Русскоязычные пространства за рубежом: специфика формирования и основные особенности

Попков В.Д.¹
(Опубликовано в Вестнике Института Кеннана в России, вып. 19. 2011, с 45-56)

Череда массовых эмиграционных исходов из распавшейся Российской империи после 1917 года, из Советского Союза и впоследствии из России послужила причиной возникновения крупных образований русскоязычных на территории различных государств. Этот сформировавшийся за пределами России «русский мир» представляет несомненный интерес для исследователей. В рамках государственной политики Российской Федерации в отношении соотечественников за рубежом большое внимание уделяется выстраиванию и укреплению устойчивых позитивных отношений России с различными группами русскоязычных за рубежом и всесторонней помощи им. При этом в категорию соотечественников включаются лица, принадлежащие к различным эмиграционным исходам и/или имеющие непосредственное отношение к геополитическим трансформациям государств (Российской империи и Советского Союза), а также граждане РФ, постоянно проживающие за рубежом. Таким образом, соотечественники состоят из больших и разнородных групп, включающих в себя, во-первых, граждан РФ, постоянно проживающих за пределами РФ; во-вторых, представителей диаспор, возникших вследствие дезинтеграции СССР; и, в-третьих, представителей разных эмиграционных исходов с территории Российской империи и СССР. В этой классификации следует учитывать и деление соотечественников на проживающих в «ближнем» и «дальнем» зарубежье, что предполагает наличие характерных черт в каждой из указанных групп. На базе проведенных исследований² я попытаюсь обозначить некоторые основания для такой классификации и выявить специфику каждой из групп соотечественников, что представляется важным для понимания сути явления русскоязычного пространства в целом.

В основе методологии исследования лежала феноменологическая традиция в социологии³. Всего было проведено 91 интервью с представителями потомков первой, участниками второй и четвертой волн эмиграции, проживающими в Брюсселе, Мюнхене, Париже и Франкфурте-на-Майне. Из них 37 нарративных интервью было проведено с представителями первой и второй эмиграций и их потомками в 2005-2008 годах, а также 54 тематически центрированных интервью с представителями последней эмиграции в Германии в 2005-2006 годах.

Русское зарубежье: первая и вторая волны эмиграции

Понятие «русское зарубежье» (также «зарубежная Россия») используется в большей мере в художественной литературе и публицистике, нежели в научных статьях. Однако оно представляется достаточно удачным для разграничения таких массовых и культурно различных исходов, как, например, эмиграция вследствие октябрьских событий 1917 года и эмиграция граждан бывшего СССР после его распада. Попытаемся рассмотреть данное понятие в содержательном плане и обозначить его контуры.

Русское зарубежье как культурно-политическое явление было образовано эмигрантами из распавшейся Российской империи, составившими так называемую «первую волну», которая ограничивается примерными временными рамками с 1918 по 1923 год, что связывалось с установлением власти большевиков и поражением Белого движения. По различным данным, за этот короткий период Россию покинуло от 920 тыс. до 3 млн человек⁴. Другие источники приводят еще более внушительные данные - 4-5,5 млн человек⁵. Первая эмиграция включала в себя весь политический спектр дооктябрьской России, кроме большевиков.

С точки зрения исследования эмиграционных исходов в первой эмиграции важно то, что она является единственным «легитимным» носителем русской культуры без последующих советских вкраплений. Все более поздние эмиграционные исходы представляют собой уже некий «коктейль» на основе русской культуры с различными по объему и «крепости» советскими «добавками». Можно также сказать, что в результате первой эмиграции за границу был вывезен значительный пласт русской культуры. Именно с первым исходом связывается начало «Великой русской эмиграции», по выражению Ганса-Эриха Фолькмана, и создание русского зарубежья как социокультурного и политического феномена, как попытки «консервации» элитной русской культуры⁶. С первой эмиграцией связано и создание «параллельной политической России», поскольку возникновение русского зарубежья сделало возможным существование двух политических культур: русской зарубежной и советской.

Сильное влияние на русское зарубежье оказала вторая эмиграция, которая возникла в результате немецкого вторжения в июне 1941 года. Второй эмиграцией принято считать тех, кто во время Второй мировой войны различными путями, как вынужденно, так и добровольно, попал в страны Западной Европы, в основном на территорию Третьего рейха. После окончания войны для большинства эмигрантов последовала репатриация, как насильственная, так и добровольная, но заметной части удалось либо остаться в Европе, либо эмигрировать дальше, за океан. До сих пор нет достоверных данных о том, сколько человек осталось в эмиграции после насильственных выдач союзниками и репатриации. Минимальная цифра второй эмиграции приводится Владимиром Поремским - 100 тыс. человек⁷. Называются и другие, более внушительные данные, однако наиболее убедительная логика подсчета невозвращенцев содержится в исследованиях Павла Поляна, согласно которой вторая эмиграция не превысила 700 тыс. человек⁸.

Несмотря на наличие многих общих черт, характерных как для первого, так и для второго исхода, в культурном смысле это были «несовпадающие», хотя и сильно «пересекающиеся» эмиграции. К сфере таких «несовпадений» относились в первую очередь советские культурные «вкрапления», характерные для второго исхода. Именно во второй эмиграции впервые стали обнаруживаться символы, идеи, трактовка исторических событий, которые либо не совсем совпадали, либо находились в противоречии со взглядами первой эмиграции. Эти неизбежные различия привносили определенное непонимание в процесс общения между первой и второй эмиграцией и являлись поводом для взаимных упреков. В остальном между ними было больше «пересечений», нежели «несовпадений». Эмигранты и первой, и второй волны имели военный опыт, причем многие еще и опыт Гражданской войны. Советская система была для них в принципе неприемлема и смертельно опасна, а невозможность возвращения в «ту» Россию - очевидна. Все эти факторы способствовали культурному и политическому единству заметной части первой и второй эмиграций. На базе значительных частей этих двух эмиграций, активно участвовавших в создании общего культурно-политического пространства, и состоялось впоследствии русское зарубежье как уникальный социокультурный и политический феномен.

Важно обратить внимание на следующие особенности русского зарубежья:

• выраженный антибольшевистский (позднее - антисоветский) характер. Обеим эмиграциям предшествовали различные по характеру (но одинаково неудачные) попытки организации вооруженного сопротивления советскому режиму;
• сформулированная идеологическая и культурная платформа, на базе которой русским зарубежьем предпринимались попытки культурного и политического влияния на страну исхода с целью свержения советского режима;
• небольшой временной промежуток между первым и вторым исходами. Во многих случаях речь шла об одном и том же поколении, что впоследствии существенно облегчило понимание между двумя эмиграциями;
• попытки сохранения и консервации русской православной культуры, связанные с идеей временности пребывания за границей. Большинство представителей первой эмиграции и впоследствии русского зарубежья были православными, что в целом определяло их систему ценностей и поведенческих ориентаций. Отсюда возникала миссия сохранения религиозного опыта и православных ценностей, что хорошо осознавалось «культурным слоем» первой эмиграции;
• активная борьба советского режима с русским зарубежьем, с первой и в особенности со второй эмиграцией; попытки нейтрализации и физического уничтожения его участников.

Русскоязычное пространство: третья и четвертая волны эмиграции

Все вышеизложенные особенности русского зарубежья абсолютно нехарактерны для другой категории соотечественников, образующих «русскоязычное пространство», берущее свои истоки в третьем и впоследствии четвертом исходах из СССР и новой России.

Третья эмиграция охватывает более значительные временные рамки в сравнении с первой и второй волнами, которые являлись скорее беженскими эмиграциями, своеобразными эмиграционными выбросами, произошедшими за короткий период. Третья эмиграция включает весь период холодной войны, начиная с послевоенного времени и до 1991 года, когда был принят закон, снимающий все ограничения на выезд за границу. За этот период Советский Союз потерял 1136300 своих граждан. Выехало 592300 евреев, 414400 немцев, 84100 армян, 24300 понтийских греков, 18400 евангелистов и пятидесятников и 2800 представителей других национальностей и конфессий⁹.

Третья эмиграция является самой длительной из всех исходов. Этот достаточно продолжительный промежуток времени Сидней Хайтман разбивает на четыре этапа: 1948-1970 годы, 1971—1980 годы, 1981-1986 годы и 1987-1989 годы¹⁰. Первый период характеризуется относительно нерегулярным выездом лишь некоторых представителей ряда этнических групп (евреев, немцев и армян) в Израиль, Германию и Францию вследствие прямого воздействия правительств этих стран в пользу эмиграции. Второй период охватывает уже значительную и регулярную эмиграцию как результат ослабления политического контроля внутри Советского Союза и улучшения отношений между странами Запада и СССР. Третий этап отмечается ослаблением эмиграционного потока вследствие усиления внутреннего контроля за эмиграцией и нового обострения отношений между Советским Союзом и западными странами. И последний, четвертый этап связывается с продолжением перестроечного периода в СССР и вступлением в 1986 году в силу новых правил выезда, существенно упрощающих процедуру эмиграции (Постановление Совмина СССР от 28.08.1986 № 1064).

Остается добавить, что окончание этой странной с правовой точки зрения эмиграции, когда разрешения на выезд выдавались отдельным представителям некоторых этнических групп, логичнее было бы относить не к концу восьмидесятых годов, как полагает Хайтман, а к маю 1991 года. Именно тогда Верховный совет СССР принял Закон «О порядке выезда из СССР и въезда в СССР граждан СССР», который вступил в силу намного позднее - 1 января 1993 года. С принятием этого закона, устанавливающего четкие правила выезда, въезда и проживания граждан страны за рубежом, «упраздняется» третья эмиграция и начинается четвертая.

Какими мотивами руководствовалось правительство СССР, когда давало разрешение на выезд нескольких этнических и религиозных групп (немцы, евреи, армяне, греки, пятидесятники), сейчас трудно сказать, однако четкой правовой базы, закрепляющей право на выезд именно этих или хотя бы каких-то других групп из Советского Союза, не было. Выезд в основном осуществлялся по программам воссоединения семей. По крайней мере, в официальных опубликованных документах, регламентирующих въезд советских граждан в СССР и выезд из него, нет ни слова о том, что правом на эмиграцию обладают те или иные этнические (или другие) группы. Особо следует выделить подписание СССР Хельсинкского акта в 1975 году. Именно с этого момента у граждан Советского Союза появились правовые основания покинуть страну не по семейным или этническим мотивам. Надо сказать, что таких людей, способных бросить вызов государству, оказалось не так много. В целом же следует констатировать полный правовой вакуум в Советском Союзе по вопросу эмиграции, а следовательно, и фактическое непризнание права на эмиграцию своих граждан.

Очевидно, что решения о выезде принимались властями достаточно волюнтаристски и определялись конъюнктурными политическими соображениями. Скорее всего, они были связаны с торгом с правительствами западных стран или с давлением этих стран, в первую очередь США (взять хотя бы поправку Джексона-Вэника), на советское правительство. В то же время нельзя не заметить, что в ряде случаев западная дипломатия не была достаточно эффективной, как это принято полагать, поскольку второй период относительно активной эмиграции сменился третьим, во время которого наблюдалась лишь ограниченная эмиграция, что связывалось с усилением внутреннего политического контроля. И только когда советское правительство уже во времена перестройки сняло ограничения на выезд, поток эмигрантов снова значительно увеличился.

Это наталкивает на мысль о том, что в основе «доброй воли» советского правительства выпускать представителей отдельных этнических групп лежали не только усилия западных стран и уж тем более не западное общественное мнение, как полагает Сидней Хайтман¹¹. С этим мнением советское правительство никогда особенно не считалось. В основе таких действий лежали, скорее всего, особенности внутренней советской политики и чисто прагматические соображения полезности и выгодности отпускать или нет те или иные группы за границу. Можно предположить, что третья эмиграция шла под полным контролем (не считая, конечно, перебежчиков) руководства СССР, а отнюдь не под влиянием западных стран, как это принято считать. В частности, западные страны почему-то даже и не ставили вопрос о выезде украинцев, белорусов, молдаван, русских и т.д. Уж не потому ли, что было заранее ясно, что советское руководство не пойдет здесь ни на какие уступки и все усилия будут обречены на провал?

Третья эмиграция была в основном добровольная, подготовленная, планируемая и официально разрешенная, в смысле «разрешения на выезд». То есть речь не шла о свободной эмиграции по личному желанию любого гражданина. Такой постановки вопроса даже не возникало. Но те, кто уезжал, получали соответствующее разрешение (выездную визу) и легально покидали страну. Еще одной особенностью третьей эмиграции было принятие предварительного решения и подготовка к эмиграции. Те, кто ставил своей целью добиться разрешения на выезд, готовили себя к эмиграции заранее, что проявлялось как минимум в противостоянии внешней советской среде, в которой желание уехать уже рассматривалось как предательство.

Чтобы покинуть страну без особых проблем, необходимо было, по крайней мере, декларировать лояльность властям, а мотивы выезда объяснять национальными симпатиями и «зовом предков», что и делало значительное количество советских людей, имевших в паспорте запись «еврей», «немец», «грек» или «армянин».

Третья эмиграция не была политической в своей массе, за исключением небольшого по количеству диссидентского движения, которое и дало основной политический окрас третьей эмиграции и политическую идею борьбы с советским режимом. Поэтому эмигранты третьей волны могут восприниматься как активные противники советского режима, что не соответствует действительности. Это были лишь несогласные или недовольные советским режимом. Для многих людей, покидавших СССР в третью эмиграцию, была очевидна несостоятельность советского государства. В основном осознавались ее внешние, бытовые проявления: постоянный дефицит товаров, очереди, бытовая неустроенность и т.д. К этому добавлялась и очевидная ложь средств массовой информации, партийных работников, запрещение свободной прессы, литературы, музыки. Все это связывалось с ущербностью советской власти и ее неспособностью построить социализм с «человеческим лицом», однако редко приводило к полному отрицанию советского строя. Лишь позднее, уже в эмиграции могла произойти тотальная переоценка всего советского режима.

Третья эмиграция дала множество ярких творческих личностей: поэтов, писателей, философов, композиторов, ученых. Однако ей не удалось создать ни одного значимого политического движения, партии, как это сделали первая и вторая эмиграции. Представители третьей волны охотно критиковали те или иные политические партии зарубежной России или присоединялись к ним. Но они не оставили после себя оформленных политических течений, идей и реальной политической силы, которая могла бы послужить платформой для последующего развития антисоветской борьбы.

Третья эмиграция не преследовала цели сохранить культуру страны исхода, традиции, обычаи, веру и т.д. Во-первых, потому, что в основном это были представители различных этнических групп, которые далеко не во всех аспектах идентифицировали себя с русской культурой. Например, православие чаще всего не рассматривалось в качестве нравственной основы и не являлось ориентиром для самоидентификации. Во-вторых, речь шла уже о советской культуре, которая не подвергалась угрозам исчезновения и деформации в Советском Союзе, а культивировалась и всячески укреплялась. Третья эмиграция не стремилась сохранить те ценности, тот уклад отношений, который практиковался в Советском Союзе. Наоборот, от него хотели как можно скорее избавиться. Третья эмиграция представляла собой носителей советской атеистической культуры с ее символами, героями и ценностными основами, отличной от той культуры, которую несли первая и вторая эмиграции, в значительной степени базировавшиеся на ценностях православия.

В качестве отличительных признаков третьей эмиграции можно выделить следующие:

• преобладание экономического характера эмиграции (за исключением представителей диссидентского движения);
• легитимный характер миграции. Советский режим «отпускал» эмигрантов добровольно, хотя эмиграция велась по советским «правилам игры» и под контролем советского режима. Это не было бегством или отступлением и не было связано с риском для жизни;
• отсутствие правовой базы для эмиграции. Выборочность эмигрантов и групп эмигрантов;
• третья волна не представляла в своей массе убежденных политических противников режима, а лишь недовольных режимом. Подавляющее большинство представителей третьей эмиграции признавали легитимность советского режима и не желали с ним активно бороться (за исключением диссидентского движения);
• отсутствие собственных политических движений и партий;
• уход во «внутреннюю» эмиграцию. К фактической эмиграции представители третьей волны готовили себя заранее и многие годы жили ожиданием выезда. Т.е. эмиграция не происходила «вдруг», вследствие внешних обстоятельств (поражение в Гражданской войне, немецкая оккупация), а была спланирована;
• этнический характер эмиграции, т.е. возможность выезда только для определенных этнических (или религиозных) групп;
• третья эмиграция была советской не только с юридической, но и с культурной точки зрения. Выезжали носители советской культуры, отличной от той культуры, в которой была воспитана первая и отчасти вторая эмиграции.

Третья эмиграция плавно перешла в четвертую, потеряв тот политический окрас, который ей придавало диссидентское движение. В отличие от всех трех предыдущих эмиграций четвертая не имела (и не имеет) никаких внутренних ограничений со стороны советского, а впоследствии и российского правительства. Масштабы выезда регулировались только миграционными квотами принимающих стран, и это принципиально меняло ситуацию¹².

В качестве наиболее показательного примера с точки зрения количества соотечественников, проживающих на территории одной страны, можно рассмотреть Германию. Здесь мы увидим как минимум три основные группы эмигрантов — выходцев с пространства бывшего СССР. Во-первых, это немецкие переселенцы. По официальной статистике германского федерального административного ведомства (Bundesverwaltungsamt), с 1991 года по 30 июня 2004 года в Германию прибыло свыше 2 млн «поздних переселенцев» (Spataussiedler), причем подавляющее большинство из них (92,3%) приехали с территории бывшего СССР (т.н. российские немцы). Из прибывших между 1992 и 2002 годами более половины (53%) составили переселенцы из Казахстана; более одной трети (37%) - из России. Оставшиеся 10% приходятся на остальные страны бывшего Советского Союза¹³.

Вторая группа эмигрантов - еврейские контингентные беженцы (Kontingentfliichtlinge), для которых, как и для этнических немцев, предусмотрены особые интеграционные программы. В отличие от немецких переселенцев их количество намного меньше. С 1991 года было подано 215 тыс. заявок на иммиграцию в Германию. Фактически же с территории бывшего СССР приехало на постоянное место жительство 190 тыс. еврейских переселенцев¹⁴.

Третью группу образуют лица, имеющие российское гражданство и не попадающие под действие двух вышеупомянутых переселенческих программ. Эту разнородную во всех отношениях (включая и этнический состав) группу можно обозначить как «россияне». Понятно, что в данную категорию можно записать кого угодно, в том числе тех же немцев или евреев, которые по каким- либо причинам не хотят воспользоваться своим «кровным правом» на эмиграцию и едут по общим правилам. По данным статистики Центрального регистра иностранцев (Auslanderzentralregister), на декабрь 2005 года на территории Германии проживало 185928 российских граждан. Количество выходцев с территории всего бывшего СССР, проживающих в Германии с паспортами новых государственных образований, составило 513530 человек. Но здесь надо учитывать и тот факт, что в данную категорию входят также те еврейские переселенцы, которые проживают в Германии как граждане стран - наследниц бывшего Советского Союза и, соответственно, имеют их паспорта и учитываются как иностранцы. Поэтому фактический удельный вес «россиян» в общей массе четвертой эмиграции относительно не высок.

Четвертая эмиграция имеет свои характерные черты. Первой и едва ли не самой важной особенностью является то, что ее участники, относясь уже к различным странам исхода, в культурном смысле являются выходцами одной и той же уже несуществующей страны с характерной для нее культурной средой. В этом отношении бывший СССР играет интегративную функцию, способствуя образованию единого пространства. Это происходит и в тех случаях, когда эмигранты стремятся во что бы то ни стало «откреститься» от советского прошлого. В этом случае оно (прошлое) используется ими в качестве «точки отталкивания»; в то время как другие эмигранты подчеркивают важность и значимость советского опыта, и тогда советское прошлое используется в качестве «точки притяжения». Парадокс в том, что советский опыт, в том числе и любое к нему отношение, как раз и сближает эти две, казалось бы, разные группы, составляя две стороны одной медали. Принадлежность к категории «русскоязычных» подразумевает не только знание русского языка, близкое знакомство (или приверженность) с русской культурой, но и важные этапы социализации, пройденные в республиках Советского Союза.

Несмотря на значительные культурные различия между республиками, в СССР существовали общие образцы поведения и мышления, которые усваивались всеми индивидами с детского возраста, поскольку были необходимы для успешного преодоления повседневных проблем. Данный ценностно-нормативный аппарат не исчез вместе с распадом СССР, а продолжает транслироваться выходцами из бывшего Советского Союза в местах их настоящего проживания. Это и является основной особенностью четвертой эмиграции - создание особого русскоязычного пространства с советской культурной спецификой. Для определения групповых границ наряду с языком («русскоязычные») используется ощущение принадлежности к бывшему Советскому Союзу и идентификация (как позитивная, так и негативная) себя, своей группы с более несуществующей страной.

Второй особенностью четвертого исхода является проблема выбора идентичности, которая относится в основном к группам немецких и еврейских переселенцев. Особенно остро она стоит перед российскими немцами. Подавляющее большинство из них жили в России или странах бывшего СССР «как немцы среди русских» и приезжают в Германию, чтобы жить «как немцы среди немцев», часто изменяя имена и фамилии на немецкий лад. Но реакция принимающего населения заставляет их жить «как русские среди немцев», навязывая «не ту» этничность, что абсолютно не укладывается в первоначальные ожидания, порождая значительный стресс¹⁵. Столкнувшись с такими обстоятельствами, часть эмигрантов отказываются (или не могут) интегрироваться в немецкое общество. В этом случае предпочтение отдается родной культуре, русскому языку и в некоторых случаях православию, которое, несмотря на атеистическое воспитание большинства эмигрантов, начинает рассматриваться как важная часть идентичности.

У еврейских переселенцев проблема идентичности выражена менее остро. По крайней мере, большинство из них не претендовали быть принятыми «как немцы». Некоторой неожиданностью оказалось лишь то, что они, как и немецкие переселенцы, вынуждены жить в Германии «как русские среди немцев», поскольку употребление русского языка для каждодневного общения и то, что они приехали из России или бывшего СССР, заставляет коренное население воспринимать их как русских. В целом это не вызывает значительного стресса или противодействия. Более того, евреи, как, впрочем, и немецкие переселенцы, открывают магазины, газеты, клубы, школы и т.д., презентуя их коренному населению как «русские». Именно на эти две группы, в основном в силу их численности, и ложится бремя представления и трансляции той культуры («советской русскоязычной культуры»), которая в Германии воспринимается как русская, а ее носители - как русские эмигранты.

Третьей особенностью четвертого исхода в Германии является то, что большинство эмигрантов попадают под действие одних и тех же репатриационных и интеграционных программ в стране поселения. Это мощные программы социальной поддержки, о которых не знала ни третья, ни тем более первая и вторая эмиграции. Они, правда, касаются только групп немецких и еврейских переселенцев, но именно эти группы и образуют подавляющую часть четвертой эмиграции в Германии. Данные программы способствуют повышению уровня гомогенности внутри каждой из групп, что существенно отличает их от третьей, относительно небольшой группы «россиян». Наличие программ по приему полностью уравнивает права новоприбывших эмигрантов с правами коренного населения, за исключением права выбирать и быть избранными. Но и это ограничение впоследствии снимается с российских немцев, поскольку они вскоре после переезда получают немецкое гражданство. Таким образом, в короткое время искусственно образуется отличная в культурном отношении от принимающего населения значительная по численности группа, формирующая особое коммуникационное русскоязычное пространство и имеющая доступ к основным социальным благам немецкого общества.

Четвертой особенностью последней эмиграции является отсутствие каких- либо заметных попыток с ее стороны к политической деятельности в отношении страны исхода. Так, по сравнению с тремя предыдущими волнами четвертая эмиграция оригинальна уже тем, что не просто не пытается как-то повлиять на политическую жизнь России или других стран бывшего Советского Союза, но и не проявляет никакой заметной активности в формировании собственных политических движений и образований. По сути это первая политически «пассивная эмиграция», которая не только не стремится к изменению политического режима в стране исхода, но и не хочет возвращения. Совсем наоборот. Значительная часть еврейской и немецкой групп, особенно первое время, пытается следовать стратегии ассимиляции, чтобы поскорее почувствовать себя «настоящими европейцами». В результате уже у второго поколения эмигрантов четвертой волны начинает наблюдаться тенденция к забыванию русского языка и выпадению из русскоязычного пространства, которое, несмотря на значительные размеры, в будущем (если, конечно, не возникнет острой эмиграционной критической ситуации в самой России) будет постепенно сжиматься.

В качестве «сухого остатка» можно выделить следующие характеристики четвертого исхода:

• наличие правовой базы для эмиграции. Отсутствие препятствий для выезда и наличие препятствий для въезда;
• преобладание экономической мотивации выезда;
• этнический характер эмиграции. Наличие специальных интеграционных программ только для определенных этнических групп в ряде принимающих стран (например, для немцев и евреев в Германии);
• выраженные элементы «советской» (атеистической) культуры. Отсутствие явных религиозных предпочтений;
• возможность постановки вопроса о выборе (сохранении/отказе) идентичности. Участие в русскоязычном пространстве, которое включает в себя и коммуникационное поле бывших союзных республик;
• отсутствие политических причин эмиграции. Признание легитимности как советского, так впоследствии и демократического режима в России и лояльность к ним;
• отсутствие политических движений и образований, направленных на изменение режима в стране исхода;
• отсутствие ориентации на возвращение.

Несмотря на отличия, последние два исхода имели много общего, что и дает основание обозначить их в качестве «русскоязычного пространства», обладающего характерными особенностями. Это касается не только преимущественно экономического характера эмиграции в этих двух исходах (за исключением диссидентов), но и, в первую очередь, доминирования советской системы ценностей и советского взгляда на историю России. Ни третья, ни четвертая эмиграция не преследовала цели сохранить культуру страны исхода, традиции, обычаи, веру и т.д. Во-первых, потому, что в основном это были представители различных этнических групп, которые далеко не во всех аспектах идентифицировали себя с русской культурой. Например, православие чаще всего не рассматривалось в качестве нравственной основы и не являлось ориентиром для самоидентификации. Во-вторых, речь шла уже о носителях советской атеистической культуры с ее символами, героями и ценностными основами, отличной от той культуры, которую несли первая и вторая эмиграции, в значительной степени базирующиеся на ценностях православия. Кроме того, политическая идеология, господствовавшая в Советском Союзе, не казалась последним эмиграциям совсем чужой. При известной модернизации она даже могла бы быть вполне приемлемой, что шло вразрез с идеями русского зарубежья. Что же касается четвертой волны, которая численно и образует костяк современного русскоязычного пространства, то она вообще никак не пыталась влиять на политическую жизнь в России и не проявляла заметной активности в формировании собственных политических движений и образований. В конечном итоге, в случае третьей и четвертой эмиграции мы имеем дело с новой культурной реальностью, в значительной мере отличающейся от той, которая была создана русским зарубежьем. Это русскоязычное пространство возникло уже на основе советских культурных ценностей и существует параллельно русскому зарубежью, которое в силу возраста его участников, влияния принимающей культуры и естественной ассимиляции потомков вымирает или культурно размывается.

Несовпадающие культурные системы

Даже при поверхностном взгляде видно, что мы имеем дело с разными группами соотечественников, иногда даже не пересекающимися. По крайней мере, между второй и четвертой эмиграциями гораздо больше различий, нежели сходств. Причем перелом, по-видимому, начал происходить как раз во время третьего исхода, когда между представителями второй волны и вновь прибывшими эмигрантами стали выявляться значительные расхождения во взглядах на русскую культуру, православие, на основные события новой и новейшей истории и на будущее России. В конечном итоге, в четвертой эмиграции мы имеем дело с чисто советским исходом: в своей массе людям хотелось просто уехать из нестабильной во всех отношениях страны, причем политический режим, как советский, так и демократический, им был просто безразличен, а идея возвращения на родину и вовсе отсутствовала. В настоящее время представители русского зарубежья и русскоязычного пространства, даже проживая бок о бок друг с другом, существуют как бы в параллельных мирах. Поэтому говорить о какой-либо «преемственности» или «единстве» русской эмиграции и, соответственно, «русского мира» не имеет смысла. Если первая и вторая эмиграции создали русское зарубежье, целью которого было сохранение русской культуры, свержение советского режима и возвращение в Россию, то третий и четвертый исходы полностью отказались от этой идеи и стали основателями нового русскоязычного пространства на базе советской культуры.

Таким образом, в случае русского зарубежья и русскоязычного пространства, объединенных нами под шапкой «соотечественников», мы имеем дело с несовпадающими культурными системами, для которых характерны следующие рассогласования:

• историко-политические линии рассогласования;
• религиозные «несовпадения»;
• различные взгляды на непрерывность культурного наследия.

Историко-политическое направление связывается в первую очередь с различными оценками октябрьских событий 1917 года, Гражданской войны и всего советского периода российской истории, принятыми в русском зарубежье и русскоязычном пространстве. Особой точкой рассогласования является оценка событий Второй мировой войны. В противовес мнению об «отечественном» характере войны и Великой победе в мае 1945 года, «неизбежных» огромных потерях, господствующему в русскоязычном пространстве, в зарубежной России акцент делается на преступных действиях сталинского режима, массовых сдачах в плен боеспособных частей, отказе от военнопленных, Ялтинском соглашении и последующей насильственной репатриации. Во главу угла ставится попытка создания «третьей силы», связанная с именем генерала Власова и одноименным политическим движением. Очевидно, что деятельность Комитета освобождения народов России, идеи Пражского манифеста от 14 ноября 1944 года и сама фигура генерала Власова являются очень неудобными с точки зрения конструирования «единого русского мира», если он будет строиться на базе искусственного совмещения советской и «староэмигрантской» интерпретации исторических событий, с попыткой включить в него все категории соотечественников. Это требует кардинального пересмотра доминирующего сегодня советского взгляда на многие события Второй мировой войны, что представляется почти невозможным как в современном русскоязычном пространстве, так и в российском обществе.

Религиозные «несовпадения» кажутся гораздо менее конфронтационными и почти преодоленными, особенно в свете объединения Русской православной церкви (Московского патриархата) и Русской православной церкви заграницей. Хотя и здесь все еще есть взаимные упреки и расхождения во взглядах (например, по вопросу о новомучениках российских, который фактически упирается все в ту же проблему переоценки советского периода, поэтому является не только вопросом церквей). Тем не менее эти «несовпадения» никак не касаются догматической сферы православия, то есть речь идет о ветвях одной церкви, которая была в течение советского периода истории России искусственно разделена и теперь смогла преодолеть раскол. Поэтому «религиозные несовпадения» касаются различных значений внешней, обрядовой области, которые по-разному воспринимаются в среде старых эмигрантов и в русскоязычном пространстве. Для многих новых адептов православия содержательная сторона отступает на второй план, а внешние символы выступают в качестве базового идентификационного признака. Причем онтологические основания православия подменяются инструментальными идеологическими построениями, выражающимися в определенных образцах поведения и мышления, считающихся «православными» и «исконно русскими». Таким образом, вера начинает выхолащиваться и рассматриваться как идеология, работающая на сплочение группы, но не имеющая ничего общего с православными ценностями.

Кроме различного понимания обрядовой сферы православия существует также различное понимание культурного наследия и русской культурной традиции. В русскоязычном пространстве господствует точка зрения, что современная Россия и новые эмигранты обладают непрерывной культурной традицией, что советская эпоха «естественным образом» вписывается в русло русской культуры, является частью ее. Коллективные представления об истории дооктябрьской России, начиная со времен становления российской государственности или еще ранее, включают и советский период с принятой советской трактовкой исторических событий и отношением к ним. Это образует некий общий культурный стержень, вокруг которого согласовываются представления о тех или иных исторических событиях и значениях, которые в них вкладываются, и строятся культурные конструкты и идентификационная база в русскоязычном пространстве и в современной России.

В русском зарубежье представлена позиция, согласно которой весь советский период рассматривается как попытка уничтожения русской культуры и поэтому никак не может «естественным образом» принадлежать к ней. Предполагается, что при советской власти как раз имело место прерывание культурной традиции. Это разбило нацию на «русских в зарубежье» и «подсоветских в России», что отразилось в первую очередь в культурных изменениях в обеих группах. Поэтому та «смесь» советской и русской культуры, которая характерна для современного русскоязычного пространства, не считается легитимной в русском зарубежье. Отсюда вытекает неприятие или в лучшем случае двойственное отношение к советско-русским культурным конструктам. В результате взаимного принятия культуры русского зарубежья и «русско-советской» культуры, образующей «скелет» русскоязычного пространства, практически не происходит, поскольку смысловое наполнение одних и тех же символов в системе ценностей русскоязычного пространства и в рамках культуры зарубежной России может не просто не совпадать, но и существенно расходиться. Это означает, что в современном русскоязычном пространстве и в русском зарубежье на сегодняшний момент нет единых символов и героев, способных объединить эти две группы. Более того, у новой волны эмиграции и у «старых» исходов присутствуют разные представления о стране, к которой они в культурном смысле принадлежали и принадлежат, и о том, какой должна быть современная Россия и русская культура. Причины возникшего ценностного раскола старая эмиграция видит исключительно в советском периоде, не без основания считая, что советские ценности во многом наследуются в современном русскоязычном пространстве.

Таким образом, сегодня мы имеем два пространства «соотечественников», в основе образования которых лежит не этничность и не гражданство, а разные системы мышления и поведенческих ориентаций (культурные поля), послужившие базой социализации индивидов. Едва ли не единственный общий признак, объединяющий эти пространства, - русский язык, который, однако, не может играть роль основного интегратора, поскольку остальные характеристики этих пространств не совпадают.

¹ Вячеслав Дмитриевич Попков, доктор социологических наук, профессор кафедры организационной и социальной психологии Калужского государственного университета им. К.Э. Циолковского.
² Исследовательский проект был реализован при поддержке Фонда Александра Гумбольдта.
³ Щюц А. Избранное: Мир, светящийся смыслом. М.: РОССПЭН, 2004.
⁴ Wrangel v. W. F. Die russische Emigration. In: Staat und Volkstum. Bticher des Deutschtums 2. Bd. Herausgegeben von Dr. K. L. v. Loesch in Zusammenarbeit mit U. H. Ziegfeld. Berlin: Berliner Schutzbund Verlag, 1926. S. 299-300.
⁵ Вишневский А., Зайончковская Ж. Волны миграции. Новая ситуация // Свободная мысль. 1992. №12. С. 6.
⁶ Volkmann Н.-Е. Die russische Emigration in Deutschland 1919-1929. Wiirzbunrg: Holzner Verlag, 1966. S. 137.
⁷ Поремский В. Политическая миссия русской эмиграции. Франкфурт-на-Майне: Посев, 1954. С. 11.
⁸ Полян П. Эмиграция: кто и когда в XX веке покидал Россию // Россия и ее регионы в XX веке: территория - расселение - миграции. Под ред. О. Глезер и П. Поляна. М.: ОГИ, 2005. С. 511.
⁹ Heitman S. Soviet Emigration in 1990. Koln: Bundesinstitut fur Ostwissenschaftliche und Internationale Studien 1991
¹⁰ Ibid. S. 4, 8.
¹¹ Heitman S. The Third Soviet Emigration: Jewish, German and Armenian Emigration from the USSR since // Berichte des Bundesinstitut fur Ostwissenschaftliche und Internationale Studien. 1987. №21, s 64.
¹² За период с 1990 по 2000 год только из России выехало примерно 1,1 млн человек. См.: Зайончковская Ж. Четвертая волна: миграционный обмен России со странами дальнего зарубежья. Несостоявшийся «девятый вал» // Россия и ее регионы в XX веке: территория - расселение - миграции. Под ред. О. Глезер и П. Поляна. М.: ОГИ, 2005. С. 546.
¹³ Dietz В. Gemeinsames Erbe - plurale Tendenzen. Aussiedler und Juden aus der ehemaligen Sowjetunion in Deutschland. Ein Vergleich // Russische Juden und Transnationale Diaspora. (Hg.) von Julius Schoeps, Karl Grozinger, Willi Jasper und Gert Mattenklot. Berlin: Philo, 2005. S. 266.
¹⁴ Ibid. S. 265.
¹⁵ Напр.: Bade К. Fremde Deutsche: „Republikfluchtlinge" - Ubersiedler - Aussiedler. In: Bade, K.J. (Hrsg.): Deutsche im Ausland - Fremde in Deutschland. Migration in Geschichte und Gegenwart. Miinchen, 1992. S. 401-410; Dietz B. Zwischen Anpassung und Autonomie: Rufilanddeutsche in der vormaligen Sowjetunion und in der Bundesrepublik Deutschland. Berlin, 1995; Troster I. Wann ist man integriert? Eine empirische Analyse zum Integrationsverstandnis Rufilanddeutscher. Frankfurt am Main, Berlin, Bern, Bruxelles, New York, Oxford, Wien: Peter Lang, 2003.