Почему мы не любим приезжих? Часть первая
		Над темой номера работал Лев ГУДКОВ

Когда мы стали не любить приезжих?

Основой приводимого ниже анализа служат данные многочисленных массовых и репрезентативных общероссийских исследований, проводимых с 1989 года Аналитическим центром Юрия Левады¹.

Главный сюжет анализа - рост ксенофобских настроений в постсоветской России, прежде всего в связи с действительным или воображаемым притоком в страну большого количества мигрантов.

Существовавшая в СССР система контроля над социальной структурой общества регулировала не только вертикальную мобильность, любые кадровые перестановки и назначения, но и горизонтальные перемещения социальных групп и даже отдельных людей. Паспортная система, институт прописки (а стало быть - подавление неформального рынка жилья и труда) крайне замедляли, хотя и не останавливали, массовые перемещения людей вне рамок государственно регулируемых потоков.

Открывшиеся к середине 1980-х годов национальные напряжения и конфликты по инерции воспринимались основной, русской, частью населения страны как отдельные локальные эксцессы, ломающиеся нормальное положение дел в сфере межэтнических или межнациональных отношений, что требовало незамедлительного вмешательства властей для осуждения виновников конфликтов и принятия экстраординарных мер по ликвидации последствий. Для массового сознания - и в России, и в республиках - коллапс советской системы был полной неожиданностью.

В канун распада СССР проблема ксенофобии, враждебного или неприязненного отношения к беженцам и вынужденным мигрантам не стояла в центре общественного внимания. Распад страны еще только предстоял и картина возможных социальных изменений, равно как и последствия вызванных ими массовых перемещений населения, были еще очень туманными. Поэтому видимая часть миграции опознавалась в конце советской эпохи или рассматривалась обществом прежде всего как поток беженцев или вынужденных переселенцев, ставших жертвами межнациональных столкновений, погромов и резни (имевших место главным образом в Средней Азии или на Кавказе), или нетерпимого к ним отношения со стороны коренного населения, почувствовавшего слабость советской администрации.

Не удивительно, что абсолютное большинство россиян в то время считало необходимым государственную помощь вновь приехавшим как жертвам межнациональных конфликтов, как беженцам из районов межэтнических столкновений. Впрочем, это общее позитивное отношение носило, до известной степени, декларативный характер и было слабо связано с выражением сочувствия или действительным желанием помочь пострадавшим (чем ближе эта проблема касалась самого респондента, тем сильнее были негативные реакции в отношении к мигрантам).

Первые общесоюзные (в том числе и - общероссийские) репрезентативные опросы по национальным проблемам, отношения к беженцам и мигрантам показали отсутствие явного негативизма в отношении приезжих, довольно низкий уровень этнической нетерпимости или ксенофобии². Более половины населения России (53% в 1990 году) осуждала любые выражения этнической неприязни, этнократические претензии тех или иных республиканских элит, оскорбительные "оценки" свойств тех или иных народов и т.п.

Если судить по характеру распределения мнений, представленного на рис. 1 (а оно близко к делению по третям, то есть в статистическом плане дифференциация позиций выражена слабо), эти темы еще не волновали общество, не были артикулируемыми на массовом или низовом уровне.

Июнь1990, N=1360, Россия

Рисунок 1. Как бы Вы отнеслись к тому, чтобы беженцы селились в вашем городе, селе? (в % к числу опрошенных)

Аналогичный опрос общественного мнения, проведенный несколько месяцев спустя, дал похожие результаты (с учетом разницы в формулировке вопроса и вариантов ответа на него). На вопрос: "Как бы вы отнеслись к тому, чтобы беженцы из других районов страны селились в вашем городе, селе?", - 5% опрошенных ответили - "с одобрением", большая часть - 50% - были бы "не против" (но 30% - "были бы против" и 15% респондентов - затруднились с ответом). Этническая принадлежность мигранта в этот момент была непроблематичной³, по крайней мере, на словах: большинство (52% опрошенных) говорили, что национальность в данном случае не имеет значения, однако уже тогда 18% респондентов считали необходимым принимать только людей той же национальности, что и сами опрошенные (т.е. преимущественно русских). Считалось, что и к тем, кто давно живет в России, хотя родом из других республик, и к тем, кто приехал сюда совсем недавно, "люди относятся одинаково" (так заявили 41%, "по-разному" ответили - 38% опрошенных). Еще сильна была значимость официально задаваемой нормы "советской", а не "этнической" идентичности. Кроме того, поток мигрантов еще не ощущался как "наплыв": абсолютное большинство считали, что приезжие (там, где живут опрошенные) - это "пока отдельные люди" (26%) или что "их сотни на Россию" (11%), что их "тысячи", - полагали менее 9%⁴.

Спустя два года ситуация начала меняться. Распад соцлагеря, затем - СССР подорвали структуру советской идентичности и, напротив, актуализировали более примитивные структуры этнической солидарности. С этого времени тематика этнической гомогенности в России начинает все заметней выдвигаться на первый план в публичных выступлениях тех, кто претендовал на общественное внимание. В ситуации усиливавшегося кризиса, нестабильности, дезориентированности акцент на собственной или чужой этнической принадлежности постепенно становился рутинным выражением социальных и групповых барьеров, коллективных привилегий, прав и претензий.

Потоки мигрантов, после некоторого спада или приостановки в критические годы смены режимов, переворотов, усилившиеся волнами этнической дискриминации, вытеснения, размежевания, экономического кризиса, а местами - полного промышленного и хозяйственного краха, возобновились, как только в России начал обозначаться восстановительный экономический рост. В Россию потянулись люди, мотивированные прежде всего экономическими интересами, проблемами выживания, безработицей, перенаселением, в меньшей степени - межнациональными конфликтами или военными действиями на Кавказе. Постепенно мигрантов перестали воспринимать как вынужденных переселенцев, для которых в прежних местах проживания сложились невыносимые условия.

Эта миграция, в отличие от предыдущих волн, проходила в существенно новых условиях: во-первых, если не исчезли, то во всяком случае резко ослабли ограничения, связанные с пропиской (особенно в первой половине 90-х годов, сразу после краха советской системы). Во-вторых, благодаря реформам, возникли рынки труда и жилья, достаточные для того, чтобы открылись возможности для совершенно новых форм профессиональной деятельности, ранее преследуемой и наказуемой, и, соответственно, дополнительной занятости - частного предпринимательства, торговли, обслуживания, мелкого производства и т.п. При спаде промышленного производства в России, трансформации структуры занятости (значительном сокращении рабочих на крупных предприятиях, быстром развитии сектора обслуживания и торговли), сокращении социальной сферы и т.п., шансы местного населения влиться в новые сферы экономики оказались не настолько отличными от шансов мигрантов, чтобы обеспечивать постоянным жителям гарантированные социальные преимущества⁵. Важнее оказывались различия в тактиках адаптации и поиска выходов из кризиса. Во многих случаях решающее значение имели культурные и традиционные факторы: предприимчивость, престиж занятий торговлей, опыт авантюризма и выживания, отсутствие привычных представлений об иерархии профессий и занятий, слабость или незначимость привычных норм государственного патернализма и проч⁶. Добавим, что к середине 90-х годов, когда завершилась череда разнообразных кризисов, массовых потерь и снижений жизненного уровня (в 1990, 1992, 1994 и т.д.), стал отчетливо обозначаться феномен аккумуляции приезжих в столицах и крупных городах, то есть там, где имелись условия для работы или новых форм деятельности.

Хотя в абсолютных масштабах миграция год от года уменьшалась, но удельный вес приезжих в российских городах постоянно увеличивался, то есть росла сама масса новоприбывших, успешно адаптировавшихся благодаря известной свободе рыночных отношений. На фоне довольно консервативного и малоподвижного населения⁷, приученного к государственно-распределительной системе, приезжие, заполнив вакансии в стремительно развивающемся секторе обслуживания, торговле, малом и среднем бизнесе, частном строительстве, городском хозяйстве, стали видимым элементом прежде одноцветной и статичной в этническом плане социальной жизни в крупных и средних городах. Их шансы приспособиться и добиться успеха в новых условиях были такими же, что и у местного населения, но стимулы - гораздо выше. У них не было надежд на социальные гарантии, на которые продолжали рассчитывать коренные жители (и напрасно, поскольку государство год за годом стремилось сбросить с себя социальные обязательства перед населением).

В такой ситуации мигранты, вынужденные осваивать новые социальные ниши и формы занятости, стали отмеченными элементами социальной жизни, на которые проецировались массовые негативные установки. Таким образом канализировалось раздражение и фрустрация, особенно - у дезадаптированной части населения (составлявшей в разные годы кризиса от трети до половины всего городского сообщества России). И хотя со временем большая часть населения восстановила утраченное, пусть и невысокое благосостояние, пережитые годы оставили в массовом сознании сильнейший травматический след, недоверия к власти, к ведущим государственным институтам, породили состояние неуверенности и дезориентированности, хронической тревожности, разнообразные социальные страхи и чувство бессилия, депрессии, комплексы ущемленности и неполноценности.

Все это накладывалось на кризис массовой идентичности после развала СССР. Целостность коллективного (русского, российского) самосознания в это десятилетие могла поддерживаться лишь негативным образом:

1. через сохранение настороженного и подозрительного отношения к внешнему миру - к странам Запада, прежде всего, - к США как главному противнику по холодной войне⁸,
2. неприязненного отношения к бывшим сателлитам и республикам СССР⁹, и
3. через внутреннюю ксенофобию, разжигаемую враждебность к мигрантам (в первую очередь - кавказцам) или культурно и социально чужим (например, цыганам).

Формы негативной консолидации - изоляционизм, подогревание разнообразных комплексов национальной ущербности, компенсаторная ксенофобия и сопутствующие ей суррогатный традиционализм (православие, мифологизированное имперское прошлое), ностальгия по идеализируемым советским временам - восполняют отсутствие позитивных достижений и ценностей в настоящем.

За вторую половину девяностых годов программные политические идеи открытости "большому миру", приоритета "общечеловеческих ценностей" стали все заметнее исчезать из языка масс-медиа, из обихода большинства политиков, а значит забываться массами. К большинству россиян вернулся поддерживавшийся официальной советской пропагандой комплекс "осажденной крепости", чувство, что весь окружающий мир предвзято и недружелюбно настроен по отношению к России.

Если еще в 1991 году почти 60% россиян соглашались с тем, что стране в будущем следует "идти по пути развитых страна Запада", то уже в 1994 году 42% россиян считали, что "Россия всегда вызывала у других государств враждебные чувства", а к началу двухтысячных годов доля согласных с таким мнением выросла до 66%¹⁰. До двух третей российского населения считают, что Россия должна в будущем развиваться по "своему особому пути", хотя никакого реального содержания у этой идеи нет ни в массовом сознании, ни в суждениях политической и журналистской "элиты". Те же две трети опрошенных раз за разом говорят исключительно об отрицательном влиянии западной культуры на жизнь России¹¹.

В 1993 году около трети опрошенных были убеждены в том, что в социальных бедствиях России повинны нерусские, живущие в стране. Мнение, что люди нерусских национальностей "пользуются в России чрезмерным влиянием", разделяли уже 54% респондентов (несогласных с ним был только 41%), причем существенных различий в ответах людей из разных социально-демографических категорий нет. К этому времени резко усилились представления как о засилье инородцев, так и об угрозе распродажи иностранцам национальных богатств страны, ложившиеся на традиционную почву заговоров, сговоров, тайных сил и организаций, "мафии", составляющие основу этнонациональных комплексов и фобий (элементы этих представлений разной степени интенсивности и выраженности в первой половине 90-х годов обнаруживают почти 75% опрошенных). По мнению 56% респондентов, реформы и приватизация должны привести к политической и экономической зависимости России от Запада (противоположных взглядов придерживается 44%).

Соразмерно усилению тенденции к изоляционизму и антизападничеству росла и внутренняя ксенофобия. К концу 1995 года (октябрь 1995, N=2400) уже почти половина опрошенных (47%) считали, что миграция превратилась в "большую проблему" российского общества ("не очень значительной проблемой" ее считали 26% опрошенных, а 17% вообще не думали, что эта тема заслуживает серьезного обсуждения, или отрицали само существование такой "проблемы").

Тем не менее, в середине 90-х годов, несмотря на ощущение нарастающей "избыточности" приезжих, все еще 22% опрошенных считали, что "власти должны помогать вновь приехавшим с устройством на новом месте", и примерно столько же - 20% - что "они должны помогать им переехать в другие регионы страны", где рабочие руки нужнее и мигранты могли бы быстрее адаптироваться. К концу же первого президентского срока Путина мнения о том, что "приезжих стало слишком много" разделяли уже большинство россиян (рис. 2):

Рисунок 2. Как Вам кажется, число приезжих из других регионов России и ближнего зарубежья, которые работают сейчас в том городе, районе, где вы живете…? (в % к числу опрошенных)

Но и задолго до этого, примерно к весне 1997 года, то есть через год после голосования на выборах за Ельцина, вместе с острым разочарованием в прежнем лидере (и соответственно, утратой патерналистских иллюзий, связанных с ним) стало заметно, что этнические предрассудки начинают все в большей степени принимать форму "рационализации" воображаемой угрозы приезжих для русских и необходимости этнической "самозащиты".

Уже 39% считали, что предоставлять право проживания нужно "только русским", а для остальных нужно ввести ограниченный срок пребывания (всего лишь 14% полагали, что властям не следует вмешиваться в жизнь мигрантов). В дальнейшем эта потребность обоснования барьеров между "своими" и "чужими" закрепляется, хотя и не распространяется на всех нерусских: "Как вы считаете, русские в России - живут беднее, чем представители других народов, так же или богаче?" - "беднее" думают 45% опрошенных; "также" примерно столько же - 41%, "богаче других" - лишь 9% (и 5% "затруднились ответить"; август 2004 года; N=1600)¹².

Как следует из рис. 3, особых поводов для ответной агрессии у большинства нет. Масштабы этнической неприязни в отношении русских слишком незначительны, чтобы считать их собственно массовым социальным явлением, а не случайным переносом бытовых конфликтов в этническую плоскость (следуя пословице: Иван украл, говорят - Иван украл; Абрам украл - говорят еврей украл). Во всяком случае, частота ответов "очень часто" не выходит за пределы допустимых статистических отклонений (+/- 1,7%). Исходя из этого, мы можем утверждать, что ксенофобия, этническая агрессия возникает в ответ на внутренние напряжения и комплексы, но затем тянет за собой проективную реакцию обоснования своей недоброжелательности в аргументах мнимой неприязни к себе и чужой агрессии.

2002 и 2004, N=1600; 2005 N=1881

Рисунок 3. Чувствуете ли Вы в настоящее время враждебность….

Сравнивая два близких года (2002 год - середина первого президентского срока Путина и 2004 год, когда у большинства населения уже не осталось особых иллюзий на улучшение ситуации в стране, на решение чеченской проблемы и т.п.), мы замечаем, что собственная открытая и осознаваемая агрессия, отмечаемая опрошенными, распространена шире и растет чуть быстрее (на 5 п.п. - с 12 до 17%), чем внешняя недоброжелательность, неприязнь, вызванная грубостью и враждебностью к русским приезжих людей (с 10 до 14%), но затем она опять возвращается к прежним значениям. Конечно, эти колебания едва значимы в статистическом плане, тем, не менее, они указывают особенности колебаний массовых настроений. Такое заключение подтверждают и результаты совсем недавнего опроса (ноябрь 2005 года): "Какие чувства Вы испытываете по отношению к приезжим с Северного Кавказа, из Средней Азии и других южных стран, проживающих в вашем городе, районе": "уважение" - 2%, "симпатию" - 3%, " раздражение" - 20%, "неприязнь" -21%, "страх" - 6% и "никаких особых чувств" -50% (затруднились ответить всего 2%, что говорит о выраженности в массовом сознании подобных установок). Таким образом, негативные сантименты проявляются у 47% населения, почти на порядок превышая позитивное отношение (5%).

Рост собственного раздражения воспринимается "местным" населением как общее ухудшение обстановки, рост конфликтности, вызванный присутствием "чужих". Об этом говорят ответы 26% респондентов (ноябрь 2005 года), заявивших, что в том городе или районе, где они живут, ощущается усиление межнациональной напряженности (тогда как 70% опрошенных не замечают ничего подобного). Характерно, однако, что у них отмечаются особенно сильные этнические антипатии и предрассудки. Еще более выразительно этот проективный характер этнонационального раздражения проявляется в ответах на "экспертный" вопрос, стало ли большим за последние 5-6 лет число русских, которые разделяют крайние националистические взгляды (недоброжелательство, ненависть по отношению к приезжим из ближнего зарубежья, особенно - кавказцам или из Средней Азии). 55% опрошенных заявили, что таких людей стало больше (и всего 8% сказали, что их теперь "меньше" и 24% - как было, так и есть).

Распространенность ксенофобии осознается значительной частью опрошенных, когда они признают, что на поверхность выходит то, что раньше подавлялось и раньше рассматривалось как неприличное или недопустимое поведение или выражение чувств или отношений. Например, на вопрос: "Как Вы думаете, в России в последние годы стало больше проявлений национализма - или просто в последнее время стали больше об этом говорить?", 40% опрошенных заявило - "стало больше националистических эксцессов и проявлений", но, по мнению 44%, "больше стали говорить" (июль 2002, N=1600).

Характерно, что оба этих мнения примерно в одних и тех же пропорциях представлены в самых различных социальных группах и, в политическом плане, крайне слабо дифференцируются. А это значит, что действуют самые общие коллективные представления, объединяющие не отдельные категории населения (например, образованных столичных жителей или, напротив, бедную и непросвещенную периферию), а общество в целом. Другими словами, отношение к мигрантам не является дифференцирующим фактором, изолированным от других ценностных напряжений. Оно оказывается предметным выражением более общих характеристик состояния массового сознания, коллективной идентичности и механизмов, поддерживающих определенный уровень солидарности.

Из рисунка 4 следует, что динамика отношения к приезжим за рассматриваемые 8 лет в общем и целом незначительна, колебания почти не выходят за пределы допустимой статистической погрешности. Тем не менее, некоторые моменты все-таки стоит подчеркнуть:

1. устойчивое снижение числа затруднившихся с ответом говорит о том, что эта тематика в общественном сознании обретает формы установившихся мнений;
   
2. слабое снижение позитивной установки (с 29-28% в 1998-2000 годах до 22-21% в последующие годы);
   
3. незначительное повышение индифферентности к обсуждаемым вопросам (с 33-34% в 1997-1998 годах до 42-44% в 2002-2003 годах), не особенно затрагивающих повседневную жизнь коренного населения.

Рисунок 4. Как Вы относитесь к тому, что на стройках России все чаще можно встретить рабочих из Украины, Белоруссии, Молдавии, других стран ближнего зарубежья? (в % к числу опрошенных)

Это значит, что положительные установки переходят в нейтрально-равнодушное отношение, что конкретная проблема (в той формулировке вопроса, в какой она присутствует в данном опросе) не задевает реальных интересов населения. Удельный вес негативных высказываний остается практически неизменным (при среднем показателе - 34% - колебания в ответах не превышают +/- 4 п.п., что лишь чуть-чуть больше статистически допустимых отклонений).

Нет сомнения, что рост русского национализма осознается большинством населения, в том числе - и усиление его крайних агрессивных форм, но это обстоятельство не вызывает особого беспокойства и тем более сопротивления, поскольку сам по себе этот процесс, как уже говорилось, имеет характер своего рода извращенной, патологической "терапии" по отношению к ущемленному и закомплексованному массовому самосознанию. Попытка выявить, насколько само общественное мнение воспринимает причины этого обострения больного русского национализма, сразу же сталкивается с доминирующем нежеланием обсуждать эти травматические моменты. Так, на вопрос: "Какова основная причина роста русского национализма в России в наши дни?", - самая большая группа опрошенных (45%, ноябрь 2005 года) "затруднилась с ответом", фактически уходя от самой проблемы. Конечно, подобные экспертные вопросы не совсем корректны с точки зрения методического пуризма в социологии, но для нас в данном случае это не так уж и важно, поскольку именно подобная "некорректность" позволяет выявить - по самим способам аргументации - некоторые скрываемые обстоятельства массового самосознания. Спектр вариантов объяснения был следующим (в порядке убывания частоты ответов, в % к числу опрошенных):

1. террористические акты последних лет - 18
   
2. плохие условия жизни в России - 13
   
3. вызывающие действия, поведение национальных меньшинств - 12
   
4. власти не хотят бороться с национализмом, заинтересованы в его раздувании - 3
   
5. национальные предрассудки русского населения - 2
   
6. другое - 4.

Дробный характер объяснений, предлагаемых в каждом случае лишь незначительным числом респондентов, указывает а) на отсутствие общего представления, служащего базой для коллективной интерпретации происходящего; б) на смещенный характер этнической агрессии и ксенофобии, стремление объяснять одни явления другими, не связанными с первыми причинно-следственными отношениями. Фактически лишь один вариант (вызывающие действия, поведение национальных меньшинств) мог бы служить непосредственным мотивом для роста ксенофобии, но, как видим, его выдвигает лишь сравнительное меньшинство опрошенных (равное, кстати, устойчивому ядру носителей массовых этнических фобий, вне зависимости от того, кто в данном случае является предметом их неприязни), не соразмерное с общей массой ксенофобии.

Варианты "власти не хотят бороться с национализмом, заинтересованы в его раздувании" и "национальные предрассудки русского населения" чаще выдвигаются нерусскими респондентами, этническая идентификация которых в какой-то мере строится на их отношении к русским. У самих же русских мнения о том, как ведут себя власти в этом плане, лишены определенности и четкости: большая, хотя и не преобладающая часть опрошенных, готова выступить в защиту властей ("российские власти борются с крайним русским национализмом" - 38%), хотя это и не выглядит достаточно убедительным; 25% респондентов, напротив, уверена в том, что "российские власти поощряют крайний национализм и способствуют его распространению". Но очень большая часть опрошенных уходит или отказывается от определенного ответа по понятным и разобранным выше причинам - 37%. Осуждать властей в данном случае означало бы признать собственную неполноценность или ответственность за себя.

1 - Ранее он назывался Всесоюзным (до 1992 г.), затем - до 2003 года - Всероссийским центром изучения общественного мнения - ВЦИОМ.
2 - "В 1989 году признаки открытой ксенофобии обнаруживало примерно 20% населения СССР, агрессивной этнофобии - около 6-12%. В России эти показатели были заметно ниже средних величин по Союзу в целом. Одновременно можно было говорить о довольно значительном потенциале сопротивления любым формам этнонациональной агрессии и насилия, включая выражения ксенофобии или этнической дискриминации". - Гудков Л. Динамика ксенофобии в постсоветской России // Вестник Института Кеннана в России. Вып.1, 2002, с.49-50. Подробнее об изменении массовых этнических установок см. в статьях автора: Динамика этнических стереотипов (сравнение замеров 1989 и 1994 гг.) // Экономические и социальные перемены: Мониторинг общественного мнения, 1995, N2, c.23-27; Этнические стереотипы населения: сравнение двух замеров // Там же, 1995, N3, c.14-16; Этнические фобии в структуре национальной идентификации // Там же, 1996, N5, c.22-27; Динамика этнофобий в меняющейся России / Релятивистская теория наций: новый подход к исследованию этнополитической динамики России. М.,1998, с.64-71.
3 - На тот момент абсолютное большинство населения страны идентифицировало себя в качестве граждан СССР, а не той республики, где они жили (кроме Прибалтики).
4 - Анализ собственно миграционных процессов в эти годы см. в работах Ж.А. Зайончковской, Г.С. Витковской, в многочисленных сборниках статей, документов и материалов различных конференций и семинаров, выходящих под их редакцией. Из самых последних работ заслуживает особого внимания монография В. Мукомеля "Миграционная политика России. Постсоветские контексты". М., ИС РАН, 2005.
5 - Во всех современных странах-реципиентах, как показывают опыт, мигранты в первом поколении проявляют гораздо большую активность, работоспособность, честолюбивое желание пробиться, чем постоянное население, пытаясь не просто вписаться в "большое сообщество", но и продемонстрировать окружающим, что они, добившись успеха, усвоили его базовые ценности.
6 - Для пестрой в этническом плане периферии России ориентация на жесткий государственный порядок, преследование незанятых на госпредприятиях были гораздо менее значимыми, чем для населения средней полосы России, прежде всего - городского. Аграрное перенаселение этих территорий, масштабы латентной безработицы, отсутствие промышленности и соответствующей индустриальной культуры делали неизбежным появление сезонной работы в других регионах; отходничество, шабашные бригады строителей и т.п. формы обеспечения существования становились важнейшими предпосылками для адаптации населения этих регионов к новым условиям мигрантской жизни.
7 - По данным "Мониторинга" (1995 год), 54% респондентов заявили, что они с момента рождения живут безвыездно в том месте, где их опрашивали.
8 - Точнее - амбивалентного восприятия их - как воплощение утопии "благополучия, порядка и цивилизованности" и как источника мифической угрозы, функциональная роль которой сводилась к простейшему - "раз американцы играют во всех случаях против нас, значит, в нас есть нечто особо ценное".
9 - В 1990-1991 годах показатели этнического негативизма или национальных антипатий выросли до 35-40%, причем лидерами здесь были регионы, переживавшие в тот момент подъем национальной консолидации, например страны Балтии, Украина (главным образом Западная), Молдавия, республики Закавказья, несколько позднее - Средней Азии. Политические лидеры и ангажированная часть населения этих республик акцентировали свою этническую особость, социальные, культурные барьеры между разными этническими группами, настаивали на усилении административно-государственных границ, что неизбежно влекло за собой и оживление рутинных этнических предрассудков и общий рост ксенофобии. Реакцией на этот подъем этнического самосознания и национальной консолидации была довольно неумная и неадекватная компания российских СМИ в середине 90-х годов и позже, старательно растравлявших все мелкие обиды "старшего брата", от которого отвернулись бедные родственники, по его мнению, перекинувшиеся к богатым заграничным дядям. Такой тон стал привычным и общераспространенным уже в конце 90-х годов, но особенно - во второй срок президентства Путина, результатом чего стало заметная и устойчивая неприязнь к бывшим республикам СССР, к Грузии, а затем, особенно после оранжевой революции, к - Украине, чего раньше не наблюдалось.
10 - Здесь и далее, если не сказано иное, приводятся данные регулярных общероссийских репрезентативных опросов (N=1600, от 18 лет и старше).
11 - После переизбрания Путина на новый на президентский срок три четверти российского населения посоветовали ему быть во внешней политике как можно осторожней по отношению к Западу.
12 - На симметричный вопрос, заданный в ноябре 2005 года (N=1600), "Как вы считаете, национальные меньшинства в России живут в целом лучше или хуже русских?", - ответы распределились следующим образом: "лучше" - 31%, "примерно так же" - 44%, "хуже" - 16%.