Москва: "маленький" Кавказ - большие проблемы

В. Стельмах
(Опубликовано в: Стельмах В. Москва: "маленький" Кавказ - большие проблемы. // Конфликт-Диалог-Сотрудничество. Москва: Изд-во МОО Центра стратегических и политических исследований, 1999. №1, сентябрь-ноябрь. С. 111)

Сентябрь 1999 года москвичи, видимо, запомнят надолго. На Каширке и в Печатниках с интервалом в 10 дней террористами взорваны два жилых дома. Сотни человеческих жертв; десятки семей остались без крова, имущества, сбережений. Но самое страшное – шок: терроризм, в южных регионах страны ставший привычным делом, докатился до столицы России. А в горных районах Дагестана уже почти месяц идут боевые действия: федеральные войска и местное ополчение штурмуют укрепленные пункты радикальных исламистов, поддерживаемых единомышленниками из соседней Чеченской Республики. Отрицать связь между всеми этими событиями вроде бы трудно, однако никто: ни чеченские полевые командиры, ни лидеры радикалов-ваххабитов из Дагестана, ни тем более власти самопровозглашенной Ичкерии не взял на себя официально ответственность за содеянное в Москве и Волгодонске. А тем временем в обыденном сознании эти злодеяния (не без участия СМИ) оказались намертво связанными с «лицами кавказской национальности».

Кавказские народы в дебрях бытовых представлений москвичей

Московский мегаполис никогда не отличался, да и не отличается повышенным уровнем противостояния различных этносов. Но страшные отзвуки обострения ситуации на Северном Кавказе не могли не сказаться на уровне межэтнической конфликтности в этом в целом спокойном (по российским меркам) регионе: у части жителей столицы заметно усилилась «кавказофобия», разом затмившая иные предрассудки на национальной почве. В известном смысле это произошло вопреки формальной логике. Ни социально-экономическое положение в городе-субъекте федерации Москве, ни тем более – национальный состав ее населения сами по себе не являются конфликтогенными факторами. Ведь несмотря на то, что в столице России проживают представители более 120 народов, по сути это – территория с этнически гомогенным населением, где доля русских превышает 90%! Причем ни одна диаспора (включая самые крупные: украинскую и татарскую) ни по количеству своих членов, ни вследствие дисперсного расселения по всем городским районам при всем желании не могла бы выступать в качестве паритетного «соперника» русских. При таком соотношении межнациональное общение в городе должно было бы быть весьма спокойным: при отсутствии соответствующего желания контактная среда в данной области вроде бы невелика, а зона конфликтности локализована «нишами» типа овощного рынка и отдельных сфер малого бизнеса.

Все это относится и к общинам кавказских народов. Невзирая на интенсивные миграции постсоветского времени, их численность не так велика, как может показаться. В настоящее время армяне составляют всего 0,7% населения Москвы; грузины и азербайджанцы – по 0,3%; все северокавказские народы вместе взятые – 0,07%¹! Вдобавок «маленький Кавказ», сложившийся в пределах города, в нынешнем своем виде не представляет единого целого. В действительности землячества, из которых он состоит, дезинтегрированы, и каждое из них самостоятельно строит свои отношения с русским большинством.

Однако в последнее время эти отношения не просто становятся все более сложными, но и обнаруживают на наших глазах тенденцию к ухудшению. Имеют место: усиление чувства неприязни по национальному признаку, актуализация старых и появление новых антикавказских стереотипов. А ведь совсем недавно, до террористических актов, «кавказофобия» москвичей, напротив, имела тенденцию к угасанию. Сошлемся в этой связи на опросы фонда "Общественное мнение": если в 1997 году так называемые "лица кавказской национальности" в целом беспокоили, раздражали и вызывали недоверие примерно у 16% жителей столицы, то в мае 1999 года – лишь у 9% (конкретно по чеченцам аналогичные показатели были хуже: соответственно 19% против 13%)².

Однако взрывы жилых домов привели к тому, что чуть приутихшая за истекшие три года недоброжелательность к уроженцам Кавказа получила дополнительный импульс, и мы в настоящее время стали свидетелями усиления в Москве этнической конфликтности.

Естественно, что «формат» конфликтного сценария в городе изначально задан составом его населения: обострение отношений между представителями различных народов, проживающих в столице РФ, неизбежно принимает форму дискриминационного давления большинства на меньшинство – тотального или избирательного, явного или скрытого, официального или бытового. Именно на бытовом уровне и начался очередной и резкий всплеск неприязни к «кавказцам». Благо, эта неприязнь имеет среди москвичей давние традиции, сформировавшиеся еще в советское время. Достаточно вспомнить отношение к торговавшим на колхозных рынках фруктами и овощами грузинам или азербайджанцам – продавцам цветов в метро, вызванное не столько нарушением ими правил торговли, сколько конфликтным, с точки зрения большинства, поведением приезжих с Кавказа³.

Между тем, «кавказофобия» образца сентября 1999 года отличается от имевших место в недавнем прошлом околорыночных трений, во-первых, по эмоциональному накалу, а во-вторых – по тяге к огульным обобщениям. Проиллюстрируем это на следующем примере. Официальные источники информации возложили ответственность за убийства москвичей на чеченских лидеров, неподконтрольных даже властям Ичкерии (конкретно на подчиненных «черного араба» – полевого командира Хабиба аль-Хаттаба, подданного короля Иордании). Молва же поспешила обвинить в этом всех кавказцев в совокупности и без разбора.

Именно такие настроения выявил интерактивный опрос телезрителей, проведенный московским каналом ТВЦ после второго взрыва в столице: число тех, кто хотел бы выдворить из Москвы после случившегося всех «лиц кавказской национальности» превысило в 10 раз тех, кто был готов ограничиться изгнанием только чеченцев. Пусть интерактивные упражнения телевидения не являются репрезентативным методом научной диагностики уровня этноконфликтности в Москве, но они достаточно верно уловили вектор обыденных представлений определенной части ее жителей.

То, что «общественная мысль» заработала именно в таком направлении, увы, во многом закономерно. Москвичи испытали шок от актов массового террора в условиях системного социального кризиса. Последний сам по себе нарушает психологическую устойчивость социума и делает его мировосприятие «ущербным»: у многих его представителей формируются подспудные комплексы «униженности» и «оскорбленности». На столь зыбком социально-психологическом фоне достаточно внешнего стимула (его роль в столице сыграли взрывы жилых домов в Печатниках и на Каширке), чтобы социопатия немедленно приобрела национальную окраску. Ведь в постсоветском обществе, которое в значительной степени утратило традиционные, но не обрело в полной мере гражданские ценности, этничность продолжает оставаться наиболее доступной формой групповой идентификации. В стрессовой же ситуации лежащий в ее основе чисто констатационный принцип «мы» – «они» очень легко обретает оценочный характер: «мы» – жертва, «они» – агрессоры и т.п. А ведущие СМИ указали, «лица» какой конкретно «национальности» ответственны за совершенное.

Обыватель при этом даже не удосужился вспомнить, что представители народов Дагестана в то время воевали вместе с российской армией против вторгшихся из Чечни в Новолакский и Ботлихский районы отрядов исламских радикалов. Но тотальность возросшего неприятия москвичами выходцев с Кавказа не удивляет, ибо она в большой степени порождена невежеством. Ведь многие жители столицы имеют весьма смутные представления не только об этнической карте кавказского региона вообще, но и о народах, населяющих северокавказские субъекты Российской Федерации, в частности.

Представление об этом может дать опрос старшеклассников нескольких московских школ, проведенный газетой «Время MN» в 20-х числах сентября 1999 года. Если систематизировать ответы учащихся, которым, в частности, было предложено назвать несколько народов Кавказа, то упомянутые ими этнонимы можно разделить на четыре группы:

• автохтонные кавказские этносы – чеченцы, грузины и армяне;
• народы, чьи диаспоры живут на Кавказе – украинцы и евреи;
• народы, никогда не жившие там – албанцы, монголы, узбеки, сербы, словаки;
• фантастические этнонимы – кавказцы, казаки, казбеки, мусульмане, бакинцы, индейцы и дагестан (орфография оригинала сохранена – В.С.).

Даже с поправкой на эмоции и подростковый эпатаж приведенная информация достаточно тревожна. Помимо демонстрации качества образования в столичных учебных заведениях, она свидетельствует о том, что у некоторой части молодых москвичей этнические предрассудки приобретают черты архетипов. В их восприятии сложился некий собирательный псевдоэтнический образ «лица кавказской национальности», притом лица несимпатичного, а благодаря слухам и недобросовестной информации, почти демонического. А это – предпосылки появления устойчивой этнофобии. В данном контексте следует обратить серьезное внимание на изменение оттенка характеристик образа «нежелательного пришельца», использовавшихся в обывательских разговорах относительно выходцев с Кавказа. Определения вроде «мошенники», «спекулянты», «жулики, живущие за наш счет», отражающие в основном неприятие людьми экономического поведения «чужаков», стали отходить на второй план. Им на смену пришли оценки типа «убийцы», «террористы», «бандиты», из которых вырисовывается образ откровенного «врага».

Церемониться с ним нечего, посему невежественная часть москвичей была весьма категорична и неразборчива в средствах решения кавказского вопроса. На бытовом уровне все чаще приходится слышать предложения выгнать из столицы: «чеченцев и всех не наших», «всех кавказцев», «чурок с рынка», «грузин», «лиц другой национальности без прописки и регистрации», – одним словом, «тех, кто не живет с русскими душа в душу». Плохо и то, что у некоторых представителей большинства населения Москвы, по-видимому, напрочь атрофировалось чувство сострадания к тем, кто в меньшинстве: индивидуумы подобного склада, хотели бы видеть свой город избавленным не только от «беженцев кавказской национальности», но вообще от «всех беженцев и бомжей». Конечно, следует отдавать отчет в том, что приведенные выше факты пока характеризуют преимущественно негативную постшоковую реакцию москвичей, направленную на представителей кавказских народов, а не осмысленную позицию касательно межэтнических отношений в городе. Тревожит, однако, то, что происходит постепенный перенос категорий обыденного восприятия на уровень общественной оценки явлений, с которыми так называемый простой человек сталкивается в повседневной реальности.

Страх – фобия – этническая чистка?

Надо отметить, что если речь идет о постсоветской ментальности, сопоставить бытовые представления с данными социологических опросов не так то просто. В обществе переходного типа, в отличие от сложившегося гражданского общества, разрыв между этими материями весьма ощутим. Помимо того, что сам по себе опрос как бы задает куда более взвешенный, «очищенный» от эмоций подход к рассматриваемому событию, его участники подспудно видят в нем, вопреки анонимности, свой выход на некий общественный уровень, который требует «умной» оценки реалий.

Нынешняя ситуация в столице демонстрирует справедливость высказанного утверждения. Террористические акты, жертвами которых стали сотни москвичей, изменили их и без того настороженное отношение к кавказцам в худшую сторону отнюдь не в одночасье. Это вытекает из сопоставления результатов нескольких социологических обследований, проводившихся в городе примерно в одно и то же время, но независимо друг от друга. Так, по данным опроса Всероссийского центра изучения общественного мнения (ВЦИОМ), проведенного 18-19.09.1999 года, 68% респондентов были полностью согласны с утверждением, что «за последнее время отношение населения к кавказцам ухудшилось» (для сравнения, 21% считали, что оно «не изменилось»). Но при этом подавляющее большинство жителей Москвы (более 75%) тогда не рискнули обвинять в развязывании террора весь чеченский народ, ограничившись возложением ответственности на существующий в Чеченской Республике политический режим. Такую информацию предоставило Агентство региональных политических исследований (АРПИ) в середине сентября 1999 г. (подчеркнуто мной). В тот момент, даже когда речь шла о способах противодействия террористам, позиция москвичей не выглядела безнадежной: во всяком случае, 68,8% их однозначно высказались против введения в связи с этим чрезвычайного положения, и только 5,3% одобрили бы подобные действия властей. Справедливости ради стоит, впрочем, отметить, что уже тогда 2,9% горожан считали возможным для борьбы с мобильными группами боевиков применять ядерное оружие (это – данные опроса, проведенного Исследовательским институтом Служба «Мнение» от 10.09.1999 года).

Если сопоставлять этот срез общественного мнения москвичей, скажем, с аналогичными данными о настроениях парижан во время взрывов в супермаркетах, организованных во Франции в 1995 г. экстремистами из Исламского фронта спасения Алжира, то к чести россиян следует отметить их достаточно разумную реакцию на террор. В связи с этим поневоле напрашиваются два утверждения:

1) вводя в городе особые правила поддержания общественного порядка (имеется ввиду Распоряжение мэрии № 1007-РМ «О неотложных мерах по обеспечению порядка регистрации граждан, временно пребывающих в г. Москве» от 13.09.1999 года, а также Положение правительства Москвы №875 «Об утверждении временного порядка перемещения лиц, злостно нарушающих правила регистрационного учета, за пределы г. Москвы к месту их постоянного проживания» от 21.09.1999 года), власти столицы по сути руководствовались не столько общественной позицией горожан, сколько пошли на поводу невротической реакции определенной их части;

2) бестактность большинства СМИ и их неумение найти взвешенные оценки инцидентов, в которых агрессор и жертва были представлены разными народами, немало содействовали превращению «кухонных приговоров» в до некоторой степени осознанную позицию значительной части жителей столицы, закладывающую предпосылки конфликта на этнической почве.

В подобном контексте вряд ли стоит удивляться весьма быстрому изменению в негативную сторону мнения большинства населения Москвы относительно кавказских меньшинств, в особенности чеченского, притом выраженного в терминах и понятиях, ранее присущих исключительно бытовым разговорам. Но именно эту тенденцию и стали выявлять социологические опросы. Так фонд «Общественное мнение» уже к 20-му сентября 1999 года отметил существенный рост числа сторонников чисто военного решения чеченской проблемы – подобный вариант стал пользоваться поддержкой 54% горожан; причем 24% полностью или практически полностью разделяли мнение о необходимости переноса боевых действий на территорию самопровозглашенной Ичкерии. Сравним: в разгар трагедии в далеком от столицы Буденовске, что на Ставрополье, примерно столько же москвичей (56%) было решительно против военных действий в Чечне. Опрос ВЦИОМ, проведенный в последних числах сентября 1999 года, зафиксировал еще большее увеличение доли выступавших за силовые методы. 64% опрошенных высказались за массированные бомбардировки чеченской территории, если терроризм не прекратится.

При этом заслуживает внимание факт, что агрессивный настрой москвичей был весьма самоуверенным: 32% опрошенных поддержали бы начало активных боевых действий даже без гарантии защиты себя от террористов. Такая самонадеянность и бесшабашность, скорее всего, зиждется на неадекватных, инфантильных представлениях общества относительно мощи вооруженных сил России. Согласно данным АРПИ на начало октября 1999 года, большинство опрошенных (60%) было твердо убеждено в том, что российская армия сумеет быстро уничтожить боевиков на территории Чечни. Это – наглядный пример классического «выброса» бытовых домыслов на общественный уровень. Ведь месяцем ранее те же,по сути дела, респонденты выставили войскам «неуд» за вполне успешную операцию по очистке Ботлихского района Дагестана от отрядов ваххабитов: 20% опрошенных охарактеризовали эти действия военных как «плохие» и «очень плохие» и только 4% – как «отличные» (данные опроса фонда «Общественное мнение»).

Аналогичные настроения москвичей – причудливая смесь агрессии и страха – наблюдались и в связи с возможностью введения в городе режима ЧП для предотвращения дальнейших террористических актов. Из последнего из упомянутых выше исследований ВЦИОМ явствует: только 9% опрошенных высказались против введения ЧП, тогда как 45% – «за». То есть в обмен на сомнительную эффективность подобных мер, горожане были готовы смириться со всеми издержками такого режима (комендантский час, тотальная проверка паспортов, нарушение неприкосновенности жилища, введение цензуры, ограничение политических и гражданских свобод и т.п.). И это весьма нелепо, так как большая часть населения Москвы была в тот момент «уверена» и «почти уверена» в своей личной безопасности.

Сказанное выше характеризует ситуацию в городе следующим образом. Реакция москвичей на реальную и, главное, близкую трагедию в Печатниках и на Каширке, как мы видим, породила не только и не столько панику, сколько этнофобию. «Кавказский» след в деле о взрывах жилых домов (к слову сказать, пока не имеющий официального подтверждения) стал для представителей большинства своеобразным поводом выплеснуть наружу накопившееся внутреннее недовольство и неустроенность. Подтверждение тому – следующее обстоятельство: все тот же опрос ВЦИОМ зафиксировал, что впервые за последние годы 64% жителей столицы уже не во время досужих пересудов, а официально высказались за высылку из города всех чеченцев, то есть, называя вещи своими именами, за этническую чистку.

Чеченский синдром Москвы

Российский и мировой опыт свидетельствуют, что такая чистка не метод защиты от террора, а способ сведения в одночасье истинных или мнимых счетов с несимпатичным меньшинством. Ясно, что нынешнее руководство России не пойдет на применение таких мер, особенно в столице. Но также легко понять, насколько некомфортно могут ощущать себя люди, относящиеся к соответствующим национальным меньшинствам, в подобной атмосфере. В этой связи важно узнать и самоощущение представителей чеченской общины Москвы на фоне усилившихся после актов массового террора антикавказских настроений москвичей.

Лидеры чеченской диаспоры столицы утверждают, что ее численность составляет примерно 80 тысяч человек. Так это или не так – судить трудно, однако факт значительного, в сравнении с началом 90-х годов увеличения количества осевших в городе представителей этого народа неоспорим: ведь тогда община московских чеченцев была чуть более 2,1 тысячи человек⁴. Этот прирост явился следствием как миграции постперестроечного времени, так и высокой рождаемости (в этнической структуре рождаемости в г. Москве доля чеченцев – 1,76% – значительно превышает их долю в ее населении)⁵. Впрочем, независимо от количественного состава, община чеченцев не является монолитной. Часть ее членов – «старожилы», осевшие в Москве в советское время; другая – представители «перестроечной» миграционной волны, открывшие тут бизнес, притом отнюдь не всегда криминальный; наконец, третья – это те, кто прибыл сюда после провозглашения Д. Дудаевым независимости Ичкерии, не желая жить в исламском государстве. После скандалов с так называемыми чеченскими авизо, военных действий на территории этой республики в 1994-1996 годах и, особенно, событий в Буденовске и Первомайске городская молва в отношении этого народа приобрела неблагоприятный характер. Достаточно в связи с этим обратить внимание на то, что более 1/3 москвичей поспешили приписать явно криминальный инцидент – взрыв в зале игровых автоматов в торговом комплексе на Манеже в августе 1999 года именно чеченцам (вариант – чеченским бандитам), не дожидаясь результатов расследования (опрос АРПИ, 3-5.09.1999 года).

Когда же сентябрьские теракты унесли сотни человеческих жизней, московские чеченцы, возможно, быстрее и сильнее других городских неславянских диаспор, ощутили изменения в отношении к себе со стороны окружающих. Возьмем, например, введение в Москве с 13 сентября с.г. особых мер по поддержанию порядка. Проводимая в соответствии с этим перерегистрация иногородних, естественно, создавала неудобства всем приезжим, включая тех, кто прибыл из российской глубинки или из европейских стран. Но конкретно для чеченцев все это оказалось сопряжено с дополнительными сложностями. Особый порядок по отношению к ним и применяться стал по-особому. СМИ сообщали, к примеру, об аресте по подозрению в причастности к взрывам двух чеченцев, постоянно проживающих в столице и работающих на заводе «Красный суконщик» – Т. Дахкильгова и Б. Саутиева. Их вина состояла в том, что на руках у первого из них, по профессии красильщика, были обнаружены следы гексана – вещества, имеющего некоторое сходство с гексагеном, который был использован террористами⁶. По данным же активистов чеченской общины Москвы, аналогичного характера произвол по отношению к ее членам стал в Москве регулярным: во-первых, столичные власти при перерегистрации стали в обязательном порядке снимать у чеченцев отпечатки пальцев; во-вторых, паспортным столам было дано устное распоряжение вовсе отказывать в регистрации вновь прибывшим из Чечни. Наряду с этим представители чеченской диаспоры заявляют о необоснованном административном задержании около 500 своих членов.

Впрочем, наибольшую проблему для чеченцев Москвы представляет не излишнее административное рвение и злоупотребления милиции, а возросшая враждебность со стороны окружающих. Она коснулась даже семей, официально получивших статус беженцев: к некоторым из них по почте приходили одинаковые письма с угрозами. Имеются свидетельства о сборе националистическими организациями подписей москвичей под требованием немедленно выселить из столицы чеченцев и всех «кавказцев». Вот прозвучавший на «Радио Россия» комментарий Салама Дауева, лидера чеченского общественно-политического объединения «Нохчимохк»: «…В Москве очень осложнилось положение чеченцев. Нас всех начинают воспринимать как бандитов. … После этих страшных взрывов начались массовые обыски помещений, которые арендуют чеченцы. Многие отделения милиции были забиты чеченцами, как будто простая принадлежность к этой национальности уже отрицает презумпцию невиновности». Тревога чеченского лидера понятна. Можно договориться с властями, что в какой-то степени было сделано 6 октября с.г. во время встречи мэра столицы Ю.Лужкова и представителей северокавказских общин Москвы (для пострадавших от особого режима регистрации была, в частности, открыта «горячая» телефонная линия)⁷. Но практически нереально в одночасье переубедить обывателей, одновременно подавленных и озлобленных.

Естественно, что столь неспокойный эмоциональный фон столицы стал питательной средой для возникновения среди московских чеченцев панических слухов о реальности не только этнических чисток или депортации, но даже и погромов. В этой связи не удивительно, что часть их сочла за лучшее уехать из города. Лидеры диаспоры оценивают число покинувших Москву в 20 тыс. человек (цифра, конечно, требует проверки). Важно, однако, не количество уехавших, а сам факт ухудшения в столице взаимоотношений между населяющими ее этническими группами. Ответственность за это лидеры московских чеченцев возлагают не на городские власти и даже не на проявляющие рвение органы правопорядка, а на столичные СМИ, занятые не столько информированием населения о реальной ситуации, сколько культивирующие образ врага.

Подводя итог сказанному, можно констатировать следующее. Нынешний всплеск «кавказофобии» в Москве, несмотря на отдельные «прорывы» в официальную сферу, пока все же удерживается на бытовом уровне и проявляется не в виде организованной массовой агрессии в отношении представителей кавказских этносов, а в виде грубости в транспорте и на улицах, излишней подозрительности к приезжим «неславянского» вида и т.п. Это значит, что подобные предрассудки все еще не имеют под собой ни твердого идейного фундамента, ни концептуального обоснования. Посему их воплощение остается непродуманным, непоследовательным и вздорно-мелочным.

Но, во-первых, и этого достаточно, чтобы представители меньшинств в Москве, притом не только кавказских, чувствовали себя обиженными и на общество, и на городские власти и испытывали неуверенность в завтрашнем дне. Во-вторых, с учетом воздействия на массовое сознание горожан этнических факторов, существует опасность перехода от во многом ситуативной бытовой недоброжелательности к агрессивно-националистическим формам социального поведения и конфликтной модели развития в столице межэтнических отношений.

¹ Москва в цифрах с начала века до наших дней. М., 1997. с. 16
² Здесь и далее данные социологических исследований, осуществляемых различными центрами по изучению общественного мнения, взяты из сентябрьских выпусков газет «Известия», «Аргументы и факты», «Время MN».
³ Нетерпимость в России: старые и новые фобии. М., 1999. с. 121-125.
⁴ Национальный состав населения СССР. По данным Всесоюзной переписи населения 1989 г. М., 1991. с. 113.
⁵ Миграция и урбанизация в СНГ и Балтии в 90-е годы. М., 1999. с. 305.
⁶ Известия, 18 сентября 1999 года
⁷ Коммерсантъ, 17 октября 1999 год