Стратегии развития крупнейших городов России: поиск концептуальных решений

Ольга Вендина - специально для Демоскопа

Крупнейшие города, по определению, являются одновременно «центральными местами», обслуживающими потребности прилегающей территории, и «узлами» различных сетей, значение которых выходит далеко за пределы контролируемого городом пространства. В первом случае речь идет о локальных характеристиках города и его хинтерлэнда, во втором – о внешних, включая участие в глобализационных процессах. Двойственность природы городов обеспечивает им необходимую устойчивость и адаптивность: локальное начало играет роль «стабилизатора» развития, а сетевое – «стимулятора». Нарушение этого баланса в пользу «локального» ведет к стагнации и провинциализации города, даже если это столица государства, а в пользу внешних источников развития – к его экономическому и социально-культурному отрыву от собственной территориальной базы и обострению традиционного конфликта «центр-периферия».

Исторических примеров существует великое множество. Подтверждением первого тезиса служат социалистические города. В начале 90-х годов мне в руки попала книжка с многообещающим названием «Брутальная и великодушная Москва», где были собраны характерные впечатления западных журналистов, литераторов и исследователей. «В Москве время не берется в расчет. Приехать туда – значит помолодеть на двадцать лет. Редкое удовольствие погружения в прошлое. В Москве ничто не имеет возраста. Люди живут вне времени»¹, или «Город определяется по своей манере вписываться во время. Он должен одновременно существовать в прошлом, настоящем и будущем. Москва кажется лишенной настоящего и будущего. Под своим изменчивым небом она проплывает между временами прошедшими и воображаемыми»².

Косвенно о том же свидетельствуют и кардинальные изменения, произошедшие со всеми столичными городами на постсоветском и постсоциалистическом пространстве. Новая ситуация открытости, возобновление старых и обретение новых связей, заявка на собственное место в международных отношениях придали этим городам истинный лоск столиц, несмотря на недостаточную ухоженность городской среды. К выходящим из «локального» плена городам, таким как Белград, Киев, Тбилиси, Прага, оказалось приковано беспрецедентное международное внимание, как к центрам культурных и политических инноваций. Особенно наглядным является пример Берлина, пульс столичной жизни которого бьется в его восточной, а не западной части.

Противоположный эффект создает резкая активизация «узловых» функций города. Возросшая мобильность капитала, населения, интенсификация информационных и культурных обменов форсируют трансформационные процессы, обеспечивая городам впечатляющие изменения в фантастически сжатые сроки. Платой за экономию времени и чудо преображения становится дестабилизация всей прежней системы отношений и обострение множественных конфликтов, связанных с социальным, имущественным и территориальным неравенством. Хотя причину этого чаще всего видят в несправедливости пространственного перераспределения средств в пользу административных центров, конфликт имеет не только экономическую, но и социокультурную природу.

Города, вовлеченные в интенсивные сетевые отношения, неизбежно вынуждены соответствовать новым требованиям и частично порывать с предшествующей традицией. Такой разрыв оказывается не менее болезненным, чем разница в доходах. Коррозия незыблемого мира устоявшихся представлений и жизненной практики приводит к психологической дезориентации людей и острому неприятию новой реальности. Это типичная реакция на процессы ускоренной модернизации, характерная не только для патриархального социума, живущего по законам домостроя, но и для догматично индустриального общества, признающего единственно верным, достойным и приемлемым способом жизни – производство материальных ценностей. Городам, особенно столичным, отторгаемым родным хинтерлэндом за их «измену» системе ценностей, образу жизни, представлениям, отношениям и даже манере одеваться, приходится испытать на себе всю тяжесть «сопротивления» базовой культуры и неприязни глубинки³.

Несмотря на исходную дуалистичность природы городов, она далеко не всегда принимается в расчет при определении перспектив их развития. Между локальными и узловыми функциями чаще всего проводится водораздел, приоритет отдается лишь одной из них, а вторая учитывается «по умолчанию» как неотделимая от города. Более предпочтительной выглядит опора на собственные силы: «у нас достаточно собственных ресурсов, и мы сами сумеем сделать все, что нам нужно», но существует и прямо противоположное видение путей развития: «не нужно изобретать велосипед, все уже сделано, и мы можем приобрести "вне" то, что нам необходимо». Первая точка зрения типична для властей и населения промышленных центров, построивших собственное благополучие как бы «своими руками», благодаря тяжелой индустрии и ВПК, или же для центров аграрных регионов, получающих сегодня дивиденды от сравнительно поздней индустриализации и отсутствия застарелого «промышленного флюса». Вторая – для городов, связывающих свое будущее с открытой экономикой.

Так, зимой 2005 года в Екатеринбурге, интервьюируя руководителей разного уровня о проблемах и перспективах развития города, приходилось все время сталкиваться с активной демонстрацией самодостаточности и неприятием «чужаков», пытающихся инвестировать в разные сектора экономики, прежде всего, в сферах строительства, торговли, связи и услуг (табл. 1).

Таблица 1. Общественное мнение Екатеринбурга о желательных инвесторах (% от числа опрошенных)

* Фонд «Социум», Екатеринбург, 2004

Со значительными трудностями сталкивались не только московские компании, рассматриваемые как агрессоры, подминающие под себя местный бизнес (здесь к синдрому «закрытости» примешивалась еще и москвофобия), но и крупнейшие западные, такие как IKEA и METRO.

Основным аргументом, выдвигаемым в пользу экономического сопротивления административными методами, была поддержка локального бизнеса и местных производителей. При этом административные барьеры воздвигались на пути инвестиций в городскую экономику, несмотря на то, что заявленная потребность в них более чем вдвое превышала реальные финансовые вливания извне: 5 млрд. долларов США против имеющихся 2,5 млрд. Похожая позиция и у администрации Челябинска. Оба города «успешно» сопротивляются империи Макдональдса, «защищая» свое население от фастфуда, а местный бизнес от конкуренции.

Стремление городских властей опираться преимущественно на внутренние ресурсы отчасти объясняется реакцией на постперестроечную разруху и разрыв многочисленных хозяйственных связей, поставивших крупнейшие промышленные предприятия, а вместе с ними и города, в ситуацию выживания. Осторожность диктует – сильная зависимость от внешних условий чревата кризисами, «…только собственные возможности города можно рассматривать в качестве надежного и основного ресурса для дальнейшего развития»⁴.

Принципиально иная позиция, суть которой сводится к тому, что ориентиры развития города должны быть «вынесены на далекие авангардные рубежи», а возможно и за пределы национальной экономики, характерна для Москвы, некоторых приграничных и большинства портовых городов. Сторонники глобализации полагают, что крупнейшие российские города должны пристроиться в хвост к шеренге global cities, конкурируя за командные посты в мировой экономике, используя для этого преимущества геополитического и геоэкономического положения страны, евразийство и советское наследие. «Авангардные рубежи» маячат и в концепции «Стратегии социально-экономического развития регионов РФ», предложенной Минрегионом России, в которой основная ставка делается на идею поляризованного экономического развития и «территориальные кластеры», ядрами которых выступают города, завязанные на международные контакты.

Может быть это и неплохо, но выглядит не слишком реалистично. Дело не только в российской отсталости или неготовности главных городов выполнять командные функции в планетарных масштабах, в развитых странах Запада global cities также единичны, а их функции достаточно специфичны. По мнению Энтони Гидденса, они служат институциональному оформлению глобальной экономики и глобального общества⁵, а не просто пространственному перераспределению сфер экономического влияния. Для этих целей global cities не нужны, поскольку практика установления широких международных контактов для всех участников внутренних рынков имеет длинную историческую традицию. Крупнейшие города, даже и не претендуя на роль global cities, являются носителями и распространителями процессов и идей глобализации, включая стремление ослабить путы локального и расширить сферу своего влияния. Однако, участвуя в этой игре, город не может оставаться непроницаемым для внешних агентов, которые также ищут способы включить его в орбиту своей деятельности. Следовательно, развития города за счет его узловых функций требует каким-то образом отреагировать на два серьезных вызова. Первый – это утрата «гегемонии» города над его ближайшим окружением, и второй – обострение внутренних социальных конфликтов под давлением растущего разнообразия жизни и быстрых изменений, дестабилизирующее устоявшийся порядок вещей.    

Итак, «модельное» представление о городе, сводящееся к упрощению его функциональной сущности и опирающееся на какую-либо одну из описанных точек зрения, приводит к столкновению разных групп интересов. Практика последнего десятилетия показывает, что осознанное разделение локальных и узловых функций как маневр, позволяющий, потянув за один рычаг, привести в действие весь механизм экономического роста, не дает ожидаемого эффекта. Несмотря на уверенность, что развитие требует «опоры на собственные силы», лишь очень небольшая часть городов, преимущественно с населением 300-500 тысяч, сложившихся вокруг экспортно-ориентированных гигантов индустрии, смогла улучшить свое положение благодаря опоре на локальные ресурсы. Это, прежде всего, центры добывающей промышленности и первичной переработки, такие как: Сургут, Череповец, Магнитогорск, Липецк, Старый Оскол - Губкин и т.д. Несколько большая группа городов, использовала свое узловое положение на пути финансовых, товарных и человеческих потоков как источник кардинальной трансформации экономики. В эту категорию попадают столицы национальных республик и федеральных округов, обслуживающие систему государственного управления, немногочисленные курортные центры, некоторые портовые и приграничные города как ворота во внешний мир. То, что вне этого списка оказались многие крупнейшие города, в том числе и миллионеры, исторически выполнявшие функции межрегиональных центров, свидетельствует о необходимости искать новую парадигму развития, дополняющую традиционные рецепты сохранения функций центральности как источника социального и экономического благополучия.

Кризис «локального»: новые вызовы – старые решения.

Ветер перемен подарил властям всех уровней возможность самостоятельных действий, наградив их одновременно ответственностью за последствия принимаемых решений. Однако ни власти, ни страна в целом оказались не готовы к конкретным и самостоятельным действиям в условиях внезапно наступившей открытости и зависимости от глобальных процессов. Только Москва, концентрировавшая финансовые и кадровые ресурсы, сумела относительно быстро «оседлать» ситуацию и эффективно использовать свое столичное положение, трансформировав монополию на командно-административные функции в экономические выгоды. Остальным сверх-крупным и крупнейшим городам, чтобы адаптироваться, потребовалось почти десятилетие: только с 2001-2002 годов процесс медленной деградации городской среды и экономического спада сменился отчетливым трендом экономического роста, отразившимся на доходах населения, качестве и благоустройстве жизни. Эту перемену зафиксировали многие городские социологические опросы, показавшие рост численности средних слоев населения (рис. 1).

Рисунок 1. Изменение социально-психологического климата в Екатеринбурге*

* Фонд «Социум», Екатеринбург, 2004

Перемены почувствовали и городские власти. Если в начале 90-х годов наиболее распространенным среди градоначальников был кризисный дискурс, рассчитанный на получение дополнительных бюджетных вливаний и налоговых поблажек, то сегодня все стремятся позиционировать себя как лидеров, уверенно идущих к успеху. Местные власти активно ищут возможность управления стихией рыночной трансформации жизни городов. Возникла потребность в формировании городской политики, определении приоритетных направлений развития и рычагов влияния на поведение людей и структур, вовлеченных в социально-экономические перемены.

Почти все региональные столицы и крупнейшие города обзавелись собственными стратегическими планами развития⁶. В массе своей эти документы напоминают декларацию о намерениях, с указанием на то, «что» надо сделать, но без объяснения того – «как». Они совмещают очень общие перспективы и очень частные программы, без достаточной стыковки первого со вторым и объяснения каким образом плановая деятельность различных городских структур работает на стратегические цели. Главный эффект городских стратегий – имиджевый. Город, имеющий собственную стратегию с ясно обозначенными приоритетами развития, является зрелым с точки зрения управления, обладает значительной открытостью и прозрачностью в сфере принятия решений, а, следовательно, предсказуемым для инвесторов.

Основная причина декларативности стратегических планов состоит в трудности определения места города в системе политических, социальных и экономических отношений. Они разрабатываются исходя из допущения, что администрация города обладает значительной свободой выбора траекторий развития и способов достижения поставленных стратегических целей⁷. На практике же огромное количество факторов, как внешних по отношению к городам, так и внутренних, слабо контролируется руководством. Осуществление даже самых обдуманных и конкретных планов неизбежно сталкивается с непредвиденными обстоятельствами, которые могут, как способствовать, так и препятствовать достижению поставленных целей. Поэтому реальная стратегия развития таких сложных объектов как города, вписанных во множество систем разного уровня, является скорее вынужденной реакцией на многочисленные вызовы и требования времени.

На первый взгляд это утверждение входит в противоречие с распространенной точкой зрения об инновационной роли городов, призванных предвосхищать изменения, а не приспосабливаться к ним. Однако инновационная составляющая городского развития является лишь узкой частью спектра решаемых задач. Креативность, по определению, не является индикатором массовости. Как только деятельность становится массовой, она перестает быть инновационной. Город – это огромный консервативный механизм, поддержание деятельности которого в первую очередь связано с адаптационными механизмами, и лишь во вторую – с инновационными. При этом нормальное функционирование адаптационных механизмов требует постоянных нововведений.

Успешное внедрение или «потребление» инноваций, предполагающее, что клонируемые формы и институты наполняются реальным, а не формальным содержанием, это тоже серьезнейшая задача стратегического развития. Во многих случаях это означает необходимость идти «против течения» и устоявшихся представлений. Если даже отвлечься от политических проблем, завязанных на крупнейшие города, подспудного конфликта мэров региональных столиц и глав регионов, а также внутренней конкуренции между географически несовпадающими центрами администрирования и полюсами экономического роста⁸, окажется, что и поле социально-экономических решений требует преодоления управленческой инерции и пересмотра рецептов социально-экономического роста.

Например, постиндустриальные тренды экономики наиболее развитых стран наглядно демонстрируют, что наибольшими шансами вырваться вперед обладают не места «производства», а места «потребления» денег. Это означает, что сфера материального производства достигла такой эффективности и таких масштабов, что дальнейшее наращивание объемов производства не дает ожидаемого экономического эффекта. Главным средством получения высоких прибылей (кроме торговли энергоносителями) становится третичный, прежде всего, информационный сектор экономики, который предлагает более высокую оплату труда и начинает поглощать все большее количество трудовых ресурсов.

В нашей стране выдвижение «нематериального производства» в качестве стратегического приоритета развития вызывает сильное сопротивление общественного сознания. Большинство регионов и городов России еще не вошло в стадию позднеиндустриальной модернизации хозяйства. Третичная экономика рассматривается как экономика вторичная, «паразитирующая» на реальном секторе. Лояльное отношение вызывают лишь формулировки типа экономика «знаний», «информационная» или «инновационная».

Управленческая практика показывает – наибольший объем получаемых городами инвестиций связан с крупнейшими промышленными предприятиями, деятельность которых предопределяет и наполняемость бюджетов городов, и рост платежеспособности населения. Эта точка зрения господствует и в общественном мнении. Так, 70,1% опрошенных жителей Екатеринбурга и 66,8%  представителей экспертного сообщества города полагают, что именно промышленность обладает наибольшей инвестиционной привлекательностью. Следом за инвестициями в индустрию, опережающими темпами по 17-20% в год, как в Волгограде или Челябинске, начинает расти и сфера услуг, но экономический профиль большинства крупнейших городов остается, по-прежнему, индустриальным.

В логике повседневных решений местных администраций стратегия развития, требующая перераспределения средств в пользу инновационного и третичного секторов экономики, выглядит самоубийственной. Никто не хочет отказаться от денег, поступающих сегодня, даже если они работают против будущего! Яркий пример дает Петербург. Конкурируя с Пермью, город приложил огромные усилия, чтобы добиться размещения завода Toyota на своей территории. Сегодня он себя уже позиционирует как российский Детройт и объявляет о размещении завода Renault и Nissan. Серьезный объем инвестиций (примерно по 770-950 млн. $), способный слегка оживить экономику Северной Пальмиры за счет загрузки строительного комплекса и создания новых рабочих мест, уже завтра обернется проблемами, связанными с необходимостью «завоза» работников на это предприятие, с их последующим обеспечением жильем, социальными услугами, а также с конкуренцией между разными сферами деятельности за размещение своих площадей в одном из ключевых постиндустриальных центров страны. О неизбежности такого хода событий свидетельствует опыт всех крупнейших европейских городов, которые завершили вывод автомобильного производства со своих территорий. Да и Москва уверенно следует тем же курсом, объявив о выводе АЗЛК со слишком дорогих городских земель.

Постиндустриальные тренды в экономике предопределили и изменение характера связи между расселением и размещением наиболее эффективных экономических видов деятельности. Теперь не население перемещается в зоны нового освоения вслед за производственными мощностями, а новые отрасли экономики возникают там, где для этого есть необходимое качество населения. В этом же направлении движутся и основные миграционные потоки. Трудовые мигранты ориентируются не столько на спрос со стороны производства, сколько на потребности высококвалифицированного и высокооплачиваемого населения, нуждающегося в услугах. Рынок труда все больше «профессионализируется» и становиться все менее формализованным, расширяя спектр разных форм первичной и вторичной, легальной и теневой занятости.

К этому стоит добавить, что индустриальная экономика была и осталась экономикой «дешевого человека». Бедные города вокруг богатых предприятий – это хоть и печальный, но вполне логичный феномен. Неслучайно промышленное производство стремительно перемещается в страны третьего мира, обладающие избытком рабочей силы. Там, где нет дешевых трудовых ресурсов, конкуренция за доходы от производства заранее проиграна. Если мы рассчитываем на развитие крупнейших городов за счет индустриального сектора, то в стратегии нужно заранее закладывать необходимость привлечения рабочих рук и просчитывать насколько стоимость решения проблем, связанных с миграцией, повышает «цену» завозимых работников. Не окажется ли, что их труд эффективен лишь в кратковременной перспективе при условии жесткой эксплуатации?

Успех в постиндустриальном развитии требует совсем иной модели взаимодействия работника и работодателя и больших вложений в человеческий  капитал, сравнимых по объему с инвестициями в материальное производство. Причем это касается не только подготовки кадров и образования населения, но и условий жизни людей. Сколько бы ни ругали массовое потребление за его расточительность и меркантилизм, именно оно сформировало новый тип работника, ставшего главным субъектом информационной революции и экономики знаний.

Изменились и морально-ценностные ориентиры общества. Если индустриальное общество стремилось избавиться не только от бедности, но и от бездельников, растрачивающих свое время в удовольствиях, вместо того, чтобы заниматься производительным трудом (вспомним борьбу с тунеядцами в СССР), то в постиндустриальном – все обстоит иначе. Деньги больше не зарабатываются «в поте лица», объемы потребления во многом избыточны. Постиндустриальное общество, толщу которого составляет средний класс, не борется с бедностью, а отгораживается от нее. Главными критериями успеха и жизненного благополучия стали не обладание квартирой, дачей или машиной, а комфорт, эксклюзивность и качество жизни, к которым предъявляются очень высокие требования. Свободное время стало одной из центральных ценностей, а формы его проведения, т.е. «безделья», все более изощренными. Более того, безделье рассматривается как морально оправданное состояние души, необходимое для накопления творческих сил и интеллектуального прорыва, а индустрия «безделья» превратилась в наиболее доходный вид экономической деятельности. Этот ценностной переворот был в значительной степени «оплачен» самими людьми, благодаря их стремлению к расширению степеней личной свободы, и лишь частично обществом через систему социальных программ и социального обеспечения.  

Необходимость вложения в человеческий капитал, является одной из наиболее осознанных и значимых целей стратегического развития российских городов⁹. Отчасти, это компенсаторная реакция на нормативный подход к распределению благ в советское время, отчасти на последующий отказ от социализма в системе соцобеспечения в первое постсоветское десятилетие. Экономический спад и деградация системы социальных услуг были объявлены главными виновниками демографического кризиса и «вымирания нации». Сокращающееся население перестало быть неистощимым ресурсом решения экономических и политических задач, превратившись в один из важнейших приоритетов политики.

Казалось бы, наблюдается совпадение ориентиров городского развития с постиндустриальными трендами, но оно имеет скорее внешний характер. Нерешенным в стратегических планах остается вопрос: «Кто будет инвестировать в человеческий капитал?». Общество в целом? Но тогда платить за выравнивание социальных условий будут именно крупнейшие города, как это и происходит сегодня. Приведу очень типичное высказывание мэра Томска, под которым, думаю, могут подписать и остальные мэры крупнейших городов. «В условиях выстраивания жесткой вертикали власти и концентрации бюджетных средств наверху, когда городу остается 11 копеек с заработанного рубля, приходится искать дополнительные ресурсы для обеспечения жизнедеятельности территории, а тем более для развития. Система местного самоуправления в России развивается в очень сложных условиях. Происходит вымывание финансовых ресурсов из городов и регионов. В наименее выгодном положении при этом оказываются именно города-доноры, к которым относится и Томск»¹⁰.

Предположим, что основная нагрузка ляжет на локальное сообщество – город, но тогда возникает вопрос: «Кто именно может считаться «горожанином», обладающим правом пользоваться всем комплексом социальных благ? Распространяются ли на «новичков» преимущества местных жителей или же их надо каким-то образом заслужить?

Остается третий вариант – люди сами должны инвестировать в собственное будущее и будущее своих детей при определенной поддержке со стороны общества. Но этот подход требует совершенно иной оплаты труда населения, изменения модели занятости и структуры рабочих мест. В противном случае частные инвестиции в человеческий капитал, доступные далеко не каждому, будут вести к социальному расслоению, и одновременно оттоку наиболее квалифицированных кадров туда, где им могут быть обеспечены лучшие условия жизни и труда. По словам О.А. Пермякова – главы челябинской консалтинговой корпорации «Стратум», в круг задач которой входит и профессиональная подготовка бизнес-кадров, отток обученных специалистов в более «продвинутые» центры является одной из больных проблем развития города. Думается, что это общая проблема.

Конечно, уже заявление о приоритетности вложений в человека само по себе является значительным достижением перспективного планирования, но реализация этого принципа требует кардинальных перемен базовой социально-экономической системы не только города, но и страны. Однако предлагаемые в стратегиях решения остаются прежними и связываются они с совершенствованием уже существующей системы, возвращением ей утраченных социальных функций, без обсуждения эффективности сохранения прежних подходов.

Третьим ориентиром постиндустриального развития стало изменение конфигурации отношений «центр-периферия». Схема, когда провинция поставляет столице ресурсы разного рода в обмен на столичные инновации, постепенно утрачивает свое эксклюзивное объяснительное значение. Во-первых, информатизация резко подстегнула инновативность провинции, расширив поле контактов и ослабив диктат центров. Во-вторых, Центры стали «подкармливать» периферию за счет динамичности своего развития; из Центра (центров), а не из собственных источников, начинает она получать дополнительные ресурсы.

Речь, конечно, не идет о бюджетном перераспределении и прямых дотациях. Крупнейшие города уже давно стали местом работы для жителей пригородов и провинции. Деньги, зарабатываемые в центрах, в значительной степени тратятся на периферии, проходя через руки маятниковых мигрантов и сезонных работников. Сама жизнеспособность системы сельского и мелко-городского расселения уже давно зависит не от плодородия почв и продуктивности сельского или лесного хозяйства, или местной промышленности, а от экономического самочувствия крупных городов, от развернувшихся процессов субурбанизации и переселения горожан с их городскими привычками и образом жизни в сельскую местность.

Крупные центры, испытывая избыточное давление частного капитала, активно инвестируют в периферию. Сегодня московские, петербургские, екатеринбургские, краснодарские, магнитогорские и другие деньги работают на всем российском и постсоветском пространстве. Московские и региональные сетевые структуры осваивают российский рынок наряду с иностранными компаниями, стимулируя покупательский спрос и внедряя новые стандарты жизни. Московские строительные фирмы со своими узнаваемыми проектами и ценами на жилье представлены во всех регионах страны, способствуя становлению и развитию рынка недвижимости. Еще более активны высшие учебные заведения, тиражирующие свои филиалы. Практически всем крупнейшим городам страны, а не только Москве и Петербургу, становятся тесны административные границы. Наконец, не стоит забывать и о кошельках столичных жителей как источнике финансирования периферии. Независимо от ранга столицы, ее население обменивает свои деньги на услуги строительных компаний, туризма, культуры, торговли и т.д., удовлетворяя свою любознательность и потребность в контактах с природой.

Усложнение отношений «центр-периферия», несводимость их к простой схеме: «столица – насос, выкачивающий соки из провинции», предполагает и перестройку системы территориального управления. Административный детерминизм, свойственный нашей стране и предполагающий моноцентрический тип организации пространства, противоречит изменившейся экономической ситуации. Открытость экономики, снижение коммуникационных барьеров, ослабление роли административных границ как границ экономических, требуют равнозначности горизонтальных и вертикальных связей, не субординации, а согласования интересов. На первый план выходит не конкуренция – фетиш современного этапа российского развития, а координация проектов, поскольку отсутствие собственных возможностей компенсируется не только внешними инвестициями или привлеченным спросом, но и перераспределением ролей или взаимообменом услугами.

В мировой практике развитых постиндустриальных обществ сложилось своеобразное разделение труда между центрами разного уровня. Мировые города, втянутые в глобальную экономику и опережающие по основным социально-экономическим показателям и уровню жизни остальные регионы своих стран, для сохранения единства национального (или транснационального как в случае ЕС) социально-экономического пространства нуждаются во внутренней поддержке региональных центров, полномочия которых расширяются за счет не свойственных им ранее столичных функций. Таких центров, решающих задачи региональной интеграции, как и мировых городов, не слишком много, но они хорошо связаны между собой, определяя и согласовывая стратегические направления территориального развития, специализацию каждого из центров, не допуская дублирования уникальных сфер деятельности. Функции же конкретного территориального управления делегируются на следующий уровень, где свою долю компетентности и ответственности реализуют локальные центры. Роль каждого из городов определяется не столько административным статусом, сколько его способностью решать возлагаемые на него задачи.

Между российскими городами также постепенно начинают выстраиваться связи, создающие возможность маневра в меняющихся экономических условиях и ослабляющие их зависимость, как от локальных ресурсов, так и от административного диктата. Пионерами в координации проектов как всегда оказываются наиболее ущемленные сферы деятельности, вынужденные искать нетривиальные решения для выживания. Так, очень многие авторитетные университеты инициировали процесс формирования региональных и межрегиональных консорциумов. Движение этот идет не только в рамках Болонского процесса, пересаживающего европейские институты на российскую почву без наполнения их адекватным содержанием, но и под влиянием вполне прагматичного желания расширить поле маневра для привлечения новых ресурсов и новых потребителей собственной «продукции».

Однако этот процесс имеет скорее стихийно-интуитивный характер, практика городского развития исходит из презумпции конкуренции. Достаточно распространенная точка зрения сводится к следующему: «В будущем городам придется вступить в жесткую конкуренцию уже не с селом, а друг с другом»¹¹, «Город видится экономическим субъектом, конкурирующим с другими субъектами за право размещать у себя наиболее эффективные и передовые производства, концентрировать капитал и идеи»¹².

Данный подход, несмотря на инновационную риторику, полностью соответствует российской традиции собирания всех возможностей «в кулак» и мобилизации ресурсов. Гарантией успеха является ставка на трех китов – монополию, концентрацию и конкуренцию. Особенно выпукло эта триада представлена в Концепции социально-экономического развития Челябинской области и г. Челябинска до 2010 года, разработанной рабочей группой под руководством академика Д.С. Львова (ЦЭМИ РАН).

Основные пути решения задачи ускоренного развития региона и роста благосостояния населения, это:

• «выявление и развитие точек ускоренного роста муниципальных образований на основе их конкурентных преимуществ»;

• «выявление точек «ускоренного роста» экономики области с целью концентрации финансовых, природных и трудовых ресурсов для получения максимальных результатов в установленные сроки»;

• «выявление точек «стратегического дохода» – наиболее рентабельных видов производств и услуг, основанных на монопольном владении или эксплуатации ресурсов, с целью получения сверхприбыли на длительное время (более 15 лет)».

Данной схеме нельзя отказать в эффективности, более того, именно такой подход был реализован Правительством Москвы, обеспечив «экономическое чудо». Благодаря мобилизации ресурсов, авторитарным методам управления, монопольному доступу бюрократии к муниципальной собственности, а также тесным связям хозяйственных и властных элит, конкурентные преимущества столицы как территории благоприятной для постиндустриальных видов деятельности были конвертированы в экономические выгоды. Однако при этом Москва реализовала себя не как креативный, а как адаптивно-транзитный центр развития страны. Вся бурная экономическая жизнь Москвы свелась к решению задачи приспособления недореформированной российской экономики к требованиям мирового рынка¹³.

Достаточно эффективная в кризисных условиях, авторитарно-монопольная схема управленческого поведения буксует в новой ситуацией. Для обеспечения роста уже недостаточно приспосабливаться, необходимо иные подходы, учитывающие исчерпанность потенциала развития за счет концентрации всех возможностей в одном или нескольких центрах, а также опасность чрезмерных социальных контрастов, вызванных неравномерностью территориального развития и жесткой конкуренцией. Отдельно стоит сказать о сокращении численности населения и его постарении. Неблагоприятная демографическая ситуация заставляет сомневаться в реалистичности сценария  «концентрации» населения, особенно административными методами, где бы то ни было, и уже сама по себе требует иного взгляда на стратегию развития.

Развитие городов в условиях демографического спада

На протяжении последнего столетия развитие российских городов связывалось исключительно с идей их роста. Городское население увеличивалось столь стремительно, что всерьез обсуждались меры по ограничению размеров и людности городских агломераций. В генпланы городов закладывалась необходимость освоения все новых территорий для развития производства и жилищного строительства, социальной, инженерной и транспортной инфраструктуры, коммуникаций, призванных обеспечить жизнедеятельность растущего городского организма, поглощающего все новые рабочие руки.

Однако уже перепись 1989 года обнаружила, что интенсивный рост крупнейших городов, включая столицы, замедлился. Начало 90-х годов оказалось отмечено сокращением городского населения и даже частичной возвратной миграцией в сельскую местность, что объяснялось стрессовой социально-политической ситуацией. Безусловно, влияние этого фактора было значительным, но период адаптации завершился, а демографическое неблагополучие осталось (табл. 2).

Таблица 2. Численность населения крупнейших городов в 1989 и 2002 годах*

*Всероссийская перепись населения, 2002
**  Численность населения Москвы приведена без Зеленограда

Перепись 2002 года подтвердила – сокращение численности населения большинства крупнейших российских городов является устойчивой тенденцией, стартовавшей в конце 80-х годов¹⁴. Для 22 городов с населением от полумиллиона до миллиона человек баланс оказался отрицательным, а еще 6 свели его с нулевым результатом¹⁵.

Несмотря на то, что основной миграционной тренд можно определить как стягивание населения в центральные и южные районы страны¹⁶, в неблагоприятной ситуации оказались не только города Дальнего Востока, Сибири и Урала, но и европейской части России! Расположив города не по людности, а по их позиции на оси «запад-восток», мы отчетливо  увидим этот тренд (рис. 2).

Рисунок 2. Основные тренды изменения численности населения крупнейших городов между переписями 1979, 1989 и 2002 годов*

Города расположены в направлении с запада на восток, за исключением столицы государства, возглавляющей список:  1 – Москва, 2 – Санкт-Петербург, 3 – Тула, 4 – Ярославль, 5 – Рязань, 6 – Воронеж, 7 – Липецк, 8 – Ростов на Дону, 9 – Краснодар,  10 – Нижний Новгород,  11 – Волгоград, 12 – Пенза, 13 – Астрахань, 14 – Саратов, 15 – Ульяновск, 16 – Казань, 17 – Тольятти, 18 – Самара, 19 – Ижевск, 20 – Набережные Челны, 21 – Оренбург, 22 – Уфа, 23 – Пермь, 24 – Екатеринбург, 25 – Челябинск, 26 – Тюмень, 27 – Омск, 28 – Новосибирск, 29 – Барнаул, 30 – Томск, 31 – Кемерово,  32 – Новокузнецк, 33 – Красноярск, 34 – Иркутск, 35 – Хабаровск, 36 – Владивосток.

Если в 80-х годах доминировали тенденции роста крупнейших городов, сдерживаемые в Центре и стимулируемые к востоку от Волги, то в кризисную эпоху 90-х они сохранились лишь в центрах, вписавшихся в рыночную экономику и сформировавших привлекательный рынок труда. Резко выросла лишь Москва, притянувшая в сектор неформальной занятости и персональных услуг населению почти миллион «аутсайдеров» со всей страны и республик бывшего СССР.  

Безусловно, наблюдаемая динамика «роста» и «спада» численности населения городов имеет свои региональные вариации. Если оставить за скобками исключительность положения Москвы и Петербурга, концентрирующих широкий спектр возможностей и каналов доступа к финансовым и административным ресурсам, то можно назвать три фактора, сдерживающих негативные демографические тенденции.

Во-первых, административный статус – повышение значимости республиканских центров и назначение столиц семи Федеральных округов. Наращивание властных функций способствовало притоку финансов, созданию новых высокооплачиваемых рабочих мест в сфере управления и существенным переменам в городской экономике, переориентировавшейся на сферу услуг, контакты бизнеса и власти, власти и населения. Но и этот фактор далеко не автоматически приводил к успеху. Так, Казань сумела использовать выгодность повышения статуса, а Уфа нет, Ростов-на-Дону является единственным центром Федерального Округа, за исключением Петербурга, который подрос, в том числе благодаря укреплению своих функций как «столицы Юга», а все остальные «столицы» провалились вниз, включая такие успешные города как Екатеринбург, Нижний Новгород и неформальная столица Поволжья – Самара.

Во-вторых, наличие конкурентоспособного производства, обеспечивающего рост доходов населения и платежеспособный спрос. Сопутствующее развитие сферы услуг  и рынка жилья расширило возможности внутренних городских рынков труда, привлекательных для мигрантов и поглощающих собственные избыточные трудовые ресурсы.

В-третьих, близость к новым границам и положение на пути основных миграционных перемещений – с востока на запад и с севера на юг. Поскольку миграция часто имеет двухступенчатый характер: вначале люди переезжают либо поближе к родному дому, либо туда, где они могут устроиться и найти доступное жилье, а затем в более процветающие города или районы страны, то наблюдаемую динамику нельзя считать долговременным или стабильным трендом. Основные маршруты миграции обеспечили рост таких городов, как Краснодар, Ростов, Оренбург, Ульяновск, Волгоград.  

Сокращение численности населения сильно затронуло города с молодой возрастной структурой жителей, которые демонстрировали устойчивые тенденции роста вплоть до начала 1990-х годов, в том числе, благодаря естественному приросту. В постсоветские годы под влиянием социально-демографических и экономических факторов, ключевым из которых стал отток молодежи, ситуация изменилась – города восточной части страны начали быстро «стареть» (табл. 3).  Это, конечно, метафора, которая означает сокращение численности молодых поколений и изменение конфигурации демографической пирамиды города в пользу большей представленности старших возрастных групп.

Таблица 3. Естественная убыль и постарение населения крупнейших городов

Изменение возрастных пропорций отразилось одновременно на показателях смертности и рождаемости. Первые – выросли, а вторые – упали, что оказалось наиболее заметно, так как изменилась и модель брачно-семейного поведения молодых людей, снизился возраст вступления в брак и рождения детей, повысилась приоритетность получения образования и карьерного роста, расширились возможности самореализации для женщин.

Свой вклад в «постарение» городов внесли и конъюнктурные факторы. Так, неожиданно для властей Тюмени резко начала расти численность лиц пенсионного возраста и нагрузка на социальные службы. На юг обширной Тюменской области потянулись не только «свои» пенсионеры – нефтяники и труженики Севера, раньше предпочитавшие вернуться на малую родину или переехать в Краснодарский край, но и родители работающих горожан из других регионов страны или даже бывших республик СССР. Столь же конъюнктурным был рост численности пенсионеров в главных «заповедниках» социализма Воронеже и Ульяновске, куда переезжали демобилизованные военные из стран Балтии, пожилые люди из стран СНГ, рассчитывающие на некоторые социальные гарантии.

Особенно болезненно «старение» отразилось на и без того «немолодых» городах Центральной России и Поволжья. В Ульяновске значение медианного возраста изменилось более чем на шесть лет, в Казани, Пензе, Липецке, Воронеже и Рязани более чем на пять. Это не только тяжелым бременем ложится на бюджеты городов, но и требует кардинальных изменений социальной инфраструктуры городов и структуры занятости населения, поскольку влечет за собой сокращение потребности в учителях и воспитателях, и одновременно рост – в медицинском персонале и социальном патронаже.

Платежеспособность пожилого населения также падает, а стоимость услуг, энергоносителей и всего остального – растет. Необходимость покрывать эту разницу ложится на все более тонкий слой экономически активного населения, уменьшающегося не только в результате демографических процессов, но и сокращения занятости. В среднем по всем крупнейшим городам численность занятого населения сократилась на четверть, а в Воронеже, Ростове, Саратове, Уфе, Омске, Новосибирске, Барнауле, Иркутске и Владивостоке более чем на треть! Казалось бы, нехватку рабочих рук можно компенсировать, привлекая мигрантов. Но внутренние ресурсы России уже исчерпаны, а против притока внешних мигрантов категорически возражает население, с трудом адаптирующееся к выходцам из республик бывшего СССР. Что уж говорить о миграции из Китая, которая рассматривается как агрессия, вызывающая страх и сопротивление.  

Другое следствие сокращения численности населения городов можно условно назвать «негативной селекцией», поскольку из городов уезжают молодые, мобильные и активные, а остаются более пассивные и менее адаптированные к меняющейся ситуации. Процесс этот незаметный на первый взгляд медленно ведет к формированию угнетающей атмосферы в городе, распространению ощущения недовольства жизнью и социального пессимизма, даже если дела обстоят не самым худшим образом.

Частично эта тенденция сдерживается бурным развитием системы высшего образования, которое в последнее десятилетие стало своеобразным убежищем от давления рынка труда и призыва в армию, особенно в городах Центральной России. Согласно опросам ФОМ (2001, 2002, 2005 годов), высшее образование рассматривается как резерв будущего благополучия, позволяя «оттянуть» решение проблемы трудоустройства и обеспечивая лучшие стартовые позиции на рынке труда. Так, 74-77% респондентов полагало, что «сегодня важно» иметь высшее образование, и только 24% думало, что «для молодежи сегодня важнее как можно раньше начать работать и зарабатывать деньги», 67% – было готово пойти «на серьезные материальные затраты» ради образования своих детей и внуков. При этом, «рентабельность» высшего образования, а не потребность в интеллектуальном или культурном развитии личности, выступала в качестве главного мотива его получения, большинство видело в нем важнейший ресурс повышения вертикальной мобильности и конкурентоспособности на рынке труда.

Взрывной рост численности студентов ВУЗов в крупнейших городах стал наглядным свидетельством компенсации с одной стороны дефицита возможностей, унаследованного от советского времени, а с другой – «перекосов» современного российского рынка труда и неравномерности территориального развития. В Краснодаре, Астрахани, Ульяновске, Казани, Ижевске, Оренбурге, Челябинске, Уфе с 1993 года по 2003 год число студентов увеличилось в 2,3-2,5 раза! При этом, чем заметнее сокращалась численность населения города и чем ниже был уровень жизни, тем отчетливее проявлялось стремление к высшему образованию. Правда, данная закономерность наблюдается до тех пор, пока люди сохраняют надежду на будущее. Если же перспективы выглядят не слишком оптимистично и города быстро «съеживаются», как на Дальнем Востоке, то дилемма: «уехать или попытаться улучшить свое социальное и материальное положение на месте, повысив уровень образования», решается в пользу миграции.

Рисунок 3. Образование как временное «убежище» от проблем

Безусловно, стремление к высшему образованию, рост его доступности и повышение «качества» населения являются позитивными сдвигами, но они требуют и ответа на законный вопрос: Что будет с быстро растущей системой образования (и не только) после 2008 года, когда численность молодых поколений рождения начала 90-х годов начнет сокращаться? Ее содержание будет становиться все более дорогим и все менее целесообразным, в силу малочисленности отряда студентов, низкой конкурентоспособности подобного образования при сопоставимых затратах на его получение «дома» или в университете с традициями и репутацией, но расположенном в другом городе.

Нельзя сказать, чтобы названные демографические проблемы и порождаемые ими следствия были большой новостью. Они хорошо известны и широко обсуждаются, более того, они вызывают острую озабоченность властей самого разного уровня – от муниципальных до федеральных. Однако дискуссии, развернувшиеся в кулуарах власти и как следствие этого в СМИ, фокусируются главным образом на том, как развернуть неблагоприятные демографические процессы в прежнее русло. Логика всех программ развития городов и их генеральные планы, основа которых была заложена в предшествующую эпоху, остается, по-прежнему, в рамках парадигмы роста, предполагающей, что восстанавливающаяся экономическая активность крупнейших городов начнет вновь привлекать население!

Например, в стратегическом плане развития Екатеринбурга читаем: «Основным стратегическим ресурсом развития Екатеринбурга был и остается человеческий потенциал, а рост численности населения – одно из основных условий развития города»¹⁷. В Ростове-на-Дону: «Предварительный анализ демографических показателей естественного движения населения при существующей стабилизации миграционной активности, с учетом наметившихся тенденций и темпов развития демографической ситуации в городе, позволяет прогнозировать численность населения в г. Ростове-на-Дону к 2010 году в двух вариантах: минимальном и максимальном. По минимальному варианту численность населения прогнозируется на уровне 1070 тысяч человек, по максимальному 1300 тысяч человек»¹⁸. Другими словами, неблагоприятный сценарий предполагает сохранение показателей 2002 года, а благоприятный – значительный рост, который может быть достигнут только путем административных преобразований, например, включения в городскую черту нескольких близко расположенных населенных пунктов, городов Батайска, Аксая и других.

Данный подход к разработке прогнозных сценариев развития городов не знает исключений, список цитируемых документов можно было бы и продлить, перечислив все имеющиеся городские стратегии. Однако он полностью противоречит демографическим прогнозам, даваемым лучшими российскими экспертами, согласно которым даже при самой благоприятной ситуации население страны будет сокращаться.

Средний прогнозный вариант численности населения России, рассчитанный Госкомстатом до 2016 года, составляет 134 млн. человек, а до 2050 года - 101,2 млн. человек. Минэкономразвития страны в свои планы закладывает тенденцию сохранение негативной динамики численности населения, прогнозируя ежегодное сокращение на 600 тысяч человек. Начиная с 2007 года, Россия вступает в период сокращения численности занятых, которое в 2007-2008 составит 300 тысяч человек. Об этом говорится в уточненном прогнозе социально-экономического развития РФ на 2006 год и основных параметрах прогноза до 2008 года, опубликованных на официальном сайте Минэкономразвития. При благоприятных миграционных тенденциях приток мигрантов извне сможет лишь на 20% компенсировать сокращение численности населения из-за естественной убыли.

В этой ситуации не стоит обольщаться относительно возможности вернуть демографическую ситуацию в прежнее русло. Скорее следует задаться вопросом, насколько взаимосвязаны экономический рост и демографические показатели? Совпадают ли тренды экономического и демографического «спада», насколько параллельны эти процессы?  Возможен ли экономический рост при абсолютном сокращении численности населения и доли его экономически активной части? Это серьезнейший вызов демографии, который требует переосмысления стратегий развития городов, более сложных подходов, которые бы основывались не только на идеях роста, улучшения, совершенствования, углубления, и т.д., но и на возможностях перегруппировки сил, позволяющих преодолеть несоответствие между желаемым развитием и возможным демографическим маневром.

Сразу оговорюсь, неблагоприятная демографическая ситуация не отменяет парадигму «роста» как таковую. Во многих случаях, прежняя логика сохраняет свою актуальность, особенно когда речь идет о новых проектах развития, требующих городской экспансии – выделения новых территорий для транспортных коммуникаций, строительства новых жилых и торговых зон или промышленных объектов, чаще всего, совместных предприятий. Но она перестает работать, когда речь идет о поддержании старой и создании новой социальной инфраструктуры и определении условий ее использования. Может ли город обеспечить декларируемое «…высокое и устойчиво повышающееся качество жизни нынешних и будущих поколений горожан» при одновременно растущей численности пенсионеров и стоимости социальных услуг? Можно ли предполагать, что и в этой сфере все будет расти, как, например, на рынке жилой и коммерческой недвижимости? Убыль населения диктует необходимость более рационального отношения к уже существующей инфраструктуре и созданным институтам в сфере здравоохранения, науки, культуры, образования, транспорта и т.д. Стремление иметь все возможности в каждом конкретном месте при неясных перспективах их сохранения становится чрезмерно расточительным. Поэтому существующая сегодня парадигма «роста» городов должна быть дополнена парадигмой развития в условиях демографического «спада». Это требует принципиально иных подходов.

Во-первых, временное, а не только постоянное население, должно рассматриваться как ресурс развития, а привлеченный спрос как его «второй мотор». Отсюда следует, что необходимо провести переоценку привлекательности города с точки зрения  территориального маркетинга. Ключевых направлений здесь два – выработка имиджевой политики и поддержка мобильности населения.

Имидж города  – это продукт субъективный. Вопрос в том, кто является субъектом формирования имиджа. Если это человек воспринимающий или наблюдающий, то речь идет о личном впечатлении, чувстве места, его отражении в мироощущении конкретной личности. Если же субъектом является «клиент» – инвестор, турист, студент, рабочий, то ситуация радикально меняется. В этом случае речь идет об определенных категориях потребителей, предъявляющих спрос на разные свойства жизненной среды города, часто не имеющие ничего общего с впечатлениями. Фактически, город должен взглянуть на себя со стороны, увидеть себя глазами компаний, фирм, студентов и всех остальных, чтобы смысловое наполнение имиджа города отвечало их запросам, тогда имиджевая политика сможет облегчить решение следующих задач:

1. привлечение мелких и крупных инвестиций через улучшение репутации и тиражирование позитивных примеров,
2. обозначение региональных перспектив, связанных с крупными проектами,
3. компенсация морального ущерба и социально-психологических комплексов жителей города,
4. сплочение населения города вокруг идеи его развития, поддержание доверия к местной власти и укрепление регионального патриотизма.

Однако имиджевых усилий недостаточно для повышения привлекательности города. Нужны стимулы и условия для роста мобильности населения. Согласно оценкам Центра миграционных исследований, примерно 10% домохозяйств страны сегодня имеют трудового мигранта, а в некоторых городах – эта доля поднимается до 25%¹⁹, что, безусловно, свидетельствует о стихийном росте мобильности, позволяющей людям решить многие из своих жизненных проблем. Однако процессы эти не встречают соответствующей поддержки. Крайне слабо развита система льготных тарифов для часто перемещающихся людей, почти нет сопутствующего сервиса, слабо дифференцирована система транспортных сообщений, расстояния, по-прежнему, превращаются в испытания, а территориальная близость остается главным условием связанности территорий. Не в этом ли направлении стоит концентрировать стратегические усилия?

Во-вторых, критерии количественного роста (численность населения, объемы жилья, транспортные коммуникации, введение объектов социальной инфраструктуры, рабочие места…) должны уступить свое доминирующее положение критериям качественных изменений (городская среда, условия жизни, разнообразие и качество услуг, удобство транспортных коммуникаций, адаптация существующей инфраструктуры к изменившимся потребностям …). Нужно сказать, что сокращение численности населения само по себе ведет к росту показателей качества жизни – квадратных метров, приходящихся на душу населения, сокращению очередей, снижению конкуренции в сфере образования, и в целом, росту доступности услуг. Это явно позитивное следствие требует и соответствующего роста потребительских стандартов, поскольку сокращающееся население должно быть максимально эффективным, затрачивая, по возможности, меньше времени на решение задач жизнеобеспечения.

В третьих, принципы конкуренции или соперничества между городами за ресурсы развития должны быть заменены принципами кооперирования и многоуровневой координации, созданием совместных проектов, ориентированных на меняющийся возрастной состав и жизненный цикл населения. Это требует совместной выработки региональной политики и большей специализации городских центров. Конечно, специализация не должна пониматься в узком смысле и вести к возрождению идей монопрофильности экономики города. Требование большей эффективности рынка труда, предполагает его большую профессионализацию. Это значит, что каждый из крупнейших городов должен чем-то выделяться по степени профессионализма на общем фоне, являясь лидером в конкретном виде деятельности. Данный принцип давно реализован в сфере производства – каждый из городов имеет свой индивидуальный промышленный профиль, но сфера услуг населению, построенная по социальным нормативам, далека от его применения. В сфере науки, образования и здравоохранения примеры специализации также единичны. Это не значит, что нужно отказываться от социальных норм, но все, что выходит за рамки принятого в обществе базового стандарта, может быть диверсифицировано. «Уникальность» должна рассматриваться не только как конкурентное преимущество, подавляющее потенциальных соперников, но и как способ стимулировать взаимодополнительность хозяйства городов.

Территориальной базой городского развития должен стать не только собственный субъект Федерации, но и крупный экономический регион или даже страна в целом, что расширяет возможности согласования интересов и отвечает более диверсифицированным потребностям экономики и населения. Макрорегиональный взгляд на проблему вовсе не является излишним при решении частных проблем каждого города. Собственно, данный подход уже использовался на заре индустриальной эпохи при определении целесообразности размещения производительных сил. Возможно, к нему стоит вернуться на новом этапе, но уже с позиций разгосударствленной экономики и постиндустриальных ценностей. Именно, определение места города в системе межрегиональных связей поможет ему сохранить свои центральные функции. Если же в качестве наиболее «надежной» стратегии развития по-прежнему будет сохраняться стремление к разграничению сфер пространственного влияния городов и установлению тотального контроля над «своей» территорией, исходя из принципов самодостаточности, то наиболее реалистичным будет выглядеть следующий прогноз. Во-первых, контраст между немногими очагами роста и многочисленными зонами демографического и экономического спада будет усиливаться, во-вторых, подавляющее большинство городов продолжит «съеживаться», а стоимость жизни в них – возрастать. Перед городскими властями встанет не проблема строительства нового жилья, а проблема сноса пустующих домов, требующих средств на их содержание и санацию. В отсутствии людей начинает деградировать городская инфраструктура. Словом, картина довольно мрачная.

«Узловые» функции города и проблема сохранения социальной стабильности

Узловые функции – это функции собирания, управления и перераспределения транспортных, финансовых, товарных, миграционных, информационных и других потоков. Пересечение всех этих потоков и делает крупные города гетерогенными, принося им как многочисленные выгоды от увеличивающихся возможностей, так и провоцируя конфликты из-за столкновения интересов, включая и конфликт между традиционным и инновационным, который сегодня принял форму противодействия локального глобальному.

Определяя стратегию развития города как «узла», мы сталкиваемся с многомерностью пространства, описываемого с помощью множества географических, социальных, политических и экономических параметров. Приходится признавать, что город вписан сразу в несколько территориальных систем, и в каждом случае стратегические цели развития различаются, требуя разных политических инструментов и конкретных мер. Привычное для нас представление о городе как о центре территории, венчающем собой локальную систему расселения, оказывается лишь частым случаем во всем многообразии «центральностей», предлагаемых узловым положением, а потому лишь частично определяет «будущее» города.

Глобализация, которая резко расширила пространственные связи и возможности городов, повлияла и на увеличение разнообразия вариантов развития, предполагающих разную степень включенности в мировые и местные процессы. Переплетение глобального и локального означает, что старые формы управленческой мобилизации, основанные на триаде: монополия – концентрация – конкуренция, надежно обеспечивавшие экономический рост, не утратили своего значения, но эффективность их применения заметно снизилась.

Проблема состоит в том, что при доминирующей роли узловых функций города и сохранении ориентации на концентрацию и конкуренцию происходит стягивание всех потоков в наиболее сильные фокусы экономического пространства. Основанная на этих принципах политика территориального управления напоминает кастинг, формирование клуба избранных, за членство в котором всеми средствами борются местные элиты. Следствием искусственного отбора наиболее «жизнеспособных» является сокращение полюсов роста, способных организовать пространство вокруг себя и обеспечить межрегиональную интеграцию. Возникают «архипелаги» богатства на фоне деградирующей и люмпенизированной периферии²⁰. Побочным эффектом такой политики является медленный внутренний распад некогда единого пространства страны, признаки которого мы наблюдаем уже и сегодня²¹.

Описанный процесс не является неизбежностью, его вполне можно направить в иное русло, смягчая территориальные диспропорции, если для стратегии развития городов приоритетной будет признана иная триада: мобильность – координация – специализация.

Мобильность предполагает, что связанность становится важнее географической близости или административного подчинения, а доступность превращается в ключевой параметр развития. Движение по социальной лестнице дополняется возможностью реальной смены места жительства и получения необходимых социальных услуг независимо от прописки. Мобильность и доступность естественным образом снижают уровень централизации и способствует выравниванию уровня жизни населения. Координация невозможна без информационной открытости и поиска баланса интересов, конкуренция и конкурентные преимущества здесь важны не «во вред соседу», а «на благо» обществу. Наконец, специализация означает не столько наращивание конкурентных преимуществ, сколько  комплeментарность, достижение каждым городом высокого уровня развития в какой-либо из приоритетных областей, важных для общества в целом. Обретение собственного лица предполагает не только рост автономности принятия решений, но и значимости согласованности действий, перераспределения функций и ответственности между центрами разного уровня, интенсификацию обменов услугами.

Предлагаемый подход позволяет смягчать внутренние напряжения и сгладить внешние противоречия, характерные для города, ориентированного на развитие узловых функций. Это важно, поскольку решение многих городских проблем связано не просто с дополнительным финансированием или технической поддержкой (компьютеризации, развития инфраструктуры…), а с преодолением сопротивления общества переменам, с необходимостью которых оно далеко не всегда согласно, в силу их «перпендикулярности» жизненному опыту и сложившимся стереотипным представлениям.

Яркий пример резко негативное отношение к мигрантам при осознанной необходимости роста миграционной привлекательности страны. Другой – страх перед иностранными инвесторами, неспособность признать собственную некомпетентность, нежелание участвовать в деятельности международных институтов (например, дискуссия о приостановлении членства России в ПАСЭ), стремление контролировать деятельность общественных и негосударственных фондов при декларировании приоритетности развития гражданского общества, и т.д. Другими словами, логика концентрации «власти и денег», доминирующая сегодня, систематически входит в противоречие с логикой «объединения усилий», предполагающей не командно-административные, а партнерские отношения.

Еще одна трудность кроется в размытости представлений о субъекте наших стратегических усилий. Если рост благосостояния местного населения выглядит как естественная цель для «города-центра», то в случае «города-узла» – это далеко не очевидно. Местные жители являются лишь одним из многих субъектов, своего рода субстратом, «обогащающимся» за счет пропускаемого через него потока. Поэтому главным субъектом заботы и основной головной болью становится временный житель или посетитель города – мигрант во всем многообразии его обличий, а не местное население.

В этом смысле, очень показательны рассуждения классиков концепции  global cities о движущих силах их развития. Хотя российские города вряд ли могут рассчитывать на обретение данного статуса, многие выводы теоретиков актуальны и для нас. Так, Питер Тэйлор, опираясь на идеи Джона Фридмана, Саскии Сассен, Питера Холла, а также более ранних их предшественников Роберта Рэдфилда и Милтона Зингера, полагает, что превращение городов в «узлы» мировой экономики является производной от деятельности транснациональных компаний, предъявляющих спрос на услуги в сфере финансов, скоростного транспорта, маркетинга, потребления и т.д. Иерархические отношения, возникающие между городами, а следовательно и их «центральность», являются результатом бизнес-стратегий компаний. Наличие или отсутствие штаб-квартир крупного бизнеса, насыщенность рынка города известными мировыми брэндами, интенсивность международного авиационного обмена, все это является индикаторами принадлежности к global cities. К этому стоит добавить и институциональную составляющую глобализации, унаследованную городом роль в мировом политическом процессе.

Несколько иной, но близкий подход предложен Мануэлем Кастеллсом, согласно которому в современном мире материальное производство выполняет подчиненную роль по отношению к информации и знанию. В центре концепции Кастеллса находится красивая идея «пространства потоков», противопоставляемого «пространству мест». Это, конечно, метафора, подчеркивающая значимость узловых, а не локальных функций городов. «Пространство потоков» имеет аморфную губчатую структуру со своими «дырами» и «уплотнениями», но у него есть вполне материальный носитель в виде информационных сетей и сложной системы территориально-административных и экономических отношений, что позволяет оценить уровень лидерства каждого из центров. Те из городов, которые участвуют в процессах обмена информацией, капиталом и властью, становятся узлами, наращивая свои центральные функции, независимо от их размера и местоположения (relatively freestanding ‘nodal points’ of global flows), остальных ждет медленное понижение статуса и оттеснение на периферию основных процессов.

Автором третьего подхода является Ульф Ханнерз, который обращается к человеческому, а не экономическому измерению города, поскольку мировые города являются узлами не только властных, финансовых и информационных потоков, но также и человеческих. Его концепция апеллирует к «фокусности» города для мирового культурного процесса. Он задается вопросом, почему лишь немногие города становятся центрами «производства» новой культуры, притягивая огромное количество людей со всех концов света, а не только из ближайших окрестностей. Он подчеркивает «временность» культурной продуктивности, процесс отмирания и возобновления креативности городов. Понимая культурный процесс широко, Ханнерз рассматривает город как «рыночную площадь культуры», выделяя четыре очень разные категории людей, формирующих этот рынок сегодня. Это – менеджеры, особенно представители иностранных компаний (expatriate staff), туристы, мигранты и лица творческих профессий: артисты, художники, дизайнеры. Все они – современные «кочевники», их объединяет временность присутствия в городе, где они реализуют часть своих карьерных устремлений или творческих амбиций, оставаясь при этом в теснейшем контакте с местами их прежней или будущей жизни.

Измерителем развитости узловых функций города для Ханнерза являются:

1. активность культурных репрезентаций разного рода – от официальных событий и фестивалей до неформальных акций представителей альтернативной культуры,
2. разнообразие этнической структуры населения, свобода и легкость этнического самовыражения, мода на этничность,
3. широкий спектр возможностей для реализации разных типов поведения и образов жизни – от традиционных или этнических рынков, магазинов, форм проведения досуга до казино, фитнесс- и гольф-клубов,
4. рафинированность городской среды, сочетающей уникальность и универсальность, ощущение достижимости привычного уровня комфорта,
5. развитость системы территориального «маркетинга» – символической ценности разных участков городского пространства.

Из всех трех концепций следует, что мировой город является центром, генерирующим и принимающим человеческие потоки, а его внутренняя жизнь зависит от того, насколько он в состоянии приспособиться к меняющемся предпочтениям «кочевников глобализации». Устойчивое развитие мирового города требует от него постоянной изменчивости, а транзит становится одной из наиболее продуктивных форм его существования, определяя в значительной степени его образ, инновационность, центральность и вовлеченность в глобальные процессы.

Впечатляет, но хорошо, если местный житель попал на этот ледокол, разрушающий привычную рутину, и оказался сопричастен трансформационным процессам, а если он оказался за бортом или со стороны наблюдает за движением этой махины? А если таких людей большинство среди местного населения? Тогда обостряются все внутренние противоречия и имущественное неравенство, растет социальное напряжение, вспоминают о метафоре «город контрастов», поскольку на фоне общей серости и уныния проклевывается «город в городе», сияющий витринами и дорогими автомобилями. Неслучайно концепция global city развивается параллельно с концепцией dual city – города двойных стандартов или во французской интерпретации города разных скоростей развития.

Если взглянуть на российские города через призму западных теорий, то совпадение многих тенденций и рисков столь очевидно, что не требует особых доказательств. Конечно, крупнейшие региональные центры России участвуют в перераспределении мирового богатства лишь косвенно, получая дивиденды от посреднической деятельности в сфере экспорта природных ресурсов. Но это не значит, что у них по определению отсутствуют проблемы, свойственные global city. Наш внутренний рынок достаточно велик, не говоря уже о масштабах территории, для того чтобы внутренние, а не внешние импульсы играли ключевую роль в происходящих процессах. Находясь в общем потоке экономических и социально-культурных изменений, крупнейшие города постепенно превращаются в партнеров, а не подчиненных главного центра страны – ее столицы, в разной степени участвуя в экономических, информационных и культурных обменах. Они вовлекаются в межрегиональные и международные взаимоотношения, становясь в конечном итоге самостоятельными участниками глобальных рынков.

Основная трансформирующая роль в крупнейших российских городах, как и во всех развитых странах, принадлежит банковскому сектору, крупным компаниям и известным дистрибьюторским сетям, размещающим здесь свои «точки» и штаб-квартиры. Экспортно-ориентированный бизнес сильно влияет на рынок труда, жилья и структуру имеющегося сервиса, а формирование, распространение и деятельность дистрибьюторских сетей – на стандарты потребления населения, образ жизни людей и даже роли городов, которые по-разному реагируют на нововведения, склоняясь к «открытому» конкурентному или «закрытому» протекционистскому типу развития. Одни из городов оказываются в сфере влияния более мощных или активных соседей, а другие, напротив стремятся осуществлять внешнюю экспансию, принося выгоды не только владельцам бизнеса, но и городу в целом.

Вторым игроком, стимулирующим городской транзит, является государство, закрепляющее за отдельными городами властные функции. Укрупнение административно-территориального деления, так же как и создание новых территориальных единиц с приданием их центрам дополнительных властных полномочий – апробированный российский способ повышения статуса городов и их экономического благополучия. Несмотря на всю надежность процедуры конвертации административных ресурсов в финансовые, механизм этот дает сбои. Ожидания оправдываются лишь в том случае, если расширение властных полномочий приводит к контролю над территориями, имеющими собственные источники доходов, независимо от их природы: добыча полезных ископаемых, экспортно-ориентированное производство или дотации федерального центра, вынужденного «покупать» лояльность своих субъектов.

Так, например, Тюмень колоссально выиграла от частичной реставрации прежней системы административной субординации, где ей принадлежала роль столицы трех регионов – собственно Тюменской области, нефтяного Ханты-Мансийского и газового Ямало-Ненецкого автономных округов. Город, получающей всего 3% региональных инвестиций, вернул себе функцию перераспределения налоговых отчислений самых «богатых» субъектов страны. Реакцией на усиление административной роли Тюмени, даже просто постановка вопроса в этой плоскости и его настойчивое продвижение, стал рост численности населения, начавшийся с 2001 года, и рост стоимости жизни в городе. Цены на жилье в Тюмени почти на 15% выше, чем в Екатеринбурге, на четверть – чем в Новосибирске и на треть – чем в Омске. При этом уровень средней заработной платы почти в 3 раз ниже, чем в соседних добывающих округах, и лишь на 1,5-2,0 тыс. рублей выше, чем в Екатеринбурге, Омске или Новосибирске. Тем не менее, расширившиеся финансовые возможности и привлеченный спрос на жилье, стимулировали развитие города. В Перми, ставшей столицей объединенного региона, подобного экономического «чуда» не произошло и вряд ли его стоит ожидать. Таймыр с Эвенкией также не принесут особых дивидендов Красноярску, поскольку главный «донор» региона – Норильск, и без того находится в краевом подчинении.

Похожий, но все же иной сценарий реализуется в случае возвышения Екатеринбурга. Город является столицей Федерального округа, не имеющего статуса субъекта Федерации и, следовательно, соответствующей налоговой базы. Однако, он позиционирует себя как столица «Большого Урала» и «третья столица страны», объединяя вокруг себя такие региональные центры, как Тюмень, Уфа, Ижевск, Салехард, Оренбург, Магнитогорск, Сургут, Ханты-Мансийск, Челябинск, Стерлитамак, Курган, Нефтекамск, Нефтеюганск, Нижний Тагил, и с некоторыми оговорками Пермь. Границы «Большого Урала» охватывают территорию не только превышающую привычные географические очертания Урала, но и Уральского федерального округа. Город действительно сумел сохранить свои лидерские позиции и даже расширить влияние, в чем ему, безусловно, помогли новый статус и традиционная близость с регионами Западной Сибири и Южного Урала. Рынок жилья и услуг Екатеринбурга, так же как и в Тюмени, начал расти благодаря привлеченному спросу: примерно с 2002-2003 годов покупка квартиры в городе начала рассматриваться не только как решение жилищной проблемы, но и как выгодная инвестиция. Хотя доля «мелких» инвесторов из ХМАО, ЯНАО и Нижнего Тагила сравнительно невелика, не превышая 10%, этого достаточно, чтобы заработал механизм распространения роста.

История «столицы Юга» – Ростова на Дону – выглядит менее успешной, и трансформационные процессы здесь развиваются по иному сценарию. «Большой Юг» еще более разнороден, чем «Большой Урал», учитывая республики Северного Кавказа  и регионы нижнего Поволжья. Сложившиеся этно-культурные и исторические различия здесь столь велики, а транспортная сеть, связывающая разные части округа, столь недостаточна, что жители Астрахани или Волгограда не воспринимают Ростов как свою региональную столицу. Поэтому «Юг России», несмотря на пространственные амбиции, изначально редуцируется до Северного Кавказа. Следовательно, и зона влияния Ростова заметно меньше, чем Южный федеральный округ. Но и на Северном Кавказе – регионе, обильно снабжаемом федеральными деньгами, позиции Ростова неустойчивы, поскольку, во-первых, контроль над трансфертами принадлежит Москве, и город получает лишь косвенную выгоду от размещения федеральных структур, способствующих появлению новых рабочих мест и расширению слоя платежеспособного населения. Во-вторых, велика конкуренция со стороны Краснодара за привлечение инвестиций и населения. Сегодня трудно назвать сферу деятельности, в которой бы Ростов и Краснодар стремились бы к сотрудничеству, кроме формальных мероприятий по культурной или административной линии.  Наконец, бурно растущая Махачкала явно может претендовать на статус неформальной столицы Северного Кавказа, деловой и мозговой центр его теневой экономики, доля которой в регионе по разным оценкам составляет от 60 до 80%.

Третью по значимости позицию для городского транзита занимают мигранты и развитость каналов коммуникаций, причем как традиционных транспортных, так и новых – мобильной и спутниковой связи, Интернета, и просто налаженность человеческих отношений и контактов. Как грустно мне заметили в Челябинске: «Немецкие бизнесмены вместе с инвестициями оседают в городах, куда летает Люфтганза, поэтому мы заранее проигрываем Екатеринбургу». В этом смысле очень показательна география немецкого КМБ-банка, работающего на российском рынке с 1992 года. Его филиалы расположены в Москве, Петербурге, Нижнем Новгороде, Саратове, Екатеринбурге, Омске, Новосибирске и Барнауле. Саратов и Барнаул в этом списке явно являются данью истории российских немцев.

Несмотря на неоднородность состава мигрантов, имеющих разный социальный и имущественный статус – от топ-менеджеров и артистов до гастарбайтеров, и разные цели приезда – бизнес, поиск заработка, туризм или шоу-бизнес, все они сильно меняют жизнь в городе, привнося новые стандарты, возможности, представления, моды, оценки, спрос на услуги и образ жизни. Нередко трансформационные процессы инициируются представителями альтернативных культурных течений. Богема формирует моду на «места», вслед за культовыми фигурами появляются фанаты, затем паломники и туристы, вслед за ними идет сервис и представители бизнеса. В результате полностью меняется облик городской среды, утрачивается аура богемной жизни и место становится дорогим, престижным и респектабельным. Так, болезненная красота разрушающегося Петербурга и свойственный ему декаданс породили в среде московской творческой элиты моду на жизнь в северной столице, культурная сосредоточенность которой противопоставляется мишурному блеску тусовочной Москвы. Вслед за интеллектуалами в Питер потянулись и бизнесмены, что обернулось резким скачком цен на рынке жилья и ускорившимся формированием элитных кварталов, особенно заметном на Васильевском острове. Фактор культурного воспроизводства играет важную роль в облике Казани, переживающей этно-культурное возрождение, и Екатеринбурга, ставшего столицей нонконформизма и рок-культуры, Перми, выбранной «культурной столицей Поволжья» в 2006 году.

Однако несравнимо большее влияние на жизнь городов оказывает мигрирующий бизнес-класс, заполняющий московские авиарейсы и скоростные поезда. По оценкам местных социологических агентств на долю деловых людей, в Екатеринбурге, Челябинске, Ростове и Красноярске приходится до 80% междугородного и международного пассажиропотока. Экспорт/импорт менеджеров, часто возвращающихся в столицу из провинции по выходным, или напротив, домой из столицы, достаточно новое явление для страны, отражающее рост мобильности квалифицированных кадров. Эта категория людей живет, конечно, не только в поездах и самолетах, но и обустраивается в местах своего временного пребывания. Так, в Ростове-на-Дону спрос на квартиры со стороны московских компаний, ведущих свой бизнес в городе, резко взвинтил цены на жилье, особенно в центре. Известны случаи, когда дома скупались целиком на начальной стадии строительства. Причем целью покупки были не инвестиции в недвижимость, а потребность в квартирах, предоставляемых компанией работникам, выписываемым из Москвы или других городов. Существует и практика последующей передачи такого «служебного жилья» в собственность, выступая в качестве «бонуса», удерживающего ценные кадры в провинции. Так, например, поступает Газпром в Краснодаре.

Индикатором развитости бизнес-контактов, деловой активности и мобильности  квалифицированных кадров служат не только возросшие транспортные потоки и бум на рынке жилья, но и активность использования Интернета. Сравнение данных опросов, регулярно проводимых ФОМом, и Интернет индексов, которые ежемесячно рассчитываются Яндексом для 50 городов страны, показывает любопытное расхождение между уровнем доступности сетевой инфраструктуры и реальным использованием сети (табл. 4).

Таблица 4. Охват населения Интернетом и активность использования сети

Данные приведены по публикациям Интернет-индексов городов, Яндекс, http://goroda.yandex.ru/ii_total.xml, февраль, 2006, и обследованиям ФОМа «Интернет в России /Россия в Интернет», выпуск 13, осень 2005, http://bd.fom.ru/report/map/d051060.

Доступность Интернета и размер его аудитории сильно зависят от людности города, развитости сетевой инфраструктуры и доходов населения. Чем больше и богаче город, тем разнообразнее телекоммуникационные услуги и интернетизированнее население. Дальше картина меняется, поскольку интенсивность использования сетевых ресурсов зависит от других параметров, прежде всего, от активности деловой жизни, развитости контактов, информационной «подключенности», необходимости быть все время «на связи» с партнерами и потребности в координации действий, другими словами, от вовлеченности в сетевые взаимодействия. До тех пор, пока количество людей ежедневно нуждающихся в Интернет-услугах не превышает четверти от общего числа местных пользователей – а это средняя цифра для большинства регионов и городов страны, отряд кочующих менеджеров и корпоративные клиенты будут оказывать решающее влияние на индикаторы востребованности сети.

Особенно наглядно отсутствие однозначного соответствия между существующими возможностями использовать современные способы коммуникации и их реальным использованием проявляется при сравнении близко расположенных городов. Например, Краснодар, по многим параметрам уступающий Ростову, опережает «южную столицу» по напряженности своей деловой жизни. Новосибирск далеко впереди Омска, Екатеринбург – Челябинска, Самара – Нижнего Новгорода, и т.д.

Это расхождение отчетливо проявляет и феномен dual city, что означает – уровень жизни человека зависит от его способности поспевать за изменениями. Фактически большая часть населения городов живет в локальном мире медленных скоростей и нереализованных возможностей, и редко пересекается с другой, меньшей частью населения, обслуживающей узловые функции города и находящейся в бурном потоке жизни. По сути это два параллельных мира, существующих в едином географическом, но разных социальных пространствах. О проблемах друг друга они узнают из телевизора. Такая разобщенность существовала всегда, но сегодня она проявилась особенно отчетливо в силу возросшей скорости изменений, усилившейся имущественной поляризации, транзитности экономики, значимости связей с внешним миром, а также различий в образе жизни. Локальный и сетевой миры сегодня мало что связывает, но все-таки точки соприкосновения есть.

Во-первых, это теневой рынок труда, который пронизывает все слои общества. Дешевый труд мигрантов востребован и городским хозяйством, и «богатыми», и «бедными», и бизнесом, и торговлей на рынках. Трудно переоценить роль «челноков» прививших турецкие вкусы российской провинции, или молдавских строителей, покрывающих цементной «шубой» фундаменты частных домов в пригородах по всей стране или украинских рабочих, аккуратно выкладывающих плиткой мостовую, и т.д.

Во-вторых, это гражданские институты, ассоциации и общественные организации, их деятельность в интересах местного сообщества базируется на сетевых принципах и нередко спонсируется извне. Особенно эффективными являются экологические и жилищные организации, не имеющие политической направленности и не вызывающие особого подозрения у местных властей.  

В третьих, Интернет, но не столько в физическом смысле наличия инфраструктуры, сколько в организационном и институциональном. По мнению Ю. Перфильева, пристально наблюдающего за развитием сети с момента ее проникновения на российские просторы, за последние три года произошло становление полноценных региональных рынков интернет-услуг и их обособление от общероссийского. По аналогии с Рунетом некоторые региональные части российской сети стали использовать самоназвания: Новонет в Новосибирске, Тонет в Томске, Примнет во Владивостоке, Ирнет в Иркутске, Краснет в Красноярске, и т.д. Почти каждый региональный сегмент российского Интернета имеет собственную организационную структуру, региональные порталы и информационные агентства. Фактически Интернет регионализовался и стал не просто «проводником» информации и отражением процессов глобализации, но и инструментом выстраивания множественных связей на локальном уровне, работая как на укрепление городской идентичности, так и на узнаваемость города в других регионах страны²².

Конечно, названные процессы состыковки локальных и узловых функций города выглядят маргинально, находясь в стороне от главных административных усилий по совершенствованию территориального управления. Но мне представляется, что «переплавка» преимуществ узлового положения и сетевой активности в выгоды для большинства населения является ключевой стратегической задачей развития крупнейших городов. Опираясь только на внутренние ресурсы и перераспределяя зарабатываемые средства от более успешных к отстающим или поддерживая «жизнеспособных», решить проблему развития городов, как основы благополучия страны, невозможно.

Я так категорична, потому, что «успешные» находятся в подавляющем меньшинстве и обременены серьезнейшими проблемами, центральной из которых является обеспечение экономического роста в условиях сокращения численности населения и дефицита кадров. Решение нужно искать в другой плоскости, стремясь к расширению участия населения в сетевых процессах. Это означает ставку на рост мобильности, облегчение доступа к услугам и сферам деятельности, отсутствующим «дома», отказ от монопольного контроля ресурсов развития, перераспределение функций, признание приоритетности координации действий, а не конкуренции, наконец, идеи поляризованного развития должны быть дополнены идеями полицентричного управления. Тогда, возможно, удастся добиться более сбалансированного сочетания узловых и локальных функций города.

Заключение. Нужны ли унифицированные стратегии развития городов?

Вернемся к исходному тезису о том, что города, одновременно являются «центральными местами» и «узлами» различных сетей – факт, который признается теоретически, но на практике плохо реализуется. В процессе управленческой деятельности узловые и локальные функции разводятся. В течение долгого времени такой подход был оправдан, поскольку доминировала лишь одна из ипостасей города. Подавляющее большинство крупных центров служило базой освоения и обслуживания собственных территорий. Локальная значимость города определяла перспективы его развития, хотя были, конечно, и города-ворота во внешний мир, обслуживавшие контакты страны, а также города-коммутаторы, обеспечивавшие внутренние связи. Центральность, возникавшая у города в результате выполнения узловых функций, была центральностью как бы «второго сорта», город-узел, расположенный в теле города-центра, обслуживал его, расширяя спектр возможностей, а собственно «узлы» получали лишь незначительные преимущества по сравнению со своими соседями. Расположенные на путях сообщения они скорее превращались в своеобразный проходной двор, теряя домашний уют провинциальной жизни.

Сегодня узловые и центральные функции города поменялись ролями. Город-центр начинает играть обслуживающую роль в жизни города-узла, обеспечивая места приложения труда, комфортные и привлекательные условия жизни, сервис и развлечения для новой генерации номадов. Обе сущности города становятся равнозначными, более того, одно измерение городской жизни становится бессмысленным без второго, также как и одна плоскость прожективного мышления – без второй, чего никогда не было раньше!

Города различаются сегодня не только своей исторической судьбой, экономическим профилем или архитектурным обликом, но и тем как в них переплетаются местные устои с веяниями глобализации и федеральными инициативами. Многие эксперты отмечают возросшее разнообразие и автономность жизни в регионах и их столицах. Формируется новая идентичность городов, они все меньше походят друг на друга, и каждый из них пока стихийно ищет собственный путь модернизации и собственное место в стране и мире. Казалось бы, эти поиски должны находить выражение в стратегических документах, определяющих разные перспективы разных городов. Однако близкое знакомство с их стратегиями выявляет несколько общих подходов, превращающих эти отличающиеся по форме и аналитическому наполнению документы в концептуальных близнецов.

Прежде всего, это оптимистичное идеализирование будущего, в котором все должно преобразиться и обрести новый гуманистический смысл. Хотя позитивная тональность кажется особенно приятной после долгого периода экономического и политического блуждания в темноте и ощущения тотальной безысходности, она имеет серьезную червоточину. Программная часть стратегий ориентирована на лечение патологий прошлого или последствий экономического спада, которые уже хорошо и давно осознанны властью и населением. Это наболевшие жилищные проблемы, низкое качество медицинских услуг и деградация системы социального обеспечения, низкий уровень заработной платы и пенсий, скрытая и явная безработица, кризис системы образования, запущенность и замусоренность городской среды.

Слов нет, все эти проблемы давно перезрели и нуждаются в скорейшем решении. Однако стратегическое видение будущего требует определения противоречий завтрашнего дня, с неизбежностью вырастающих перед обществом. «За кадром» осталась ключевая проблема соотношения демографического и экономического развития, ставящая очень разные задачи перед городами. Для одних, это обеспечение экономического роста в условиях сокращения численности населения в целом и экономически активного населения, в частности. Для других, компенсация растущего демографического давления, возникающего в результате роста населения за счет притока пенсионеров при отсутствии достаточной социально-экономической базы. В тени спрятана и обоюдоострая проблема миграции. Ничего не говорится о невозможности сохранения единства жизненных стандартов на всем пространстве страны, а проблемы бедности и социального расслоения упоминаются лишь в связи с предполагаемым ростом рабочих мест и заработной платы. Ничего не сказано и о несоответствии архаичной системы ценностей общества, основанной на идеалах патернализма, новым приоритетам развития, требующим большей открытости, ответственности и демократизации, зато пышно цветут панегирики уникальному человеческому капиталу. Это круг противоречий, разорвать который невозможно без определения ключевых проблем, являющихся тормозом развития, и способов их разрешения – одних гуманистических намерений здесь недостаточно.

Во-вторых, аналитики, вовлеченные в разработку стратегий, опираются преимущественно на статистику, которая по своей природе способна отражать лишь инерционные сдвиги, и ничего не может сказать о намечающихся процессах, ощутимых на уровне повседневного быта и ежедневной управленческой практики. Статистика попросту не улавливает растущего разнообразия жизни. Однако, в течение многих десятилетий она исправно служила зеркалом поступательного движения, отражая хронику роста и спада экономики городов. Сегодня, когда мы рассуждаем о ценности индивидуальной жизни, а не о светлом будущем грядущих поколений, соответствие программных документов конкретным реалиям становится важнее логики статистического улучшения жизни, выраженной в словах: «достигнуть», «развить», «улучшить», «углубить», «догнать», «усовершенствовать» и т.п. Складывающаяся пространственная мозаика происходящих процессов, тесное соседство территорий, переживающих  рост или сокращение численности населения, экономический подъем или спад, близость центров «включенных» или «выключенных» из процессов глобализации, скорее определят будущее города, чем движение унифицированных показателей по кривой статистических ориентиров.

В-третьих, городские стратегии представляют собой прогнозные документы, рисующие желаемое будущее города. Они открываются определением миссии города и основных целей развития, имеющих весьма общий характер и совпадающих с приоритетами государственной политики, озвученными в посланиях Президента. Местная специфика лишь намеком проглядывает через гладь общих слов. Далее следует оценка конкурентных преимуществ города и потенциальных возможностей их реализации при существующих ограничениях и рисках. Центральное место занимают ресурсы развития, которые трактуются как городское «богатство», способное приносить дивиденды, при условии решения имеющихся проблем, по преимуществу финансовых. Стратегическое здание венчается системой конкретных мер (программ) по достижению плановых показателей.

Хотя стратегии выстроены очень логично, они напоминают скорее победные реляции, нежели программу действий, поскольку нацелены на выстраивание соответствия между местными амбициями и имеющимися ресурсами. Конструкция эта выглядит довольно искусственно и рушится при первой же серьезной экспертизе. Риски и неблагоприятные факторы развития, которые обычно обозначены в аналитической части документов, не становятся базой для проигрывания разных сценариев развития города. Возникает впечатление, что они повисают над городом подобно грозовым тучам, которые либо будут унесены ветром и все «обойдется», либо накроют город как фатальная неизбежность.

Отсутствуют в стратегиях и определение принципов, которыми город не может поступиться, даже если ему будут сделаны «интересные предложения». Прежде всего, это принципы сохранения своей идентичности и статуса центра принятия решений, обладающего значительной автономией. Оба эти принципа сегодня атакуются государством, поскольку города еще сохраняют крупицы независимости и пытаются отстаивать свое место в современных социальных и политических процессах. Против будущего городов работает идея укрупнения регионов, в результате которого целый ряд региональных столиц рискует превратиться в города районного масштаба (например, озвученный проект объединения Ярославской и Костромской областей), или отказ от выборности мэров, лишающий жителей ответственности за судьбу своего города и перекладывающий ее на начальство. Третий принцип – это обеспечение прозрачности принятия решений. Хотя во всех стратегических документах декларируется необходимость налаживания диалога между властью, бизнесом и обществом, более того, гражданское партнерство признается основой  формирования и осуществления стратегий, нигде нет указаний на то, каким образом можно достигнуть большой открытости взаимоотношений при современном уровне коррупции.

Стратегия предполагает и адекватную оценку позиции города относительно его соседей, партнеров и конкурентов. Подобная оценка никогда не бывает однозначной и подвержена быстрой смене знака в зависимости от внешней или внутренней конъюнктуры. Это наглядно подтверждает пример Санкт-Петербурга, который в конце 90-х годов заявлял о себе как о «главном российском контактном центре региона Балтийского моря и Северо-Запада России», а сегодня «de facto» стремиться отстоять совсем иную позицию – надежного партнера Москвы, способного разгрузить столицы государства от избыточных управленческих функций. Если в первом случае Петербург дистанцировался от Москвы, то во втором – напротив, демонстрирует свою близость и равнозначность, что повышает его статус и позволяет ему успешнее выполнять, в том числе, и контактные функции на Балтике. Похожие метаморфозы происходят и в Нижнем Новгороде, который утратил свой статус главный экспериментальной площадки реформирования российской экономической и политической жизни и стремиться сегодня выйти из «тени Москвы». Понятно, что дистанцирование от федеральной столицы, вместо использования географической близости для более активного участия в столичных начинаниях, будет одновременно греть местную гордость и вести к провинциализации номинальной столицы Поволжья.

Есть и другая сторона проблемы, выгодная позиция города в системе экономических и политических связей является более ценным капиталом при формировании новых идеологий развития, чем накопленный в течение времени потенциал. Это подтверждают успехи таких аграрных центров как Краснодар и Белгород, которые никогда не были законодателями городской моды, но сумели трансформировать выгоды своего «узлового» политического положения, в экономический рост. Перспективы развития этих городов определяются сегодня не столько их исходной «развитостью» или «отсталостью», сколько состыковкой местной политики с федеральными и международными интересами, контактами крупного бизнеса и федеральной власти, посредником в которых выступают региональные и городские администрации.

Наконец, стратегия развития города предполагает и определение степени «маневренности» управленческой деятельности, соблюдение баланса стабильности и изменчивости, необходимых для проведения реформ и реализации компенсаторных мер, сглаживающих их болезненные последствия. Ни одна из городских стратегий не предполагает выстраивание защиты против внешних реформирующих вмешательств, нарушающих баланс местных сил и интересов, или же, напротив, режима наибольшего благоприятствия реформам. Так, ни один город страны стратегически не готов к проведению реформы ЖКХ, так же как ни один не был готов к реализации закона о монетизации льгот, решения сочинялись и принимались на ходу.

Отдельно, стоит сказать и о миссиях городов. Понятно, что во многом городские стратегии скалькированы с бизнес-стратегий организаций, и это отношение к городу как к предприятию, пусть и нагруженному серьезными социальными обязательствами и гражданской ответственностью, сквозит в используемых подходах. Города представляются как некий обособленный организм, миссией которого становится саморазвитие, рост благосостояния собственных жителей, процветание, интеграция в мировую экономику, и многое другое. Все это замечательно, но смысл существования и развития городов гораздо шире, их миссией всегда было «собирание земель», или, другими словами, консолидация населения, интеграция территории страны и обеспечение ее развития, а не только забота о самих себе. Прежде всего, это касается крупнейших городов, их существование, независимо от доминирующих функций, становится бессмысленным в отрыве от сферы их территориального влияния. Благодаря городам, регионы страна, характеризующиеся значительным природно-климатическим, социально-экономическим и культурным разнообразием, образуют единое функциональное пространство. Обеспечение этого единства, сплочение страны, но не административными методами, а через реализацию общих интересов, и является главной миссией городов.

Презумпция «общих интересов» принципиально важна, поскольку причины, порождающие интенции к дезинтеграции в разных частях страны специфичны. Если на Юге остро стоит проблема сепаратизма и этно-территориальных противоречий, то на Дальнем Востоке – удаленность и плохая связь, в Сибири – слабая освоенность территории, разрывы в уровне жизни людей и нехватка социальной инфраструктуры, на Урале и в Поволжье возникает конкуренция между крупнейшими центрами за ресурсы развития и конфликт идентичностей. Перечень можно продолжить и детализировать для каждого случая, чтобы понять какая именно миссия выпадает на долю каждого из крупнейших городов. При этом понятно, что города не смогут выполнить свою миссию, если они сами будут бедствовать, или же напротив, если они начнут «богатеть» на фоне нищенствующего окружения.

Таким образом, без переосмысления концептуальных основ стратегического планирования в соответствии с новыми условиями вряд ли можно ожидать устойчивого развития крупнейших городов и страны в целом. С моей точки зрения, таких отправных моментов может быть несколько:

1. Сопряженное развитие города и территории, поворот к стратегии полицентричного развития, обеспечивающей интеграцию планов развития центров разного уровня, отказ от дублирования функций и принципа соперничества (конкуренции)  в отношениях между городами.  
2. Признание ограниченности возможностей роста, дополнение парадигмы роста парадигмой развития в условиях демографического и экономического спада. Приоритетность индикаторов качества жизни как показателей развития.
3. Ориентация на рост разных форм мобильности населения как средства увеличить число точек пересечения сферы локального с федеральными, макрорегиональными и глобальными процессами.

¹ Ernenwein F. Moscou, temps suspendu : Moscou généreuse et brutale, Autrement,  Serie Monde, 1989, No 40, p.19-25.
² Huasser I. Moscou est-elle une ville? : Moscou généreuse et brutale, p.244-247.
³ Регулярные социологические опросы, выясняющие отношение россиян к Москве и москвичам, подтверждают этот тезис. Согласно данным Фонда «Общественное мнение» (ФОМ), осенью 2004 г. 38% опрошенных жителей провинции отметили, что за прошедшие 5-10 лет их отношение к столице ухудшилось. Наиболее разочарованными оказались представители средней возрастной группы (36-54 года) – 41%, лица с высшем образованием – 44%,  люди, имеющие стабильное материальное положение – 41%, жители крупных городов – 44%, расположенных в Центральном (43%) и Сибирском (40%) федеральных округах.  Это означает, что на «отрыв» Москвы от России наиболее остро отреагировала наиболее «продвинутая» часть населения провинции, которая, казалось бы, должна была бы поддерживать новые тенденции, но не делает этого в силу возникшего комплекса «неполноценности». Защищая самих себя и свой понижающийся статус, значительная часть местных интеллектуалов превращается в адвокатов «традиции» и предшествующего типа развития. Самоутверждение за счет апелляции к прошлому и собственной исключительности позволяет пережить горечь явных поражений и несоответствие новым требованиям.
⁴ Томский Вестник №248 (3347) 7 декабря 2004 г. Долгосрочное планирование становится атрибутом местного самоуправления (интервью Е.К. Бушмановой)
⁵ Giddens A. Runaway world: how globalization is reshaping our life., 2000
⁶ В 2005 г. собственно стратегии были разработаны и одобрены в 6 из 11 российских городах-миллионерах, это: Санкт-Петербург (1997), Новосибирск (2002), Екатеринбург(2003), Омск (2002), Ростов-на-Дону (2004), Казань (2003). В остальных крупнейших российских городах ключевые идеи стратегического развития сформулированы в программных документах, определяющих перспективы социально-экономического развития на ближайшие несколько лет. В 2005 г. Институтом экономики города был опубликован «Городской Манифест», определивший ориентиров стратегического планирования развития городов.
⁷ Например, стратегический план развития Санкт-Петербурга предваряет такое введение: «…Изменение внешних условий (геополитических и социально-экономических) поставило Санкт-Петербург перед необходимостью развития новых функций и новых источников существования. Причем впервые проблема поиска своего пути возникла как проблема самоидентификации города, который сам, без диктата центра и без расчета на его поддержку, должен найти и закрепить собственное место на карте глобализированной мировой экономики и постиндустриального общества» [Стратегический план Санкт-Петербурга, Петербург, Международный центр социально-экономических исследований «Леонтьевский центр», 1997, http://stratplan.leontief.ru/textsp/vveden.htm#2].
⁸ Столица региона далеко не всегда является его главным экономическим центром – «донором», часто она оттягивает на себя ресурсы, зарабатываемые вторыми, а то и третьими»городами, что порождает недовольство, конфликты и трения. Таких пар или даже троек городов достаточно много, например: Челябинск – Магнитогорск, Екатеринбург – Нижний Тагил, Ханты-Мансийск – Сургут и Нижневартовск, Белгород – Старый Оскол и Губкин, Краснодар - Новороссийск и Сочи, Вологда – Череповец, Самара – Тольятти, и т.д.  
⁹ «Главная стратегическая цель развития города Екатеринбурга заключается в обеспечении достаточно высокого и устойчиво повышающегося качества жизни нынешних и будущих поколений горожан» (Стратегический план Екатеринбурга, 2003, с. 13). «Главная цель разрабатываемого Стратегического плана – обеспечение устойчивого сбалансированного развития городской социально-территориальной общности, роста качества и уровня жизни ростовчан на основе модернизации хозяйственной и поселенческой среды» (Стратегический план социально-экономического развития города Ростова-на-Дону, 2004, с. 21).  
¹⁰ Томские новости, №295, 2005.
¹¹ Городской манифест. Фонд «Институт экономики города», М. 2005. http://www.urbaneconomics.ru/texts.php?folder_id=80&mat_id=270&page_id=6615&from=search
¹² Трутнев, Э.К., Якубов, М.О. Планирование городского развития: необходимое и достаточное.// Городской альманах, Фонд «Институт экономики города», М. 2005, стр.77-91.
¹³ Вардомский, Л.Б. Москва и провинция: проблема столичных преимуществ в контексте глобализации // Международный диалог, 2001, № 1, стр. 157-173; Вардомский, Л.Б. Москва и провинция: проблемы столичной ренты в российской рыночной трансформации. / Москва на фоне России и мира: проблемы и противоречия отношений столицы в контексте рыночной трансформации. М. ЭПИКОН, 1999, стр. 53-69.
¹⁴ Сокращение абсолютной численности населения городов не может трактоваться как «де-урбанизация». Процесс урбанизации – концентрации населения в городах – продолжается, хотя и не имеет прежних масштабов. Сохраняется и пропорция между городским и сельским населением страны – 70% к 30%, установившая более 20 лет назад. Сокращение людности главных городах страны является следствием общей демографической ситуации, т.е. убыли населения и его возросшей мобильности.
¹⁵ Детальный анализ эволюции процессов урбанизации и их региональной дифференциации дан в работах А.И. Трейвиша (Трейвиш, 2003, 2005), в данном контексте нас интересует соотношение общих тенденций изменения людности городов и политики городского развития.
¹⁶ Зайончковская Ж. и Мкртчян Н. Миграция. Население России 2003-2004, М., Наука, 2006, стр.306-349.
¹⁷ Стратегический план Екатеринбурга, Екатеринбург, 2003, С. 22.
¹⁸ Стратегический план социально-экономического развития города Ростова-на-Дону. Инфосервис, 2004 с. 38.
¹⁹ Зайончковская Ж. и Мкртчян Н. Цит. соч.
²⁰ Petrella R. A Global Agora versus Gated City-Regions.// New Perspectives Quarterly, Winter, 1995, p. 20-22.
²¹ Трейвиш А.И. Центр, район и страна: инерция и новации в развитии российского крупногородского архипелага. / Крупные города и вызовы глобализации. Смоленск, Ойкумена, 2003, стр. 54-72. (сделать линк на наш номер)
²² Перфильев Ю. Российское Интернет-пространство: развитие и структура. М., Гардарики, 2003.