"Таджики" в пригородах Иркутской агломерации

К.В. Григоричев¹
(Опубликовано в книге: Миграции и диаспоры в социокультурном, политическом и экономическом пространстве Сибири. Рубежи XIX-XX и XX-XXI веков / науч. ред. В.И. Дятлов. Иркутск: "Оттиск", 2010. с. 156-176)

Иностранные трудовые мигранты давно стали привычной и, кажется, уже неотъемлемой частью жизни сибирских регионов. Постоянная потребность региональной экономики в рабочих руках, конъюнктура рынков, демографическая ситуация, некоторая либерализация российского миграционного законодательства — все это объективно повышает привлекательность Сибири для временных трудовых мигрантов из-за рубежа. Соседство с КНР и что немаловажно — удаленность Сибири от федерального центра порождает огромное число мифов и ложных представлений, опасе­ний — реальных и надуманных о численности и степени иностранных мигрантов, прежде всего — китайцев.

Иными словами, Сибирь уже основательно «освоена» иностранными мигрантами как в реальности, так и в «виртуале» — мифах, стереотипах, бытующих в массовом сознании. При всей разности этих «миров» объединяет их общность пространства, в котором собственно и протекают миграционные и связанные с ними процессы. Это пространство Города² — пространство социальное, экономическое, культурное, ментальное, даже правовое. Немногочисленные миграционные исследования, вне городской среды, выполняются в жанре case-studies и, как правило, связаны с изучением специфической группы мигрантов и/или уникально­го миграционного опыта³. В результате, невольно складывается представление о том, что пространство Города остается едва ли не единственным, где происходит взаимодействие мигрантов и принимающего общества.

Безусловно, города Сибири являются средоточием жизни в регионе. Здесь сконцентрировано около 71% населения в Сибирском федеральном округе и более 74% жителей Дальневосточного федерального округа⁴. Здесь протекает основная экономическая, социальная, культурная жизнь региона. Характер внутрирегиональной миграции (прежде всего, ее пространственные векторы) ведут к росту городского пространства, вследствие чего пространство Города все более явно выходит за пределы административной черты городов. Собственно городские округа (этим статусом обладают центры субъектов Федерации и немногочисленные прочие крупные и средние города) постепенно все более тесно включают в свою орбиту прилегающие сельские районы, формируя сложное субурбанизированное пространство. В полупатриархальное пространство сельского пригорода входит мир Города, привнося множество новых, не свойственных ранее явлений, процессов, социальных групп. Логичным следствием этого должно стать и появление в пригородах и значительных групп иностранных трудовых мигрантов, связанных как с Городом, так и с Пригородом.

Такой подход позволяет, на мой взгляд, поставить обширный комплекс исследовательских проблем. Идет ли процесс проникновения иностранных трудовых мигрантов в пригороды крупных сибирских городов? Появляются ли здесь заметные группы гастарбайтеров из ближнего и дальнего зарубежья? Сколько их и кто они? Складываются ли новые, отличные от городских, модели и механизмы взаимодействия между мигрантами и местными сообществами, в том числе и органами местного самоуправления? Насколько специфика субурбанизированного пространства тормозит или ускоряет процесс взаимной адаптации?

Пространство Иркутской агломерации — города Иркутск (575 тыс. чел), Ангарск (240 тыс. чел) и Шелехов (около 50 тыс. чел) и входящих в нее сельских районов вполне типично для многих сибирских областных/краевых центров. Основная часть сельских территорий, примыкающих к областному центру и другим городам агломерации, лежит в пределах Иркутского сельского муниципального района. По численности населения рассматриваемый район является крупнейшим в области (около 72,3 тыс. чел.) и превосходит прочие муниципальные районы в 1,2—17,2 раз. Основная часть населения Иркутского района проживает в пригородной зоне (в радиусе 25—30-минутной транспортной доступности в областной центр) и процесс его концентрации продолжается: за 2007—2009 гг. доля жителей района, проживающих в ближних пригородах, выросла с 72,1% до 80,4%. Пригородное положение обусловливает высокую миграционную привлекательность района как для населения других муниципальных образований, так и для жителей г. Иркутска, переезжающих в близлежащие населенные пункты района. В результате в районе сформирован устойчивый ми­грационный прирост (более 10%), что дает ежегодное увеличение численности населения района на 1 — 1,5%. В основе миграционного прироста численности населения в районе лежит движение населения в пределах области и, прежде всего, в пределах Иркутской агломерации. Основным донором для района является г. Иркутск (около 57% всего прироста). Приток мигрантов из других городов Иркутской агломерации (Ангарск и Шелехов) минимален и существенного влияния на миграционную ситуацию не оказывает.

Иными словами, пространство Иркутского сельского района, во всяком случае его пригородной зоны, представляется вполне подходящим «полем» для разработки поставленных исследовательских проблем. И здесь возникает проблема метода. Имеющийся массив статистических данных позволяет очертить лишь общий «контекст» - динамику миграционных процессов в районе в целом, изменение распределения населения по территории района и т.п. Дальнейшие исследовательские шаги неизбежно связаны с использованием методов качественной социологии, прежде всего — экспертных интервью. В течение весны-лета 2010 г. мною была проведена небольшая серия (8 интервью длительностью 25-90 минут) подобных интервью с представителями локальных администраций, местного бизнеса. Недостаточный массив полевых материалов пока не позволяет сколько-нибудь уверенно строить итоговые выводы и тем более — пытаться их генерализировать. Данный текст для меня носит характер скорее постановочный и своей задачей в нем я вижу лишь формулировку рабочих гипотез.

Иностранные трудовые мигранты: Сколько их? Кто они?

Присутствие иностранных трудовых мигрантов в Иркутском районе, точнее его пригородной части, достаточно четко очерченной радиусом 30-40-минутной транспортной доступности от областного центра, становится в последние годы все более заметным. Однако попытка определить если не численность, то хотя бы масштабы их присутствия в поселениях района, наталкивается на серьезные сложности. Обращение к данным государственной статистики фактически бессмысленно, поскольку она отражает данные лишь о мигрантах, пребывающих в районе более 6 месяцев и что самое важное — вставших здесь на миграционный учет по месту пребывания. Так, например, по данным Иркутстата в 2007 г. в населенные пункты Иркутского района прибыло всего 22(!) человека из Узбекистана и 8(!) — из Таджикистана. Иными словами, если принять за основу данные госстатистики об иностранных мигрантах в районе, то придется признать визуальные признаки их присутствия не более чем миражами.

Немногим больше ясности в этот вопрос вносит и обращение к данным учета иностранных мигрантов УФМС по Иркутской области. Так, например, согласно данным миграционной службы, число иностранных трудовых мигрантов, официально работающих в Иркутском районе в 2005-2006 гг., не превышало 330-340 человек (4,8-5,7% от общего числа иностранных рабочих в области)⁵. К сожалению, с 2007 г. учет иностранных мигрантов по Иркутскому району объединен с учетом по г. Иркутску. В результате «район растворен в городе» и выделить иностранных мигрантов, прибывающих в пригород, уже практически невозможно.

Пожалуй, единственный, но крайне важный факт, который можно выявить из этого массива данных, — это значительно более высокое число иностранных мигрантов в Иркутском районе, чем в других сельских муниципальных районах области. По числу официально трудящихся иностранных граждан район занимает третье место в области, уступая лишь г. Иркутску и Бодайдинскому району. В последнем случае важнейшим работодателем являются предприятия золотодобычи, сконцентрированные на северо-востоке Иркутской области.

Тем не менее описанные данные не позволяют определить ни численность иностранных мигрантов, ни их размещение по достаточно обширной территории района. Обращение к представителям местных и районной администраций приводит к неожиданному открытию. Ни на одном уровне местного самоуправления нет сколько-нибудь ясного представления ни о численности, ни о структуре, ни о размещении иностранных мигрантов в районе.

Отсутствие полномочий и каких-либо правовых инструментов для работы с мигрантами в муниципалитетах первого уровня оставляет сотрудникам последних в качестве источников информации лишь визуальные наблюдения и «ощущения».

«Примерно так знаем, что порядка вот так 200 китайцев, наверняка, есть на территории. Ну именно вот на ощущениях, что они вот появляются». - «А хотя бы общее представление о том, сколько их тут в сезон бывает, есть? 100? 500? 1000? Хотя бы порядок оценить можно? — «Это невозможно. Нам бы знать хотя бы примерное их [иностранных мигрантов. - К.Г.] количество, чтобы они, может быть, приходили, даже какую-то отметку ставили. Символически, может быть, даже. Чтоб мы знали, какое количество людей другой национальности, другой страны проживают на нашей территории в период строительства. Чтобы просто иметь представление, что происходит на нашей территории. Сколько их на самом деле, сколько бригадиров, сколько бригад... для информации».

Районная администрация, на первый взгляд, имеющая большие возможности для получения подобных сведений, на деле информирована в данной сфере немногим больше. Однако здесь причиной складывания информационного вакуума, наряду с отсутствием полномочий, стало широкое распространение посреднических бизнес-практик. Получение квот на привлечение иностранных рабочих концентрируется в руках лишь нескольких фирм, которые официально и «ввозят» рабочих. Дальнейшее же распределение иностранных трудовых мигрантов по территории района и предприятиям совершенно непрозрачно как для муниципалитетов, так и для миграционной службы. Косвенные свидетельства о подобной практике администрация района получает, как правило, лишь при чрезвычайных происшествиях, несчастных случаях с мигрантами. Проводимые при этом проверки нередко показывают, что мигрант, въехавший по приглашению и квоте для работы на сельскохозяйственном предприятии Иркутского района, оказывается занятым на стройках областного центра.

«У нас есть ряд фирм, которые делают заявки на иностранную рабочую силу. Но теперь среди них стали фирмы, которые набирают не для себя. Они набирают для последующей реализации на рынке труда. И мы не знаем следов — где они [мигранты. — К.Г.] потом. <... > Т.е. они просто эти квоты выбирают и потом продают. Продают они фактически на сельхозработы или строительным фирмам — мы не знаем.

Но происходит, например, несчастный случай на стройке. Там расследование. И получается - фирма зарегистрирована у нас в районе, а строительные работы ведет в городе Иркутске. И эти мигранты наши, оказывается, там».

Важно и то, что прямого интереса в получении информации о присутствии и занятости иностранных мигрантов на территории района, сколько-нибудь приближенной к действительности, у районной администрации нет. Мигранты, прибывающие и работающие в индивидуальном порядке, не образующие юридического лица, просто не интересны муниципалитетам второго уровня (администрации района), «не волнуют» их.

«Меня бы [как сотрудника районной администрации. — К.Г.] волновало, если бы они [иностранные мигранты — К.Г.] приняли некую форму агрегированную, стали бы регистрироваться здесь как юридические лица — для того, чтобы собирать налоги. Это было бы идеально. Они же не получают муниципальных услуг. Но тем не менее платили бы налоги».

Иными словами, информированность органов местного самоуправления, включая администрацию района, о присутствии иностранных мигрантов на территории района ограничивается констатацией факта — «они у нас есть». Сколько-нибудь отчетливого представления о численности и размещении иностранных трудовых мигрантов в районе местная власть⁶ не имеет. И если на низовом уровне (сельские поселения) сохраняется хотя бы общий интерес к получению информации о численности мигрантов, то на районном уровне мигранты и власть живут де-факто в параллельных плоскостях. Такая ситуация подразумевает и крайне неполную информацию о структуре прибывающих в район иностранных мигрантов.

При всей неосведомленности власти (муниципалитетов всех уровней) о численности и структуре мигрантов представители администрации (как и другие представители местного сообщества) довольно уверенно разделяют их на две укрупненные группы. 1. «Китайцы» — мигранты из КНР, проживающие преимущественно в прилегающих к городу населенных пунктах. 2. «Таджики» — собирательное название для группы, в которую включают мигрантов из постсоветских стран Центральной Азии (преимущественно из Таджикистана и Узбекистана). Подчеркну, что название группы, бытующее в местном сообществе, воспринимается не как этноним, а именно как обозначение широкой мигрантской группы, включающей представителей различных этнических групп и выходцев из разных государств⁷. Здесь я буду использовать термин «таджик», «таджики» не в этническом его значении, а именно как собирательное обозначение категории иностранных трудовых мигрантов, прибывших из Центральной Азии. Эти группы достаточно жестко разделяются как в представлениях власти (местных администраций), так и в обыденной жизни. Причем критерием для этого выступает отнюдь не этнический фактор, а скорее гражданская (по стране происхождения) принадлежность. Так, в большинстве интервью «китайцы» противопоставляются «нерусским», «таджикам» и даже «гастарбайтерам».

Несмотря на длительное соседство с сельским сообществом, предполагающим в иных случаях складывание неформальных, «человеческих» отношений, китайцы остаются максимально закрытой группой. Ее члены стремятся к максимальной минимизации контактов с местным населением и властью. Как следствие, эта группа остается и для местных жителей, и для администрации «черным ящиком», привычным, но мало понятным элементом повседневной жизни. Материалы о «китайцах», полученные мною в интервью отрывочны, и нередко противоречивы и не позволяют делать сколько-нибудь обоснованных суждений об этой мигрантской группе. Поэтому здесь я не буду подробно останавливаться на характеристике «китайцев», а сосредоточусь на анализе отношений местного сообщества и власти с «таджиками».

«Таджики»: ночью все кошки серы?

Собирательное обозначение этой группы мигрантов, основанное на критерии их занятости и места в экономической жизни местного сообщества, предопределяет ее гетерогенность. «Таджики» как мигрантская группа крайне неоднородна: в нее включаются мигранты, совершенно разные по этнической и гражданской принадлежности, продолжительности пребывания в изучаемом районе и т.д. Этническое происхождение этих мигрантов нередко не совпадает с гражданской принадлежностью, а формальные характеристики по длительности пребывания в России (как критерий градации на постоянных и временных мигрантов) нередко противоречит характеру их занятости, системе налогообложения и т.д. (подробнее об этом далее). В связи с этим мне представляется невозможным и некорректным структурировать эту группу по традиционным критериям, используемым в миграционном и статистическом учете.

Более перспективным подходом для выделения внутренней структуры этой группы иностранных мигрантов, на мой взгляд, может быть использование аналогии с устоявшимися категориями «белых» (полностью легальных) и «серых» (полулегальных, непрозрачных) бизнес-схем. Обозначение этих категорий, при некоторой их искусственности, давно вошли как в научный язык, так и в терминологический аппарат административно-управленческой практики. Отталкиваясь от указанной аналогии, в группе «таджиков» можно выделить две подгруппы:

«Белые «таджики» — трудовые мигранты, которые находятся в стране на законных основаниях, официально трудоустроены, получают «белую» заработную плату, словом — полностью легализованы.

«Серые «таджики» — «гастарбайтеры», законность пребывания и занятости которых непрозрачны и частично или полностью нелегальны. Представители этой подгруппы, как правило, не имеют официального трудоустройства, юридически оформленных отношений с работодателями, а нередко — и разрешения на трудовую деятельность в РФ.

«Белые таджики»: от постоянных «временных» к временным «постоянным»

Появление «белых «таджиков», как особой подгруппы временных трудовых мигрантов, во многом определено интересами бизнеса, вынужденного лавировать между конъюнктурой рынка труда и изменяющимся миграционным законодательством. С одной стороны, характер демографических и миграционных процессов в Сибири (да и в стране в целом) предопределяет неизбежность привлечения трудовых мигрантов. С другой — кардинальное изменение миграционного законодательства России, пережившего в постсоветские годы несколько этапов, связанных со сменой парадигмы миграционной политики, связывали привлечение иностранных рабочих с серьезными рисками. Однако логика развития производства, требующая привлечения большого числа рабочих, и минимизации связанных с этим издержек сделали, на мой взгляд, легальное привлечение иностранных рабочих неизбежным процессом.

Исследования второй половины 2000-х гг. показали достаточно явный интерес бизнеса (в том числе — мелкого и среднего) к использованию именно временных мигрантов. Постоянные мигранты, оседающие в местах локализации производств и становящиеся постоянными сотрудниками предприятий, могут быть предпочтительнее для бизнеса в связи с возможностью роста их квалификации, профессионализма, адаптированность к местной специфике, в том числе и условий труда. Но издержки, связанные с социальным обустройством таких мигрантов, высоки и могут окупиться лишь в долгосрочной перспективе. Временные мигранты — заметно дешевле (как правило, и в оценке их труда) и не влекут комплекса проблем социального характера. Но часто их недостаточная квалификация, отсутствие профильного образования, «непровереннность» являются серьезными рисками для бизнеса, особенно связанного с использованием достаточно сложной и дорогой техники и оборудования.

В качестве решения, похоже, сформировались вполне устойчивые связи бизнеса⁸ с мигрантами. Ежегодный наем на работу одних и тех же или, по крайней мере, части нанимаемых рабочих- мигрантов позволил установить вполне личные контакты с ними. «Адресным» становится и подбор рабочих на каждый сезон, что позволяет учитывать конъюнктуру рынка.

«Мы созваниваемся. Сколько мне людей надо. Допустим, вот в прошлом году был кризис, мы вызывали только четверых. Т.е. мы не могли их обеспечить работой, не было денег и всего остального. И мы вызывали только четверых. В этом году я сам звонил, так — «приезжай сам, вези того, того, того — по именам». Т.е. мы с ними давно работаем, я знаю, кого надо привезти, кто у меня будет работать, кого я найму, кого я обеспечу работой».

Работающие в течение 10 и более лет на одном и том же предприятии временные рабочие-мигранты освоили и специфику труда, и технику, используемую в работе. Зарекомендовав себя как вполне надежные работники, они, сохраняя статус временного иностранного мигранта, фактически становятся постоянными рабочими.

«Вот они приехали, поработали и уехали. Ни забот, ни хлопот. Т.е. они как бы написали заявление на отпуск, месяц им положено, да плюс на три месяца они пишут без содержания. И четыре месяца мы их не видим. Октябрь, ноябрь, декабрь, январь, февраль — вот пять месяцев. Бывает, у меня люди в декабре уезжают и позже уезжают. Некоторые — три-четыре человека всегда в зиму остаются, работают. Ну, есть какая-то мелочевка — там, там, там. А основная-то масса уезжает».

В этом двойственном статусе (временные мигранты и одновременно — постоянные рабочие) таджики оказываются чрезвычайно выгодны местному бизнесу. Обеспечивая работодателю все выгоды постоянного персонала (необходимый уровень квалификации, сложившаяся репутация, приспособленность к местным условиям), они в то же время сохраняют и все выгоды найма временных рабочих — отсутствие комплекса социальных обязательств (детские учреждения, трудовая занятость взрослых членов семьи, иные издержки), возможность регулирования численности работающих в зависимости от сезона и конъюнктуры, минимальные расходы на обеспечение быта.

Очевидно, выгодно такое положение и самим мигрантам. Постоянная работа с гарантированным уровнем зарплаты, официальное трудоустройство с легальным и, что возможно важнее, — организованным, коллективным решением всех вопросов по регистрации и получению разрешения на работу, не требующим индивидуальных усилий и обращения к услугам тех или иных посредников.

Для них посредником между ними и государством в лице ФМС становится их работодатель.

«Они приехали, сдали документы в отдел кадров, и здесь единственное мы их всех собираем кучей — повезли, они кровь сдали, пишем бумагу — потому что там очередь, как в Мавзолей, всегда. Пишем бумагу, я их провожу без очереди сам лично. Они сдают эту кровь. Потом кто-то из них едет забирает эти анализы. Все... и начальник отдела кадров едет и оформляет все остальное. Они только едут, получают разрешение на работу».

Пожалуй, единственный очевидный минус в таком положении дел для мигрантов — это необходимость уплаты значительных налогов, которые начисляются на заработную плату нерезидентов страны. Однако длительное и официальное трудоустройство решает и эту проблему: пребывая на территории России более полугода и имея легальную трудовую занятость, «таджики» становятся резидентами РФ. При этом размер удерживаемых с них налогов не многим отличается от таковых, взимаемых с российских граждан⁹.

«На сегодняшний день они все как бы уже резиденты, потому что они уезжают домой, уезжают как бы в отпуск. Большую часть времени года они находятся здесь. Они сейчас все резиденты, это первое время из них высчитывали по 30% подоходного и все остальное. А сейчас они так же получают зарплату».

Поскольку «документами, подтверждающими фактическое нахождение физических лиц на территории РФ, могут являться справки с места работы, выданные на основании сведений из табеля учета рабочего времени, копии паспорта с отметками органов пограничного контроля о пересечении границы, документы, оформленные в порядке, установленном законодательством РФ»¹⁰, такое официальное трудоустройство позволяет заметно нивелировать разницу в доходах при «белой» и «теневой» занятости иностранных мигрантов.

Отсутствие реальной конкуренции со стороны местного населения за эти рабочие места привело к формированию не только взаимного интереса работодателя и «белых «таджиков», но и все более заметной взаимозависимости. Если для мигрантов эта зависимость становится «возможностью», некоторой гарантией трудоустройства и заработка, то для бизнеса вместе с преимуществами она несет и риски. Финансовые, организационные и другие вложения в организацию системы найма «белых «таджиков» в сочетании с отсутствием реальной конкуренции за рабочие места со стороны местного населения ведут к тому, что иностранные рабочие становятся (или уже стали) критическим фактором для устойчивости местного бизнеса.

«Если представить — вдруг сейчас запретят приезжать и работать [«таджикам». — К.Г.] — без них справитесь или нет?» — «Сложно будет. Ну будем стараться, не без этого, но очень сложно. Скажем так, если одного — двух уволить, то ничего страшного. А если уволить сразу всех сейчас — то все...»

Иными словами, легальное использование иностранных трудовых мигрантов в мелком и среднем бизнесе в условиях узкого и/или весьма специфичного рынка рабочей силы в пригороде, устраняя одни проблемы (прежде всего, в сфере взаимоотношений с государством), формирует новые риски, слабо осознаваемые властью и лишь постепенно формулируемые представителями бизнес-сообщества. Эти риски и их «осознание», возможно, свидетельствуют о том, что процесс взаимной адаптации мигрантов и местного сообщества, по крайней мере, в данной сфере входит в новую фазу, в которой «взаимный интерес» дополняется (сменяется?) «взаимной зависимостью».

«Это уже становится традицией» — «серые «таджики»

Продолжая аналогию с бизнес-схемами, формирование этой группы «таджиков» имеет вполне легальную базу (законный въезд в страну), на основе которой формируются легальные, полулегальные и вовсе незаконные практики. Вероятно, большинство мигрантов этой группы въезжают в Россию на вполне законных основаниях. Однако дальнейший характер их пребывания в области и трудовая деятельность уже не фиксируются в учете официальных органов и становятся мало прозрачными для власти. Говорить о теневой составляющей жизни и деятельности «серых «таджиков» пока достаточно сложно (хотя эта составляющая, вероятно, довольно значительна). «Прозрачная» же часть их деятельности в пространстве Пригорода открыта и вполне поддается наблюдению и анализу.

Основной сферой трудовой деятельности «серых «таджиков» в пригороде является строительство и ремонт, а также подсобные работы. Основной причиной появления «серых «таджиков» в сельских населенных пунктах пригорода стал массовый приток горожан, главной целью которых является строительство жилья — домов и усадеб. Став в последнее десятилетие для Города едва ли не главной рабочей силой в строительной сфере, «таджики» появились в пригороде вместе с волной «состоятельных людей» на рубеже 1990-х и 2000-х.

«Городские они привлекают либо строительную организацию небольшую, но в основном — это иностранная рабочая сила. Есть такие иностранные бригады, которые закрепились, закрепились здесь, и они уже здесь в принципе находятся много лет. Иногда уже до 10 лет здесь проживают, они уже зарекомендовали себя здесь положительно, и они известны».

Преобладание «таджиков» в строительном бизнесе пригорода во многом определяется спецификой ведущегося здесь строительства, в котором преобладают небольшие частные объекты — малоэтажные жилые дома и подворья. Крупный строительный бизнес региона, широко использующий рабочих из КНР, не заинтересован в этом сегменте рынка. Как следствие, китайцы-строители не составляют конкуренции «таджикам».

«Сезонные рабочие, конечно, вот таджики». — «Вы сказали «таджики». Таджики — это люди из Таджикистана? По национальности таджики? Или это какое-то собирательное название?» — «Скорее — это собирательное, да, потому что так это их не определишь. Ну, знаем, сталкивались с бригадами строителей. Как правило, они идут именно оттуда, из Таджикистана».

Формальных, оформленных официальным договором отношений с работодателем у большинства «серых «таджиков» нет, что собственно и дает основание для выделения этой подгруппы. Как индивидуальный, так и коллективный (бригадный) наем на работу происходит неофициально, в большинстве случаев по рекомендации.

«А «таджиков» — их официально как-то нанимают?» — «Нет, официально нет. Принято — по словам, по рекомендации. Посмотрели, кто из знакомых строил? Так, вот этот, вот этот, вот этот. Какую бригаду порекомендуешь ? Того! Дают сотовый телефон, все, и начинают знакомство. Здесь это по рекомендации. Ну есть, конечно, объявления на магазинах, на столбах, ну это существует везде и всегда».

Примечательно, что неофициальный порядок найма «таджиков» предпочитают не только частные лица, но и администрации сельских поселений, предпочитающие использовать их услуги для небольших ремонтных работ, выпаса сельского стада, благоустройства территории. Важно, что администрации (муниципалитетов первого уровня) здесь выступают как низовой уровень власти, формально следующие законодательству, но на деле реализующие совсем иные практики.

«Вы с ними [«таджиками». — К.Г.] договор заключаете, видимо?» - «Ну договор такой... «междусобойчик». — «А эти договоры, они все такие «междусобойчики», как вы говорите, правильно?» — «Да». — «Неофициально, скажем так?» — «Неофициально, конечно, да». — «А официально это невозможно сделать или это не нужно просто?» — «Нам это не нужно официально, а они сами решают, какие договорные отношения устанавливать. И жители сами решают».

Причины, подталкивающие местную власть к «неформальным», т.е. фактически теневым, «серым» схемам взаимодействия с «таджиками», представляются вполне очевидными. С одной стороны, это жесткие ограничения Бюджетного кодекса и связанных с ними федеральных законов, соблюдение которых в полном объеме не только усложняет решение любого хозяйственного вопроса, но растягивает эту процедуру на несколько месяцев. Относительно непродолжительный строительно-ремонтный сезон и требование расходования средств до конца финансового года делают подобные проволочки крайне нежелательными для местных администраций. Более того, отсутствие каких-либо официальных документов о найме иностранного рабочего (или бригады) де-юре означает отсутствие и каких-либо отношений муниципалитета с мигрантами по известному принципу «нет человека — в этом случае мигранта, - нет проблемы».

«То есть формально администрация к этому [найму «таджиков». - К.Г.] отношения как бы не имеет?» — «Да». — «Это удобнее или почему так? Почему неофициально?» — «Ну, получается, что здесь спрос рождает предложение. То есть, есть спрос, люди работают, люди строят... Ну это как-то мы даже не заостряемся, конфликта нет, проблемы нет...»

С другой стороны, сами мигранты, имеющие статус нерезидентов России, не заинтересованы в официальных трудовых отношениях, поскольку такой статус обязывает выплачивать подоходный и иные налоги по повышенным ставкам. Совпадение интересов мигрантов, местной власти и местного сообщества в целом выталкивает их взаимоотношения в сферу неформальных практик, в теневую, «серую» зону деловых отношений. Этому способствует значительно менее формализованная повседневность сельского пригорода, где многие деловые отношения традиционно строятся на личных отношениях, а не на формальных договоренностях.

Традиционная «неформализованность» повседневности сельского пригорода и взаимное нежелание юридического оформления взаимодействия «заказчиков» и «работников» (а значит, и обозначения жестких рамок этих отношений) дают широкие возможности для самоорганизации «серых «таджиков». Этому же спо­собствует специфика строительного рынка пригорода - разбросанность «объектов» по различным населенным пунктам, нередко значительно удаленным друг от друга. В результате в пригородах Иркутской агломерации формируется довольно сложная трехуровневая организация работы «серых «таджиков». Низовой ее уровень представлен рядовыми работниками, организованными в бригады. Возглавляют бригады более квалифицированные работники, как правило, выполняющие более квалифицированные виды работ, непосредственно организующие выполнение работ на «объекте» и формирующие второй уровень организации — «бригадиров».

Если эти два уровня вполне традиционны для организации неформальных рабочих бригад и распространены и в городе, то третий (верхний) уровень специфичен для пригорода, а его появление вызвано необходимостью распределения «объектов» между бригадами в нескольких населенных пунктах. Представители этого уровня, обозначенные респондентами как «мастера», «мастера-бригадиры», немногочисленны — по оценкам представителей сельских администраций «в сезон» на территории муниципального образования, включающего 4-5 населенных пунктов с общим числом жителей около 5-6 тысяч человек, работает 4-5 таких «мастеров».

«Сейчас стало модно организовывать группы. Они [«мастера». — К.Г.] привозят большое количество групп (по ситуации, конечно) и развозят эти группы по всему муниципальному образованию, раскидывает данные группы. Ездит на машине, гоняет, проверяет их работу, вот так вот кольцует».

В функции «мастеров», помимо распределения («раскидывания») бригад, входит выполнение высококвалифицированных работ, заключение договоров, денежные расчеты с заказчиком и бригадами.

«Он [«мастер», «мастер-бригадир». — К.Г.] контролирует день оплаты и соответственно в день оплаты собирает деньги именно он. Не раздаются деньги работникам непосредственно, собирает деньги именно он и отдает их работникам, как он считает нужным. И оставляет себе энную долю».

Формирование подобной узкой группы может свидетельствовать о складывании мигрантской элиты, своеобразной «рабочей аристократии». Она формируется из наиболее предприимчивых и адаптированных к местным реалиям мигрантов, концентрирующих в своих руках ключевые функции по организации экономического взаимодействия «серых «таджиков» и местных сообществ. Представители этой «прослойки» заметно отличаются от рядовых рабочих как внешне, так и по уровню доходов.

«Как правило, они [«мастера». — К.Г.] более опытные такие, более квалифицированные. Ну это я по своей личной практике говорю. Они более знающие, они хорошо говорят, хорошо одеваются и т.д.». — «Я знаю, что мастера очень хорошо зарабатывают. Вот эти вот, которые являются мастерами, бригадирами. Они зарабатывают очень хорошо». — «А очень хорошо — это какой порядок, можно хотя бы представить ?» — «Ну, сотни тысяч они зарабатывают за летний период, сотни тысяч».

Концентрация в руках описанной группы важнейших организаторских и финансовых механизмов экономической деятельности позволяет предполагать, что она (группа «мастера») выполняет для «серых «таджиков» функции посредников, аналогичные тем, которые выполняют в отношении «белых «таджиков» работодатели. Имеющегося полевого материала пока недостаточно для того, чтобы говорить о складывании (или отсутствии) системы полулегальных и нелегальных практик и отношений между мигрантской элитой и рядовыми мигрантами (в частности, клиентельной зависимости, покровительства и т.п.). Однако само наличие сложно организационной структуры мигрантской группы и узкой группы лиц, выполняющих в ней функции посредников, дает питательную среду для складывания подобной системы, с одной стороны, облегчающей процесс адаптации мигрантов в принимающем обществе, а с другой — дистанцирующей рядовых мигрантов от прямого взаимодействия с местными сообществами. В пользу подобного предположения свидетельствует и ряд косвенных признаков: посредничество в оплате труда, случаи обмана рабочих со стороны «бригадиров» и «мастеров», отсутствие открытых конфликтов по подобным поводам — стремление «решить все внутри».

«У них знаете, такая система — они набирают там бригады, обещают большие зарплаты. Как правило, опыта у них [рабочих. — К. Г.] нет. <...> И вот привозят их сюда, а оплата же идет по факту. Деньги получает бригадир. А он говорит им — денег нет, плохо отработал. И те вынуждены правда-неправдами добираться до дома с горем пополам. И на этом вот зарабатывает бригадир, а «кидалово» оно сейчас имеет некоторые обороты». — «А эти ситуации, о которых вы сказали, на вас, на администрацию не выплескиваются?» — «Нет, нет. Нет. Вот интересно, но нет». — «Они это решают там где-то внутри, сами?» — «У себя. Либо они пытаются на работодателя выходить. Но они не конфликтуют, они боятся потерять работу. Тут ведь только маленько высунулся... Потом ведь какие-то формальные прописки по 2 тысячи рублей в одной квартире, где прописано 150 человек, вот. И это нас не касается, у них там своя жизнь такая. Что-то свое там. Организация там... У них там свой образ жизни. Едят свою пищу, у них там свое все. Свое, свое, свое».

Формирование подобной структуры организации работы «серых «таджиков», которая сложилась всего за 10-12 лет, на мой взгляд, является крайне важным фактом. Он позволяет говорить о том, что процесс взаимной адаптации иностранных трудовых мигрантов и местного сообщества в пригороде идет заметно быстрее, нежели в городах. Специфика пространства Пригорода благоприятствует большей вариативности этого процесса, возникновению широкого спектра практик (вероятно, со значительным преобладанием неформальных) и как следствие — более глубокой интеграции мигрантов и местного сообщества.

Если «белые «таджики» стали критическим фактором для устойчивой деятельности местного бизнеса, то «серые «таджики», похоже, стали неотъемлемой частью экономической жизни остальной части принимающего сообщества в Пригороде. И с этой точки зрения присутствие «таджиков» воспринимается позитивно на всех уровнях муниципальных администраций. Позитивное влияние на развитие поселений признают и сотрудники представительских органов муниципалитетов (районной Думы), для которых антимигрантская риторика традиционно является выигрышной картой в предвыборной борьбе.

«Строительные бригады эти [«таджики». — К.Г.], с одной стороны — это скорость, качество, кто ж скажет, что это плохо. С другой стороны, от них особых проблем не вижу, не скажу, что проблемы от них».

Реализация большинства проектов в сельских поселениях, даже самых незначительных, практически все частное строительство планируется и реализуется исключительно с привлечением «серых «таджиков». Спектр «объектов», на которых используется труд «серых «таджиков» крайне широк — от сооружения дощатых торговых киосков до реставрации церкви.

Подобная практика стала привычной, повседневной и воспринимается как само собой разумеющаяся. Более того, формируется все более явное предпочтение в выборе между местными и иностранными рабочими в пользу «серых «таджиков». И выбор этот диктуется не только дешевизной мигрантского труда, но и массой других факторов: сложившейся репутацией, готовностью к любой работе, ответственностью, трезвостью.

«Они такие, что мы к ним обратимся, когда нам нужно. Например, сколотить киоски для рынка мы взяли нерусского парня. Он сколотил, беспроблемно! Съездил, гвозди купил, деньги взял, сколотил. Нам нравится. Сейчас вот мы будем стелу делать к 60-летию победы. Так мы не говорим, что где бы нам взять «Ивана Ивановича» да найти! Мы говорим, где бы нам взять нерусского парня, чтобы он нам сделал фундамент, потом камень устанавливать и т.д., и т.д. Это уже становится традицией».

Эта «традиция» отражает проигрыш местных строительных бригад в конкуренции со строителями-«таджиками». Бригады строителей из местного населения уже практически не встречаются и воспринимаются местным сообществом как воспоминание из «колхозного прошлого». Исключение составляют лишь наиболее сложные строительные специальности, специфичные для условий Сибири, прежде всего — печники.

«Это уже ушло в небытие — бригады строительные свои [местные. — К.Г.], и, как правило, они сейчас если и существуют, то это предприимчивый какой-то местный житель, он набирает такую вот по ситуации нужную бригаду. Допустим, кто-то там хорошо брус кладет, кто-то хорошо ложит печь, ну и т.д. Т.е. вот такие вот бригады по ситуации. А постоянной бригады из местных жителей, чтобы она постоянно работала и к ним обращались — я не знаю...»

Иными словами, местное население оказалось постепенно вытесненным с рынка строительства. Не имея ощутимых преимуществ в профессиональных качествах, местные рабочие начинают прибегать к этномиграционному фактору в конкуренции с «серыми «таджиками». В районе масштабных строек в пригородах Иркутска все чаще встречаются объявления от строительных бригад, в которых подчеркивается их «русский», «местный» состав (рис. 1). Однако оценить, насколько эффективно использование этого фактора, крайне сложно. Пока же строительно-ремонтная сфера экономической жизни Пригорода прочно связана с «таджиками», и ее устойчивость, похоже, напрямую зависит от присутствия мигрантов.

Рисунок. 1. Объявление в районе дачно-коттеджного массива в 7 км от Иркутска, август 2010 г.

Заняв обширную экономическую нишу, вписавшись в местное сообщество, «таджики» начинают все активнее «вписывать» местное сообщество в свою жизнь. Пожалуй, наиболее ярким и неожиданным проявлением этого процесса является наем мигрантами местного населения в качестве чернорабочих на поденную работу. Как правило, в качестве таких поденщиков нанимают неквалифицированных местных жителей из неблагополучной социальной среды. Наем всегда носит поденный характер и не предполагает сколько-нибудь длительного участия «копалок» в работе бригады «серых «таджиков».

«К сожалению, к большому сожалению, если иностранцы берут в свои бригады русских мужчин, то это те мужчины, которые вот, знаете, не сильно умелые — «копайки», «копалки» вот называют. Вы знаете, вот те, которым невозможно доверить сложную работу... А всегда, когда работы строительные, есть работы «копальные», можно сказать, для того чтобы положить фундамент, нужно вначале выкопать ров, где-то это техника, где-то ручная работа. <... > И вот, кто такие «копалки» — те, кто мешает раствор там палкой, ну ... почему-то русские, как правило, на подмоге. А так, чтоб постоянно в бригаде был... — я по крайней мере не могу сказать».

Отчетливым маркером такой формы взаимодействия мигрантов и местного сообщества стало устойчивое понятие «копалки», «копайки». Возникший, вероятно, в строительных бригадах «серых «таджиков», он уверенно расшифровывается местным населением как «те, кто не могут самостоятельно качественно сделать, <...> разнорабочие, которые носят — «унеси-принеси», выкопай, подержи» и используется в большинстве случаев для обозначения местных («русских») поденщиков у «таджиков». Закрепление и довольно широкое использование этого понятия, на мой взгляд, свидетель­ствует о том, что этап первичной адаптации «таджиков» (не индивидуально каждого, разумеется, а в качестве новой социальной группы в местном социуме) закончился. Если ранее «таджики» искали свое место в принимающем сообществе, то ныне, прочно заняв найденную нишу в экономической жизни Пригорода и фактически монополизировав ее, мигранты все более уверенно пытаются изменить сложившиеся правила игры.

В последние два года, несмотря на экономический кризис и рост безработицы, услуги «таджиков» (прежде всего — «серых») резко подорожали. Стоимость работ выросла в 1,5-2 раза, а иногда и больше. Причем нередко длительный торг не дает результатов — бригада (точнее, выступающий от ее лица «бригадир» или «мастер») или отдельные мигранты, подрабатывающие «на стороне» помимо основной работы, предпочитают отказаться от заказа, но не снижают запрошенную цену. Столь смелые, даже рискованные шаги, как мне представляется, могут быть сделаны лишь на фоне осознанной монополии и, как следствие, зависимости местного сообщества от мигрантов. Примечательно, что это произошло на фоне весьма благоприятной для местной экономики ситуации с трудовыми ресурсами. Численность населения трудовых возрастов до последних 2-3 лет была максимально высока и даже росла. Уровень безработицы же на селе достаточно высок для того, чтобы теоретически подтолкнуть безработных к работе в тех отраслях, которые сейчас заняли мигранты. В перспективе же численность населения трудоспособных возрастов будет очень быстро сокращаться, что создаст еще более благоприятную конъюнктуру для иностранных рабочих.

За городской чертой он не только не затормозился в силу меньшего объема рынка, более низкой платежеспособности сельского населения и тому подобных факторов. Напротив, он приобрел новые, отличные от городских, формы и, похоже, заметно большую динамику. В основе этого явления — более широкий спектр путей и механизмов взаимной адаптации мигрантов и местного сообщества в Пригороде крупного города, чем собственно в Городе или Селе.

Менее формализованная жизнь Пригорода способствует более высоким темпам адаптации и большей степени взаимной интеграции иностранных мигрантов и местного сообщества. Интересы иностранных рабочих и местного сообщества (в том числе и администраций муниципалитетов нижнего уровня), по крайней мере, в экономической сфере, здесь достаточно близки. В отличие от позиции государства, сохраняющего (несмотря на существенную либерализацию) контрольно-ограничительную логику миграционной политики в отношении трудовой миграции, местная власть прямо заинтересована в присутствии иностранных мигрантов, прежде всего — «таджиков».

Вполне очевидна и заинтересованность местной власти в максимальном уходе от контрольных и ограничительных мер, которые сложились в рамках действующей системы приема иностранных трудовых мигрантов. Эти меры зачастую не только ничего не дают муниципалитетам — как административным органам и местным сообществам в целом, но и, напротив, затрудняют решение повседневных проблем и текущих вопросов. В результате складывающееся противоречие выталкивает местные сообщества и местную власть в сферу неформальных практик взаимодействия с иностранными трудовыми мигрантами.

Глубина и степень взаимной адаптации иностранных трудовых мигрантов (в частности, «таджиков») и местного сообщества в Пригороде выводит на повестку дня проблему «дня без мексиканца»¹¹, а применительно к Сибири — «дня без «таджика». Местные сообщества и, прежде всего, локальный малый и средний бизнес только начинают осознавать сформировавшуюся взаимозависимость. В системе же государственной власти и местного самоуправления ни на низовом, ни на каком-либо ином уровне эта проблема не только не ставится, но даже и не осознается.

Между тем сложившаяся система отношений может свидетельствовать о начале нового этапа в процессе взаимодействия иностранных трудовых мигрантов и местного сообщества. Этапа, на котором вопросы «нужны или не нужны мигранты?» и «на каких условиях они нам нужны?» могут стать уже неактуальными, а на повестку дня выйдет более жесткий вопрос — «Можем ли мы жить без «таджиков»?»

* * *

Сделанные наблюдения, позволяют прийти к нескольким выводам. Несмотря на их предварительный — в силу недостаточной пока основы для генерализации - характер, они представляются достаточно важными для понимания динамики взаимной адаптации иностранных мигрантов и принимающего общества в сибирских регионах.

Как видно, процесс взаимодействия иностранных мигрантов и принимающего общества вышел за пределы пространства Города.

¹ Григоричев Константин Вадимович - кандидат исторических наук, административный директор МИОН при ИГУ.
² Трансграничные мигранты и принимающее общество: практики взаимной адаптации. Екатеринбург, 2009; Адаптация экономических мигрантов в регионах России: практики формальные и неформальные. Иркутск, 2009 и др.
^! См. напр.: Троякова Т.Г. «Корейская деревня» в Приморье: один из проектов «национального возрождения» // Этнографическое обозрение. 2008. №4. С.37-43.
⁴ Здесь и далее, если не указано иное, статистическая информация приводится по данным Центральной базы статистических данных Федеральной службы государственной статистики РФ - URL: http://www.gks.ru/dbscripts/Cbsd/DBInet.cgi.
⁵ По данным текущего учета УФМС по Иркутской области.
⁶ В строго формальном смысле муниципалитеты, о которых здесь идет речь, органами государственной власти не являются. Однако и в представлениях местного сообщества, и в системе отношений с органами государственной власти и бизнесом они - муниципалитеты - выступают именно низовым уровнем власти.
⁷ Трансформация в массовом сознании этнонима «таджик» в иное, более широкое понятие для обозначения мигрантских групп описано В.И. Дятловым: Дятлов В.И. Трансграничные мигранты в со­временной России: динамика формирования стереотипов // Международные исследования. Обще­ство. Политика. Экономика. Астана. 2009. №1 (1). С. 147.
⁸ Представляется, что здесь можно вести речь о малом и среднем бизнесе. Мигранты для крупного бизнеса являются скорее обезличенной «рабочей силой», непосредственные, индивидуализированные отношения с которой выстраивать невозможно, да и нецелесообразно. Для него скорее характерны устойчивые связи с теми или иными посредниками, «поставляющими» рабочих-мигрантов.
⁹ Налоговыми резидентами признаются физические лица, фактически находящиеся в Российской Федерации не менее 183 календарных дней в течение 12 следующих подряд месяцев // Налоговый кодекс Российской Федерации, ст. 207, п.2. (в ред. Федерального закона от 27.07.2006 № 137-Ф3).
¹⁰ Официальный сайт Федеральной налоговой службы России
¹¹ Jeffry Н. Cohen. Where do they go? "A day without Mexican" a perspective from south of the border// Migration letters, 2006. Vol. 3. N1. April. Pp. 77-86