|
Понравилась статья? Поделитесь с друзьями:
|
|
|
|
|
|
Коммерциализация домашнего труда в российском контексте:
от семейной взаимопомощи к неформальному рынку домработниц
Ткач О.
(Часть статьи "Уборщица или помощница? Варианты гендерного
контракта в условиях коммерциализации быта" Опубликовано в:
Новый быт в современной России: гендерные исследования повседневности.
Коллективная монография (Труды факультета политических наук и социологии;
Вып. 17) / Под ред. Здравомысловой Е., Роткирх А. и Тёмкиной А.
СПб.: Издательство Европейского Университета в Санкт-Петербурге,
2009. С. 137-188)
Прежде чем описывать современные процессы коммерциализации
домашнего труда, необходимо кратко остановиться на советских практиках
организации быта. Они составляют тот культурно-исторический фон,
который по-прежнему формирует представления об оплачиваемом домашнем
труде в российском обществе.
Прислуга, будучи до 1917 г. традиционным элементом
буржуазного и поместного быта в России, не была упразднена в новых
условиях[1]. Тем не менее основной
целью послереволюционной социальной и идеологической политики в
сфере домашнего труда стала борьба за новый быт трудовой республики,
отрицавшая повседневные практики патриархальной буржуазной семьи
и ориентированная на «освобождение женщин от кухонного рабства»[2].
В 1920-е гг. гендерная политика государства активно поддерживалась
проектами «домов-коммун» и других форм «коллективного жилья», ставшими
архитектурным воплощением идеи разрушения границ коллективного и
индивидуального, приватности и публичности, домашнего и общественного
потребления в советском обществе[3].
Большевистский эксперимент по обобществлению быта оказался несостоятельным
по многим причинам. Сталинская индустриализация, основанная на приоритетном
развитии тяжелой промышленности и военно-промышленного комплекса
в целом, сказалась на существенном отставании сферы услуг и производства
товаров повседневного потребления на всем протяжении советского
периода. Практика также показала, что работа по обеспечению быта
не может быть полностью делегирована сфере обслуживания, исключающей
чувства причастности, вовлеченности в дела домохозяйства. Традиционалистские
элементы советского гендерного порядка также препятствовали обобществлению
быта.
Советский гендерный контракт «работающая мать» предполагал
двойную занятость женщины, причем в рамках советской гендерной политики
забота о быте и семье провозглашалась не менее значимой сферой приложения
ее сил, чем общественное производство[4].
«Формула двойной нагрузки становится частью нормализованного властью
стереотипа женственности, который усвоили многие поколения советских
гражданок»[5]. Исследователи
советского гендерного порядка отмечают, что повседневные стратегии,
которые избирались женщинами за рамками официального сценария, предполагали
поддержку старших родственников. Семейная/женская солидарность компенсировала
неразвитость социальной инфраструктуры, в том числе бытового обслуживания,
и способствовала выполнению роли «работающей матери»[6].
Межпоколенческая, и прежде всего матрифокальная, а также дружеская/соседская/коллегиальная
взаимопомощь оказывалась практически единственным механизмом перераспределения
домашних обязанностей[7]. Институт
бабушек стал одним из социальных институтов, прочно занявших нишу
семейного воспроизводства и бытового обслуживания. Исследования
российских социологов демонстрируют, что в позднесоветских семьях
бабушки, в зависимости от социального происхождения и объема культурного
капитала, выполняли функции либо нянь и домработниц, либо домоправительниц
и домашних воспитательниц. Так или иначе, неоплачиваемый домашний
труд, в который включались бабушки, свидетельствует о достаточно
прочной межпоколенческой взаимозависимости в советских семьях. Как
отмечают Е. Здравомыслова и А. Тёмкина, в семье, «где, как правило,
работают оба родителя... бабушка — это... определенная функция,
которую могут выполнять разумные родственники, близкие люди или
оплачиваемые няни»[8].
В позднесоветском обществе возможность найма оплачиваемых
домашних работников была одним из атрибутов статусной принадлежности
семьи. Если в среде партийной номенклатуры и культурной элиты наличие
прислуги получало официальное одобрение[9],
и то среди «простых людей» практика оплачиваемого домашнего труда
оставалась в сфере неформальных, теневых экономических отношений,
была спорадической. В большинстве и городских, и сельских домохозяйств
трудности работы по дому и заботы о родственниках преодолевались
и по-прежнему преодолеваются, благодаря семейной взаимопомощи и
поддержке, основанной на принципах домашней (моральной) экономики.
Почти во всех наших интервью встречались нарративы, свидетельствующие
о том, что помощь старших родственниц по дому и в воспитании детей
сопровождает информанток на протяжении всей жизни.
В начале 1990-х гг. с появлением рынка домашних работников
модель семейной взаимопомощи начинает постепенно дополняться коммерциализованной
заботой, а практика оплаты труда по уборке дома перестает умалчиваться
в общественном дискурсе. В размышлениях наших информанток отражен
этот сложный процесс трансформации быта. С одной стороны, в них
прочитывается культурная преемственность советского бытового уклада.
«В нашем кругу это не принято»; «мы не так воспитаны», — говорят
информанты, принципиально отказывающиеся от найма прислуги. Кроме
того, в повседневном дискурсе сохраняется представление о том, что
«правильная», «настоящая» женщина сама должна выполнять работу по
дому, всегда находить для этого время. Домашний труд — это проявление
заботы о семье, и делегирование его наемному работнику может рассматриваться
как дисквалификация женственности. Одна из информанток, которая
могла бы позволить себе наем домработницы, но не намерена этого
делать, мотивировала свое решение следующим образом: «неудобно,
вроде, взрослая баба».
Не менее значимое сопротивление коммерциализации домашнего
труда оказывают представители старших поколений. Рассказывая свою
историю найма домработниц, одна из женщин вспоминала, что ее мать
поначалу противилась этому:
…моя мама, когда она узнала, что я собираюсь нанять домработницу
она мне сказала: «Да ты что! Да я тебе сама приду полы помою!
Что это ты куда-то там деньги будешь платить?» (нанимательница,
39 лет, замужем, трое детей).
В данном отрывке прочитывается не только мотивация
экономной хозяйки — матери информантки, но также ее опасения оказаться
ненужной, вытесненной из семьи, страх потерять кажущуюся зависимость
детей от ее помощи, а следовательно, их уважение и признание.
С другой стороны, материалы интервью свидетельствуют
о том, что автономия семьи, самостоятельность в организации быта
оцениваются молодыми женщинами среднего класса гораздо выше возможностей,
которые предоставляет им патернализм старших (матерей). Очевидно,
что сознательный отказ от их помощи имеет под собой экономические
основания, в частности, наличие отдельного жилья и достаточный уровень
доходов для найма домашней работницы. Однако предпочтение коммерциализованной
заботе отдается еще и потому, что ее выбор меняет статус женщины
в доме: она становится независимым субъектом, хозяйкой, отвечающей
за организацию быта, полноправно распоряжающейся в своем доме. Следующая
цитата показывает, что рассказчицу тяготит помощь, навязываемая
старшими родственницами. Она отвергает отношения моральной зависимости
от матери и свекрови, выбирая рыночные услуги по уходу за домом
и, тем самым, стратегию «самоуправления» в бытовой сфере:
Я категорически не разрешала [убираться в нашей квартире]
ни... родителям [мужа], ни моей маме. Максимум, на что я могу
пойти, что могут сделать в нашей квартире, — это помыть посуду,
да и то периодически меня это все очень раздражает. ...Не люблю
я, когда кто-то что-то у меня тут делает! Сама командую, это моя
квартира [здесь и далее выделено мной. — О.Т.], и что-то
грязно, и все что угодно - меня это все устраивает совершенно!
...Маму я давно приучила, а тут свекровь тоже начала что-то делать.
Я сказала: «Еще раз — и все! Будет скандал большой». Это наша
квартира, и нечего кому-либо здесь хозяйничать! ...Человеку ты
сказал, и он делает то, что тебе надо, а родители — они из тех
людей, которые не спрашивая делают. Вот это, в общем-то, и раздражает
(нанимательница, 41 год, замужем, трое детей).
Современная представительница среднего класса стремится
пересмотреть концепцию хозяйки дома, постоянно стоящей у плиты,
готовящей обеды из нескольких блюд, устраивающей генеральные уборки
по выходным дням. Заботливая жена/мать не обременена рутинной домашней
работой, она предпочитает делегировать ее оплачиваемым уборщицам.
Подобные идеи женской эмансипации, однако, не исключают ответственности
за дом, эмоциональной вовлеченности в дела членов семьи и стремления
к созданию уюта. Наем уборщицы позволяет хозяйке сохранять за собой
женскую роль моральной и духовной поддержки семьи, при этом освобождаясь
от роли «обслуги, выполняющей грязную работу»[10]:
Я бы не отказалась приглашать какую-нибудь знакомую
тетеньку по выходным, потому что на выходные мне эти скандалы
с мужем... Я уже готова платить за уборщицу. Потому что, даже
если он [муж] мне помогает в этом, то все равно это занимает довольно
много времени. Элементарно вытереть пыль, пропылесосить, вымыть
полы... Времени занимает прилично... То есть уже все вместе мы
не погуляем. Это либо я их выставляю вдвоем, и они идут гулять.
Тогда они говорят: «Нам без тебя скучно» (нанимательница,
28 лет, замужем, сын 4 года).
Итак, современные женщины среднего класса отвергают
помощь по дому, предлагаемую старшими родственницами, но не готовы
отказаться от привлечения родных, знакомых, в широком смысле «своих»,
в качестве домашних работников. Соответственно неформальный сегмент
услуг по уходу за домом формируется как преемник прежней системы
бытового самообслуживания.
Становление современного рынка домработниц в России
началось в период социально-экономических трансформаций, сопровождавшийся
резким всплеском безработицы, в том числе женской. Наши информантки,
выполняющие сегодня услуги по уходу за домом, также оказались в
числе потерявших работу и занявшихся поисками альтернативных экономических
ниш. В ситуации дефицита вакансий и возрастной дискриминации будущие
домработницы вытеснялись в сегменты вторичного и неформального рынков
рабочей силы. Соискательницы оценивали свои навыки домашней уборки
как «естественные» для женщины и нередко как единственный ресурс
при выборе дальнейшей трудовой деятельности в критической ситуации.
Ни одна из ииформанток-домработниц в период поиска
места работы не имела высшего образования и не обладала достаточно
высокой квалификацией; некоторые находились в предпенсионном возрасте.
Наличие навыков уборки помещений освобождало их от необходимости
обучаться другой профессии и давало шанс избежать вынужденного выбора
других форм неквалифицированного физического труда. Домработницы
так вспоминают о поворотном пункте своей трудовой биографии:
...и плюс наша перестройка, все эти обстоятельства, уже от меня
не зависящие, в общем, поставили меня в такое положение, что я
осталась без работы. Специальности у меня не было как таковой,
предложить я ничего не могла, кроме того, что
умеет, в общем, каждая женщина (Вера, 46 лет,
домработница).
И тогда я сказала: «Ну, у меня есть руки, что они
умеют делать?» Конечно, не хотела возвращаться опять в маляры,
потому что уже работала на такой работе, и статус работы был совсем
другой. И тогда я стала исходить из того, что женщина может. Она
может мыть посуду, может мыть полы, убирать квартиру.
И тогда мне даже моя двоюродная сестра, которая позвонила
и узнала, что я нахожусь в таком положении, она говорит: «Лена,
ну что ты ломаешься, ну иди ты в обслугу, ну, в обслуживающие
сферы». Это — уборщица, это — домработница (Лена, 40 лет,
домработница).
Институциализация рынка домашних работников (специализированных
агентств по подбору персонала, клининговых компаний и т.д.) позволила
некоторым женщинам, потерявшим работу в период экономических преобразований,
достаточно успешно адаптироваться к рыночным условиям[11].
Однако наши информантки воспользовались другим, не менее важным
каналом трудоустройства — своими социальными связями и сетями. В
качестве иллюстрации приведу следующий диалог с домработницей:
- ...Я просто всех поставила на ноги, говорю: «Ребята, найдите
мне работу какую-нибудь!»... И вот одна подруга мне помогла. Ну,
она долго, конечно, уговаривала меня, потому что, в общем, мне
никак, я не могла пересилить себя в этом, не могла.
- Ну а какие проблемы, почему не могла?
- Ну, стеснялась я, вот проблема!
- А как она тебе предложила? Она у себя предложила или у
кого-то?
- Она у знакомых своих предложила. Потому что в чужую семью
я бы вообще не пошла! (Елена, 50 лет, домработница).
Проработав всю жизнь в государственных учреждениях
и позже в коммерческих фирмах (секретарем-машинисткой, кулинаром
в пышечной), женщина болезненно воспринимает изменение своего социального
статуса. В отличие от работы в организации, трудоустройство в домохозяйстве
рассматривается принципиально иначе. Одно дело — убирать учреждение,
и совсем другое — быть, а главное, чувствовать себя домашней прислугой.
На мой взгляд, трудоустройство к знакомым или знакомым знакомых
позволяет информантке нивелировать усвоенные в советское время негативные
коннотации, связанные с подчиненной, зависимой позицией «прислуги».
В среде «своих» (но не родных) нисходящая мобильность переживается
не столь драматично. Риторика трудоустройства уборщицей в квартиру
здесь скорее похожа на просьбы о помощи в трудной ситуации потери
работы. Однако домработницы-новички, не имевшие прежде опыта работы
«на хозяев», даже нанимаясь к знакомым, воспринимают себя скорее
как «незваных гостей», вторгшихся в приватное пространство, нежели
профессионалов:
У меня было желание быстро-быстро сделать и уйти. Потому
что я знаю, что люди хотят отдохнуть. И вот как бы я там ни пыталась
быть незаметной, все равно... Но это, может быть, надуманное,
может быть, они привыкли к этому, и я... не мешала им. Но мне
вот самой было некомфортно в этом (Вера, 46 лет, домработница).
Работодатели, со своей стороны, осуществляют поиск
домработницы, также прибегая к ресурсам социальных сетей, опираясь
на личные рекомендации: «последняя, Катя, пришла ко мне от близкой
приятельницы»; «рекомендовала моя подруга, она питерская»; «моя
знакомая посоветовала подругу ее домработницы»; «я знаю ее [домработницы]
детей». Уборщица может переходить из дома в дом по цепочке знакомых,
становясь «своей» в определенном кругу. Для работодателей репутация
домработницы как «хорошо знакомого человека» — своего рода гарантия
безопасности жилища и семьи. Приведенные ниже цитаты демонстрируют,
каким образом доверительные отношения между нанимателем и его окружением,
в которое вовлекается будущая прислуга, конвертируются в соответствующее
отношение и к ней:
- А когда он тебя нанимал, он же знал, что ты не местная,
он у тебя не спросил ни телефона, ни документов?
- Ну, по знакомству! Так как он доверял тому человеку, тот,
что устраивал меня на работу, так он поверил (Маргарита,
27 лет, домработница, мигрантка из Армении).
...Подруга [работодателъиицы] сказала, что я тоже у нее
убираю, проверенный человек. Потому что не каждый возьмет с улицы
просто людей (Елена, 50 лет, домработница).
Вместе с тем и при трудоустройстве знакомых наниматели
испытывали трудности, связанные с переходом от отношений знакомства/дружбы/приятельства
к отношениям «начальник—подчиненный», «эксплуататор—эксплуатируемый».
Многие из них задавались вопросом: «Как нанимать людей для работы
по дому?» Ответом на него становился все тот же риторический прием,
маскирующий ситуацию рыночного найма домашнего работника: в рассказах
используются такие обороты, как «найти человека, который помогал
бы по дому»; «договориться со знакомой, которая бы вошла в положение»,
и т.д. Выбор подобных категорий не случаен, ибо они указывают на
атмосферу близости, доверительности в отношениях с домработницей,
которые практически исключаются в случаях сотрудничества с коммерческими
фирмами. Анонимность официального найма домработниц, по мысли хозяек,
прямо или косвенно имевших дело с агентствами, несет в себе множество
непредвиденных опасностей, главная из которых — отсутствие поручителя,
отвечающего за покупки работника:
Истории бывают всякие разные, особенно через бюро. Я знаю
историю, когда в дом пригласили через бюро горничную,
а месяца через два выяснилось только, что она абсолютная шизофреничка.
Со справкой и с обострениями в определенные периоды (нанимательница,
40 лет замужем, детей нет).
Фирма ни за что не отвечает, она только берет деньги и набирает
абсолютно не пойми кого. Их, по-моему, единственное, что волнует
это то, чтобы человек не обокрал, не воровал, что, конечно, хорошо,
хотя гарантий они тоже никаких не дают, естественно (нанимательница,
42 года, замужем, дочь 9 лет).
Данные интервью демонстрируют, что многие женщины,
зарабатывающие домашним трудом, все еще обходят, рассказывая о работе,
название своей профессии, оперируя в рассказах глаголами-эвфемизмами
«устроилась», «работала», «убиралась» и пр. Терминологической определенности
в описании этого вида занятости по-прежнему не существует. Некоторые
информантки, обслуживающие несколько домохозяйств, начали называть
себя домработницами лишь в последние годы, в связи с институционализацией
профессии. Другие, работая в том же режиме, таковыми себя не считают,
полагая, что домработница — это скорее подобие экономки, живущей
в семье работодателей. Кроме того, информантки могут номинировать
как домработниц лишь тех, кто устраивается через агентство, считая
именно их профессионалами. Таким образом, становясь важным элементом
социальной структуры общества, профессия домработницы достаточно
сложно встраивается в индивидуальную идентичность уборщиц.
Итак, из рассказов домработниц и их нанимателей следует,
что наемный домашний труд изначально воспринимается сторонами не
только как экономический, трудовой контракт, но и как взаимопомощь.
Неформальный рынок домашних работников создается и функционирует
как социальная сеть знакомых. Наниматели и домработницы применяют
персонифицированный подход и репутационный метод не только для нахождения
места работы, с одной стороны, и работника, профессионала — с другой,
а для поиска людей, обладающих необходимыми личностными, моральными
качествами. Подобная модель отношений складывается, на мой взгляд,
под влиянием распространенного в советское время института межпоколенческой
родственной и дружеской (бескорыстной) взаимопомощи.
[1] Лебина Н. (2006). Энциклопедия
банальностей: Советская повседневность: Контуры, символы, знаки.
СПб.: Дмитрий Буланин: 139.
[2] Коллонтай А. (1923). Революция
быта, в кн.: Труд женщины в эволюции хозяйства. М.; Пг. Перепечатано
в кн.: Марксистский феминизм. Коллекция текстов А.М. Коллонтай.
Тверь: ФеминистПресс—Россия, 2003.
[3] Паперный В. (2006). Культура
Два. 2-е изд. М.: НЛО, Гл. 2.
[4] Роткирх А., Тёмкина А.
(2002). Советские гендерные контракты и их трансформация в современной
России, Социологические исследования, №11.
[5] Здравомыслова Е., Тёмкина
А. (2004). Государственное конструирование гендера в советском обществе,
Журнал исследований социальной политики, т. 1, № 3/4: 312.
[6] Там же: 318.
[7] Двойная занятость женщин
и их межпоколенная взаимопомощь восполняет практическую исключенность
мужчин из приватной сферы. Об «отчуждении» мужественности и кризисе
маскулинности в советском обществе см.: Kukhterin, 2000; Здравомыслова,
Тёмкина, 2002.
[8] Здравомыслова Е., Тёмкина
А. (1999). Социальная конструкция гендера и гендерная система в
России, в кн.: В. Успенская, общ. ред., Феминизм и гендерные исследования.
Хрестоматия. Тверь: Тверской центр женской истории и гендерных исследований:
86.
[9] См. упоминание об этом
Козлова, 2005, главы «Охота к игре» и «Реконверсия».
[10] Anderson В. (2000).
Doing the Duty Work? The Global Politics of Domestic Labour. London;
New York: Zed Books: 105-106.
[11] Евдокимова Е. (2004).
Женская ниша на рынке труда Санкт-Петербурга. СПб.: Изд-во Политехнического
университета. На сегодняшний день монография петербургского социолога
Елены Евдокимовой «Женская ниша на рынке труда Санкт-Петербурга»
является, пожалуй, единственной работой, посвященной процессу формирования
профессиональной группы домработниц в российском контексте.
|