Проблема радикализма и экстремизма в Южном федеральном округе

Л. Хоперская
(Опубликовано на сайте Antirasizm.ru, адрес: http://www.antirasizm.ru/publ_047.doc)

Проблема конфликтности, распространения радикализма и экстремизма на Юге России уже давно стала общим местом в рассуждениях политиков и политологов. Давно названы структурные причины этого явления, среди которых социально-экономические (системный кризис в экономике, сопровождающийся снижением жизненного уровня населения, в том числе безработицей), политические, социодемографические (нерегулируемая миграция), конфессиональные.

Но наряду с анализом этих причин необходимо исследование различных форм радикализма и оценка современных рисков его распространения в регионе.

Современные формы проявления радикализма, ксенофобии, экстремизма на Юге России разнообразны, это и этнонационализм, и мигрантофобия, и религиозный экстремизм, и шовинизм, и расизм. Причем, в разные годы периода 1991-2005 годов радикальные группировки возникали на почве реальных социальных процессов, и соответственно доминирующей оказывалась одна из них, хотя и предшествующие не прекращали своей деятельности.

На основе мониторинга этнополитических и этноконфессиональных процессов на Юге России возможно выделить следующие качественные этапы радикализма:

• 1991–1993 годы – распад СССР, парад суверенитетов в России, вытеснение русского населения из республик Северного Кавказа и бывших советских республик, формирование национальных, перерастающих в националистические, движений, становление новой государственности республик, часто под лозунгами этнонационализма. Яркий пример – Чеченская республика, создание вайнахской демократической партии, принятие дудаевской конституции, уголовного кодекса на базе норм шариата; создание национальных движений других народов. Острое противостояние осетинских и ингушских национальных движений, открытый осетино-ингушский конфликт в 1992 году;

• 1993–1996 – период массовой миграции, первая чеченская война, появление мигрантофобии в разных субъектах, по отношению к представителям различных этнических групп, хотя наибольшее число столкновений было с чеченцами, турками-месхетинцами, курдами, армянами, даргинцами. Другой стороной выступает казачество, высказывающее явные опасения в связи со сменой этнического состава населения, что воспринимается им как угроза собственному выживанию;

• 1996–1999 – последствия первой и вторая чеченская война, неустроенность русских мигрантов, дальнейшее вытеснение русского населения порождают жажду реванша, возникают националистические русские движения (прежде всего, РНЕ), часто заключающие союз с казачеством. Создание Ермоловского казачьего батальона на базе националистической идеологии. Множество локальных межэтнических конфликтов, особенно в сельских районах;

• 1999–2002 годы – активизация радикального ислама , распространение ваххабизма в регионе как реакция на укрепление федеральной власти в Чечне (назначение А.Кадырова главой республики, начало функционирования федеральных институтов власти), вторжение радикальных исламских группировок в Дагестан, позиционирование радикального ислама как формы интеграции антироссийских сил, как способа преодоления противоречий между кавказскими народами и отмежевания от неверных;

• 2003–2005 годы – принципиально новый момент - распространение расизма , привнесенного из других регионов, появление скинхедов, конфликты на расовой почве (последний в начале июня в Ростове н/Д), попытка использовать мигрантофобию, исламофобию, кавказофобию в своих интересах и объединить перечисленные выше силы под своими лозунгами.

Следует сказать, что запоздалая реакция местных органов власти на возникающие вызовы, увы, стала правилом. Региональные нормативные акты, регулирующие миграционные процессы, межэтнические, меж - и внутриконфессиональные отношения, регламентирующие деятельность казачества и национальных движений принимались с заметным опозданием. Тем не менее, сегодня мы можем говорить об определенной «наработанности» региональной нормативной базы:

• в сфере предупреждения межэтнических конфликтов: статьи в конституциях и уставах субъектов федерации, программы стабилизации межэтнических отношений на уровне субъектов и отдельных муниципальных образований, которые стали приниматься начиная с 1994 года;
• законы о противодействии политическому и религиозному экстремизму (законы Дагестана, КБР, КЧР, Адыгеи, Северной Осетии) - с 1999 годов;
• приведение в соответствие с требованиями российской Конституции местных законов о миграции, до 2002 года явно нарушавших федеральное законодательство и международные нормы - с 2000 года;
• законы о муниципальных казачьих дружинах - с 1999 года.

В сочетании с федеральным законодательством и укреплением федеральной власти, прежде всего, в области сохранения единого правового пространства, эти региональные законы сегодня выполняют стабилизирующую функцию. Но если бы они были приняты раньше, на стадии вызревания конфликтов, на первых стадиях формирования радикальных группировок, человеческих жертв и трагедий было бы значительно меньше.

К сожалению, сделать вывод о том, что опыт замалчивания местными органами власти «неудобных» проблем учтен, нельзя. Набирает силу расистское движение скинхедов, в представители органов власти говорят о том, что таковых в их регионе не существует, они нигде не зарегистрированы, следовательно, их нет. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы прогнозировать, что политика «прятания головы в песок» не приведет ни к чему хорошему, что необходимо срочное принятие нормативной базы противостояния расизму и формирование институтов предупреждения радикализма и экстремизма во всех формах их проявления.

Для характеристики самых современных рисков радикализации политической жизни региона, сформировавшихся в 2004–2005 годы, особо следует остановиться на очень важном, с моей точки зрения, сюжете – проблеме гражданского общества на Северном Кавказе и его взаимодействия с властью. Очевидно, что без участия институтов гражданского общества при решении проблемы противодействия радикализму и экстремизму не обойтись. В резолюциях и рекомендациях множества научных конференций и практических семинаров одним из важнейших условий стабилизации ситуации на Северном Кавказе называется «построение гражданского общества». Но неужели в этом регионе России его нет? А если есть, то, какое оно, и какие функции выполняет? Способствуют ли его становлению и укреплению федеральные политические и административные реформы?

При ответе на эти вопросы начнем с того, что в Конституции РФ определение гражданского общества отсутствует. Отнесение действующих организаций к третьему сектору или институтам гражданского общества осуществляется «по остаточному принципу» - в первый сектор входят бюджетные организации, во второй – коммерческие, а все остальные формы самоорганизации граждан – в третий.

Принято считать, что чем больше таких организаций, тем больше развита демократия. С этой точки зрения интересно отметить, что в 2000 году на Юге России были зарегистрированы более 6000 общественных объединений, а к 2005 году их стало около 20000. Учитывая, что к институтам гражданского общества относятся и органы местного самоуправления, число которых в ближайшее время должно возрасти в десятки раз, можно просто прийти в восторг от столь бурного формирования гражданского общества в регионе.

Но, говоря о гражданском обществе и его влиянии на развитие демократии, политическую культуру и социальную стабильность в России, следует четко себе представлять, о каких общественных объединениях (институтах гражданского общества) и в каких регионах идет речь. Возможно, есть не только количественные, но и качественные критерии функционирования гражданского общества, которые позволяют взглянуть на ситуацию с несколько иной стороны.

В целом на Северном Кавказе влиятельные гражданские объединения могут быть типологизированы следующим образом:

• институты гражданского общества «классического» (западного) типа, объединяющие граждан по их принадлежности к некоему сообществу и созданные по их инициативе «снизу», наиболее заметными в регионе объединениями этого типа являются мигрантские организации, оказывающие психологическую, юридическую, социальную, материальную помощь многочисленным вынужденным переселенцам и беженцам;
• институты гражданского общества «номенклатурного» типа, созданные по инициативе правящей элиты, лидером здесь, безусловно, выступают местные отделения партии «Единая Россия», но это не единственные объединения представителей административно-политической элиты, в каждом субъекте федерации есть свои специфические НКО, обслуживающие власть;
• институты гражданского общества «этнического» типа, созданные «снизу», но выражающие интересы исключительно одной этнической группы, или даже рода, фамилии; у меньшей их части деятельность ограничивается сферой культуры (национально-культурные автономии или исторические общества), но основная масса находится в жесткой оппозиции к «номенклатурным» и создает конфликтный потенциал, (в качестве примера можно обратиться к недавнему политическому кризису в Карачаево-Черкесии).

Одни из перечисленных организаций обладают мощным административным ресурсом, другие используют все доступные формы этнической и конфессиональной мобилизации.

Особое влияние на политическую жизнь Северного Кавказа оказывают этнические общественно-политические объединения («национальные движения»), казачество и религиозные организации, поскольку именно они обладают серьезным материальным, организационным, интеллектуальным ресурсом. Спецификой региона является противостояние этнических, казачьих и религиозных общественных объединений друг другу, которое на фоне чеченских войн едва ли заметно из Москвы, но серьезно влияет на уровень социально-политической напряженности.

Именно эти организации, вступая в конфликт между собой за раздел сфер влияния, используя СМИ и массовые мероприятия, способствуют политизации и радикализации населения и формированию у него конфронтационной (силовой) психологии.

К наиболее значимым дестабилизирующим последствиям деятельности общественных объединений относятся следующие:

• противостояние общественных движений адыго-абхазской и тюркоязычной групп народов (лидерами являются Международная черкесская ассоциация и межрегиональная общественная организация «Алан», объединяющая карачаевцев, балкарцев и осетин, а также созданный 2 июля 2005 года «Конгресс карачаевского народа»). В учредительном съезде «Конгресса карачаевского народа» приняли участие около 700 делегатов из сел и аулов республики, в которых традиционно доминирует карачаевское население. В отличие от ныне существующих общественных и национальных организаций Конгресс предполагает носить всеобъемлющий общенациональный характер. «Конгресс будет обладать высшей общественно-политической компетенцией, поскольку будет органом реализации конституционных прав народа как источника власти и носителя суверенитета, будет принимать решения и акты, реализующие право нации на самоопределение», - заявил избранный председателем Конгресса К. Чомаев;

• конфликт осетинских и ингушских общественных движений;
• создание ваххабитских общин;
• радикализм отдельных ("коренных") национальных движений и казачества по отношению к общественным объединениям мигрантов из республик Северного Кавказа и Средней Азии;
• внутренний раскол казачьего движения.

Есть и еще один тип самоорганизующихся сообществ, которые объединяет то, что они не зарегистрированы в соответствии с законом. Это могут быть как этнические (националистические), так и религиозные (сектантские) сообщества. Но отсутствие юридического статуса, например, у националистической организации скинхедов или общины ваххабитов не означает, что их деятельность парализована (достаточно напомнить о повторяющихся не первый год погромах армянских кладбищ в Краснодарском крае).

К сфере гражданского общества принято относить местное самоуправление, реформа которого в соответствии с федеральным законом началась в 2003 году.

В ее результате, например, в Ростовской области к 2006-му году будут зарегистрированы около 600 муниципальных образований вместо 55-ти, функционирующих сегодня. Новые муниципальные образования будут созданы на основе существующих ныне поселков и хуторов. В осуществлении реформы также следует выделить «этнический аспект».

Во-первых, в местах компактного проживания казаков (в ходе Переписи населения в Ростовской области указали в графе «национальность» - казак свыше 87 тысяч человек) можно будет ввести атаманскую форму правления.

Во-вторых, в местах компактного проживания мигрантов появятся небольшие «армянские, чеченские, турецкие, даргинские и др.» муниципальные образования, произойдет заметное пополнение местной административной элиты представителями различных этнических групп. Соседство муниципальных образований первого и второго типа является потенциально конфликтным.

В-третьих, с муниципальной непосредственно связана земельная реформа, реализация которой в Ростовской области, Ставропольском и Краснодарском краях затруднена психологической неготовностью старожильческого населения к приватизации земли мигрантами. Особенно резко против этого выступают казаки и представители РНЕ.

В-четвертых, муниципальная реформа в республиках Северного Кавказа уже привела к политической дестабилизации в КЧР И КБР. Присоединение районов компактного проживания представителей абазинской и балкарской этнических групп к крупным городам и районам воспринимается как угроза, дает в руки радикальным силам новые аргументы и пополняет их ряды.

Полиэтничность Северного Кавказа, деструктивный или националистический характер целой группы влиятельных общественных объединений, заявляющих о себе как институтах гражданского общества – это политическая реальность, с которой необходимо считаться. Но не только считаться, а с помощью этнологической экспертизы просчитывать перспективы и варианты дальнейшего развития, на федеральном и местном уровне принимать продуманные законы и решения, которые будут способствовать формированию гражданского общества на основе деэтнизации политики и деполитизации этничности и религии как главного фактора предупреждения радикализма. Пока это не так.

Не только муниципальная реформа, но и новый порядок избрания глав субъектов федерации, особенно в таких республиках как Дагестан или Карачаево-Черкесия, также имеет конфликтный потенциал и способен выступить фактором радикализации части населения этих республик.

Прогнозируя дальнейшее развитие ситуации, следует сказать, что новый порядок, при котором республиканскому парламенту Президент России предлагает утвердить выдвигаемую им кандидатуру, предполагает ответственность именно Президента России за проводимую по отношению к республике политику, в том числе и кадровую, и его личный контроль над ее реализацией. Правда, велика опасность того, что предлагаемые Президентом кандидаты будут отвергаться не парламентами, а населением, способным на массовые протестные действия (достаточно привести пример с требованиями отставки А. Дзасохова после теракта в Беслане или М. Батдыева после убийства предпринимателей), или радикальными группировками (убийство А. Кадырова, покушения на М. Зязикова).

Отмена права субъекта федерации на самостоятельное определение структуры и порядка формирования республиканских органов власти фактически означает отказ от принципа этнического представительства, игнорирование этнического состава населения, что можно сделать только под большим административным давлением. Но резерв давления федеральной власти сегодня практически исчерпан. Например, в новой конституции Дагестана, принятой в 2003 году под влиянием федерального Центра, содержится более десятка статей, где признается коллективное право этнических групп, где в модифицированной форме все же зафиксирован принцип этнического представительства в парламенте Дагестана и в местных органах власти. Дагестан не отказывается от учета этнической специфики, и заставить его это сделать уже невозможно.

Дальнейшее давление приведет только к падению авторитета федеральной власти, в то же время будет расти авторитет антироссийских сепаратистских сил, основу которых сейчас составляют радикальные религиозно-политические группировки. Это очень мощный противник, противостоящий сегодня федеральной власти на Северном Кавказе.

Неоднозначна и ситуация с новым порядком избрания парламентов. Особенности менталитета северокавказских народов, для которых этническое представительство в органах власти является важнейшим критерием ее справедливости, не могут быть упразднены вместе с прежними порядками формирования этих институтов. Поэтому возникает опасность этнизации партий, обострения этнополитической ситуации в результате использования грязных политтехнологий в процессе избирательных кампаний, основанных на розыгрыше «национальной карты».

В отсутствии формальных институтов, обеспечивающих этническое представительство в органах власти, ими фактически могут стать местные отделения партий, превратившись в «ширму» для этнических элит, стремящихся к власти. При этом в одну партию будут вступать представители доминирующей этнической группы, в остальные – в соответствии со своим статусом (определяемым численностью, участием во власти и распределении собственности) другие, так будет формироваться двух-, трех-, четырех партийная система.

Оценивая вероятность такого развития событий как весьма высокую, следует отметить, что в лучшем случае возможен предварительный договор о «разделе» партий между элитами, представляющими этнические группы, численность которых в любом случае позволяет им обеспечить прохождение своих представителей в парламент. В худшем случае – это острейшая политическая борьба не политических партий, а этнополитических элит, которая неизбежно вовлечет в конфликт все население полиэтничных регионов и приведет к политическому кризису, подобному пережитым Дагестаном в 1994 году и Карачаево-Черкесией – в 1999-2000 годах. В отдельных республиках этнизация партий – это уже факт, от которого отмахиваться нельзя. Нужно ли нам политическое противостояние в такой форме? Ведет ли начавшаяся реформа к этнополитической стабилизации, о которой было заявлено?

Следующий аспект проблемы радикализации – возможность отмены различных региональных программ и концепций стабилизации межэтнических отношений в результате предполагаемого укрупнения субъектов федерации. Раз укрупняются субъекты, то, разумеется, отменяются и эти программы. Очевидно, что в этом случае они будут заменяться различными националистическими идеологиями, которые ориентированы на противодействие федеральному центру, что является фактором роста популярности сепаратистских движений. Вообще, отмена нормативно-правовой базы этногосударственных отношений приведет к тому, что регулятивные функции будут выполнять националистические идеологии.

В свою очередь, носителями сепаратистских, националистических идеологий могут стать структуры, присваивающие себе статус и наименования традиционных институтов, регулирующих межэтнические и внутриэтнические процессы (различные джамааты, тейпы, тухумы или их более современные формы). Пример. Не так давно в милицейском лексиконе для характеристики террористических группировок появился термин «джамаат». Когда в Кабардино-Балкарии бандгруппа захватила оружие в Службе борьбы с наркоторговлей, в новостных передачах сообщили, что возглавлял эту группу руководитель джамаата. Джамаат - это структура традиционного общества, которая сегодня функционирует в совершенном ином, нежели сто лет назад формате, но она упоминается с этническими эпитетами в средствах массовой информации, в милицейских сводках, т.е. выходит на уровень официального признания. Таким образом, если раньше республиканские органы власти находили механизмы легитимации этнических интересов через систему этнического представительства, каким-то образом придавали им юридическую форму, отмена этой юридической формы может привести к их возрождению традиционных по форме структур и их укреплению в иной, политизированной ипостаси. Вместо модернизации общества мы можем получить его ретрадиционализацию в ее худшем варианте, итогом которой станет этнизация власти, неизбежно ведущая к этнополитической нестабильности и появлению радикальных и экстремистских группировок.

Вместо модернизации общества мы можем получить его ретрадиционализацию в ее худшем варианте, итогом которой станет этнизация власти, неизбежно ведущая к этнополитической нестабильности и появлению радикальных и экстремистских группировок.

Видимо следует признать, что в настоящее время в России происходит разрушение сложившейся в предыдущие годы системы этногосударственных отношений на федеральном и региональном уровнях, включающей следующие элементы:

• институты выражения интересов государства (соответствующие государственные структуры исполнительной и законодательной власти, например, Министерство национальной политики и Комитет парламента по национальной политике, правящие и оппозиционные партии и др.) и этнических групп (общественные национальные движения и этнокультурные объединения различных типов);
• нормативно-правовую базу, регламентирующую взаимоотношения государства и этнических групп, а также определяющую функции (права и обязанности) государства по предотвращению и разрешению межэтнических конфликтов.

В то же время на Северном Кавказе особенно отчетливо видно, что государство является непременным субъектом этнополитических процессов, поскольку именно оно формулирует принципы отношений между этническими группами в данном регионе (отношения равноправия, доминирования или дискриминации), вырабатывает нормы, совокупность которых в явной или неявной форме составляет национальную политику, ориентированную на включение или игнорирование этнического фактора в структуре государственного управления.

Практика показывает, что если в полиэтничном регионе созданы и функционируют институты выражения и защиты интересов государства и этнических групп, это является фактором стабильности, предупреждения возникновения и распространения радикализма. Если они отсутствуют или неполны (например, радикальные национальные и националистические движения есть, а соответствующих государственных структур – нет, или напротив, государство запрещает деятельность этнических объединений) – значительно увеличиваются риски этнополитической нестабильности и радикализации различных групп населения.

Более того, важнейшими факторами эффективного противодействия государства националистическому и религиозному радикализму и экстремизму является форма государственного устройства и политический режим. Очевидно, следует учитывать исторический опыт, который показывает, что если государственное устройство (унитарное или федеративное) и политический режим (демократический или авторитарный) соответствуют этнической и конфессиональной структуре населения в полиэтничном государстве можно говорить о прочной основе этнополитической стабильности. Если не соответствует, то это государство в результате действий радикальных политических сил, выступающих под лозунгами соблюдения прав народов (этнических групп), в особенности, права на самоопределение, неизбежно распадается по этническому принципу.

Таким образом, в настоящее время наиболее серьезной является опасность распространения расизма в краях и областях ЮФО и этнонационализма и религиозного экстремизма (ваххабизма) в республиках, вызванных отказом от учета региональной, прежде всего, этнической специфики региона, в проведении административной, политической, муниципальной реформ, особенностями структуры гражданского общества и его взаимодействия с властью. Адекватная оценка современных рисков и реакция на них предполагает региональную корректировку проводимых реформ и создание нормативной базы превенции расизма и этнонационализма на федеральном уровне.

В целом же проблема радикализма и экстремизма на Юге России многоаспектна и может анализироваться с разных сторон, но ясно, что ее разрешение предполагает комплексный подход, предполагающий сочетание экономических, политических, правовых, и в последнюю очередь, силовых мер.