Демографические потери от репрессий

Применявшаяся как массовая мера наказания смертная казнь была безусловным, но далеко не единственным источником прямых демографических потерь в десятилетия репрессий. Методы следствия, условия, в которых оказывались репрессированные, избежавшие «высшей меры», были источником чрезвычайно высокой смертности в тюрьмах и лагерях и не добавляли лет жизни тем, кто выбрался из них живыми, нередко потому, что были «списаны» по состоянию здоровья. Наконец, тюремно-лагерная изоляция миллионов мужчин, распад семей и другие последствия деятельности огромной репрессивной машины не могли не сказаться и на рождаемости.

Машина уничтожения Гулага работала безотказно: смерть «есть самая основная, неуклонная и никем не нормируемая продукция Архипелага», - писал Солженицын⁶⁹. Но как подобраться к оценке числа погибших на его бесчисленных островах? Есть ли надежные источники для того, чтобы оценить сверхсмертность репрессированных?

Как полагает В. Земсков, «мы… располагаем совершенно точной информацией, что за период с 1 января 1934 г. по 31 декабря 1947 г. в исправительно-трудовых лагерях ГУЛАГа умерло 963766 заключенных»⁷⁰. Действительно ли это такая точная информация?

Даже если предположить, что приводимые им в указанном источнике данные верны, они относятся только к исправительно-трудовым лагерям (ИТЛ), в которых в разные годы содержалось от трети до трех четвертей всех заключенных, остальные находились в тюрьмах и исправительно-трудовых колониях (ИТК). Известная нам информация о смертности в местах заключения сведена в табл. 1.

Таблица 1. Число умерших в лагерях, колониях и тюрьмах в 1930-1956 гг., тыс. человек

* Согласно источнику (b) 26,3. ** Не совпадает с суммой столбцов 5 и 6. *** Не совпадает с суммой столбцов 4, 5 и 6.

Источники: (a) ГУЛАГ (Главное управление лагерей), 1918–1960, с. 441-442; (b) Земсков В.Н. ГУЛАГ (историко-социологический аспект), с. 14; (c) Земсков В.Н. Заключенные в 1930-е годы, с. 63; (d) Дугин А.Н. Неизвестный ГУЛАГ, с.  51-52; (e) Дугин А.Н. Говорят архивы: неизвестные страницы ГУЛАГа, с. 99; (e) получено суммированием столбцов 2 и 6.

Если объединить всю информацию об умерших заключенных, которой мы располагаем, то получается, что за 1930-1934 годы только в лагерях умерло 122 тысяч человек. Начиная с 1935 года есть данные о смертности не только в лагерях, но и в колониях и тюрьмах, за 1935-1953 годы во всех этих местах заключения умерло 1619 тысяч человек (за 1945 г. почему-то нет сведений об умерших в тюрьмах, мы взяли среднюю между числом умерших в тюрьмах в 1944 и в 1946 гг.). Таким образом, общее известное число умерших с 1930 по 1953 год - 1721 тысяча человек. К этому надо добавить еще какое-то число умерших в колониях и тюрьмах в 1930-1934 годах – примерно 30 тысяч, если применить соотношение, наблюдавшееся во второй половине 1930-х годов, за которые имеются данные. Следовательно, общее число умерших в советских исправительно-трудовых лагерях, исправительно-трудовых колониях и тюрьмах за 1930-1953 годы, в основном подтверждающееся опубликованными архивными данными, составляет 1,76 миллиона.

Однако насколько точны эти данные?

Доступная сейчас статистика смертности заключенных поражает своей неполнотой. Почему нет данных за ряд лет? Неужели не велся учет или не сохранились архивы? А если сохранились, почему к ним нет доступа? Откуда берутся вопиющие разночтения и несовпадения цифр? Например, согласно одному источнику, в лагерях и колониях в 1940 г. умерло 44,6 тысячи человек, а согласно другому – только в лагерях – 46,7 тысячи (табл. 1). Наряду с приведенными в табл. 1 данными о числе умерших в лагерях, колониях и тюрьмах в 1935-1938 годах, имеются и другие – похожие, но не совпадающие: 1935 - 31,6 тысячи; 1936 – 25,0; 1937 – 31,1; 1938 – 108,6⁷¹. О какой точности можно говорить при таких несовпадениях? «Точная информация» никак не выглядит убедительной, скорее всего, В. Земсков да и другие исследователи работали с неполными или фальсифицированными данными.

О не очень большой надежности гулаговских документов говорит, в частности, анализ В. Цаплина. Он отмечает, что по данным отчетов «количество заключенных  по группам «Б», «В» и «Г» почти такое же, как и по группе «А» [группа «А» - заключенные, используемые в основном производстве, остальные – занятые в хозяйствах, не отнесенных к основному производству, не работающие и т.п.]. Такое соотношение мало вероятно. Скорее всего, что-то преднамеренно остается в тени»⁷². «В отчете об использовании труда заключенных в 1939 г. сообщается, что в системе УЖДС [Управления железнодорожного строительства] на начало года их имелось 94773, а на конец года – 69569. Отработали заключенные, как отмечается в том же отчете, 135148918 человеко-дней. Подобное сочетание невозможно, так как если бы в течение года каждый день без выходных трудилось 94 тыс. человек, то количество отработанных ими дней составило бы лишь 34310 (94 тыс. на 365)»⁷³.

Приведенные в табл. 1 числа умерших в 1930-е годы совершают странные скачки, которые очень трудно объяснить. Можно ли поверить, что в 1934-1936 годах число умерших в лагерях быстро снижалась, и в 1936 было втрое меньше, чем в 1933, при том, что число заключенных с тех пор удвоилось? Почему в 1938 году число умерших составило 90,5 тысячи, а в 1939 г. – всего 50,5 тысячи, тогда как число заключенных увеличилось? Как это вяжется с другими, тоже архивными документами, на которые также ссылается В. Цаплин?  

«На начало 1938 г. в лагерях Дальстроя было 83855 заключенных. В 1938 г.  «план завоза заключенных был увеличен на 10 тыс. чел. Таким образом, план составил 71 тыс. чел.». В 1938 г. судами из Владивостока было перевезено 73368 пассажиров, а везли на Дальстрой преимущественно заключенных. Если контингент заключенных пополнился на 73 тыс. человек, то на конец года их было бы 157 тыс., но в действительности оказалось 117630 человек. Произошла убыль на 39370 человек, или более чем на 25%. Куда же девались эти люди?.. К исходу 1938 г. на Дальстрое числилось 117630 заключенных. В 1939 г. было завезено 70953 человека и «фактически освобождено» (так в документе. – В.Ц.) 26176 заключенных. Следовательно, количество заключенных должно было бы увеличиться почти на 45 тыс. и составлять примерно 162630 человек. Однако в действительности среднесписочная численность заключенных по Дальстрою в 1939 г. определяется в 121915 человек. Следовательно, убыло почти 41 тыс. заключенных, то есть более 25% их возможного общего количества»⁷⁴. А согласно «точной информации» В. Земскова, во всех лагерях СССР в 1939 г. умерло 50,5 тыс. человек. Надежна ли эта цифра? По оценке В. Цаплина, изучавшего финансовую отчетность об использовании труда заключенных за 1939 г., наиболее полно представленный в документах, «через лагеря, колонии, тюрьмы и другие места заключения в 1939 г. прошло 2103 тыс. человек. Из них погибло не менее 525 тыс. человек»⁷⁵. Но, конечно, и эту оценку нельзя принимать на веру.

Если в 1940-е годы в соотношении динамики числа заключенных и числа смертных случаев среди них еще можно найти какую-то логику, то в 1930-е годы никакого параллелизма в динамике этих двух рядов чисел не просматривается (рис. 3).

Рисунок 3. Изменение среднегодовой численности заключенных и годового числа смертей в лагерях (1930=1) и лагерях и колониях (1939=1)

То же относится к общему коэффициенту смертности. В одни годы он в разы превосходит соответствующий коэффициент по России в целом, в другие – опускается даже ниже общероссийского показателя (рис. 4). Чем можно объяснить, скажем, резкое снижение смертности в лагерях в 1935-1936 годах? Неужели после убийства Кирова в конце 1934 года в них был установлен санаторный режим?

Рисунок 4. Общий коэффициент смертности населения России и заключенных
в 1930-1956 гг., в ‰

Источник: Демографическая модернизация России, 1900-2000. Под ред. А.Г. Вишневского. М., 2006, с. 432.

Еще одна странная особенность архивных сводок 1930-х годов: в них указывается огромное число побегов (рис. 5). Например, в 1934 году в лагерях умерло 26,3 тысячи человек, а бежало из них 83,5 тысячи, и хотя часть бежавших была поймана, число безвозвратно бежавших составило 36,7 тысячи, т.е. значительно больше числа умерших. Просто решето какое-то, а не ГУЛАГ. А в сводках фигурирует еще какая-то «прочая убыль» - помимо умерших, бежавших, освобожденных и переведенных в другие места заключения. В 1938 году, например, она составила 8,8 тысячи человек, в 1939 - 6,2 тысячи. Не была ли эта странная убыль – от побегов и «прочая» – просто маскировкой убыли от огромной смертности, что естественным образом и предположили исследователи⁷⁶? И трудно возражать против логики Уиткрофта, который рассматривал приведенные в архивных документах показатели смертности как минимальную оценку ее уровня, не исключая того, что максимальная оценка должна включать и убыль – от побегов и «прочую»⁷⁷.

Рисунок 5. Коэффициенты убыли числа лагерных заключенных в результате смертности, побегов и убыли по «прочим причинам» в 1930-1947 гг., в ‰

Если произвести такую максимальную оценку, то «совершенно точные» 964 тысячи умерших в лагерях за 1934-1947 годы, о которых писал В. Земсков, увеличиваются до 1156 тысяч, а 1761 тысяча умерших за это же время во всех местах заключения, полученные нами выше на основе опубликованных архивных данных, превращаются в 2067 тысяч. Категорически настаивать на точности этой оценки, конечно, нельзя, но то, что и минимальная оценка не безупречна и, скорее всего, занижена, тоже не вызывает сомнений.

Как бы высока ни была смертность заключенных, не вся она объясняется самим фактом заключения, какая-то часть смертей неизбежна и на воле. Какую часть смертности заключенных следует отнести на счет тюремно-лагерного режима?

Чтобы ответить на этот вопрос, сравним фактическое число смертей в местах заключения с «нормальным» числом смертей в населении, имеющем ту же численность и возрастно-половую структуру, что и заключенные, и возрастные коэффициенты смертности, наблюдавшиеся в соответствующие годы у всего населения России. В табл. 2 приведены результаты соответствующего расчета. Он выполнен вначале только для заключенных лагерей, в отношении которых у нас имеются необходимые данные за 1934-1940 годы, а затем его результаты распространены на другие места заключения.

Таблица 2. Число умерших и «избыточная смертность» заключенных  в 1934-1940 гг. по минимальной и максимальной оценке

* Максимальная оценка включает число показанных умершими плюс число безвозвратно бежавших и «прочую» убыль.

Как видим, смертность заключенных была катастрофически высока, в 4-6 раз превышала смертность на воле. В конце 1930-х годов в лагерях, колониях и тюрьмах находилось примерно 3% взрослого населения России в возрасте от 15 до 59 лет, а число умерших среди заключенных составляло от 12% всех умерших в этом возрасте в России в 1940 г. до 29% в 1938. (Число заключенных относится ко всему СССР, так что сопоставление с Россией здесь служит лишь для того, чтобы оценить масштаб явления).

Так было перед войной, а в годы войны смертность заключенных резко повысилась (рис. 3 и 4). Даже по архивным данным, скорее, все же неполным, число умерших заключенных за 1941-1945 годы составило не менее 1,1 млн. человек⁷⁸.

Конечно, во время войны смертность повысилась и на воле, но едва ли превышение смертности заключенных над смертностью всего населения России стало меньшим, чем оно было в конце 1930-х годов. Так что вполне можно предположить, что на протяжении всего периода с 1930 по 1953 год, в среднем, оно было, как минимум, пятикратным, а значит, при общем числе смертей порядка 2 млн., избыточные смерти, непосредственно обусловленные всеми обстоятельствами ареста, следствия, суда и заключения, составили 1,6 млн. Совсем немало, если учесть, что во всей России, скажем, в 1950 году умерло 1,2 миллиона человек, а среди заключенных преобладали люди цветущих возрастов.

А как обстояло дело со смертностью другой крупнейшей группы репрессированных – спецпоселенцев?

Здесь также нет систематической и полной статистики, но есть множество свидетельств и фрагментарных оценок. Наиболее высокой была смертность в первые месяцы и годы высылки – транспортировка и вселение на новые места происходили в чудовищных условиях.

Огромными были потери «кулацкой ссылки». Даже если об этом имеется только разрозненная информация, она достаточно красноречива. Например, в письме наркома внутренних дел РСФСР В. Толмачева сообщается, что только за март и 10 дней апреля 1930 года в Архангельске из 8 тысяч детей в высланных семьях заболело 6007, из которых умерло 587, т.е. более 7% за 40 дней – и такой процент смертности детей - 7-8% - автор письма называет и для других округов Северного края⁷⁹. Другая справка сотрудника НКВД, тоже относящаяся к Северному краю, сообщает, что в 1930 г. в край было вселено 230 тыс. человек. Далее в справке говорится, что 104 тыс. из них были расселены в «поселках» – в бараках, землянках и селениях, прилегающих к поселкам, и о том, что с ними стало дальше, не упоминается. Но в отношении остальных 126 тысяч говорится, что к маю 1931 г. 21,2 тысяча из них, т.е.17% умерло⁸⁰.

С 1932 года как будто имеются уже сводные данные, но и они вызывают немало вопросов. Сообщается, что за 1932-1940 годы умерло 389,5 тысячи человек, из которых 281,4 тысячи приходятся на первые три года (1932-1934)⁸¹. В табл. 3 показатели смертности (и рождаемости, которая резко упала) спецпоселенцев приведены в сопоставлении с соответствующими показателями для всего населения России, в эти годы, как известно, тоже крайне неблагоприятными. Разумеется, среди раскулаченных были выходцы не только из России, да и расселяли их не только в России, таблица имеет иллюстративный характер, но она показывает, какой страшный демографический шок испытали миллионы «раскулаченных».

Таблица 3. Рождаемость и смертность спецпоселенцев и всего населения России, 1932-1934

Источник: Земсков В.Н. Спецпоселенцы (1930–1960), с. 20-21.

Как ни велики приведенные показатели смертности спецпоселенцев, весьма сомнительно, чтобы они были полными и надежными. Публикуемые данные часто с очевидностью противоречат друг другу. Так, по сводным данным, в 1932 году, при среднегодовой численности спецпоселенцев свыше 1,2 млн. человек из них умерло 89,8 тысячи. В то же время, приводятся, например, данные о том, что только в Нарымском крае, где к 1 июня 1931 г. было около 51 тысяч спецпоселенцев, а в начале 1932 года – около 196 тысяч (15% всех спецпоселенцев на эту дату), за период с июня 1931 по май 1932 г. умерло 25,2 тысячи человек⁸², т.е. 28% всех спецпоселенцев, умерших в СССР за 1932 год. Это соотношение мало правдоподобно.

В условиях неразберихи и неподготовленности внезапной насильственной транспортировки многих сотен тысяч людей было не до учета, да и особой заинтересованности в таком учете у властей – и местных, и центральных – не могло быть. Время от времени какая-нибудь проверка вскрывала «отдельные недостатки», но это, конечно, не меняло общей ситуации, и можно с уверенностью утверждать, что отчеты о смертности среди спецпоселенцев того времени – сугубо «ориентировочные»⁸³, с явным уклоном в сторону занижения.

Но, кроме того, и здесь, как и в случае с заключенными, поражает огромное число безвозвратно бежавших (бежавшие минус возвращенные из бегов в течение года). Хотя бежать из спецпоселений было, видимо, легче, чем из лагеря или колонии, считать, что сделать это и укрыться потом на воле, было очень просто, тоже нет оснований. Поэтому цифра 373 тысяч безвозвратно бежавших из спецпоселений за 1932-1934 годы, при том, что в 1936 году их показано всего 3 тысячи, вызывает, по меньшей мере, удивление. Правда, в том же 1936 году показано 95 тысяч безвозвратно убывших по «прочим причинам», тогда как в 1932 году их было 5 тысяч, а в 1935 – вообще всего 1 тысяча. Все эти странные цифры, так же, как и их необъяснимые резкие колебания от года к году, хорошо видные на рис. 6, лишь усиливают сомнения по поводу достоверности архивной статистики смертности «кулацкой ссылки».

Рисунок 6. Умершие, бежавшие и выбывшие по прочим причинам из числа спецпереселецев/трудопоселенцев («кулацкая ссылка») в 1932-1940 годах, тысяч человек

Источник: Земсков В.Н. Спецпоселенцы (1930–1960), с. 20-21.

Нужно поверить, например, в то, что в 1932-1934 годах число умерших среди «раскулаченных» менялось так же, как и среди всего населения России (рост в 1933 г. на 70% и сокращение в 1934 примерно на 75%), а избыточная убыль в эти годы объясняется огромным числом побегов: из 715 тысяч убывших по трем указанным на графике причинам только 281 тысяча умерли, а остальные 434 тысячи были живы и здоровы, хотя и не вполне ясно, где они находились. Поверить в это трудно.

Огромной смертностью – в дороге и в первые годы жизни на новом месте - сопровождались и депортации народов. Так, по некоторым оценкам, только во время транспортировки умерло 7889 из 191044 депортированных крымских татар (5%), 3494 из 40900 балкарцев (8%), 1220 из 93139 калмыков (1,3%)⁸⁴. Подобные оценки оспариваются. В. Земсков, возражая Максудову, клеймит «грандиозный миф о якобы колоссальных потерях депортированных во время транспортировки». «Г-н Максудов должен усвоить как аксиому, что если было выселено 194,1 тыс. крымских татар, то в места высылки поступило из них не менее 193,8 тыс. Смертность при транспортировке составляла, как правило, от 0,1 до 0,2%»⁸⁵. В. Земсков верит в известные ему документы, но документ – это не обязательно – справка, составленная чиновником из «органов». Вот одно из свидетельств людей, переживших депортацию крымских татар. «В накрепко закрытых вагонах люди умирали, как мухи, от голода и недостатка воздуха: нам не давали ни пить, ни есть… Когда, наконец, открыли двери посреди казахстанской степи, то дали военный паек, не давая пить, приказали выбросить трупы прямо возле железнодорожного пути и не дали их закопать, после чего мы снова отравились в путь»⁸⁶. «Аксиоматические» 0,2% - это месячная норма смертности населения России в предвоенном 1940 году. И мы должны поверить, что такой же и даже более низкой она была в этих страшных эшелонах, наполненных стариками и женщинами с детьми?

Огромной была смертность и после прибытия на место депортации. В. Земсков приводит архивные данные о числе умерших по разным группам депортированных с момента первоначального вселения в 1943-1944 годах до 1 октября 1948 года: 146,9 из 575,8 тысяч в момент прибытия (25,5%) выселенных с Северного Кавказа (чеченцев, ингушей, карачаевцев, балкарцев); 44,9 из 228,4 тысяч (19,7%) выселенных из Крыма; 16,6 из 90,9 тысяч (18,2%) калмыков⁸⁷. Впрочем, эти оценки не новы, они очень близки к тем, которые приводились и раньше: 24,7% депортированных с Северного Кавказа; 19,3% депортированных из Крыма, 15,7% депортированных из Грузии, 17,8% калмыков⁸⁸. «Между ноябрем 1944 и июлем 1948 года 19540 выселенных месхетинцев, курдов и хемшинов, т.е. 21% от всех спецперемещенных, умерли. Такой процент смертности (от 20% до 25%) одинаков для всех репрессированных режимом народов»⁸⁹. Сравним эти цифры с общероссийскими: за 5 лет – с 1946 по 1950, на которые пришелся голод 1946-1947 годов, во всей России умерло не более 6,6 миллиона человек – 6,7% исходного населения 1946 года.

Демографические потери определяются не только повышением смертности, но и снижением рождаемости, оценить которое еще сложнее. Для депортированных народов такая оценка была сделана Д. Эдиевым с помощью построенной им математической модели. Согласно его оценке для 10 тотально депортированных народов (корейцы, финны, немцы, карачаевцы, калмыки,  чеченцы, ингуши, балкарцы, крымские татары, турки-месхетинцы), из-за подъема смертности преждевременно погибло более полумиллиона представителей этих народов, или свыше 19% от общего числа. Потери же численности населения от падения рождаемости были даже большими, чем прямые потери от подъема смертности (хотя, в отличие от прямых потерь, позднее они были отчасти компенсированы, благодаря повышению рождаемости). Общие демографические потери 10 народов к началу 1950-х годов превысили 1 млн. человек⁹⁰.

Но для России в целом сделать подобные оценки намного труднее, хотя бы потому, что массовые репрессии охватили гораздо более длительный период, да и сам набор их был намного более разнообразным. Даже общая оценка прямых людских потерь, то есть потерь от повышенной смертности вследствие сталинских репрессий за период с конца 1920-х до 1953 год, пока едва ли возможна. Информации все еще мало, она неполна и ненадежна.

По одной их оценок, в результате репрессий с 1929 по 1953 год в СССР погибло 21,5 миллиона человек⁹¹. У нас столько не набирается. То, что удается как-то подсчитать и критически оценить, позволяет говорить примерно о 4-6 миллионах убитых или доведенных до преждевременной смерти в местах заключения, во время депортаций и жизни в «спецпоселениях».

Но, конечно, эту оценку нельзя считать окончательной. Пока исследователям доступны далеко не все необходимые для такой оценки данные. Хотя за последние 15-20 лет секретные архивы приоткрыли свои двери, и в научный оборот поступила огромная недоступная ранее информация, очень многое остается еще за семью печатями. Проблема оценки демографических последствий политических репрессий советского времени еще ждет своих исследователей.

⁶⁹ Солженицын А. Архипелаг ГУЛАГ, ч. 3, гл. 7.
⁷⁰ Земсков В.Н. ГУЛАГ (историко-социологический аспект), с. 13.
⁷¹ ГУЛАГ (Главное управление лагерей), 1918–1960, с. 441-442.
⁷² Цаплин В.В. Архивные материалы о числе заключенных в конце 30-х годов // Вопросы истории, 1991, № 4/5, с.158.
⁷³ Там же, с. 160.
⁷⁴ Там же, с. 161.
⁷⁵ Там же.
⁷⁶ Максудов С. О публикациях в журнале "СОЦИС" // Социологические исследования, 1995, №3, с. 44.
⁷⁷ Wheatcroft S.G. The scale and nature of German and Soviet repression and mass killings, 1930-45 // Europe-Asia Studies, 1996, vol. 48, No 8, с. 1339.
⁷⁸ ГУЛАГ (Главное управление лагерей), 1918–1960,с. 441-442; Дугин А.Н. Неизвестный ГУЛАГ, с. 51-52.
⁷⁹ Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. Документы и материалы. Т. 3. 1930-1934. Книга 1. 1930-1931. М., 2003, с. 302.
⁸⁰ Там же, с. 662.
⁸¹ Земсков В.Н. Спецпоселенцы (1930–1960), с. 20-21.
⁸² Красильников С.А. Серп и Молох: Крестьянская ссылка в Западной Сибири в 1930-е годы. М., 2003, с. 160-161.
⁸³ К примеру, гулаговский начальник, совершавший летом 1931 года инспекционную поездку в одном из районов Нарымского края, сообщал, что «смертность на отдельных участках, преимущественно детей, в момент моего нахождения, была 10-35 человек в сутки. В данное время ориентировочно цифру смертности можно исчислять около 1000 человек» (Красильников С.А. Цит.соч., с. 165).  
⁸⁴ Репрессированные народы Советского Союза: Наследие сталинских депортаций: Отчет Хельсинской группы по правам человека. Сентябрь 1991, с. 15.
⁸⁵ Земсков В.Н. К вопросу о масштабах репрессий в СССР. // Социологические исследования, 1995, №3.
⁸⁶ Верт Н. Цит. соч,с. 219.
⁸⁷ Земсков В.Н. Спецпоселенцы (1930–1960), с. 193.
⁸⁸ Репрессированные народы Советского Союза…,  с. 15-16.
⁸⁹ Верт Н. Цит. соч. с., с. 219.
⁹⁰ Эдиев Д.М. Демографические потери депортированных народов СССР. Ставрополь, 2003, с. 302.
⁹¹ Волкогонов Д. Триумф и трагедия: политический портрет И.В.Сталина. Барнаул, 1990, т.2, с. 339.