Кого можно считать французом?

Филиппова Е.И.
(Опубликовано в книге: Филиппова Е.И. Территории идентичности в современной Франции. / -М.: ФГНУ "Росинформагротех", 2010. С. 103-123)

Кровь или почва?

«Кто такой француз? Это гражданин Франции, не более и не менее того», - писал в 1994 г. Министр внутренних дел Франции Жан-Пьер Шевенман¹. Если согласиться с этим, то вопрос надо сформулировать по-иному: кто такой «гражданин Франции»? Сами французские граждане, которых я спрашивала об этом, чаще всего отвечали незатейливо: «тот, у кого есть национальное удостоверение личности». Но каковы основания обладания таковым удостоверением?

Гражданство², в первую очередь, - правовая категория, поэтому критерии определения гражданской принадлежности устанавливаются законом, и их набор варьирует от государства к государству. Таких критериев четыре: это факт рождения на территории государства (право почвы), родство по нисходящей линии (право крови), постоянное проживание на территории государства и факт состояния в браке с гражданином государства. В обыденном восприятии Франция как «открытая» и «гражданская» нация ассоциируется с правом почвы и, в очередной раз, противопоставляется Германии как нации «этнической» и, следовательно, основанной на праве крови. В таком восприятии, подчеркивает автор исторического исследования о французском гражданстве со времен Революции до наших дней П. Вейль, больше веры, чем знания. На самом деле Францию отличают от остальных европейских стран многократные изменения законодательства о гражданстве (неизменно сопровождавшиеся бурными политическими дебатами и юридическими спорами), в ходе которых были опробованы множество способов определять «французов по рождению» и практически все мыслимые правила приобретения или утраты гражданства³.

История института гражданства ведет отсчет от Революции 1789 'ода, когда создание нации привело к установлению нового принципа разделения индивидов на граждан и иностранцев⁴. Чтобы стать гражданином, необходимо было обладать «качеством француза» (qualitè de Français). В течение первых четырех лет (1790-1704) это качество приобреталось автоматически: чтобы натурализоваться, достаточно было проживать на территории государства. Однако Гражданский кодекс, принятый в 1803 году, заменил право почвы (расцененное как «феодальный» пережиток старого режима) на право крови: отныне «качество француза» (термин «nationalitè» еще не имеет юридического смысла) не определяется по факту рождения на определенной территории, а становится персональным правом и передается по наследству, как фамилия. Оно приобретается при рождении и не утрачивается при переезде на жительство за границу. Важно подчеркнуть, что в ту эпоху «право крови» во Франции не имело никакой связи с расовыми представлениями, а отражало определенную автономию нации, которая должна была стать большой семьей, по отношению к государству; персонализация принадлежности к нации знаменовала собой освобождение индивида от чрезмерной зависимости от государства⁵.

В конце XIX века Франция, первой из европейских государств, становится страной иммиграции, и право крови оказывается непреодолимым препятствием для натурализации детей иммигрантов. В итоге в стране растет доля иностранцев. В 1889 году новый закон впервые вводит понятие «гражданства» и возвращает право почвы. Отныне ребенок, рожденный во Франции от родителей-иностранцев, считается французом по рождению, если его родители или один из них тоже родились во Франции (так называемое «двойное право почвы»). Ребенок, чьи родители-иностранцы родились за границей, становится французом в момент достижения совершеннолетия.

Депопуляция, охватившая Францию после Первой мировой войны, увеличила потребность в иммигрантах, и институт гражданства превратился в инструмент демографической политики: закон от 1927 года предоставил иммигрантам возможность приобретать гражданство путем натурализации или вступления в брак, причем срок постоянного проживания в стране, необходимый для подачи заявления о натурализации, был сокращен с десяти до трех лет.

Этот краткий исторический экскурс показывает, что «право на национальную принадлежность не является отражением концепции нации»⁶. Оппозиция между правом крови и правом почвы основана не только на теоретическом понимании проблемы, но и на практической пользе. Сопоставление подхода к этой проблеме в странах иммиграции и странах эмиграции позволяет предположить, что он обусловлен скорее демографической ситуацией, нежели господствующей идеологией⁷. Та же Германия, чья концепция нации имеет этнический фундамент, была вынуждена недавно внести изменения в свое законодательство о гражданстве, чтобы иметь возможность интегрировать растущую турецкую общину. Идеология предопределяет не столько механизм, сколько смысл натурализации: во французском понимании «натурализация» подразумевает «ассимиляцию», поэтому государственная статистика признает лишь три категории учета: «французы», «натурализованные французы» и «иностранцы». Принадлежность к стране происхождения нигде не фиксируется⁸.

Когда экономика находится на подъеме, и ощущается нехватка в рабочих руках, в иммигрантах видят в первую очередь необходимую рабочую силу; когда же расцвет сменяется кризисом, внезапно обнаруживается, что иммигранты - это люди со своими привычками, семейными устоями, своей культурой⁹. Именно мнимая невозможность ассимиляции выходцев из тех или иных стран, либо слишком большого количества иммигрантов, служила и служит аргументом для сторонников изменения законодательства о гражданстве, ратующих за ужесточение механизма натурализации, введение квот, селективную миграционную политику и прочие меры, направленные на сохранение чистоты нации и основанные отнюдь не на политическом, а на биологическом (расовом) понимании ее природы.

Уже через несколько лет после принятия закона от 1927 года начались попытки пересмотра политики натурализации. Один из наиболее заметных идеологов этого направления, Р. Мартиал, писал в 1931 г., что индивидуальному отбору кандидатов на натурализацию должен предшествовать отбор по расовым и национальным критериям. В качестве наиболее желательных с «расово-этнической» точки зрения были названы итальянцы, испанцы, португальцы, румыны, франкоговорящие швейцарцы и бельгийцы (валлоны), а также «латинизированные славяне» - поляки, и голландцы, «у многих из которых в венах течет французская кровь». В то же время, «с точки зрения психологической» менее желательными были признаны англосаксы и венгры. Евреи охарактеризованы в трактате Р. Мартиала как «ассимилируемые в политическом, интеллектуальном и экономическом плане, но трудно поддающиеся физической ассимиляции»¹⁰.

Наиболее ярким выражением расовой концепции гражданства стала политика правительства Виши, которое в период 1940-1943 гг. неоднократно предпринимало попытку ввести новый кодекс о гражданстве. Эта попытка не увенчалась успехом только «благодаря» вето фашистской Германии, нашедшей предложенный проект недостаточно строгим, в первую очередь, по отношению к евреям и диссидентам. Тем не менее, закон о денатурализации, принятый правительством Виши 23 июля 1940 года, позволил лишать французского гражданства тех, кто получил его в соответствии с либеральным законом 1927 года. В период между 1940 и 1944 гг. денатурализации подверглись 15145 человек, большинство из них - евреи. Другой закон, от 7 октября 1940 г., отменил декрет, согласно которому в 1870 году были натурализованы все евреи Алжира. Этот закон лишил французского гражданства 110 тысяч человек¹¹.

Послевоенные годы, когда демографическая ситуация вновь поставила на повестку дня вопрос о восполнении потерь населения, отмечены острыми дебатами относительно критериев натурализации, в ходе которых сторонникам приоритетного учета страны происхождения иммигрантов активно противостояли его противники. Неоднократные попытки провести через Национальную Ассамблею закон, устанавливающий право крови, не увенчались успехом, и политика натурализации не претерпела изменений. Единственный раз, в апреле 1952 года, была принята директива, прямо устанавливающая этнический критерий в качестве решающего: «следует избегать натурализации элементов, которые, по причине своего происхождения, трудно поддаются ассимиляции и могут изменить этнические и духовные характеристики французской нации. (...) Дабы не допустить нарушения равновесия между средиземноморским и североевропейским компонентами, сочетание которых определяет «этнический состав» Франции, следует всеми возможными способами поощрять натурализацию иностранцев - выходцев из стран Северной Европы (Англии, Скандинавских стран, Голландии, Бельгии, Люксембурга, Швейцарии)». Однако уже в ноябре 1953 года новая инструкция отменила всякий учет этнического происхождения как «проявление недопустимого расизма»¹².

Одной из главных модификаций французского Кодекса о гражданстве в результате реформы 1993 г. было требование к лицам, имеющим право на французское гражданство по праву почвы, изъявлять желание приобрести это гражданство¹³. Под предлогом уважения свободы выбора, на деле данное требование подвергало сомнению не только "французскость" данной категории лиц, требуя от них заявить о своем желании стать французами, которое у французов по рождению предполагается врожденным, но и сам универсалистский, эгалитарный и индивидуальный характер французского гражданства. Таким образом, некоторые, т.е. французы-автохтоны, как бы само собой оказались более французами, чем французы "искусственные"»¹⁴.

Принцип права почвы, остающийся неизменным с 1889 года, вопреки описанным выше искушениям расизмом, и сегодня некоторые требуют подвергнуть пересмотру, аргументируя свою позицию тем, что «в условиях глобализации, порождающей массовые перемещения населения, условия приобретения гражданства должны быть более четкими и, без сомнения, более строгими»¹⁵. «Право почвы должно быть существенно ограничено, если не упразднено. Вступление в брак не должно впредь автоматически вести к натурализации супруга-иностранца. Соискатели французского гражданства должны не только подтверждать свое длительное и постоянное проживание в стране, но также подвергаться экзамену на знание языка, законов и государственного устройства. Они также должны приносить клятву верности», - предлагал широко известный в России писатель Морис Дрюон¹⁶. Пришедшее в 2007 году к власти новое правительство уже предприняло некоторые шаги в этом направлении (правда, до «клятвы верности» дело еще не дошло). Увеличены срок проживания в стране и срок состояния в браке с гражданином Франции, необходимые для подачи прошения о гражданстве; введены процедуры генетической идентификации для решения вопроса о воссоединении семей и пр.). А знаменитая фраза Н. Саркози о том, что те, кто не любит Францию, должны ее покинуть, явно перекликается с позицией лидера французского Национального Фронта Ж.-М. Ле Пена: «Быть французом - это надо заслужить»¹⁷. Вот только почему-то эти требования относится только к приемным детям Родины.

Унаследовать или приобрести?

Так можно ли «стать французом», и что это означает? «Стать французом - значит стать гражданином Франции. Французом становятся добровольно, по желанию или по выбору»¹⁸. «Быть французом - это означает принять то, к чему ты принадлежишь помимо своего выбора, то, что было до тебя и что не поддается разумению»¹⁹. Обе эти полярные точки зрения имеют своих убежденных сторонников. Интеграционная политика французского государства основана на идее ассимиляции, «растворения» пришлого населения в принимающем сообществе. По сути, Франция куда больше, чем США, заслуживает названия «плавильного котла». Именно идеей необходимости превратить, как минимум, детей иммигрантов во французских граждан, разделяющих республиканские ценности и владеющих французским языком как родным, объясняется отказ Франции от ратификации Европейской конвенции по региональным языкам и языкам меньшинств, равно как и от признания самих меньшинств на своей территории. Лишь в начале 1970-х стали раздаваться голоса о том, что разрыв с языковыми и культурными корнями может создавать психологические трудности, а потому факультативное изучение языка и культуры страны исхода способствует формированию позитивной идентичности подрастающего поколения, его интеграции и успешному школьному обучению. В 1973 году было введено факультативное преподавание языков и культур стран происхождения, финансирование которого взяли на себя восемь стран, заключившие на этот счет с Францией двусторонние соглашения²⁰. Вот уже более двадцати лет эта политика вызывает обоснованную критику со стороны учителей, родителей, профсоюзов, считающих, в частности, что она обесценивает изучение и использование соответствующих языков, придавая им статус «языков иммигрантов и для иммигрантов», вместо того чтобы признать, по крайней мере, арабский, наряду с испанским и португальским, языком международного общения и преподавать их всем учащимся вне зависимости от их происхождения. «Маленьким африканцам преподают бамбара, сонинке и другие африканские языки, чтобы они сохранили культуру страны происхождения вплоть до того дня, когда они вернутся туда. Если бы с таким же усердием обучали французскому их родителей, чтобы они могли хотя бы разговаривать с учителями своих детей, можно было бы избежать значительной части проблем»²¹.

Франция стала принимающей страной не вчера, и не одна миграционная «волна» благополучно впиталась в ее почву (пусть даже поначалу встречая известное сопротивление). Бельгийцы и поляки, русские и итальянцы, испанцы и португальцы, экономические мигранты и политические беженцы искали и находили приют в «стране прав человека», и на долю большинства из них выпали тяжелые испытания. Это только сегодня, по прошествии длительного времени, кажется, что их интеграция прошла без проблем. Большинство иммигрантов были готовы в обмен на возможность жить, работать и учить своих детей в богатой и благополучной стране принять существующие в этой стране нормы и принципы. Сохраняя в быту, в частной жизни свои традиции, привычки и воспоминания, в публичной сфере они идентифицировали себя с принимающим обществом. Столь удачно найденное равновесие создавало уверенность в том, что способность Франции интегрировать «Другого» безгранична²². Эту особенность отмечал еще в 1827 году бежавший из Пруссии в Соединенные Штаты Франсис Льебер, ставший одним из основателей американской политологии, который задавался вопросом: «что делает французов единственным народом, способным обращать завоеванных в свою веру? Эти последние не получают от Франции никакой выгоды. И однако они преданы Франции. Ни немцам, ни англичанам, ни американцам это не удается. Почему?»²³. Процитировавший в своей книге это и ряд ему подобных высказываний Патрик Вейль считает, что причина кроется в концепции равенства граждан, установленного Революцией: так, привязанность жителей Эльзаса к Франции он объясняет тем фактом, что их статус был равен статусу парижан, тогда как в составе Германии они обладали более низким статусом по сравнению с жителями Пруссии или Берлина. Аналогичным образом статус шотландцев или ирландцев был ниже, чем у англичан.

Однако социальная реальность всегда отличается от идеала, и на практике идеальная модель равенства и гражданства никогда полностью не совпадает с реальной жизнью (Ж.-П. Ле Гофф), и невозможно отрицать очевидность того факта, что французское общество до сих пор базируется на статусном неравенстве (Э.Морен). Оно функционирует на всех уровнях через весьма тонкие скрытые механизмы сегрегации и установления различий, в том числе в школе и университете (П. Розанваллон)²⁴. Думаю, в первую очередь именно это реальное неравенство предопределяет тот факт, что сегодня многие иммигранты отказываются от интеграции по-республикански. И дело не только в том, что, как считает, в частности, Э. Балладюр, они «чувствуют себя инородным телом в новом обществе и не хотят отказываться ни от своих принципов, ни от своих традиций» (Balladur, 2005). Недостаточно «хотеть» стать французом, ни даже прилагать к этому все усилия. Нужно еще, чтобы окружающие были готовы признать вас таковым. И вот с этим иногда возникают проблемы.

События осени 2005 года, когда в пригородах многих французских городов вспыхнули беспорядки, большинство французских аналитиков²⁵ расценили именно как протест «детей иммигрантов», требующих, наконец, признать их французами со всеми вытекающими отсюда последствиями - в отличие от большинства авторов публикаций в российских и американских СМИ, увидевших в произошедшем «этнический» или религиозный конфликт и отказ иммигрантов от интеграции в принимающее общество. Многие из тех в России, с кем мне пришлось вскоре после событий обсуждать происшедшее, были уверены, что «эти арабы (вариант: «эти мусульмане») требуют для себя особых прав», и было очень трудно убедить их в том, что ни о каких особых правах речи не было.

«Французское общество сегодня не готово принять свой мультирасовый характер. Многим людям все еще очень трудно понять, что можно быть черным и в то же время французом, - пишет Гастон Кельман. - Именно культура, которую я приобрел в течение моей жизни, сделала из меня того человека, которым я являюсь, поскольку существование, и для меня тоже, важнее сущности. Я родился черным младенцем, я стал мужчиной-французом»²⁶.

Аналогичные проблемы, впрочем, возникают отнюдь не только из-за цвета кожи. Поэтесса иранского происхождения Азаде Ниша-пур, в своем открытом письме президенту Республики называющая себя «примером успешной интеграции», рассказывает историю двадцати восьми лет своей жизни во Франции, куда она приехала еще ребенком: семья бежала от пришедших к власти в Иране исламистов. Интеграция, действительно, более чем успешная: университетский диплом факультета французского языка и литературы, диссертация, посвященная творчеству Ромена Роллана, затем - работа «спичрайтером» министров и депутатов и, одновременно, литературное творчество. И тем не менее, признается Азаде, при первом знакомстве ей регулярно задают вопрос: «Откуда ты приехала»? Вопрос этот вызывает замешательство:

«Когда ты вот уже больше двух десятилетий - парижанка, и вот уже четверть века как покинула навсегда страну своего детства, становишься странной иностранкой. Загадкой для других и для себя самой тоже»²⁷.

Амин Маалуф в своем блестящем эссе «Смертоносные идентичности» дает ответ на другой вопрос, который также нередко адресуют людям, чье имя, внешность или акцент позволяют предположить «иностранное» происхождение: «Но все же, в глубине души, кем ты себя ощущаешь?» Этот вопрос предполагает, что «в глубине души» каждый из нас по-настоящему принадлежит только к одному коллективу или к одной культуре, в этом состоит наша истинная сущность, раз и навсегда определенная при рождении и не подверженная никаким изменениям, «как если бы все остальное - жизненный путь свободного человека, приобретенные им убеждения, его собственные чувства, его пристрастия вообще ничего не значили. И когда людей вынуждают «заявить о своей идентичности», что нередко случается в наши дни, тем самым им говорят, что они обязаны найти «в глубине души» эту мнимую сущность, фундаментальное чувство национальной, религиозной или этнической принадлежности и гордо размахивать им перед лицом других.

«Тем, кто задает мне этот вопрос, - продолжает А. Маалуф, - я терпеливо объясняю, что родился я в Ливане, где прожил до 27 лет; что мой родной язык - арабский, и именно в переводе на арабский я впервые прочел романы Дюма и Диккенса, и «Путешествия Гулливера»; что в моем родном селении в горах, где жили поколения моих предков, я пережил первые детские радости и услышал истории, которые позже послужили источником вдохновения для моих романов. Разве можно забыть все это, отречься от этого? Но, с другой стороны, я уже 22 года живу на земле Франции; я пью ее воду и ее доброе вино, каждый день я касаюсь рукой ее древних камней, я пишу свои книги на ее языке. Никогда больше она не будет для меня чужой, посторонней землей. Значит, наполовину француз, наполовину ливанец? Ничего подобного! Идентичность не делится ни пополам, ни на три части, ни на отдельные четко огороженные фрагменты. У меня не несколько идентичностей, но только одна, составленная из множества элементов, в определенной пропорции, которая у каждого человека неповторима»²⁸.

Обратимся к полевым материалам, чтобы узнать, что думают о том, можно ли стать французом, «обычные», «рядовые» граждане.

Пьер приехал во Францию 40 лет назад из Югославии, как он подчеркивает - по сугубо личным мотивам. Все эти годы он прожил в маленьком провинциальном городке с населением в 20 тысяч жителей, до выхода на пенсию работал учителем физкультуры в местной школе и одновременно тренировал местную футбольную команду. Человек творческий, открытый и очень общительный, идя по улицам давно ставшего ему родным городка, он здоровается за руку едва ли не с каждым встречным. У Пьера двойное гражданство, французское он получил в 1981 году. Говорит, мог бы и раньше, имея университетский диплом и жену-француженку. Но «гражданство не меняют, как рубашку», - объясняет он свою позицию:

«Да, у меня французское гражданство, но это был не мой выбор, а необходимость. Если здесь живешь, во всех смыслах лучше быть гражданином. Сам я себя французом не считаю, и когда я где-то за границей, например, я никогда не говорю, что я француз, но всегда - что я югослав. Некоторые переспрашивают: как это - югослав? А что я могу им ответить, если у меня отец - хорват, а мать - сербка? Была такая страна: Югославия, теперь она называется "бывшая Югославия ". Значит, я - "бывший югослав". Бывший человек (ancien être humain). Сегодня я здесь знаю всех, у меня очень много друзей, причем во всех слоях общества. Но до сих пор, когда я захожу в кафе или в магазин, люди, которые знают меня не один десяток лет, приветствуют меня словами "привет, славянин!" Кончилось тем, что я тоже начал говорить в ответ "привет, галл!"».

Жан-Мишель, 40-летний чиновник местной префектуры, считает, что Пьеру не на что обижаться:

«Да, мы называем его "юго", потому что у него акцент. При этом мы все его любим, но все равно помним, откуда он. Всегда люди будут помнить, какого ты происхождения. Даже в третьем и четвертом поколении. Мы точно так же можем называть кого-то "овернцем" или "бретонцем", в этом ничего нет такого обидного. В то же время, сказать человеку в лицо "антилец" или "магри-бинец" - это недопустимо, потому что это может его оскорбить. В этом есть оттенок уничижительности».

В этом рассуждении интересна граница, отделяющая приемлемые (по мнению говорящего) обращения: «овернец», «бретонец», «юго» - от неприемлемых: «антилец», «магрибинец». Имеет ли она расовую или постколониальную природу? Если следовать логике, то верно второе предположение. Ведь механизм категоризации другого как «бретонца» или как «магрибинца» в данном случае один и тот же: она происходит на основании неких «объективных» признаков - внешнего вида, акцента, фамилии. Разница состоит в том, что сами категории не воспринимаются как социально равноценные. А это неравенство, как известно, возникло в результате рационального оправдания установления отношений господства-подчинения между европейцами и населением колоний. Характерно также, что называя человека «овернцем» или «бретонцем», говорящий тем самым производит мысленную операцию детализации, выделяя своего собеседника из общей категории «французов». А называя его «магрибинцем» или «антильцем», он совершает обобщение, противопоставляя его этой категории. И тот факт, что Малые Антильские острова - Гваделупа и Мартиника - с 1946 года являются в административном смысле такими же французскими регионами, как Бретань или Овернь, ничего не меняет.

Если Пьеру мешает почувствовать себя французом его прежняя национальная идентичность, от которой он не может и не хочет отказаться, то у так называемого «второго поколения» (deuxieme generation), казалось бы, не должно быть к этому препятствий. Но реальности все не так однозначно.

Франсуа родился во Франции в семье иммигрантов из Испанско Каталонии. Родители, рассказывает он, после выхода на пенсию вернулись в Барселону:

«Они так и не смогли интегрироваться, всегда мечтали вернуться на родину, и сделали это, как только представилась возможность. Нас четверо детей. Старшие брат и сестра родились еще в Испании, а мы с младшей сестрой - уже здесь. Так вот, самое забавное, что из всех нас только старший брат чувствует себя абсолютным французом (кстати, он живет в Перпиньяне, т.е. во французской Каталонии). Старшая сестра даже не получала французское гражданство, у нее никогда не было такого желания. А мы с младшей сестрой примерно одинаковые, как бы между двумя полюсами».

Жан-Марк начинает свой рассказ с того, что он «родился в Тунисе в семье французов» и, следовательно, он «по национальности француз». Затем он уточняет, что происходит из «семьи черноногих». Под конец разговора выясняется, что его прадед и прабабка - итальянцы, и в свое время уехали с Сицилии в Тунис как раз для того, чтобы получить там французское гражданство. Жан-Марк уверенно заявляет:

«Что до меня, я себя считаю целиком и полностью французом, да я и есть целиком и полностью француз. Когда мне говорят об Италии, для меня это пустой звук, никаких чувств не вызывает. Совсем никаких. Я - француз, и точка. Вот и все. Я считаю, что нужно было выбирать, и мы сделали этот выбор».

Не всегда, однако, выбор признается окружающими. Жанна, 75-летняя писательница, живущая в окрестностях Каора, настроена скептически:

«Можно ли стать французом? Сомневаюсь. Гражданство, конечно, получить можно, но чтобы тебя считали французом, вопреки происхождению? Французы, вообще-то, расисты. Сейчас это направлено в основном против магрибинцев, раньше почти такое же отношение было к испанцам. Считалось, что они плохо образованные, бедные, грязные. Я настолько привыкла слышать это, когда была еще девочкой, что как-то раз произнесла что-то в таком роде в присутствии моей матери, совершенно не подумав о том, что она сама происходит из испанской семьи. Мать, конечно, влепила мне пощечину, чем раз и навсегда отбила у меня охоту к подобным обобщениям. Кстати, мои подруги до сих пор говорят мне "ты как испанка... " - хотя я родилась и всю жизнь прожила здесь. Отец у меня бретонец, но ведь никому не приходит в голову сказать "ты как бретонка... ". То есть учитывается наиболее отдаленное происхождение, получается».

Джамель, уроженец Франции марокканского происхождения, учитель, 26 лет, вроде бы вполне интегрирован: с рождения он живет в небольшом городке на юго-западе Франции, в благополучной семье (он младший из трех братьев). У него много друзей, он получил университетское образование, нашел постоянную работу. И все же на вопрос, чувствует ли он себя французом, Джамель отвечает неуверенно:

«Как сказать... Всегда найдутся люди, которые напомнят о моем происхождении. Хотя лично мне жаловаться не на что. Каор - маленький город, все друг друга знают, всем известно, какая репутация у семьи, и отношения строятся в зависимости от личных качеств. Такого, чтобы были отдельно места для магрибинцев, отдельно для "коренных" французов (дискотеки, кафе...) здесь нет. Смешанных браков тоже немало, чаще девушки выходят замуж за магрибинцев, чем наоборот. Но все же о своих корнях забывать не годится. Если бы меня спросили, откуда я? Сказал бы: француз марокканского происхождения. Да, я мусульманин. Арабский язык знаю разговорный, мы в семье говорим по-арабски. Но ни читать, ни писать по-арабски не умею. В футбол, когда Франция играет против Марокко, болею, конечно, за Марокко. Но если бы я в это время оказался в Марокко, там точно болел бы за Францию».

В то же время, он, не колеблясь, говорит о том, что чувствует себя во Франции «дома», и в мечтах и планах на будущее видит себя скорее парижанином, чем жителем Рабата, Марракеша или Касабланки.

Робер вдвое старше Джамеля, он приехал во Францию из Алжира 17-летним на заработки и остался навсегда. Он работает ремонтником в марсельском порту.

«Я живу во Франции. Я чувствую себя французом. Но, как бы то ни было... Как бы то ни было, у меня есть какое-то чувство к стране (Робер употребляет именно это безличное «страна», а не «моя страна» или Алжир - Е.Ф.) ...Я хочу, чтобы те, кто там живет, ели досыта. По мере возможности я стараюсь помочь тем, кто там остался, даже теперь, когда самые близкие - жена, дочь и сын живут здесь».

Робер рассказывает, что раз в год обязательно ездит в отпуск в Алжир, с удовольствием проводит время среди родных, но ему всегда хочется вернуться домой. И уточняет: «дом - это здесь, в Марселе».

А вот как рассуждают о том, можно ли стать французом, французы по рождению. Паскаль, который живет в Эльзасе, но работает в Швейцарии, сначала пытается подойти к вопросу с чисто формальной стороны:

«С какого времени можно считать иммигранта французом? Ну, не знаю... с того момента, когда у него есть удостоверение личности, подтверждающее, что он француз. Мы - французы, потому что у нас французские документы. Если бы у меня был швейцарский паспорт, я бы считался швейцарцем, даже если бы жил здесь».

- То есть вы хотите сказать, что если завтра вам дадут швейцарский паспорт, вы превратитесь в швейцарца? - уточняю я. Паскаль задумывается на некоторое время, потом с сомнением говорит:

«Да, пожалуй, это немного сложнее... С какого момента человек становится французом? Ну, допустим, нужно уважать свободу, пользоваться этой свободой... Нужно принять наши ценности... Но что такое наши ценности? Ведь они у разных людей разные.... Да, это непросто: как определить, француз он или нет? Есть язык, это важно. Есть граница, внутри которой мы живем, это тоже важно... Тут мы голосуем, голосуем за тех, кто представляет страну, то есть Францию, а не Германию, например. Это очень важно. Школа тоже играет большую роль, она формирует определенные ценности... национальные. Потому что школьные программы, их утверждает французское государство, ведь так? Ясно, что это французские ценности. Значит, нужно учиться во французской школе, жить вместе со всеми, не создавать общин и кланов, и потом... В конце концов, просто чувствовать себя французом. Даже, может быть, постараться отказаться от других ценностей, принадлежащих другой культуре? А может быть, и не нужно от них отказываться, не знаю...»

Бенуа - офицер-пожарный, ему 32 года. Живет со своей подругой-англичанкой в маленьком городке в Провансе. Он уверен, что можно стать французом, не отказываясь от своей исходной культуры:

«Я думаю, каждый всегда сохраняет в душе частицу своего прошлого, даже если он приобретает привязанность, привычку к французской культуре, в нем все равно что-то остается от его страны. Я сужу по своей подруге: хотя она уже много лет живет во Франции, она, тем не менее, не хочет отказываться от своего английского происхождения. Но она считает, что жить в окружении другой культуры, познавать ее - это обогащает. Я думаю еще, что много зависит от того, в каком возрасте человек приезжает во Францию. Понятно, что тот, кто приезжает ребенком, скажем, в возрасте до 5 лет, он быстрее выучит язык, например. Я считаю, если живешь в стране, первым делом нужно выучить язык, если хочешь интегрироваться. Затем, уважать законы. Раз законы установлены, и раз они такие, какие есть, значит, на то есть причины, так распорядилась история. На мой взгляд, в этом и состоит интеграция. Ну и, конечно, нужно иметь работу и нормальное жилье. Если страна принимает иммигрантов, она должна позаботиться о том, чтобы создать им условия.

Чем старше человек, тем, на мой взгляд, ему сложнее адаптироваться к другой культуре. Но все равно все зависит от конкретного человека. Если он действительно хочет жить в стране, если у него достаточно ума, он приспосабливается. И если при этом он хочет еще и сохранить свои корни, он их сохраняет. Но главное, когда приезжаешь в чужую страну, нужно приезжать с открытым сердцем, чтобы адаптироваться. Если бы мне, скажем, пришлось переехать в Англию... Конечно, все мои рефлексы, все привычки, приобретенные во Франции... придется чем-то пожертвовать. Если я не найду свой привычный багет, значит, буду есть тот хлеб, который тому них есть».

Многие из моих собеседников готовы признать французами всех тех, кто живет и работает в стране, соблюдает закон и уважает окружающих. При условии, конечно, что они говорят по-французски - «это необходимый минимум», согласно общему мнению. Франсуаза (60 лет, г. Клермон-Ферран) объясняет свою позицию:

«Большинство иммигрантов приезжают во Францию в поисках работы. Те, кто приезжают молодыми - в 20, 18 лет - по-моему, они очень быстро становятся французами, уже с первого поколения. А второе поколение - для меня они такие же французы, как те, кто живет здесь с XII века (к тому же, я думаю, вряд ли таких наберется много). И это даже не обязательно связано с тем, что они получают французское гражданство. Для меня все те люди, которые живут, работают здесь и рожают здесь детей - все они французы. Я не требую от них, как это делают правые, чтобы они «любили» Францию. Как можно требовать любви к стране от тех, кого эксплуатируют, кому платят гроши, кого презирают и отторгают?».

Другие считают, что жить и работать в стране недостаточно, нужно еще и приобрести некоторые французские привычки в повседневной жизни. Среди них нередко упоминается... время приема пищи. Во Франции, действительно, существует строго соблюдаемое расписание трапез. Время завтрака заканчивается к 10 часам утра, обедают в интервале между полуднем и двумя часами дня, ужин начинается в 19.30. Этому ритму подчинено и расписание большинства ресторанов, кроме тех, что рассчитаны на иностранных туристов. Последние, не будучи знакомы с этой спецификой французского образа жизни, нередко попадают впросак, ощутив голод в неурочное время и обнаружив, что поесть можно только в Макдональдсе. Отсюда же, наверное, проистекают обиды многих русских туристов и путешественников на «негостеприимство» французов: в отличие от России, где гостя приглашают к столу в любое время суток, во Франции никому даже в голову не придет сделать это в не отведенные для трапезы часы. Мне приходилось слышать немало историй о тех недоразумениях, которые возникают, например, в «интернациональных» семьях из-за нарушения привычного распорядка. Так, Реми, женатый на русской, сетует:

«У нас есть русские друзья, они едят в самое неподходящее время! Конечно, это их проблема, я мог бы махнуть рукой - тем хуже для них. Но в результате нам никогда не удается сделать что-то вместе с ними, куда-то сходить, например, потому что в 3 часа дня они садятся обедать. Я думаю, что, если живешь во Франции, нужно все же как-то приспосабливаться, менять свои привычки. Это важно, если ты хочешь общаться с французами, жить вместе с ними. Именно это и называется интегрироваться, адаптироваться к стране».

Писатель А. Бегаг, наблюдая за своим отцом, иммигрантом из Алжира, с трудом говорящим по-французски, замечает:

«И он тоже становится уже настоящим «фрунцузом». Полдень - это полдень. Время обеда»²⁹.

Кристиан, журналист, 53 года, с которым мы беседуем в помещении редакции возглавляемой им газеты «Ля Депеш дю Миди» в Каоре, начинает разговор о возможности стать французом с неожиданного заявления: «Я сам стал французом, поэтому я знаю, как это бывает. Когда я родился, я французом не был». В ответ на мое удивление он объясняет, что был пятым ребенком в простой крестьянской семье, где обычным повседневным языком, на котором родители говорили с детьми, был окситанский. И только с ним, самым младшим, по настоянию старшей сестры, выучившейся в Париже на учительницу, говорили по-французски. Но все равно, настаивает Кристиан, до поступления в школу он воспитывался и рос в окситанской культурной среде. Это обстоятельство помогает ему сегодня лучше понять тех, кто, так же, как и он, воспитан в двух культурах, говорит и думает на двух языках - будь то португальцы или арабы.

«Я считаю, что каждого обладателя французского паспорта нужно считать французом, ни более, не менее. Французская национальность не передается по крови, это даже не культурное наследие, это участие в судьбе нации. Кого мы должны считать французом? Того, кто родился в Иль-де-Франс или в Турене, кто всю жизнь говорит только по-французски, кто никогда не покидал свой дом? Да таких просто не существует! Француз - это плод воображения, не интеллектуального, но, если так можно сказать, политического. Посмотрите, вот та девушка, что сидит за столом напротив: она из Кольмара, в культурном отношении очень близкого к Германии; рядом с ней сотрудник - любопытно, кстати, он по происхождению тоже из Эльзаса, но и он сам, и его семья по культуре скорее парижане; еще одного коллегу зовут Гарсиа, вы сами можете догадаться, что его родители в 1939-м бежали через Пиренеи, унося ноги от франкистов. У нас есть сотрудница по фамилии Родригес, она родом из Португалии. Можно продолжать до бесконечности. Вот это и есть Франция».

Серж Лаброс, депутат регионального собрания региона Юг-Пиренеи от социалистической партии, по роду деятельности сменивший немало мест в разных регионах Франции, рисует картину менее радужную:

«Каждый из нас может увидеть вокруг себя примеры того, что национального удостоверения личности недостаточно, чтобы тебя считали французом. Многое зависит от имени (бывают имена, которые звучат явно не по-французски), от цвета кожи, от уровня образования. Мы все видим, что молодежь иммигрантского происхождения, те, кто родились во Франции от родителей-иностранцев, не всегда пользуется всей полнотой прав наравне с другими французами. Существуют проявления дискриминации: при приеме на работу, прежде всего. Интеграция может быть сложной, если у тебя смуглая кожа и если тебя зовут не Дюпон, а Мухаммед. Некоторым приходится прилагать куда больше усилий, по сравнению с другими, чтобы стать французами».

Интересно свидетельство писателя Р. Гари: он почувствовал себя французом именно в ответ на, как сейчас бы сказали, «дискриминацию по принципу происхождения». Иммигрант из России, воспитанный матерью в духе восхищения и даже преклонения перед Францией как страной справедливости и свободы, он сталкивается с неприятной действительностью, когда после успешного обучения в авиационной школе единственным из выпускников не удостаивается 0фйцерского звания: его производят лишь в капралы. Один из его старших по званию товарищей объясняет, в чем дело: по правилам, чтобы стать офицером-летчиком, нужно родиться во Франции или быть натурализованным более 10 лет назад. Но применять ли это правило или сделать исключение - решает коллектив школы. Исключения сделано не было.

«Я не чувствовал ни злобы, ни ненависти, - вспоминает Р. Гари. - Я прекрасно понимал, что причиной моего унижения явились социальные, политические и исторические условия... Довольно неожиданным следствием моего провала было то, что с этой минуты я действительно почувствовал себя французом... Наконец-то я понял, что французы - не исключительная раса, что они не лучше меня, что и они могут быть глупыми и смешными, - короче, мы, несомненно, братья. Я наконец-то понял, что Франция - многолика, что у нее может быть прекрасное, благородное и безобразное лицо, и что придется выбирать для себя наиболее подходящее. Хоть и не очень успешно, я заставлял себя приобщаться к политике. Сделал выбор, приобрел убеждения, старался быть им верным, уже не пьянел от одного вида знамени, но старался распознать лицо того, кто его нес»³⁰.

Это свидетельство, как и множество других примеров, - среди которых судьба Г. Аполлинера, одного из величайших французских поэтов XX века, предтечи сюрреализма: получить французское гражданство он смог только находясь в окопах Первой мировой, за неделю до тяжелого ранения и за два с небольшим года до смерти, - свидетельствуют, на мой взгляд, о некоторой поспешности заключений о том, что дискриминация и исключение связаны с «этнорасовым» фактором. Подобные заключения воспроизводят, на мой взгляд, определенный спектр дискурса по поводу иммиграции и интеграции, в котором сосуществуют две, казалось бы, противоположные точки зрения. Иммигранты, или французы иностранного происхождения, рассматриваются либо как жертвы общества, которое не уважает их права, либо как виновники всех бед, поскольку они не исполняют своих обязанностей перед французским обществом. Такой подход обусловливает поиск внешних причин и игнорирование проблем самого французского общества, его социальных трудностей, экономической маргинализации. «Молодежь пригородов, - признает бывшим президент ассоциации SOS-расизм Малек Бути, - является уязвимой группой французского общества, но наряду с проблемами этой группы существует и проблема молодежи в целом, также как и проблема насилия не ограничивается рамками пригорода - то же можно сказать и о других проблемах, стоящих перед обществом»³¹.

Отсюда вся терминология, которая используется при обсуждении) иммиграционных проблем: дети иммигрантов, второе поколение, молодые мусульмане... «Вместо того чтобы обратить внимание на социальные проблемы, на существование гетто, на дискриминацию, все сводится к проблеме идентичности»³². Именно в рамках такого подхода причина «маргинального статуса», т.е. низкой социальной мобильности, видится в несоответствии иммигрантов и их детей «господствующей культуре», а не недостатком социального и культурного капитала, от которого не в меньшей степени, чем дети иммигрантов, страдают дети рабочих, фермеров, мелких служащих или жители небольших провинциальных городков и деревень и который, действительно, приобретается на протяжении поколений. Один из героев романа Р. Мерля «За стеклом», посвященного «студенческой революции» мая 1968 г., рассуждает, рассматривая из окна университетского корпуса в Нантере рабочих-строителей: «Какова степень вероятности, что эти парни или их сыновья будут изучать литературу? Нулевая. Не говоря уже о материальных трудностях, им всегда будет не хватать культурного багажа и богатства словарного запаса буржуазии, «вкуса» и «нюансов», таящихся в изящном лицемерии лексикона, всей этой тонкости и лингвистической изощренности, которые, будь они прокляты, всасываются с молоком матери»³³. И сегодня, 40 лет спустя, ситуация практически не изменилась: проблемой номер один остаются бедность и экономическое неравенство. «Кто из детей беднейших классов, сдавших экзамен на степень бакалавра в Рубе³⁴, может оплатить учебу в Sciences-Ро³⁵?» - задается риторическим вопросом Э. Морен. «Дети из Рубе не могут поехать учиться в Париж и никогда не сумеют на равных конкурировать с детьми парижских буржуа на вступительных экзаменах по общеобразовательным предметам»³⁶.

Противопоставление иммигрантов «европейского» и «неевропейского» происхождения игнорирует тот факт, что иммигранты из Европы - испанцы, итальянцы, поляки тоже становились поначалу не только объектами насмешек и пренебрежения (можно вспомнить широко распространенный фольклорный образ «поляка-сантехника»), но и вполне реальными жертвами расистских нападений (известны агрессивные выступления местного населения против итальянцев в Провансе и Лангедоке или против поляков на севере Франции в 1930-е годы), а «периферийные рабочие места» и сегодня не реже, если не чаще, являются уделом «португальцев», в большинстве своем работающих консьержами, домашней прислугой, таксистами и каменщиками на стройках, чем «магрибинцев», среди которых немало журналистов, артистов, спортсменов, лиц свободных профессий, мелких и даже крупных предпринимателей. Эта категория выходцев из стран Магриба получила даже особое название - бёржуазия (от слова бёр, означающего на молодежном жаргоне потомка магрибинских иммигрантов), ей посвящено специальное исследование³⁷.

¹ Chevènement, J.-P. «Tribune libre»//Lе Monde 12.10.1994
² Не забывая о семантической разнице между французскими терминами «nationalité» и «citoyenneté», в данном разделе я буду пользоваться русским термином «гражданство», дабы избежать нежелательной коннотации с этничностью, присущей термину «национальность».
³ Weil, P. Qu'est-се qu'un Français? Histoire de la nationalité française depuis la Révolution. Paris : Grasset, 2002:10-11.
⁴ Fabre, D. (dir.). L'Europe entre cultures et nations. Paris: MSH, 1996: 113
⁵ Weil, P. «Devenir Français, mode d'emploi» // Sciences humaines hors-série n° 39. Déc.2002/janv.-fév. 2003:8.
⁶ Weil, P. Qu'est-се qu'un Francais? Histoire de la nationalité française depuis la Révolution. Paris : Grasset, 2002:13
⁷ Gossiaux J.-F. Pouvoirs ethniques dans les Balkans. Paris: PUF, 2002.
⁸ Tabet, M.-C. «Une conception ouverte de la nationalité» // Le Figaro. 08.06.2004.
⁹ Le Bras, H. Le sol et le sang. Paris: L'Aube. 1994:78-79.
¹⁰ См. Le Bras, H. Le sol et le sang. Paris: L'Aube. 1994:80.
¹¹ Weil, P. Qu'est-се qu'un Français? Histoire de la nationalité française depuis la Révolution. Paris : Grasset, 2002:98.
¹² Weil, P. Qu'est-се qu'un Français? Histoire de la nationalité française depuis la Révolution. Paris: Grasset, 2002:146-160
¹³ До того момента любой человек, родившийся во Франции от родителей иностранного происхождения, автоматически получал французское гражданство в 18 лет (при условии проживания на территории Франции в течение по крайней мере пяти лет до своего совершеннолетия). По новому закону это право может быть реализовано при Добровольном заявлении в возрасте от 16 до 21 года. И если правила приобретения Французского гражданства закон коренным образом не изменил, то символический и идеологический его смысл оказался ярко выраженным: "Особенность закона от 22 июля 1993 года, - его, так сказать, первородный грех, - заключается в единственной Цели, идеологического или политического свойства" (Lagarde, 1993).
¹⁴ Невë, К. Гражданство: непростой объект исследования для антрополога//Филиппова Е., Петрик Б. Социальная антропология во Франции. XXI век. М., ИЭА РАН, 2009: 242-243.
¹⁵ De Belot, J. «Choisir pour exister // Le Figaro. 09.08.2004.
¹⁶ Druon, M. «Pour une dotation générale de citoyenneté» // Le Figaro. 21.06.2004
¹⁷ Цит. по: Bimbaum, P. La France imaginée. Paris: Folio histoire. 1998:323.
¹⁸ Darcos, X. Le roseau penchant // Le Figaro. 06.08.2004.
¹⁹ Delsol, Chantal. Pour l'honneur des imbéciles //Le Figaro. 31.03.2005.
²⁰ Le Moigne, G. L'Immigration en France. Paris: PUF. 1995:111.
²¹ Kelman, G. Je suis noir et je n'aime pas le manioc. Paris : Editions Max Milo 2003: 41-42.
²² Carrère d'Encausse, H. «L'identité française n'est pas une donnée immanente!» // Le Figaro. 08.06.2004
²³ Weil, P. Qu'est-се qu'un Francais? Histoire de la nationalité française depuis la Révolution. Paris : Grasset, 2002:212.
²⁴ См. уже цитировавшуюся выше дискуссию на страницах журнала «Иностранная литература», 2006, №9
²⁵ См., например: Amellal, 2005, Bernard, 2005, Blum, 2005, Bouzar et al, 2005, Todd, 2005 и др.
²⁶ Kelman, G. Je suis noir et je n'aime pas le manioc…p. 14-15.
²⁷ Nichapour, A. Pour I'amour d'une langue. Editions Le bord de I'eau, 2007 :10.
²⁸ Maalouf, A. Les identités meurtrières. Paris: Grasset, 1998 : 4.
²⁹ Begag, A. Le marteau pique-coeur. Paris: Editions du Seuil, 2004. c. 90.
³⁰ Гари, Р. Обещание на рассвете. СПб: «Симпозиум», 2010. с. 217-219
³¹ Boutih, M., 2001 - Boutih, M. La France aux Français? Un entretien mené par E. Lévy. Paris: Mille et une nuit, 2001:44.
³² Ibid.:56.
³³ Мерль, Р. За стеклом. Киев: БМП «Борисфен», 1995. с. 68
³⁴ Roubaix, бывший крупный текстильный центр на Севере Франции, постепенно пришедший в упадок. Последнее крупное промышленное предприятие закрылось в 2000 году, в результате чего в городе очень высокий уровень безработицы.
³⁵ Высшая школа политических наук - платное элитное учебное заведение со строгим конкурсным отбором.
³⁶ «Иностранная литература», 2006, № 9. См. также Weil, P. La République et sa diversité. Immigration, nation, discrimination. Paris : Seuil, 2005. 111 p.
³⁷ Withol de Wenden, C, Leveau, R. La Bourgeoisie. Les trois âges de la vie associative issue de I' immigration. Paris: CNRS, 2002. 238 p.