Трансформация семьи в России и Китае: сравнительный анализ[1]

Елисеева И.И.[2], Клупт М.А.[3]
(Опубликовано в журнале "Вопросы статистики", 2016, №8, с. 53-65)

Семья остается одним из ключевых институтов российского и китайского общества, выполняя важнейшие интегративные функции и занимая центральное место в повседневной жизни людей. Сам институт семьи при этом претерпевает существенные изменения, обусловленные крупномасштабными сдвигами в сфере политики, экономики и медицинских технологий. Цель данной статьи - охарактеризовать основные направления таких изменений в России и Китае и их место в общем контексте трансформации семьи в развитых странах.

Источники статистической информации о семье, используемые в публикуемой статье, имеют в обеих странах много общего. Вопросы, касающиеся размера и структуры домохозяйств, включены в программы переписей населения. В обоих государствах проводятся панельные лонгитюдинальные обследования, репрезентативные на национальном уровне - такие, как «Родители и дети, мужчины и женщины» в России и панельное исследование китайской семьи в КНР[4]. Как Россия, так и Китай принимают участие в кросс-национальном проекте «Всемирное обследование ценностей» (World Values Survey). Заслуживает внимания и международное обследование по социальным вопросам стран Восточной Азии, осуществляемое с периодичностью раз в два года и учитывающее специфику макрорегиона. В 2006 г. это обследование, охватившее КНР, Тайвань, Республику Корея и Японию, было целиком посвящено восточноазиатской семье[5].

Соотношение полов новорожденных. В отличие от России, где соотношение полов в группе от 0 до 1 года составляло на начало 2015 г. 106,0, находясь в рамках биологической нормы (от 103 до 107), в КНР наблюдается заметное преобладание новорожденных мужского пола, достигавшее 119,2 в 2000 г. (см. таблицу 1). Вопрос о том, в какой степени столь сильный дисбаланс стал следствием демографической политики КНР, остается дискуссионным. Предпочтение сыновей имеет в Китае глубокие исторические корни. Дочери, согласно обычаям, должны уходить в семьи мужей, поэтому поддержка престарелых родителей является важнейшим элементом сыновнего долга. Негативным побочным эффектом этой традиции оказывалось пренебрежение здоровьем новорожденных девочек, а иногда и детоубийство. Перевес мальчиков среди детей наблюдался в Китае и в 1930-е, и 1940-е годы[6], однако к 1982 г. ситуация, судя по статистическим данным, нормализовалась, и показатель соотношения полов при рождении находился у верхней границы нормы.

Таблица 1. Соотношение полов новорожденных в КНР в 1982-2015 гг.

Источник: UNICEF. URL: http://www.unicef.cn/en/atlas/population/777.html (дата обращения 04.06.2016); China Sees Drop in Birth Sex Ratio for 7th Year Running January 26, 2016. URL: http://www.womenofchina.cn/womenofchina/html1/features/1601/1610-1.htm (дата обращения 04.06.2016).

Ужесточение в 1982 г. демографической политики, установившей (за некоторыми исключениями) однодетную норму для городских жителей, по-видимому, вызвало из небытия многовековые традиции. Региональная вариация в соотношении полов новорожденных является в современном Китае весьма сильной и определяется, скорее, этнокультурными, нежели экономическими факторами. Баланс полов новорожденных сильнее всего смещен в восточных, юго-восточных и центральных провинциях Китая, тогда как в Пекине и Шанхае, а также на Севере и Северо-Востоке КНР он не столь велик (см. таблицу 2). В районах проживания меньшинств - Тибете и Синьцзяне это соотношение составляло в 2010 г. соответственно 107 и 106, то есть отклонения от нормального соотношения полов и вовсе не наблюдалось.

Таблица 2. География дисбаланса полов при рождении в Китае в 2010 г.

Источник: National Bureau of Statistics of China. What Census Data Can Tell Us About Children in China Facts and Figures 2013. P. 16.

По данным для 31 региона Китая, соотношение полов новорожденных значимо зависит от принадлежности к географической зоне (λ = 0,398), тогда как линейная корреляция между среднедушевым валовым региональным продуктом в 2013 г. и соотношением полов новорожденных (по данным переписи 2010 г.) не является статистически значимой (γ = 0,18). Исследователи отмечают также, что наиболее сильный дисбаланс полов наблюдался в провинциях, где практиковалась «политика полутора детей», то есть круг семей, которым позволялось иметь двоих детей, был относительно широк[7]. Несколько меньшее смещение имело место в регионах, жестко осуществлявших «политику одного ребенка», еще меньшее там, где разрешалось иметь двоих детей. Вопрос о том, сколь быстро удастся КНР привести баланс полов новорожденных к норме, остается открытым. Несмотря на принимаемые правительством КНР меры - запрет в 1994 г. скрининга пола ребенка и программу заботы о девочках, соотношение полов (113,1 в 2015 г.) оставалось сильно смещенным, хотя и обнаруживало тенденцию к некоторому снижению.

Одним из возможных вариантов будущей динамики соотношения полов является развитие событий по южнокорейскому образцу. Дисбаланс в соотношении полов наблюдался в Республике Корея с 1984 по 2004 г., достигнув своего максимума (116 мальчиков на 100 девочек) в 1990 г. (году Лошади, неблагоприятному, по корейским поверьям, для рождения дочерей)[8]. Затем, однако, дисбаланс начал уменьшаться и после 2004 г. сошел на нет[9]. Исследователями была также зафиксирована устойчивая тенденция к снижению доли женщин, заявлявших при общенациональных выборочных опросах о том, что «у женщины обязательно должен быть сын»[10]. В пользу возможности развития событий по подобному сценарию говорит и тот факт, что дисбаланса полов в индустриально развитых Японии, Сингапуре и Тайване также не наблюдается. В то же время величина населения КНР и сложность его социально-экономической и этнокультурной структуры делают использование любых аналогий для прогнозирования будущих изменений китайской семьи весьма условным.

Независимо от последующего развития событий дисбаланс полов при рождении, наблюдаемый уже несколько десятилетий, неизбежно будет оказывать влияние на формирование китайских семей еще долгие годы. Влияние дисбаланса полов усугубляется тем, что жених, согласно обычаям, должен иметь более высокий социальный и экономический статус, чем невеста. В результате более четверти мужчин в возрасте 32 лет и старше, родившихся после 1974 г., остаются холостяками[11]. С другой стороны, традиционные представления о роли женщины как домохозяйки, а мужчины - как добытчика по-прежнему широко распространены. В итоге доля состоящих в браке среди мужчин в возрасте старше 30 лет с высоким уровнем образования и дохода очень велика и значительно превышает значения данного показателя у женщин старше 30 лет с тем же уровнем образования и дохода[12].

Дисбаланс полов в Китае стал также причиной «импорта» невест из граничащих с КНР северных районов Вьетнама. Как правило, они вступают в брак с китайцами, не имеющими высокого уровня дохода и квалификации. Тем не менее более высокий уровень жизни в Китае делает таких женихов привлекательными для вьетнамок[13]. В то же время средства массовой информации сообщают и о вьетнамках, похищенных торговцами людьми и выданных замуж против их воли в приграничные сельские районы Китая[14].

Дисбаланс полов в возрастной структуре населения России радикально отличается от наблюдаемого в Китае в двух отношениях (см. рис. 1). Во-первых, в России такой дисбаланс возникает в средних и старших, а не в младших, как в Китае, возрастах. Во-вторых, в России имеет место женский, а не мужской перевес: в возрастной группе 30-34 года и всех последующих возрастах численность женщин превышает численность мужчин, причем с возрастом это превышение быстро нарастает. Подобная ситуация обусловлена прежде всего различиями в ожидаемой продолжительности жизни при рождении. Если в Китае разрыв в ожидаемой продолжительности жизни при рождении у женщин (77 лет) и мужчин (74 года) невелик, то в России, где значения данного показателя в 2014 г. составляли соответственно 76,47 и 65,29 года[15], этот разрыв несравнимо выше (11,2 года). Иной, вследствие этого, оказывается и иерархия причин, по которым пожилые люди не получают необходимой поддержки со стороны близких. В России большее значение имеет относительно раннее вдовство женщин, в Китае большую роль играет миграция из менее развитых в более развитые районы, отрывающая детей от родителей.

Рисунок 1. Соотношение мужчин и женщин в различных возрастных группах населения России и Китая (в процентах)

Источник: Распределение населения Российской Федерации по полу и возрастным группам (на 1 января 2015 г.). URL: http://www.gks.ru/wps/wcm/connect/rosstat_main/rosstat/ru/statistics/population/demography/; China Statistical Yearbook 2015, table 2.8. URL: http:// wwwstats.gov.cn/tjsj/ndsj/2015/indexeh.htm.

Внебрачные союзы и рождения. Китайская традиция предполагает практически всеобщее вступление в брак, хотя в ряде сельских регионов он некогда легитимировался свадебной церемонией, а не государственной регистрацией[16], а также негативное отношение к добрачным сексуальным отношениям. Кроме того, демографическая политика КНР, в свою очередь, была направлена на повышение возраста вступления в брак. Совмещение этих факторов приводило к тому, что в 1970-е годы медианный возраст сексуального дебюта, судя по данным выборочного исследования, составлял у китайских мужчин около 25 лет[17]. В последующие годы этот возраст снизился у мужчин до 22,5 года, однако и в 1990 г. половую жизнь в возрасте до 20 лет начинали, по данным того же исследования, менее четверти респондентов как мужского, так и женского пола.

В XXI веке эта ситуация претерпевает заметные изменения. По данным недавнего лонгитюдного обследования китайских семей, среди лиц, вступивших в брак в 1980-1989 гг., опыт добрачного сожительства имелся только у 4,3% мужчин и такой же доли женщин, тогда как в брачной когорте 2000-2009 гг. значения данного показателя составляли соответственно - 31,1 и 28,6%, а в когорте 2010-2012 гг. - 41,5 и 46,5%[18]. Распространению внебрачных сожительств, вероятно, будут способствовать и трудности со вступлением в брак, которые в настоящее время испытывают определенные социально-демографические группы населения. В силу противоречий между традиционными представлениями об обязанностях мужа и жены и современными реалиями к таким группам относятся прежде всего мужчины с низким уровнем квалификации и дохода и женщины с высоким образовательным уровнем, ориентированные на профессиональную карьеру.

Следует, правда, отметить, что результаты различных выборочных обследований не вполне согласуются друг с другом, отражая, по-видимому, высокую степень неоднородности генеральной совокупности, противоречивые тенденции в рассматриваемой сфере. Так, по данным шестой волны Всемирного обследования ценностей в Китае 81,6% респондентов считали себя состоявшими в браке и только 1% определили свой брачный статус как «совместное проживание», тогда как в Швеции - соответственно 40,8 и 17,2%[19]. По данным того же обследования, при оценке допустимости добрачного секса по десятибалльной шкале (1 - не допустим ни при каких обстоятельствах, 10 - всегда допустим) такая оценка составила в Китае 3,5, тогда как в Малайзии - 2,5, Республике Корея - 4,5, Японии - 6,2, Швеции - 9,0 [19, p. 390].

В России XX столетия распространению внебрачных союзов способствовал целый ряд факторов: сначала послереволюционная дискредитация церковного и «буржуазного» браков, затем массовые добровольные и вынужденные миграции в районы Сибири, Дальнего Востока и Крайнего Севера и деформация половозрастной структуры населения, вызванная последствиями войны. Тенденция ко все более широкому распространению «пробных» браков среди молодежи, подтверждаемая данными последних переписей населения и выборочных обследований, накладывается в России на довольно спокойное отношение к неофициальным брачным союзам, сформированное в массовом сознании еще событиями советской истории. В силу этого молодежные «пробные» браки в России не являются столь радикальной социальной инновацией, как в Китае, хотя и вписываются вместе с ними в общую тенденцию, характерную в XXI веке для большинства развитых стран.

«Продвинутость» региона по шкале модернизации не является в России фактором, положительно связанным с распространенностью внебрачных сожительств и рождений. В настоящее время они наиболее распространены не в мегаполисах, а в районах Сибири, Дальнего Востока и Крайнего Севера, где уровень миграционной подвижности исторически был более высок и неофициальный характер брачного союза долгое время выступал, скорее, маркером неопределенности социального и экономического положения его участников, нежели их приверженности модернизационным ценностям (см. таблицу 3).

Таблица 3. Распространенность внебрачных союзов и внебрачных рождений в некоторых регионах России (в процентах)

Источник: Всероссийская перепись населения 2010. Том 2, таблица 5; том 8, таблица 1. URL: http://www.gks.ru/free_doc/new_site/perepis2010/croc/perepis_itogi1612.htm.

В современной России различие между зарегистрированными и незарегистрированными браками состоит не столько в их большем или меньшем соответствии общественной морали, сколько в более или менее определенных и долгосрочных намерениях их участников. В этих условиях официальная регистрация, среди прочего, оказывается символической декларацией о намерениях, отграничивающей брак как жизненный проект, рассчитанный на многие годы, от внебрачного союза, будущие намерения участников которого остаются неопределенными. Рождение вторых, а иногда третьих и последующих детей, рассматривается большинством россиян как естественный атрибут зарегистрированного брака, но не внебрачного союза.

В пользу подобного вывода свидетельствует тот факт, что рост числа рождений, происшедших в годы реализации последней волны мероприятий демографической политики, и связанный, главным образом, с рождением вторых и третьих детей, почти полностью приходится на зарегистрированные браки. Число детей, рожденных в зарегистрированном браке, в 2015 г. увеличилось по сравнению с 2006 г. на 473,1 тыс., тогда как число рождений вне брака сократилось за тот же период на 12,1 тыс. Данные за 2014 г. позволяют разложить прирост рождений по сравнению с 2006 г. на три составляющие: прирост рождений в браке (+453,4 тыс.), вне брака по совместному заявлению родителей (+28,3 тыс.) и вне брака по заявлению одинокой матери (-28,5 тыс.)[20]. Поскольку прирост рождений в рассматриваемом периоде произошел, главным образом, благодаря рождению вторых и третьих детей, тенденции внебрачной рождаемости в России и странах Запада за минувшее десятилетие существенно разошлись. В России доля детей, рожденных вне брака, в общем числе рождений снизилась с 30,0% в 2005 г. до 21,6% в 2015 г., тогда как в большинстве западных стран этот показатель продолжает расти.

Структура семей и взаимоотношения поколений. Трансформация китайской семьи является результатом взаимодействия конфуцианской традиции, придающей особое значение семье и сыновнему долгу, и кардинальных политических, экономических и социальных преобразований, происходящих в КНР на протяжении всей ее истории. В XXI столетии колоссальное влияние на трансформацию китайской семьи оказывает миграция из экономически менее развитых в более развитые регионы КНР. Численность населения, проживающего не по месту постоянной регистрации, выросла со 144 млн человек в 2000 г. до 298 млн в 2014 г., а если исключить из этого числа лиц, зарегистрированных и проживающих в одном и том же городе, но по разным адресам - со 121 млн до 253 млн (18,6% населения КНР в 2014 г.)[21]

Беспрецедентная по своим масштабам внутренняя миграция привела к тому, что значительная часть многопоколенных семей, являвшихся в Китае важнейшей частью традиционного жизненного уклада, трансформировалась в семейные группы. Характерной чертой таких групп, часто состоящих из двух и более домохозяйств, отделенных друг от друга сотнями километров, является финансовая помощь мигрантов, работающих в экономически развитых регионах, своим детям и родителям, оставшимся в менее развитых районах страны. Ввиду того что пенсионная система КНР находится в стадии становления, денежная помощь, получаемая пожилыми китайцами в сельской местности от их детей из города, имеет жизненно важное значение. Потоки межпоколенных денежных трансфертов в России и Китае имеют, таким образом, различную структуру - если в России они в основном движутся от родителей к детям[22], то в КНР - от среднего поколения к старшему и младшему.

В официальном докладе о положении семьи в КНР говорится о том, что «оставленные» (left behind) родителями-мигрантами дети составляют 35,1% всех детей, проживающих в сельской местности[23]. По данным Всекитайской федерации женщин на конец 2010 г., из 61 млн таких детей у 46,74% мигрировали оба родителя[24]. Судя по данным выборочных обследований, материальные условия жизни детей, переехавших на новое место жительства вместе с родителями, оказываются лучше, чем у их сельских сверстников, а жизнь в новой городской среде не вызывает у детей мигрантов психологического дискомфорта[25]. В другом обследовании[26] подчеркивается, что проблемы со здоровьем и недостаточным питанием характерны для всех детей в сельской местности. Дети, оба или один из родителей которых работают в городе, не отличаются в этом смысле в худшую сторону от детей, живущих вместе с родителями.

Другой социальной проблемой Китая являются оставленные без попечения старики - по данным того же доклада, около половины представителей старшего поколения в сельской местности живут отдельно от своих детей[27]. При этом в Китае, где разрыв в продолжительности жизни мужчин и женщин не так велик, как в России, только каждый десятый пожилой человек из сельской местности живет один, тогда как 41,9% от их общего числа - в составе супружеской пары. В данном отношении ситуация в Китае отличается от российской, где на долю женщин приходится 83,3% лиц в возрасте 65 лет и старше, проживающих в домохозяйстве, состоящем из одного человека[28].

Необходимо, впрочем, отметить, что несмотря на происходящие преобразования, доля домохозяйств, состоящих из трех и более поколений, остается в КНР весьма значительной и не имеет явной тенденции к уменьшению. В 1982 г. на долю таких домохозяйств приходилось 18,8% общего числа домохозяйств, в 1990 г. - 18,3, в 2000 г. - 19,0, в 2010 г. - 18,1%. Доля домохозяйств, состоящих из трех и более поколений, в 2010 г. составила в городской местности 12,05%, в сельской - 22,43%[29].

Средний размер семьи в Китае наиболее велик в менее развитых в экономическом отношении регионах и районах проживания национальных меньшинств, для которых делались наиболее существенные исключения из однодетной нормы демографической политики. Так, если в Шанхае в 2014 г. средний размер домохозяйства составлял 2,34 человека, доля домохозяйств, состоящих из одного человека, - 24,8%, а из пяти и более человек - 12,9% от общего числа домохозяйств, то в Синьцзян-Уйгурском автономном районе средний размер домохозяйства - 3,2 человека, доля одиночек - 11,9%, доля домохозяйств из пяти и более человек - 18,1%. При этом в Шанхае в возрастных группах от 15 до 49 лет более половины лиц, проживающих в домохозяйствах, состоящих из одного человека, - это мигранты[30]. Корреляция между среднедушевым валовым региональным продуктом на душу населения в 31 регионе КНР и долей домохозяйств, состоящих из одного человека, в общем числе домохозяйств по данным 31 региона является прямой (г = 0,55) и статистически значимой на уровне а = 0,01.

Сравнение с другими странами (см. рис. 2) показывает, что доля домохозяйств, состоящих из одного человека, в Китае (14,9%), в том числе Пекине (21,4%) и Шанхае (24,8%), значительно ниже, чем в Японии (32,4%), Франции (33,8) и Швеции (36,2%), а также, хотя и в меньшей степени, чем в России (25,7%), Москве (27,1%) и Санкт-Петербурге (29,3%). По среднему размеру домохозяйства Шанхай (2,3 человека) и Пекин (2,5) опережают Швецию, Японию и Францию, но отстают от России (2,6) и Москвы (2,6). Средний размер домохозяйства в Китае в целом (3,0) выше, чем во всех названных странах.

Рисунок 2. Средний размер семьи и доля домохозяйств, состоящих из одного человека, в некоторых странах и регионах России и Китая

Семья и внутренняя миграция. Сравнение структуры домохозяйств по данным переписей населения свидетельствует о возрастающей деформации российской семьи (см. таблицу 4). К продолжающемуся росту доли неполных семей добавилось резкое увеличение доли прочих семей, без родительского ядра (прародители и внуки; тети/дяди и племянники и т. д.): по данным Всероссийской переписи населения 2002 г., доля прочих семей составила 6,6%, по переписи 2010 г. - 9,6%. Причем в их составе растет доля домохозяйств с детьми до 18 лет: в 2002 г. - 17,2 %, в 2010 г. - 28,3%. Социальные последствия подобной динамики вряд ли будут позитивными. Ранжирование субъектов РФ по доле неполных семей показало устойчивость локализации максимальных значений в дальневосточных регионах, а также в крупнейших городах (Магаданская область, г. Санкт-Петербург). Проранжировав субъекты РФ по уровню разводимости (числу разводов на 1000 населения) и интенсивности внутрироссийской миграции (миграционному обороту на 1000 населения), мы обнаружили, что максимальные значения этих характеристик также имеют место в дальневосточных регионах: максимальная разводимость в 2002 г. в Камчатском крае (7%с), в 2010 г. в Магаданской области - 10,6%; максимальный миграционный оборот в 2002 г. в Магаданской области - 88%, в 2010 г. в Республике Тыва - 58%.

Совпадения такого рода дали основания для выдвижения рабочей гипотезы о влиянии внутренней миграции на изменения в составе домохозяйств. Поскольку характеристики состава домохозяйств могут быть получены только по материалам переписи населения, данные о миграции были взяты за переписные годы. Для проверки гипотезы по cross - section данным были рассчитаны коэффициенты парной корреляции между уровнем миграционной подвижности населения и разводимостью. Результаты расчетов по данным лет обеих переписей населения показали наличие статистически значимой корреляции, причем в 2010 г. теснота связи между механическим движением населения и разводимостью усилилась: если в 2002 г. значение коэффициента корреляции r составило 0,135, то в 2010 г. - 0,229.

Таблица 4. Структура домохозяйств Российской Федерации в 1970-2010 гг. по данным переписей населения (в процентах)

Построение уравнений множественной регрессии, описывающих зависимость доли неполных семей от уровня разводимости и миграционного оборота, подтвердило значимость такого фактора, как разводимость (на 5%-ном уровне значимости) и усиление роли миграционного оборота: если в 2002 г. этот фактор был статистически незначим, то в 2010 г. он стал значим на 5%-ном уровне. Фактор разводимости оказался статистически значимым и в регрессиях, в которых в качестве зависимой переменной выступала доля прочих семей. Однако при этом уровень миграционной подвижности оказался статистически незначим как для 2002 г., так и для 2010 г.

Внутрироссийская миграция в постсоветский период практически не контролируется и не регулируется государством и определяется мотивами самого населения. Статистические данные постсоветского периода свидетельствуют о формировании двух устойчивых потоков мигрантов внутри России, направленных, во-первых, в ареалы мегаполисов - Москву и Санкт-Петербург, а также другие города-миллионники, и во-вторых, на юг страны. Оба направления связаны с оттоком населения из Сибири и Дальнего Востока, причем выбытие населения вследствие миграции перекрывает положительное сальдо естественного движения населения. Ярким примером такого положения является Республика Саха (Якутия).

Для проверки значимости географического фактора для уровня интенсивности миграционной подвижности населения были построены две таблицы сопряженности - по данным 2002 г. и 2010 г. При этом с целью обеспечения сопоставимости были приняты одни и те же границы интервалов при группировке субъектов РФ по значениям миграционного оборота (см. таблицы 5 и 6).

Таблица 5. Миграционный оборот (на 1000 населения) в федеральных округах Российской Федерации в 2002 г.

Таблица 6. Миграционный оборот (на 1000 населения) в федеральных округах Российской Федерации в 2010 г.

Данные таблиц 5 и 6 свидетельствуют о том, что вышеназванные тенденции механического движения населения стали к 2010 г. более выраженными. Можно предположить, что эти тенденции проявились бы с еще большей определенностью, если бы рассматривалось только выбытие или только прибытие населения. Мы предпочли взять миграционный оборот в качестве характеристики миграции, поскольку рассматривали миграционную подвижность как некий интегральный индикатор устойчивости супружеских отношений, ответственности одного поколения перед другим, общего социального климата.

Общепризнано, что наиболее популярный критерий математической статистики хи-квадрат может использоваться для проверки гипотезы об отсутствии связи между переменными лишь в случае, когда теоретические частоты > 5 хотя бы в 80% клеток таблицы. Поскольку исходные данные не удовлетворяют этому условию, была проведена перегруппировка субъектов РФ путем объединения федеральных округов (см. таблицы 7 и 8).

Таблица 7. География миграционного оборота в России по укрупненным группам федеральных округов в 2002 г.

По данным таблицы 7 значение статистики x² составило19,3

Таблица 8. География миграционного оборота в России по укрупненным группам федеральных округов в 2010 г.

По данным таблицы 8 значение статистики x²составило 20,5.

Обе таблицы имеют размерность 3x3, критическое значение критерия хи-квадрат равно 9,49 (при числе степеней свободы df = 4 и 5%-ном уровне значимости). Поскольку фактические значения критерия хи-квадрат в два с лишним раза превышают критическое значение, то предположение о независимости интенсивности миграции от географического фактора может быть отклонено, причем, не только на 5%-ном, но и на 1%-ном уровне значимости. Сопоставление маргинальных (итоговых) распределений по интенсивности миграционного оборота по данным 2002 г. и 2010 г. свидетельствует о сокращении как сравнительно небольшой, так и самой значительной подвижности населения при активном росте числа территорий со средней интенсивностью механического движения населения. Именно эта группа, включающая свыше 57% субъектов РФ, формирует теперь общую картину миграции. Пространственная энтропия миграции снизилась, но ее влияние на семью, ее состав, уход за детьми и их социализацию повысилось, что было подтверждено статистической значимостью этого фактора при объяснении доли неполных семей.

В Китае, как было отмечено выше, воздействие миграционного фактора на семью менее разрушительно. Статистически это находит отражение в такой категории, как «член семьи, проживающий отдельно от семьи», которая довольно долгое время присутствовала и в советских переписях населения. В большей мере эта категория фиксирует представителей молодого поколения, переехавших из села в город и сохраняющих устойчивые связи с родительской семьей (независимо от брачного состояния)[31]. Заметим к тому же, что интенсивность миграции в Китае находится под контролем государства, что, несомненно, влияет на ее характеристики. В России разрыв брачных отношений, как показало исследование «Семья после развода», проведенное в 1995 и 1998 гг. под руководством П. Фести (ИНЕД, Франция), приводит более чем в 80% случаев к потере контакта мужчины с бывшей семьей, причем независимо от наличия рожденных в этом браке несовершеннолетних детей[32].

Среди множества факторов, влияющих на состав российской семьи и структуру домохозяйств, фактор внутристрановой миграции является одним из наименее изученных. При огромности территории России и плюрализации типов семей/домохозяйств этот фактор требует внимания не только при исследовании устойчивости брака[33], но и при рассмотрении изменения состава домохозяйств, процессов демографического и социального воспроизводства, отношений между детьми (в том числе и от разных браков), родителями и прародителями, а также прочими родственниками.

Заключительные замечания. Сравнительный статистический анализ, проведенный в данной статье, позволяет выделить пять групп процессов и феноменов, наблюдаемых в ходе трансформации семьи в России и Китае (см. таблицу 9). К их числу относятся: (а) процессы и феномены, свойственные всем развитым странам; (б) наблюдаемые в Китае и восточноазиатском регионе, но отсутствующие в России, Северной и Западной Европе; (в) наблюдаемые в России, Северной и Западной Европе, но отсутствующие в Китае; (г) наблюдаемые только в России и (д) только в Китае. Завершая статью, необходимо сказать несколько слов о том, как соотносятся эти процессы и феномены с теоретическими концепциями, характеризующими трансформацию семьи по окончанию перехода от высокой к низкой рождаемости и смертности.

Таблица 9. Общее и специфическое в трансформации семьи в России, Китае и постиндустриальных странах Восточной Азии и Северной и Западной Европы

Наиболее общей из таких концепций является теория второго демографического перехода - процесса, в ходе которого приверженность ценностям супружеского долга и солидарности поколений существенно ослабевает, в силу чего внебрачные союзы и рождения, а также одиночные домохозяйства получают все более широкое распространение. Хотя ряд ученых[34] полагают, что второй демографический переход представляет собой процесс, постепенно охватывающий все большую часть развитого мира, вопрос о том, наблюдается ли второй демографический переход за пределами Запада, по-прежнему остается дискуссионным.

Исследователи модернизации восточноазиатской семьи, отвечая на вопрос о том, проходит ли она через второй демографический переход, говорят и да, и нет, подчеркивая, что многие изменения в европейских и восточноазиатских странах при внешнем сходстве имеют различную сущностную основу. По их мнению, даже в наиболее развитых восточноазиатских странах ценностной основой брака, нетронутой модернизацией, остаются долг и ответственность, а не интимность[35]. Подобный вывод корреспондирует со статистическими данными: несмотря на быструю модернизацию, внебрачные сожительства, а тем более внебрачные рождения не получили в восточноазиатских странах широкого распространения. По мнению ряда авторов[36], это объясняется не только культурой, но и особенностями законодательства, которое в Восточной Азии не столь толерантно к незарегистрированным брачным союзам, как на Западе.

Трансформация семьи в Китае несколько ближе по своим характеристикам к восточноазиатской, а в России - к западноевропейской модели, однако обе страны обладают яркой страновой спецификой. В обоих государствах семья, не утратив роли одного из важнейших институтов общества, претерпела существенные изменения. Как в России, так и в КНР трансформация семьи происходила под влиянием быстрого перехода к новой структуре экономики, в которой несравнимо более важную роль, чем прежде, стали играть рыночные отношения. В силу радикального характера происходивших изменений их влияние на повседневную жизнь семей в России и КНР носило иной характер, чем в странах Восточной Азии (Японии, Республике Корея, Тайване), Западной и Северной Европы, не испытавших столь кардинальной трансформации. Все это, как в России, так и в Китае, привело к появлению специфических феноменов, не «укладывающихся» в теорию второго демографического перехода.

Одним из возможных подходов к теоретическому объяснению таких феноменов являются исследовательские стратегии, разработанные в исторической социологии и ставящие своей целью показать, как последующие события «произрастают» из предыдущих[37]. В рамках таких стратегий специфические феномены, характерные для трансформации семьи в России или в Китае, объясняются уникальными комбинациями культурного наследия и масштабных исторических перемен, наблюдающихся в обеих странах. Обе исследовательские стратегии, основанные на теории второго демографического перехода и на анализе цепи исторических событий, приводящих к возникновению уникальных страновых феноменов, отчасти дополняют друг друга. Модель трансформации семьи, разработанная в рамках теории второго демографического перехода, может выполнять функции «идеального типа», сопоставление с которым помогает точнее определить место трансформации российской и китайской семьи в многомерном потоке глобальных изенений.

[1] Работа выполнена при поддержке Российского гуманитарного научного фонда (грант РГНФ № 16-23-22002).
[2] Елисеева Ирина Ильинична (si_ras@mail.ru) - д-р экон. наук, профессор, член-корр. РАН, зав. сектором Социологического института РАН, зав. кафедрой статистики и эконометрики СПбГЭУ (г. Санкт-Петербург, Россия).
[3] Клупт Михаил Александрович (gf@unecon.ru) - д-р экон. наук, профессор, декан гуманитарного факультета Санкт-Петербургского государственного экономического университета (г. Санкт-Петербург, Россия).
[4] China families panel study. URL: https:// www.src.isr.umich.edu/international/china-family-panel-studies/
[5] East asian social survey (EASS), cross-national survey data sets: families in east Asia, 2006 URL: http://www.icpsr.umich.edu/icpsrweb/ICPSR/studies/34606
[6] Attane I. The Demographic impact ofa female deficit in China, 2000-2050// Population and development review. VDl. 32, No. 4 (Dec., 2006), p. 756.
[7] Loh Ch., Remick E. China's skewed sex ratio and the one the one-child policy. The China Quarterly / Vol. 222 / June 2015, p. 305.
[8] Lee J., Paik M. Sex preferences and fertility in South Korea during the year ofthe horse//Demography. 2006. 43 (2). P 269-292
[9] Loh Ch., Remick E. China's skewed sex ratio and the one the one-child policy. The China Quarterly / Vol. 222 / June 2015, p. 303
[10] Woojin Chung, Das Gupta M. The decline of son preference in South Korea: The roles of development and public policy // Population and development review. 2007. 33 (4), p. 769
[11] Yu Xie. Gender and family in contemprary China. Population studies center research report 13-808. October 2013, p. 5
[12] Zheng Mu, Yu Xie. Marital age homogamy in China: A reversal oftrend in the reform era? // Social Science Research. 44. P. 141-157
[13] Lianling Su. Cross-Border Marriage Migration of Vietnamese Wmen to China. A Thesis. Kansas State University. Manhattan, Kansas, 2013. URL: https://krex.k-state.edu/dspace/bitstream/handle/2097/15663/Lian]ingSu2013. pdf?sequence=1
[14] Vietnamese girls smuggled into China and sold as child brides. The Manila Times April 18, 2016. URL: http:// www.manilatimes.net/vietnamese-girls-smuggled-into-china-and-sold-as-child-brides/256988/
[15] Демографический ежегодник России 2015: Стат. сб. / Росстат. М., 2015, с. 46
[16] Yue Qian, Zhenchao Qian. The gender divide in urban China: Singlehood and assortative mating by age and education //Demographic Research. Vol. 31. Article 45. P. 1337-1364. URL: http://www.demographic-research.org/Volumes/Vol31/45/, p. 394
[17] Parish W., Laumann E., Mojola S. Sexual behavior in China: trends and comparisons. source: population and development review. 2007. Vol. 33. No. 4. P. 729-756, p. 735.
[18] Jia Yu, Yu Xie. Cohabitation in China: trends and determinants // Population and development review. 2015. 41 (4), p. 617.
[19] Kobayashi K., Kampen R. Cohabitation inAsia//Quah S. (ed.). Routledge handbook offamilies inAsia. Abingdon, Oxon, N.-Y.: Routledge, 2015, p. 379.
[20] Демографический ежегодник России 2007: Стат. сб./ Росстат. М., 2007. URL: http://www.gks.ru/bgd/regl/B07_16/Main.htm, таблицы 4. 6; 3, с. 68
[21] China statistical yearbook 2015. URL: http://www.stats.gov.cn/tjsj/ndsj/2015/indexeh.htm, tables 2-1, 2-3
[22] Миронова А.А Родственная межпоколенная солидарность в России//Социологические исследования. 2014. №10. С.136-142
[23] Report: Chinese families become smaller. URL: http:// www.chinadaily.com.cn/china/2015-05/13/content_20708152.htm
[24] Chen L.J., Yang D.L. & Ren Q. Report on the state of children in China. Chicago: chapin hall at the university ofChicago, 2015, p. 9-10
[25] Hongwei Xu, Yu Xie. The causal effects of rural-to-urban migration on children's well-being in China .China family panel studies. WP 13-002, 2013
[26] Chengchao Zhou et al. China's left-behind children: impact of parental migration on health, nutrition, and educational outcomes // Health affairs. 2015. 34 (11). P. 1-8.
[27] Report: Chinese families become smaller. URL: http:// www.chinadaily.com.cn/china/2015-05/13/content_20708152.htm
[28] Всероссийская перепись населения 2010. URL: http:/ /www.gks.ru/free_dDc/new_site/perepis2010/crDc/perepis_itogi1612.htm, том 6, таблица 10
[29] Zhan Hu, Xizhe Peng. Household changes in contemporary China: an analysis based on the four recent censuses/ /The Journal ofChinese Sociology. 2015: 2-9.
[30] Там же.
[31] Семья в России и Китае. Процесс модернизации/под ред. И.И. Елисеевой, Сюй Ан-ци.- СПб, Нестор-история, 2015
[32] Прокофьева Л., Фести П. Алименты, пособия и доходы семьи после развода // Мир России. 1997. Т. 6. С. 19-25
[33] Захаров С. Браки и разводы в современной России //Демоскоп. № 625-626,1-25 января 2015 http://demoscope.ru/weekly/2015/0625/demoscope625.pdf
[34] Lesthaeghe R. The Unfolding story of the second demographic transition // Population and development review. 2010. P. 211-251
[35] Ochiai E., Hosoya L. Transformation ofthe intimate and the public in asian modernity. BRILL, 2014, p. 85
[36] Kobayashi K., Kampen R. Cohabitation inAsia//Quah S. (ed.). Routledge handbook offamilies inAsia. Abingdon, Oxon, N.-Y.: Routledge, 2015. P. 377-397; Ochiai E., Hosoya L. Transformation ofthe intimate and the public in asian modernity. BRILL, 2014
[37] Griffin L. Temporality, events, and explanation in historical sociology // Sociological methods and research. 1992. 20 (4). P. 403-427; Calhoun C. Explanation in historical sociology: narrative, general theory and historically specific theory // Americanjournal of sociology. 1998. 104 (3). P. 846-871