанное выше применимо к разным группам в составе торских мигрантов? Чтобы ответить на вопрос, надо сначала выделить такие группы. Рассмотрим сначала половозрастную структуру торской миграции. Показывающая ее табл. 2 составлена по данным о 399 миграционных перемещениях, в отношении которых известны одновременно и годы выезда/приезда, и годы рождений мигрантов¹⁶. Почти 65,4% перемещений были выездами из Тор. При этом в общем числе убытий доля женщин равнялась 53,3%, мужчин - 46,7%, прибытия разделились строго поровну.

Таблица 2. Распределение добровольных мигрантов из Тор / в Торы по половозрастным группам

* С января по июнь включительно.

Примечание: ж - женщины, м - мужчины, в - всего

Очевидна концентрация выездов и приездов в возрастных группах 16-19 лет и 20 лет-24 года. Затем она падает, и после 47 лет случаи реальной миграции единичны. Заметно и несовпадение возрастных пиков выезда и приезда у женщин и мужчин. У девушек пик выезда зафиксирован в группе семнадцатилетних, пик приезда - в группе тех, кому в год прибытия исполнился или исполнялся 21 год. У юношей максимум выбытий падает на 21 год, прибытий - на 18 лет, когда многие недавние школьники, покинувшие было Торы, возвращались в родное село перед уходом в армию. Вообще из-за призыва в ВС получалось, что они «стартовали» из деревни дважды: в 17 лет, когда пытались поступить / поступали в высшие и средние специальные учебные заведения, и в 21 год, когда после срочной службы приезжали на время в родное село, а затем снова из него уезжали на учебу или в поисках занятости. Напротив, многие девушки, в 16-17 лет поступившие в городские учебные заведения, в 21-22 года их заканчивали и хотя бы на время возвращались в Торы. В результате на один и тот же возраст приходились сразу два разнонаправленных пика: у женщин - пик приезда в Торы, у мужчин - пик выезда.

При публикации официальных данных по миграции статистические органы России обычно применяют разбивку населения на следующие стандартные возрастные когорты: 16-19 лет, 20-24 года и далее по пятилетиям. При такой группировке фактор влияния воинской миграции на миграцию добровольную не может быть учтен, локальные особенности миграционного поведения населения стираются. Поэтому при рассмотрении торской миграции решено было заменить стандартные возрастные членения другими, руководствуясь при этом в качестве единого критерия распределением по возрастам максимальных значений выбытий/прибытий.

Нижняя граница первой группы - 16 лет, ближайшие к ней пики выбытий - 17 лету женщин и 21 году мужчин. Где должна быть проведена верхняя граница? По числу прибытий, сконцентрированных у нижней границы, лидируют женщины в возрасте 19 лет и 21 год и мужчины в возрасте 18 лет. Однако для мужчин в качестве пикового более правильно принять второй по величине показатель прибытий, приходящийся на тех, кто приезжал в Торы в возрасте 22 года. Так следует сделать потому, что возвратная миграция восемнадцатилетних призывников в Торы несет на себе отпечаток принуждения: не будь призыва, частота их прибытий была бы значительно меньше. Тогда как прибытия тех, кто покинул Торы уже после службы в армии, в полной мере вписываются в модель добровольной миграции. Таким образом, первая выделенная группа укладывается в возрастные рамки 16 лет-22 года. У остающихся возрастов максимум выбытий женщин приходится на 25, у мужчин - на 30 лет. Пик прибытий у женщин старше 22 лет отмечен в 23 года, среди мужчин этого возраста один и тот максимум приездов отмечен у тех, кому в год прибытия было 23 и 24 года. Соответственно нижняя граница второй возрастной группы - 23 года, верхняя - 30 лет. Что касается мигрантов старше 30 лет, то они были разделены на две группы по другому принципу. В одну группу были включены все мигранты в возрасте до 47 лет включительно, а 47 лет были выбраны в качестве верхней границы потому, что это последний возраст, при котором встречается более одного случая миграции. Все прочие мигранты составили крайне незначительную по численности группу выбывавших из Тор / прибывавших в Торы в возрасте 48-75 лет. Она настолько мала (всего 9 случаев миграции, или 2,2 %), что при последующем анализе добровольной миграции ею вполне можно пренебречь.

Сопоставим теперь миграционное движение разных возрастных групп (см. табл. 2). Наибольшей подвижностью отличались молодые люди в возрасте 16 лет-22 года. На их долю приходится свыше половины всех перемещений, отраженных в таблице: 209 из 391, или 53,5%. Неудивительно, что динамика их миграции в основном воспроизводит динамику торской миграции в целом. Но есть и отличия: максимальный выезд молодых мигрантов имел место не в 1993, а в 1991 г., максимальный приезд - не в 1993, а в 1992. Очевидно, что среди всех торских мигрантов молодежная группа раньше других начала переход от повышенной миграционной активности к сниженной и от ярко выраженной ориентации на выезд из села к менее выраженной ориентации на возвращение в село. Однако растянулся этот переход у молодых на целых четыре года, и первая ориентация была столь сильной, что в целом за период отношение выездов к приездам составило 2,3:1.

Группа мигрантов в возрасте 23-30 лет дала 117 перемещений, ее удельный вес во всей совокупности перемещений -29,9 %, отношение выездов к приездам - 1,7:1. Сравнительно с другими группами, она демонстрирует перелом в миграционном поведении более четко. До 1993 г. включительно виден более или менее равномерный подъем числа выбытий и величины отрицательного сальдо миграции, после 1993 г. наблюдается столь же последовательное падение обоих показателей, с переходом сальдо из отрицательного в положительное и с сокращением числа прибытий только в первой половине 1995 г.

Третья возрастная группа с ее 65 перемещениями (16,6 %) «стартовала» позже двух предыдущих. Сильнее всего она отличается от других групп тем, что только у нее число прибытий, имевших место в 1993 г., больше числа выбытий, зафиксированного годом позже. Соответственно, отношение выездов к приездам у нее самое низкое - 1,2:1. До конца 1992 г. динамика ее выбытий и ее миграционное сальдо были близки динамике выбытий и сальдо самой молодой группы; после 1992 г. самая старшая группа лишь очень отдаленно напоминает две другие. Ярче всего ее своеобразие выразилось в зигзагах сальдо миграции: после быстрого подъема в 1991 г. оно у нее падает за год до нуля, в 1993 г. делается положительным, в 1994 - снова отрицательным, а в первой половине 1995 г. возвращается на нулевую отметку. В целом можно, видимо, считать, что поведение старшей группы в наименьшей степени подвергалось воздействию тенденции к сокращению миграционной подвижности, равно как и влиянию обстоятельств, обусловивших смену моделей миграционного поведения.

Реальная миграция versus миграционный потенциал

Тезис о смене модели / моделей миграционного поведения может считаться доказанным лишь после сопоставления погодовой численности мигрантов, высылаемых / принимаемых разными возрастными группами торского населения, с миграционным потенциалом каждой такой группы, т. е. с общей численностью поколений, входивших в нее соответственно в 1989, 1990, 1991, 1992, 1993, 1994 и 1995 годах (табл. 3). Для установления этой численности были использованы данные о годах рождения наличного населения по состоянию на июль 1992 г., содержавшиеся в книгах ЗАГС Торского сельсовета. Хотя из-за миграции, имевшей место до 1992 г., а также из-за того, что не все записи делаются своевременно, эти книги не позволяют получить абсолютно точную картину, возможная ошибка составляет не более 5% и не влияет заметным образом на погодовые соотношения миграционного потенциала и реальной миграции.

Таблица 3. Численность разных половозрастных групп в составе населения Тор

В 1989-1995 гг. в состав группы в возрасте 16 лет-22 года входили все записанные в книгах ЗАГС жители Тор, родившиеся в 1967-1973 - 1973-1979 гг. Миграционный потенциал группы в возрасте 23 года-30 лет составили родившиеся в 1959-1966 - 1965-1972 гг. Границы же потенциала группы в возрасте 31-47 лет для мигрантов 1989 г. проходила по 1942-1958 гг., для мигрантов 1995 года - по 1948-1964 гг.

Соотнесение реальной миграции групп с их миграционным потенциалом, позволяющее исключить влияние погодовых колебаний в численности вовлекающихся в миграцию поколений, достигается посредством вычисления коэффициентов. Коэффициенты показывают, сколько человек ежегодно выбывало или прибывало на 100 человек миграционного потенциала каждой возрастной группы и каково было чистое увеличение/сокращение группы в пересчете на те же 100 человек (табл. 4). И мы видим только две заметных особенности движения этих коэффициентов.

Таблица 4. Коэффициенты добровольной миграции из Тор/ в Торы по годам и возрастным группам

* Коэффициенты за весь 1995 г. получены путем удвоения фактических коэффициентов за первую половину года.

Примечание. кв- выбыло на 100 чел. в группе. кп- прибыло на 100 чел. в группе, кс-сальдо миграции (чистая убыль / прибыль) на 100 чел. в группе.

Первая из них - более плавное снижение в 1995 г. коэффициентов по сравнению с абсолютными величинами. Оно объясняется тем, что при расчете коэффициентов на этот год необходимо было учесть отсутствие данных по миграции за последние пять месяцев года, для чего величина миграционного потенциала в 1995 г. при расчетах была сокращена вдвое. Другое отличие носит принципиальный характер. Движение коэффициентов каждой группы, взятой по отдельности, очень незначительно отличается от изменений соответствующих абсолютных величин. Тем самым полностью подтверждается вывод о смене моделей миграционного поведения всеми группами. В то же время очевидно, что удельные величины несколько меняют картину перемещений групп, создаваемую абсолютными величинами. И главное различие заключается в том, что после 1992 г. у мигрантов в возрасте 23 года-30 лет коэффициенты выбытия и чистой убыли выше, чем у мигрантов младшей возрастной группы. Иными словами, с поправкой на разницу миграционных потенциалов двух групп (он больше у более молодой группы), получается, что население Тор в возрасте от 23 до 30 лет, во-первых, демонстрировало в 1993-1995 гг. более высокую миграционную подвижность, чем более молодые поколения, во-вторых, сменило «выездную» модель на «невыездную» и позже, и быстрее, чем это сделали молодые. Еще более отчетливо видно, насколько сильно динамика миграции самой старшей группы населения Тор - зрелых людей в возрасте 31 год-47 лет - расходилась с аналогичной динамикой двух других групп. Движение ее удельных величин более плавное, чем величин абсолютных, что позволяет сделать предположение о слабой зависимости мотиваций выезда/приезда членов этой группы от каких-либо внешних обстоятельств, явно влиявших на интенсивность миграционных перемещений остального населения.

Посмотрим теперь, проявляются ли в картине миграционных переме­щений различия между мужчинами и женщинами. На рис. 2 представлены диаграммы выбытий из Тор / прибытий в Торы в 1989-1995 гг. женщин и мужчин трех выделенных ранее возрастных групп. Диаграммы позволяют непосредственно оценить различия в динамике миграционных перемещений женщин и мужчин как внутри одной группы, так и между группами.

Рисунок 2. Динамика миграционных перемещений по годам и полам

В первой группе мигрантов (16 лет-22 года) погодовые показатели выезда у девушек стабильно выше, чем у юношей (за исключением показателей за 1995 г.). При этом погодовые приросты и сокращения числа выбытий в целом меняются симметричным образом: приросту у девушек соответствует прирост у юношей, сокращению у первых - сокращение у вторых. Единственное различие имело место только в 1993 г., когда сравнительно с предыдущим годом число выбытий у девушек слегка увеличилось, у юношей же не изменилось. А вот динамика прибытий в этой группе четко различается по полам: в 1992 г. у девушек фиксируется прирост прибытий, у юношей - сокращение, в 1993 г. у девушек - сокращение, у юношей - максимальный прирост, в 1994 и 1995 гг. показатели прибытий у девушек не меняются сравнительно с 1993 г., а у юношей падают. Лидерство девушек по числу прибытий сохраняется, но выражено менее ярко, чем при выездах. Если же сопоставить, как соотносится динамика выбытий и прибытий у разных полов, то в этом случае основное различие заключается в том, что по своей конфигурации соответствующие диаграммы у юношей гораздо более близки между собой, чем у девушек.

В следующей группе (22 года-30 лет) при сопоставлении погодовых изменений числа выбытий женщин и мужчин сходство выражено слабее, так как здесь не совпадают уже два изменения: в 1990 и 1992 гг. Кроме того, в этой группе в целом за период изменения в миграционной подвижности у женщин были более плавными, и поэтому общее количество женщин, выбывших за 1989-1995 гг., меньше, чем количество мужчин. Иначе говоря, если в первой группе по числу выбытий лидировали женщины, то во второй - мужчины. По общему за период числу прибытий мужчины опять-таки незначительно опережали женщин. Расхождения в погодовых изменениях приезда в Торы у представителей разных полов были еще более заметными, чем в первой группе: относительные совпадения произошли в 1991, 1993 и 1995 гг. Что касается соотношения выбытий и прибытий, то и в этой группе их изменения у мужчин были куда более симметричными, чем у женщин.

То же самое характерно для старшей возрастной группы (31 год-47 лет), с той разницей, что в ней динамика выбытий и прибытий у мужчин тождественна не только по тенденции изменений, но и практически по абсолютным показателям (только в 1991 и 1992 гг. число выбытий слегка превышало число прибытий). Количество прибывших за период разделилось поровну между женщинами и мужчинами, по общему числу прибывших мужчины немного опередили женщин. Погодовые колебания выбытий у тех и других были сходными в 1991, 1993 и 1995 гг., различными - в 1992 и 1994; зато динамика прибытий оказалась очень близкой.

Суммировав выявленные совпадения и различия, можно прийти к следующим выводам.

• В младшей группе девушки не только опережали своих сверстников по частоте миграционных перемещений, но и демонстрировали самую высокую миграционную активность среди всех мигрантов из Тор / в Торы.

В старших возрастных группах по частоте перемещений лидировали мужчины, наиболее ярко их лидерство было выражено по показателю выбытий мужчин в возрасте от 22 до 30 лет.

• Во всех трех группах между показателями выбытий и прибытий мужчин гораздо больше сходства, чем между такими показателями у женщин: отливы и приливы мужской миграции были гораздо более сбалансированными между собой, чем в случае с миграцией женской, с ее явной рассогласованностью выбытий и прибытий в 1992 и 1993 гг.
• Общей для мужской и женской миграции является смена тенденции к росту миграционной активности до середины периода (единственное исключение - выезды женщин и мужчин в возрасте от 31 года до 47 лет) тенденцией к ее снижению к концу периода.
• Наиболее резкие переходы от повышенной миграционной подвижности к сниженной происходили у женщин в возрасте 16 лет-22 года (в 1991 и 1992 гг.) и у мужчин в возрасте 22 года-30 лет (в 1993 г.).

Последний вывод хорошо подкрепляется данными табл. 5, показывающими движение коэффициента сальдо миграции. Поскольку этот коэффициент позволяет устранить фактор погодовых различий в величине миграционного потенциала, его можно принять за приблизительный показатель тех изменений, что на уровне каждой отдельной половозрастной группы год от году претерпевало соотношение миграционных установок и миграционных возможностей. И тогда мы видим, что у девушек, начиная уже с 1991 г., установка на выезд быстро утрачивает популярность либо блокируется непреодолимыми (или кажущимися таковыми) препятствиями на пути к ее осуществлению.

Напротив, у юношей эта установка, первоначально менее выраженная, сохранялась в большей степени, или им удавалось находить более надежные способы ее реализации. Соотношение миграционных установок и миграционных возможностей молодых женщин результировалось поначалу в скачкообразных колебаниях их чистого оттока из села, но в конечном счете установка на то, чтобы остаться в Торах, возобладала и сальдо их миграции стало положительным. Молодые мужчины, до 1992 г. в возрастающей степени следовавшие стратегии на выезд, с 1993 г. все больше и больше от нее отказывались. Что касается самых старших возрастов, то вялые и незначительные изменения в их слабо выраженных миграционных установках суммировались в нулевом сальдо миграции сначала у мужчин, затем у женщин.

Добровольная миграция: мотивационная структура

Записи о причинах приезда в Торы в похозяйственных книгах относятся только к тем, кто раньше жил в селе, затем уехал, потом вернулся. В этом случае делаются лаконичные пометы типа «бросил учебу» или «приехала жить с матерью». Но и они встречаются скорее как исключение, поэтому от классификации мотивов прибытий пришлось отказаться. Значительно чаще, хотя тоже далеко не в полном объеме, отмечались мотивы выезда: «на учебу», «на работу», «к детям», «к жене», «к мужу», «с родителями» и «к родителям». Выезды к детям на поверку почти все оказались, как уже отмечалось, фиктивными, тогда как прочие перемещения, целью которых было воссоединение в рамках брачно-семейных отношений, были реальными. Объединив выбытия, обусловленные четырьмя последними мотивами, мы получим следующие виды миграции из Тор, охватывающие практически все выезды с зафиксированными мотивами: учебную миграцию, трудовую и брачно-воссоединительную или семейную.

Таблица 5. Погодовые половозрастные коэффициенты сальдо миграции Кс, (чистая убыль/прибыль) на 100 чел. в группе.

* Коэффициенты за весь 1995 г. получены путем удвоения фактических коэффициентов за первую половину года.

Разумеется, границы между этими видами или группами могут быть проведены лишь с определенной долей условности. Ведь во многих случаях образуется целая цепочка миграционных решений, и далеко не всегда заявленные мотивы выезда действительно являются первичными. Например, тот или иной недавний школьник может заранее знать, что с его подготовкой шансы поступить в вуз ничтожны, но все равно подает документы - отчасти в расчете на везение, а главным-то образом потому, что истинный мотив его выезда заключается в городе как таковом, а не в учебе. Кроме того, очень часто в первом миграционном решении уже присутствуют «зародыши» последующих. У девушек это может быть подсознательная установка на то, чтобы выйти замуж за горожанина, поскольку наличные деревенские женихи по разным причинам их не устраивают. Или тоже просто сильно стремление перейти от сельского образа жизни к городскому. У юношей - расчет на получение именно городской специальности с последующим трудоустройством в городе и т.д. Сплошная верификация заявленных мотивов миграционных перемещений возможна не иначе как расспросным путем. Однако при анализе на групповом уровне необходимость в ней не так уж и велика. Учет смены мотивов в ходе самой миграции важен тогда, когда исследуется процесс адаптации мигрантов по месту выезда; но нами такая задача не ставилась. Поэтому последующий анализ мотивации торской миграции почти целиком основывается на данных похозяйственных книг, и лишь в тех случаях, когда в них оказывались неясности и противоречия, мы старались их снять путем расспросов.

Всего за 1989-1995 гг. мигрантами в возрасте от 16 до 47 лет были со­вершены 237 перемещений с установленными мотивами выезда из Тор. Почти половина из них - 111 выездов, или 46,8% - пришлась на учебную миграцию, почти столько же - 109, или 46,0% - на трудовую и лишь 17, или 7,2% - на семейную. Погодовое распределение выездов по возрастным группам и мотивам представлено в табл. 6, суммарное за период по возрасту, полу и мотивам - на рис. 3.

Таблица 6. Распределение миграции из Тор по годам, возрастным группам и видам

* В связи с завершением учета мигрантов в августе 1995 года данные по учебной миграции за этот год отсутствуют.

Рисунок 3. Распределение всех выездов из Тор за 1989-1995 гг. по полу, возрасту и мотивам

Картина получается, словно взятая из популярного пособия по миграции. Самая подвижная группа - самая молодая, самая оседлая - самая старшая. Женщины больше вовлекаются в учебную и семейно-воссоединительную миграцию, мужчины - в трудовую. Для молодежи наиболее характерна учебная миграция, для старших возрастов - трудовая; после 30 лет значимость учебной миграции сходит на нет. Значимость миграции трудовой сначала возрастает, потом снижается, семейной - понижена у средней группы и одинакова у крайних: у младшей - за счет высокой брачности, у старшей - вследствие разводов и съездов родственников.

Эти черты торской миграции проявляются и при распределении выездов сразу по годам, видам миграции, возрастным группам и по полу (рис. 4). Но заметны и различия по полу и возрасту в динамике выездов, обусловленных разными мотивами миграции. В первой группе учебных мигрантов (16 лет-22 года) девушки опережали юношей по частоте выездов в каждом году, кроме 1992. Симметрия погодовых приростов / сокращений этого показателя нарушалась в молодежной группе трижды: в 1991 г. (у девушек число выездов увеличилось, у юношей осталось на уровне предыдущего года), в 1992 (у первых - падение, у вторых - подъем) и в 1993 г. (количество выездов девушек снова подскочило, выездов юношей, наоборот, упало). Во второй группе учебных мигрантов (22 года-30 лет) сам период выездов был укорочен: у женщин ограничен всего двумя годами, у мужчин - четырьмя. При этом никакого сходства между женщинами и мужчинами по характеру изменений показателя выезда не было. И лишь с большой степенью условности можно говорить о некотором сходстве погодовой динамики учебной миграции женщин первой и второй групп, тогда как между картиной выездов мужчин первой группы и картиной выездов мужчин второй группы вообще не было ничего общего.

Рисунок 4. Погодовое распределение выездов из Тор по полу, возрасту и мотивам

В трудовую миграцию девушки вовлекались на год, юноши - на два года позже, чем в учебную. Изменения в частоте выездов происходили у них по-разному, единственное совпадение в виде одновременного сокращения случилось в 1991 г. В группе 22 года-30 лет трудовая миграция женщин рас­пространяется на весь период учета, у мужчин - на 1991-1994 годы. В пределах этого четырехлетия показатель выезда женщин и мужчин трижды изменялся сходным, в 1993 г. - различным образом. В самой старшей возрастной группе трудовая миграция и женщин, и мужчин начинается с 1991 г., а колебания выездов у них совпадали каждый год, кроме 1994. При сравнении же между собой возрастных диаграмм трудовой миграции видны: во-первых, хотя и несколько меньшая, зато более стабильная, равномерная вовлеченность в этот вид миграции женщин; во-вторых, запаздывание на год «переломных» изменений, то есть относительно резких переходов от прироста к сокращению и, наоборот, в показателях выезда мужчин сравнительно с такими изменениями у женщин; в-третьих, отсутствие сколько-нибудь выраженной общей тенденции изменений в выездах младшей группы и явная тенденция к смене выездной модели на невыездную в средней группе (особенно ярко у мужчин). Кстати, последняя черта сближает эту группу трудовых мигрантов с младшей группой учебных мигрантов.

Что касается семейной миграции, то из-за незначительности ее массива нет смысла говорить о какой-либо динамике в любой возрастной группе. Единственное, что можно добавить, это то, что и здесь участие женщин все-таки более постоянное.

Добровольная миграция: география выездов

В похозяйственных книгах зафиксированы места выездов 212 человек, участвовавших в миграции. Из них человек реально выезжали 192, совершили они за 1989-1995 годы 224 выезда в 28 мест. Точно указанных населенных пунктов выездов было 18, указанных недостаточно определенно, когда местом выезда назван либо район, либо область, либо республика - 10. Только один выезд, пришедшийся на 1993 г., был за пределы России - в Туркменистан.

Мигранты с точным адресом выезда переехали постоянно или на время в шесть городов, четыре поселка городского типа (пгт) и в 11 сельских поселений. В целом же 214 адресных выезда распределились так: на долю городов и пгт пришлось 173 выбытия, на долю сел - 41. В действительности распределение перемещений в городские и сельские населенные пункты будет несколько иным, если мы учтем два обстоятельства. Пять выездов, помеченных в книгах как выезды в Якутию, можно уверенно адресовать в город Нерюнгри, где вокруг торской бурятки - директора местного ювелирного магазина сложилась маленькая колония выходцев из Тор. А к сельской миграции можно добавить три «безадресных» выезда: два в Баунтовский район Бурятии и один - в Джидинский, так как в обоих этих районах нет городских поселений. Тогда мы получаем в общей сложности 222 распределившихся между городом и деревней выезда, из них на долю городских поселений приходится 178, на долю сельских - 44 выезда, или 80,2 и 19,8%. То есть 4/5 миграционного оттока из Тор направлялось в городские поселения и лишь 1/5 - в сельские.

Среди городских поселений безусловно лидировала по силе притяжения столица РБ город Улан-Удэ: 137 выездов или 77,0% всех вообще случаев сельско-городской миграции. Следующим с большим отрывом шел Иркутск: 16 выездов, или 9,0%. И это несмотря на то, что Иркутск расположен ближе, является ядром почти миллионной конурбации, более крупным индустриальным и культурным центром, чем Улан-Удэ. Далее следуют связанный веткой с БАМом город Нерюнгри в Якутии (9 выездов, 5,0%), расположенный на трассе БАМа пос. Новый Уоян в Северобайкальском районе РБ (7 выездов, 3,9%), город Гусиноозерск в Бурятии (2 выезда, 1,1%), город Томск (2 выезда, 1,1%) и, наконец, городские поселения, в каждое из которых было по одному выезду (0,56%) - города Чита и Новосибирск и пгт Селенгинск (Бурятия), Култук и Слюдянка (Иркутская область). Если же говорить о сельских поселениях, в которые выезжали жители Тор, то наибольшее количество выездов собрали расположенные в Тунке - 33 из 44, или 66%, а среди них лидировал районный центр село Кырен - 18 выездов.

При сопоставлении географии выездов с их мотивами получается, что крупные города привлекали мигрантов из Тор преимущественно как центры сосредоточения учебных заведений. Так, причиной 65 выездов в Улан-Удэ, или 47,4% от общего количества выбытий в столицу РБ, была названа учеба. Это, между прочим, 61% всех вообще зафиксированных случаев учебной миграции. Тогда как выезд в Улан-Удэ на работу фигурировал в книгах на порядок реже - всего девять случаев, или 6,6%. Из семь выбытий в Иркутск с указанными мотивами шесть были обусловлены стремлением получить образование и только один - расчетом на получение работы. Из двух выездов в Томск оба были учебными, как и единственный выезд в Читу. Соответственно большинство мигрантов из Тор в крупные города были молодые люди в возрасте от 16 до 22 лет.

Напротив, география трудовой миграция не дает выраженного преимущества ни одной из двух главных ветвей социально-территориальной организации населения: из всего лишь 20 выбытий с этим мотивом, зафиксированных в похозяйственных книгах, половина приходится на крупные города (Улан-Удэ и Иркутск), половина - на небольшие (Гусиноозерск и Нерюнгри) и на сельские поселения. И нет в этом случае и столь выраженного, как при учебной миграции, преобладания самой молодой возрастной группы.

Рисунок 5. Динамика всех выездов из Тор за 1989-1995 гг. при их распределении по видам миграции

Обобщение сделанных выше наблюдений позволяет утверждать следующее.

1. Кроме 1993 г., когда количество девушек, выехавших с целью обучения, равнялось количеству направившихся на поиски работы мужчин в возрасте 22 года-30 лет, в любой другой год самый высокий уровень миграционной активности был у учебной миграции девушек.
2. По каким бы видам ни разбивался поток женской миграции из Тор, в целом он, при всех межгрупповых различиях и погодовых колебаниях его объема, тек более ровно и постоянно, чем поток миграции мужчин.
3. Наиболее драматическую картину изменений, свидетельствующую о резком переходе от решения выехать из Тор к решению остаться в них, демонстрировала трудовая миграция мужчин в возрасте 22 года-30 лет.
4. Аналогичная, хотя и не столь ярко выраженная тенденция к смене модели миграционного поведения прослеживается и в динамике трудовой миграции женщин того же возраста, в колебаниях выезда на учебу девушек и юношей, и в профиле трудовой миграции женщин и мужчин в возрасте 31 год-47 лет.
5. Практически при любом виде миграции и в любом возрасте женщины несколько опережали мужчин по темпам перехода от одной модели к другой.

Этот переход был уже зафиксирован мною при анализе динамики выбытий из Тор, прибытий в Торы и миграционного сальдо - как в целом по всей совокупности миграционных перемещений, так и при их разбивке на три возрастные группы. Очень хорошо он заметен и при рассмотрении динамики выездов из Тор по их видам (рис. 5). И примечательны здесь не стремительные обвалы учебной миграции после 1991 г., а трудовой - после 1993, а нечто другое: прежде чем окончательно возобладала тенденция к отказу от выездов по любым мотивам, в одно и то же время произошли сокращение учебной и всплеск трудовой миграции. По существу, как только были отпущены цены и параллельно с их взлетом рухнули советские институты социальных гарантий, «иждивенческий» вид миграции - учебная, требующая от остающихся значительных материальных затрат на поддержку уезжающих, сразу перестал быть доминирующим. Зато резко поднялась популярность трудовой миграции: многие увидели в ней оптимальный способ самостоятельного решения внезапно возникших или резко обострившихся личных и семейных проблем. Однако эта популярность длилась недолго: опыт тех, кто уехал и не смог устроиться или устроился плохо, не так, как хотелось бы, быстро ее подорвал. В итоге все виды миграционных выбросов из села приблизились к нулевым отметкам, и это означает, что в первое постсоветское пятилетие уход из деревни, неизбежно ослабляющий связь с родной общностью, не стал в Торах широко распространенным вариантом адаптации к меняющимся условиям существования. Наоборот, в годы ста­новления постсоветского капитализма надежды на эту общность, на реальные и воображаемые родовые связи, родственную и соседскую взаимопомощь при выборе поведенческих стратегий оказались сильнее ставок на свободу воли и действий, предпринимательской активности и самоответственности. Что, собственно, и обусловило, на уровне субъективных решений, временную смену выездной модели миграции моделью возвратной.

¹ Центр исследования общих проблем современного Востока Института востоковедения Российской Академии наук (Москва)
² Население России 2000. Восьмой ежегодный демографический доклад / Под ред. Вишневского А.Г. / Центр демографии и экологии человека. М.: Университет, 2001. С. 18.
³ Подсчитано по: Нефедова Т., Трейвиш А. Кризис и новые тенденции урбанизации в России // Миграция и урбанизация в СНГ и Балтии в 90-е годы / Под ред. Ж.А. Зайончковской / Центр изучения проблем вынужденной миграции. М: Адамантъ, 1999. С. 68. Табл. 1.
⁴ Мангатаева Д.Д. Население Бурятии: тенденции формирования и развития. Улан-Удэ: БНЦ СО РАН, 1995. С. 112-113.
⁵ См.: Мангатаева Д.Д. Указ. соч. С. 118; Районы Бурятии. Статистический сборник / Госкомитет РБ по статистике. Улан-Удэ, 1999. С. 7.
⁶ Экспресс-информация 06-9 «О миграции населения» / Госкомитет РБ по статистике, март 2001 г. С. 4.
⁷ См.: Жуковская Н.Л. На перекрестке трех религий (из истории духовной жизни бурятского села Торы) // Шаманизм и ранние религиозные представления. К 90-летию доктора исторических наук, профессора Л.П. Потапова. М, 1995. С. 76-87; Она же. Шаман в контексте сельской истории и мифологии (Республика Бурятия, Тункинский район, село Торы // Quest for coexistence of nationalities (2). Occasional Papers on Changes in the Slavic-Eurasian World. No. 50. Sapporo, 1997. C. 86-105; Мещеряков А. Коллективный портрет сельского учителя в отдельно взятой точке постсоветского пространства: село Торы. Тункинский район. Бурятия, июль 1995 года//Вестник Евразии. 1996, № 1(2); Панарин С.А. Тунка на перепутье: набросок к современной социоестественной истории Прибайкалья // Генезис кризисов природы и общества. Материалы второй научной конференции «Человек и природа - проблемы социоестественной истории» (21-25 сент. 1993 г., г. Феодосия, Республика Крым). М.: Московский лицей, 1994. С. 92-105; Он же. Хозяйство традиционного скотоводческого района в период кризиса: опыт бурятского села Торы // Животноводство и скотоводство в Казахстане на этапе перехода к рыночным отношениям. Материалы международной конференции «Современное состояние скотоводства и животноводства в Казахстане и перспективы их развития (Алматы, 12-13 января 1999 г.) / Российский центр стратегических и международных исследований - Университет Висконсина в Мэдисоне. М., 1999. С. 198-219; Строганова Е.А. Бурятское национально-культурное возрождение (Конец 80-х-середина 90-х годов XX века. Республика Бурятия). Гл. III. Национально-культурное возрождение и рядовые носители культуры. Москва - Иркутск: Наталис, 2001. С. 99-140. Meshcheryakov A. 'You see that cow? That's a television...' Village Survival and the Information Environment // Inner Asia, 1999. Vol. 1. No. 1. P. 87-94; Panarin S. The Buryat Village of Tory in the 1990s: Social arid Cultural Re-adaptation in a Small Village Community // Inner Asia, 1999. Vol. 1. No. 1. P. 107-110; idem. The Rural Economy of the Tunka Valley in a Time of Transition and Crisis // Russian Views of the Transition in the Rural Sector: Structures, Policy Outcomes, and Adaptive Responses. Ed. by L. Alexander Norsworthy / The International Bank for Reconstruction and Development. Washington, 2000. P. 188-201.
⁸ Тункинский национальный парк (природа - хозяйство - население) / Бурятский филиал Российского географического общества. Улан-Удэ, 1992 (рукопись) С. 67.
⁹ Сельское население Республики Бурятии на 1 января 1993 / Госкомстат Республики Бурятия. Улан-Удэ, 1992. С. 23.
¹⁰ Там же.
¹¹ Карта села и подворный список семей // Полевые материалы Тункинского отряда ИВ РАН за 1993 год.
¹² Рыбаковский Л.Л. Население Дальнего Востока за 150 лет. М., 1990. С. 46; Трубин ВВ. Исторический опыт миграционной политики России в дальневосточном регионе // Миграционная ситуация на Дальнем Востоке и политика России / Под ред. Г. Витковской / Московский Центр Карнеги. Научные доклады. М., 1996. С. 60.
¹³ Интервью с В. Бильтагуровым // Полевые материалы Тункинского отряда ИВ РАН за 1994 год.
¹⁴ Здесь и далее: Учет миграционных перемещений // Полевые материалы Тункинского отряда ИВ РАН за 1995 год.
¹⁵ Мангатаева Д.Д. Указ. соч. С. 103, 108.
¹⁶ Там же. С. 112-113