Руководитель, коллега и товарищ¹

Р.С. Ротова

Интерес к изучению народонаселения послужил для меня поворотным моментом в моей жизни. У истоков этого поворота стоял Дмитрий Игнатьевич Валентей. Именно он взял меня к себе в аспирантуру, а затем в созданную им проблемную лабораторию народонаселения на экономическом факультете МГУ, который я когда-то окончила. Это и определило всю мою дальнейшую жизнь. С Дмитрием Игнатьевичем я познакомилась, когда работала редактором в издательстве "Высшая школа" и готовила к изданию его книгу "Проблемы народонаселения".

После выхода его книги в 1961 г. и зашиты им докторской диссертации, Дмитрию Игнатьевичу под проблематику по народонаселению выделили несколько аспирантских мест при кафедре политической экономии в Институте иностранных языков (в настоящее время Московский государственный лингвистический университет), где работал Валентей, и он предложил мне поступить в эту аспирантуру.

Я тогда отказалась, потому что мне нравилась редакторская работа, главное же - у нас был очень дружный и веселый коллектив (редакторы были выпускниками экономического, исторического и философского факультетов МГУ), и я не помышляла его покидать. Но вскоре обстоятельства сложились так, что наша редакция решила целиком уйти из издательства. Дмитрий Игнатьевич опять предложил мне пойти к нему в аспирантуру, я снова отказалась, объясняя это тем, что меня тогда увлекла тематика об уровне жизни, по которой я недавно отредактировала книгу. На это Валентей без особого нажима и даже будто невзначай сказал, что изучение уровня жизни можно совместить с проблемами народонаселения. Такое приглашение меня уже устроило, и это решило мою дальнейшую судьбу.

Я стала аспиранткой и шагнула с редакторского пути на стезю науки (не это ли пример влияния абстрактно-теоретического комплексного подхода к изучению народонаселения на реальную жизнь и судьбы людей). Главную роль в моем решении тогда сыграло не только, ЧТО сказал Валентей, но и КАК - без нажима, не давя на мою психику.

Дмитрий Игнатьевич был заботливым и дотошным научным руководителем. Он сообщал мне обо всех научных обсуждениях вопросов народонаселения и этим помогал быстрее вникнуть в населенческую тематику, выбрать тему для кандидатской диссертации. В начале 60-х годов самыми активными исследователями населения были географы, а одной из самых острых проблем выступали малые города. Эти города и стали объектом моей диссертации.

При подготовке к сдаче кандидатского минимума Валентей всячески подстраховывал своих аспирантов. Так, например, он привлек другую свою аспирантку - выпускницу немецкого факультета Иняза, чтобы та проверила мои знания по немецкому языку. Он успокоился только после того, как узнал, что мой немецкий даже для института иностранных языков можно оценить не ниже, чем на "хорошо". Он интересовался, есть ли у его аспирантов нужные материалы и программы по философии и политической экономии.

Чтобы лучше почувствовать реальную, а не академическую, в сухих цифрах жизнь малых городов, Д.И. договорился с руководством города Малоярославца Калужской области (где его теща Татьяна Всеволодовна Воробьева-Мейерхольд имела свой дом), чтобы мне разрешили провести пробный опрос населения этого малого города.

Валентей наши аспирантские занятия не пускал на самотек. Каждую неделю находил повод, чтобы по телефону узнать о делах своих аспирантов, что-то обсудить или сообщить какую-нибудь информацию для темы их диссертации. Получалось, что Д.И., например, в ходе наших обсуждений не только меня подтягивал до научного подхода к малым городам, но и сам для себя что-то больше уяснял в этой проблеме.

Постоянная забота и большая ответственность за то дело, которым он занимался в данный момент, наиболее полно проявились, когда Валентей стал в 1965 г. руководителем проблемной лаборатории по изучению народонаселения, а затем зав. кафедрой и научным руководителем Центра народонаселения на экономическом факультете МГУ.

Организуя координационные совещания, конференции, школы-семинары, подготовку какой-нибудь монографии к изданию и т.д., он подбирал из числа наших сотрудников тех, кто отвечал за отдельные участки работы. Его беспокойство за дело "придавало ускорение" слишком долго раскачивающимся. Кто хорошо знал Д.И., понимал, что шеф все равно его "достанет" и лучше сразу приступить к выполнению поручения. Порой у людей возникало даже раздражение от излишней опеки Валентея.

Он не упускал случая похвалить своих коллег или учеников за их удачу. Похвала была, как правило, лаконичной. Например, "Ваша глава в такой-то коллективной монографии (если он готовил книгу под своей редакцией) одна из лучших", или "На Вашу такую-то публикацию ссылается в своем автореферате такой-то аспирант". И он сам радовался успеху своего ученика или коллеги.

В первые же годы работы с ним в лаборатории сотрудники заметили и другие его человеческие качества. Летом 1967 г. наш молодой коллектив, включая некоторых первокурсников экономфака, отправился в экспедицию в малые города Чувашии и Горьковской области для проведения опроса женщин по рождаемости и сбора другого материала. Руководил экспедицией Б.С.Хорев, с нами на полторы-две недели поехал и Валентей. Нас поселили в общежитии районного техникума Мариинского Посада в Чувашии. Иногда вечерами после работы мы выставляли из своих комнат столы и стулья в длинный общий коридор и устраивали застолья, где не столько ели и пили, сколько пели и смеялись. И всегда с нами как равный, а не как главный сидел Дмитрий Игнатьевич.

Тогда же некоторые из участниц экспедиции обратили внимание на то, что профессор Валентей чаще, чем трое остальных мужчин-кандидатов наук, живших с ним в одной комнате, ходил с чайником за водой или мыл посуду. Делал он это как человек, не чурающийся домашних дел.
Позднее не один раз в разговорах Д.И. не скрывал своего удивления, как это другие мужчины не умеют или не хотят участвовать в домашних делах. Судя по всему, он не только справлялся с бытовыми обязанностями, но и делал это легко и с присущей ему ответственностью. Иначе и быть не могло, потому что его жена Мария Алексеевна помимо работы в школе все свободное время отдавала главному делу своей жизни - организации в Москве музея ее деда Всеволода Эмильевича Мейерхольда. И Дмитрий Игнатьевич оставался дома с двумя тогда еще маленькими сыновьями - Алешей и Сережей.

Валентей был блестящим организатором. За короткий срок с 1965 года ему удалось пробить через советско-бюрократическую систему целый ряд решений, важных для утверждения демографической науки и образования. В результате на базе Центра народонаселения возникали новые направления работы.

В 1967 году создана кафедра народонаселения, в 1968 - центр по изучению проблем народонаселения, тогда же - координационный Совет МГУ по народонаселению и трудовым ресурсам, объединивший 9 факультетов МГУ. В 1973 году начато издание ежеквартальных сборников серии "Народонаселение", которое продолжалось до 1988 года. С 1975 по 1992 год при Центре народонаселения действовали курсы ООН по народонаселению для англоязычных специалистов из развивающихся стран. В 1975 году началась работа над первым русским изданием "Демографического энциклопедического словаря", вышедшего в издательстве "Советская энциклопедия" в 1985 году. С 1984 по 1992 год в Центре народонаселения функционировало отделение по переподготовке кадров специалистов по демографии.

Кроме того, Д.И. подготовил под своей редакцией около 25 коллективных монографий и сборников, организовал десятки научных конференций и семинаров по проблемам народонаселения, возглавил разработку целевых комплексных программ для решения разных аспектов демографического развития на уровне всей страны или отдельных регионов, в частности Москвы. Активное участие Валентея способствовало созданию проблемной лаборатории народонаселения в Ташкенте, демографической лаборатории в Латвийском университете, кафедры демографии в филиале экономического факультета МГУ в Ульяновске и другие учебные или научные демографические ячейки в бывших союзных республиках. Как уже говорилось выше, благодаря предложению Центра народонаселения создан Институт социально-экономических проблем народонаселения РАН, который возглавила тогда Н.М.Римашевская. Всю эту колоссальную работу он осуществил менее чем за 30 лет работы в университете.

Для написания различных обращений в высокие органы страны, справок и обоснований проблемы он привлекал многих сотрудников нашего Центра. Затем, когда открывалось новое направление, не только преподаватели, но и многие научные сотрудники должны были участвовать в чтении лекций и руководстве курсовыми, дипломными работами, диссертациями, в рецензировании диссертаций для предзащиты на нашей кафедре и т.д. Многие принимали участие в организации и проведении конференций, семинаров, совещаний. Нередко приходилось участвовать и в том, и в другом, и в третьем. Было такое ощущение, что валентеевские начинания лились непрерывным потоком.

Конечно, его опорой в научных и учебных делах были в первую очередь кандидаты и доктора наук или сотрудники, близкие к защите своих диссертаций. Но доставалось и его неостепененным помощникам. Сколько бы в его распоряжении ни было человек, Д.И. каждому находил поручение. Вся его кипучая деятельность создавала дополнительную нагрузку не только на него, но и на нас.

И мы роптали, высказывая свое недовольство на заседаниях и особенно вне их. Когда же Валентей затевал "пробивание" очередного дела, мы вздыхали, порой возмущенно. Только позднее стало понятно, насколько упорно наш шеф стремился соединить научные достижения в демографии с запросами практики, считал самым важным, чтобы наука не стояла в стороне от жизни, а помогала улучшать ее. Он торопился достичь этого. Мне кажется, если бы Дмитрий Игнатьевич работал только как ученый, не отвлекаясь на бесчисленные организационные вопросы, он достиг бы в науке намного большего, потому что в нем ощущался огромный творческий потенциал теоретика. Но, наверное, он не мог жить по-другому.

Во всех организационных делах немалый труд ложился на его помощников - Л.Н.Казакову, В.Х.Эченике, Н.Г.Джанаеву и других, а также машинисток. У Валентея был катастрофически неразборчивый почерк (почерк гения), который он сам не всегда мог разобрать. Когда перепечатывали его текст на машинке и спрашивали Д.И., что означает какое-то непонятное слово, он скороговоркой отвечал: "Спросите что-нибудь полегче". Но все равно сам пытался по смыслу определить, что означает непонятное слово. Насколько помнится, не всегда ему это удавалось. Поэтому он часто диктовал своим помощникам, а те записывали его мысли и уже без затруднений перепечатывали на машинке.

У Дмитрия Игнатьевича была и некоторая невидимая деятельность, имевшая важное значение и требовавшая обязательного его участия. В противном случае дело могло сорваться. Помню, как готовилась к первому выпуску в свет в 1971 году в издательстве "Мысль" монография "Марксистско-ленинская теория народонаселения". Д.И. почувствовал, что книгу по идеологическим мотивам могут не разрешить. Он попросил меня посоветоваться с редактором нашей монографии от издательства В.И.Будариной (которую я хорошо знала), что нужно сделать, чтобы книга увидела свет. Редактор порекомендовала дать в начале книге одобрительную оценку академика Струмилина. Д.И. последовал этому совету, и монография вышла. Можно себе представить, сколько в жизни Валентея было подобных эпизодов, о которых мы и не знаем, но на которые наш шеф должен был тратить силы.

Стиль работы Валентея для меня яснее всего проявился при издании научно-популярных тематических сборников серии "Народонаселение", главным редактором редколлегии которой был Д.И. С 1973 года (с первого номера) и до прекращения этой серии в 1988 году я работала вначале ответственным секретарем, а затем - зам. главного редактора. Валентей всегда сам вел заседания редколлегии, сам читал все или почти все статьи и высказывал замечания на редколлегии. Когда издательство "Финансы и статистика" потребовало, чтобы названия сборников были броскими и привлекали читателей, Д.И. чаще остальных членов редколлегии находил удачные названия. Он прекрасно чувствовал яркость и многозначность слова, и здесь сказывался его большой журналистский опыт, в том числе работа в журнале "Экономические науки" (ныне "Российский экономический журнал").

Сборники "Народонаселение" выходили регулярно, как периодические издания. Других таких изданий по народонаселению у нас не было, хотя во многих странах, включая социалистические страны Восточной Европы, демографические журналы выходили уже не один год. Однако ЦК КПСС почему-то не разрешал издавать наши сборники как периодические. Валентей положил очень много сил на то, чтобы добиться разрешения хотя бы на нумерацию сборников. Ее разрешили ставить только в 1977 году с 17-го номера, и то не на обложке, а на титульном листе. Валентей был рад и этому (всего же удалось издать 55 тематических сборников "Народонаселение").

Он не скрывал своего удовлетворения, увидев, что в разных отделах Совмина СССР многие сборники "Народонаселение" стоят в кабинетах начальников, пользовавшихся ими почти как настольными книгами. Его радовало, что высокие чиновники соприкасаются с демографическими проблемами через наши сборники.

Непрерывная организационная работа изматывала Д.И. Не раз приходилось слышать от него, что у него больше нет сил пробивать очередное нужное дело. Но скоро силы к нему возвращались, и он опять принимался за свои начинания.

Нельзя было себе представить, чтобы Д.И. проявил невнимание к тому, что было связано со студентами. По его инициативе (по-моему, с конца 70-х до конца 80-х годов) по разным аспектам народонаселения преподаватели и научные сотрудники Центра вели кружки, или секции, для студентов. Валентей был в курсе всех больших и малых научных успехов студентов. Он предложил публиковать в сборниках "Народонаселение" студенческие статьи (и мы это сделали) на основе наиболее удачных их докладов или курсовых и дипломных. Естественно, доработка и редактирование этих статей требовали немало сил от руководителей студентов.

Когда был всплеск воспитательной работы со студентами общежития, преподаватели кафедры и Д.И. несколько лет ходили в гости к студентам. Для Валентея такие посещения не были формальной обязанностью. Он относился к ребятам как-то по-родительски и говорил, что студенты в общежитии оторваны от семьи и первые годы в университете испытывают одиночество.

Дмитрий Игнатьевич умел подбирать кадры. С самого возникновения нашей лаборатории он ринулся создавать научный коллектив для реализации провозглашенного им комплексного подхода. У нас работали и психологи, и медики, и юристы, и философы. Большинство из них не смогло найти себя в нашей проблематике и быстро покинуло лабораторию. Понятно, что был интенсивный оборот кадров. Но постепенно все утряслось, и наиболее готовыми к работе в ЦН оказались экономисты и географы, в основном из МГУ, и демографы - выпускники МЭСИ. Потом коллектив ЦН больше всего пополнялся выпускниками географического и экономического факультетов МГУ, особенно - нашей кафедры.

Женщины в ЦН по численности преобладали. В период 70-х - начала 80-х годов мужчины экономфака стали говорить, что Валентей собрал не только умных, но и самых красивых на факультете женщин. Очевидно, на каком-то интуитивном уровне у Д.И. и при подборе кадров срабатывало его неравнодушие к красоте во всем, в том числе и в женщинах. Его понимание красоты и умение создавать ее мы увидели, прочитав вышедшие отдельной книжечкой уже после смерти Д.И. его рассказы для детей, опубликованные полвека назад в "Мурзилке".

Три десятилетия мы наблюдали Валентея не только как учителя и руководителя, но и как коллегу. Я тяготела к теоретико-методологическим исследованиям и внимательно вникала в суть научных разработок Д.И. Было видно, как он сам менялся, развивался вместе с нами, переходя от общетеоретических, порой идеологизированных утверждений к жизненно важным вопросам развития населения. Круг его научных интересов в полном объеме стал ясен, когда Мария Алексеевна Валентей после смерти мужа передала его личную библиотеку Центру народонаселения. Здесь кроме демографических изданий было много книг по теории систем, науковедению, философским вопросам развития общества, социологии, по вопросам права, геронтологии и др.

Д.И. искренне считал марксистско-ленинскую теорию единственно правильной и способной дать ответы на любые вопросы о развитии общества. Однако когда он сталкивался с выводами своих коллег, противоречащими марксизму, он был терпим и не бросался разбивать "заблуждающегося". Он умел проявлять широту и демократичность, не давить марксизмом и авторитетом руководителя.

Он также умел признавать свои ошибки. В этом я убеждалась не один раз. Например, в 1967 году на международную конференцию в Варне я написала доклад "Уровень жизни и рождаемость". Д.И., прочитав доклад до отправки в Варну, сказал мне, что не поздравляет меня с такой темой и с выводами доклада, но доклад разрешил послать. Возвратившись из Варны, Валентей счел необходимым сказать мне, что мой доклад обратил на себя внимание Э. Валковича (председателя одной из секций конференции). При этом Д.И. не скрывал удовлетворения моим небольшим первым успехом.

Когда в 1972 году, готовясь к защите кандидатской диссертации, я написала автореферат, где использовала понятие "потребность в детях". Д.И. посоветовал изъять его из автореферата. Я последовала его совету, но как раз в это время "потребность в детях" ворвалась в понятийный аппарат демографов и социологов, потому что она уже витала в научном воздухе. И Дмитрий Игнатьевич сам стал употреблять это понятие в своих работах.

В 1974 году для сборника "Демографический анализ рождаемости" серии "Народонаселение" я написала статью о влиянии дифференциации уровня развития производительных сил на различия рождаемости в республиках СССР. На заседании редколлегии моя статья была отвергнута Валентеем и некоторыми другими членами редколлегии. Статья противоречила марксистским выводам о решающей роли производственных отношений для тенденций демографических процессов, в том числе рождаемости.

В начале 80-х годов мы начали готовить коллективную монографию "Особенности демографического развития в СССР" (вышедшую в 1982 году). Идея о решающем влиянии дифференциации технико-экономического уровня на различия в демографических процессах на примере всех республик СССР стала стержневой для книги. Прошло всего 7-8 лет с 1974 года, и у Д.И. уже не возникало никаких схоластических суждений о роли производственных отношений. Он горячо принял нашу монографию.

Еще один пример того, как Валентей был способен освобождаться от налета идеологии. В конце 80-х годов в своей научной теме на примере всех республик СССР я показала, что среднеазиатские республики испытывают все большее давление быстрого роста численности населения на темпы их социально-экономического развития. Выводы были сделаны на основе анализа огромного статистического материала за три десятилетия. Они совпадали с мальтузианскими взглядами. Д.И. высказал свои сомнения в правильности моих выводов.

Примерно через год во время какого-то научного обсуждения Дмитрий Игнатьевич спокойно сказал, что он изменил свое отношение к Мальтусу, и его категорическое отрицание мальтузианства было заблуждением. Мне кажется, что во всех случаях несогласия с выводами коллег у него проявлялась не только идеологическая подоплека, но и желание оградить нас от неприятностей, которые могут последовать из-за отступления от марксизма. Но и при этом сохранялась свобода научного творчества. Каждый мог выбирать любую тему, лишь бы она увязывалась с научной темой сектора и Центра.

Д.И. очень тяжело переживал в 1977 году трагическую смерть ректора университета Рэма Викторовича Хохлова, произошедшую во время его альпинистского похода. У Валентея с молодым ректором сложились отношения полного взаимопонимания. Хохлов поддерживал все начинания нашего шефа. Когда в 1975 году Д.И. поделился с ректором своей идеей о подготовке к изданию "Демографического энциклопедического словаря", Хохлов не только поддержал этот замысел, но и предложил Валентею для работы над энциклопедией Д.К. Шелестова, очень опытного редактора и талантливого ученого-историка. Шелестов стал правой рукой Валентея во всей работе над словарем. После смерти Рэма Викторовича у Д.И. в кабинете появился портрет нашего ректора в рамке, который воспринимался как портрет родного нашему шефу человека.

Трудно вообразить себе другого человека, который так умел бы не отдыхать. За все время работы в нашем коллективе он только раз или два уезжал в дом отдыха или санаторий, чтобы через полторы недели оттуда убежать. Он всегда проводил лето в Малоярославце. Его помощники и заместители держали с ним связь либо через Марию Алексеевну, либо по телефону, который позже появился в Малоярославце. Ему постоянно переправлялись материалы - рукописные главы очередной монографии или статьи для сборника, или главы очередной чьей-то диссертации. Каждую неделю, как правило, на машине преподавателя кафедры Г.Ш.Бахметовой, если она в это время была в Москве, отвозили новую порцию работы для Валентея в его "малый город". При других обстоятельствах нарочные отправлялись на свидание с шефом своим ходом - на электричке. И здесь были задействованы в основном мужские силы Центра. Валентей был неуемным и всегда работал во время своих отпусков, вовлекая и летом в свою рабочую орбиту сотрудников Центра.

В 1991 году я подала заявление о выходе из КПСС. Наш парторг Э.Ю.Бурнашев оттягивал обсуждение вопроса на собрании. На одном из заседаний ученого совета Д.И. сел впереди меня. Очевидно, он только что узнал о моем заявлении, и быстро повернувшись, сказал мне, впервые обратившись на "ты": "Ты что, с ума сошла?". И это прозвучало не "Как ты посмела!", а как "Ты представляешь, что тебя ждет!".

Главное же обнаружилось потом. После смерти Дмитрия Игнатьевича наш бывший парторг сказал мне, что и Валентей через короткое время после меня подал заявление о выходе из партии, но Бурнашев не выносил на собрание и его заявление. Вскоре партию распустили, и о заявлении шефа так никто и не узнал. Уже после ухода из жизни Валентея я спросила у Марии Алексеевны об этом его поступке. Она пояснила нам так. Отец Д.И. был репрессирован в 1937 году, но что с ним случилось в заключении, Дмитрий Игнатьевич не знал. Уже в годы перестройки он запросил документ о судьбе отца и получил ответ, что отец его был расстрелян. Тогда-то Валентей и захотел выйти из партии.

Валентей никогда не подчеркивал свое знакомство с кем-нибудь из известных людей, хотя благодаря Марии Алексеевне он был знаком со знаменитыми актерами и другими людьми. Мы совершенно случайно узнали, что он учился в одном классе московской школы в центре (кажется, в районе Тверской ул.) с Е.Г.Боннэр, вдовой академика Сахарова. После окончания школы, т.е. полвека их пути никак не пересекались. И велика же была его радость, когда Боннэр прислала ему с дарственной надписью свою книгу. Таким сияющим я его никогда не видела.

Д.И. умел вносить неформальную теплоту в отношения с коллегами, хотя это порой бывало непросто в силу возрастных различий между ним и многими из нас. Он, как правило, был в курсе личных обстоятельств каждого и проявлял внимание к семьям коллег, особенно если считал их своими товарищами. Например, когда у его любимой ученицы Наташи Зверевой родился сын Артем, и она подарила Валентею его фотографию, Д.И. поместил фотографию за стекло шкафа в своем кабинете. Порой он сам интересовался, как обстоят дела у мужа или у жены кого-то из нас, потому что если не лично, то по телефону Д.И. был с ними знаком.

Многие из нас, в первую очередь его постоянные помощники Л.Н Казакова, Т.К.Смолина и другие, бывали у Валентеев дома. Он любил говорить о семейных делах с близкими ему товарищами. О своей семье и семейных трудностях Дмитрий Игнатьевич рассказывал либо задушевно, либо с юмористическим оттенком.

По поводу своих сыновей Алексея и Сергея, не единожды вступавших в брак, Д.И говорил: "Я не знаю, сколько у меня невесток и сколько из них носят мою фамилию". Был период, когда Дмитрий Игнатьевич и Мария Алексеевна находились в состоянии перманентного накапливания денег на очередную кооперативную квартиру для кого-то из своих сыновей. При этом как бы он ни сокрушался или, наоборот, ни острил, всегда ощущалось, что семья для него свята.

О чувстве юмора Д.И. надо говорить особо. Он любил смеяться над потешным выражением, сказанным другим человеком, или над комичной ситуацией. Если это случалось в застолье, то он одним из первых начинал хохотать, откидывая голову немного назад, иногда скороговоркой добавляя к сказанному что-нибудь свое. Он и сам "творил" юмор и делал это блестяще.

Во время выступления перед слушателями, когда он был в ударе, блистал своим остроумием. Сказав что-нибудь этакое, он сам оставался серьезным, выжидая прекращения смеха аудитории, отводил взгляд вправо, немного вниз. Сейчас приходится сожалеть, что многое, связанное с Валентеем, в том числе перлы его остроумия, осталось не записанным (если это вообще было возможно). Манерой рассказывать с юмором, чертами лица и жестами старший сын Алексей и Д.И. похожи друг на друга, как два пятака.

Из смешных обыгранных им ситуаций запомнилась такая. В 1989 году, когда дефицит "крепчал" и невозможно было приобрести самые элементарные повседневные товары, мне удалось в нашем университетском ателье сшить хорошие брюки для сына. Я отблагодарила мастера за работу, и у меня установился с ним деловой контакт. Как-то из нашего разговора Д.И. узнал об этом и озабоченно (было видно, что проблема имеет для него немаловажное значение) попросил, чтобы я помогла ему тоже сшить брюки. Пошивочная акция прошла успешно, и шеф теперь появлялся в новых брюках. Первое время, входя в нашу комнату, если в ней не было лаборантов, он говорил: "Мария Алексеевна передает вам большое спасибо за штаны" или "Видите, я в ваших штанах. Если бы не ваши штаны, я не смог бы ходить на работу" (в общем, гуси Рим спасли).

Сотрудники Центра народонаселения, которые знали его давно, были лично знакомы и с Марией Алексеевной. Хотя она служила как бы фоном нашего общения с Д.И., но производила впечатление самостоятельного голоса в согласованном семейном дуете. Даже по малоприметным мелочам угадывалось, что Мария Алексеевна и Дмитрий Игнатьевич - две неразрывных половины. Наверно, как в каждой пусть и благополучной семье, у них случались размолвки, но нам они были не видны.

По своей активной общительности и умению сходиться с людьми Мария Алексеевна не уступала Дмитрию Игнатьевичу. Здесь проявлялись ее открытость, непосредственность и способности организатора. Помнится, я только поступила в аспирантуру и всего один или два раза побывала у них дома. Мария Алексеевна однажды сама позвонила мне с просьбой прочитать корректуру книги о Мейерхольде. Я опешила от неожиданности, но быстро поняла, что это стиль ее общения. Корректура, конечно, была прочитана. Тогда же я узнала, что Мария Алексеевна - внучка Мейерхольда.

Прямотой и решительностью Мария Алексеевна была похожа на свою мать Татьяну Всеволодовну Воробьеву, с которой мне посчастливилось познакомиться. Отсидев в лагерях как дочка Мейерхольда, Татьяна Всеволодовна после освобождения не без помощи Валентеев приобрела дом в Малоярославце. Я жила у нее дня три, проводя опрос жителей этого города.

Ее черные глаза запоминались сразу. (Некоторое время я даже ловила себя на том, что и голубые глаза Мейерхольда кажутся мне черными). В Малоярославце я невольно присутствовала при ее разговорах с родственницей, жившей тогда с ней. Через речь Татьяны Всеволодовны порой протекал матерок, (абсолютно не характерный для интеллигентов того времени), придававший дополнительную образность ее речи. Она была обаятельная, живая, но не суетливая, внутренне решительная, и напоминала ртуть. Д.И. любил проводить лето за своей работой в Малорославце с Татьяной Всеволодовной. Зимой же, особенно в свои последние годы, она жила в Москве у дочери и Д.И.

Младшего сына Марии Алексеевны и Дмитрия Игнатьевича Сережу, который в период моего пребывания в Малоярославце был младшим школьником, в семье звали Серый (не только по созвучию с его именем). Он действительно был светловолосым с пепельным оттенком. Позднее мне стало известно, кажется, от Д.И., что Татьяна Всеволодовна была первая женщина - руководитель коневодческого совхоза. И это послужило для меня дополнительным объяснением, почему "Серый". Просто Серый (в яблоках) стоял в одном ряду с наиболее распространенными лошадиными мастями вороной, каурый и т.д.

Общение с животными было неотъемлемой частью их быта. Оно было унаследовано, очевидно, от Татьяны Всеволодовны. Пока сыновья не выросли, в доме жили маленькие пушистые собаки, хотя тогда мода на собак еще не была всеобщей. Иногда, звоня Валентею, приходилось слышать от Марии Алексеевны, что Д.И. пошел гулять с собакой и вернется через полчаса, вместо краткого ответа без пояснений: позвоните через полчаса. И в этом также проявлялась открытость Марии Алексеевны.

Она помогала Дмитрию Игнатьевичу создавать в Центре обстановку неформального общения. На юбилейные даты мужа приглашала многих сотрудников нашего Центра к себе домой, при этом готовила превкусные угощения. Кулинарка она была непревзойденная, особенно славилась своими пирогами. Когда приезжали коллеги Д.И. из наших республик или из других стран, они обязательно попадали к Валентеям в дом на ее угощения. Хлебосольная хозяйка - это как раз о ней.

Дмитрий Игнатьевич приходил на работу одним из первых. Шел с улицы Дмитрия Ульянова в университет и возвращался с работы, как правило, пешком. Весь день он пил только кофе, никогда не обедал и не перекусывал, приберегая аппетит для дома. Когда он задерживался в университете, Мария Алексеевна иногда звонила ему, чтобы узнать, скоро ли он придет домой обедать.

По всему чувствовалось, что Мария Алексеевна любила свой дом. Их трехкомнатная квартира, куда они переехали в конце 60-х годов, в основном большая комната, была обставлена старинной мебелью красного дерева. Мебель не представляла собой единый гарнитур, Мария Алексеевна приобретала ее отдельными предметами.

О том, что Мария Алексеевна купила очередной предмет антиквариата, мы узнавали от Д.И. или догадывались по тому, что у него не всегда в те дни оказывалась необходимая сумма денег (когда были нужны небольшие деньги на что-нибудь для Центра, Дмитрий Игнатьевич давал их из своего кармана). Д.И. не высказывал недовольства по поводу ее антикварной "болезни", длившейся с конца 60-х до конца 70-х годов. Иногда в связи с этим у него проскальзывал только привычный юмор. А мебель вместе с посудой (старинной и не старинной, но красивой) придавала жилью Валентеев музейный облик. Мария Алексеевна тоже питала слабость ко всему красивому. Но мне кажется, что Мария Алексеевна приобретала антиквариат с расчетом и верой, что он понадобится для музея ее деда.

Некоторые мелочи выявляли в ней простоту глубоко интеллигентного человека. Она называла Дмитрия Игнатьевича не Дима, а Митя, хотя тогда мода на простые русские, даже деревенские имена еще не охватила горожан. Мария Алексеевна умела молча выслушивать говорившего, иногда даже казалось, что она не слушает, настолько ее лицо бывало застывшим. Но ее быстрые и точные ответы показывали ее внимательность к собеседнику. Нельзя представить ее одетой и причесанной по моде, она не придавала этому большого значения. Но в нужных случаях выглядела, безусловно, элегантно.

В Марии Алексеевне была цепкость хорошего организатора и одновременно непосредственность. Если ей что-то было нужно для дела, она без колебаний обращалась к тому, кто мог ей помочь. Так было с чтением корректуры книги о Мейерхольде, о чем она меня попросила. Так бывало с машиной преподавателя нашей кафедры Г.Ш.Бахметовой, не раз помогавшей что-нибудь перевезти.

В этих и других фактах угадывалась непосредственность человека, который считает, что если кто-то может сделать доброе дело, то почему нельзя попросить его об этом. И сама она отвечала людям добром и отзывчивостью. Например, некоторые сотрудницы нашего Центра не раз обращались к ней с просьбой достать им билеты в театр на престижный спектакль. И Мария Алексеевна никогда не отказывала.

Дмитрий Игнатьевич порою пытался умерить ее настойчивость. В коротких разговорах с ней по телефону, когда она звонила из дома и о чем-то ему рассказывала, он говорил: "Маша, так не нужно, ты чересчур…". Это, чаще всего, касалось еще не созданного музея Мейерхольда. Иногда, кстати, он посвящал нас в дела Марии Алексеевны по организации музея, говорил о том, кто ее поддерживает (среди них назывались Ильинский, Свердлин, Мартинсон и некоторые другие). Рассказывал, что принято решение о передаче квартиры Мейерхольда музею, что сейчас в квартире живет одинокая пожилая женщина, поэтому музей пока не откроется. По всему чувствовалось, что музей Мейерхольда - общее детище Валентеев.

Манера Марии Алексеевны давать характеристики людям отличалась определенностью и краткостью. Если приходилось обсуждать с ней телевизионную передачу или спектакль и при этом фигурировало известное ей имя, она лаконично говорила: "Он хороший человек" или "Он дурак".

После смерти Дмитрия Игнатьевича в 1994 году Мария Алексеевна не оставила Центр народонаселения своим вниманием. В течение восьми лет в день рождения Дмитрия Игнатьевича в сентябре и в день его памяти в декабре она собирала нас. Мы встречались в три часа на Ваганьковском кладбище, шли поклониться ему и положить цветы на его могилу и могилу Татьяны Всеволодовны, которая лежит с ним рядом. Потом мы отправлялись к ней домой (она переехала в однокомнатную квартиру рядом с Ваганьковским кладбищем) помянуть Дмитрия Игнатьевича. Каждый раз сыновья Алексей и Сергей приходили со своими семьями. И, как всегда, у нее дома было красиво, вкусно и душевно. В этом проявлялось очень многое и для нее, и для нас. Она как будто и через нас хотела быть связанной со своим мужем. Как будто стремилась не дать нам потерять уровень, на который нас вывел Валентей. Ведь никто, как она, не знал, что значит организовать и прочно поставить на ноги большое дело - музей ли, наш ли учебно-научный центр.

Мария Алексеевна очень тяжело переживала смерть мужа, при каждой встрече с нами она принималась плакать, считая себя виноватой в скоропостижной смерти Дмитрия Игнатьевича. Он умер, когда Мария Алексеевна уехала в командировку по делам пензенского музея Мейерхольда. Она настолько верила в свои силы и привыкла решать самые трудные задачи, что ей казалось: если бы она не была в Пензе, то отвратила бы смерть мужа, не дала бы ему уйти.

Ее регулярное общение с нами помогало сохранять ощущение теплоты Валентеевского дома, а она все больше открывала нам характер нашего руководителя. Она называла Дмитрия Игнатьевича святым человеком, потому что он широко смотрел на все, был щедр. Когда, наконец, начали оборудовать музей Мейерхольда, и Мария Алексеевна спрашивала у мужа, можно ли взять для музея часть их домашней мебели, то Д.И. всегда отвечал: "Ну, конечно, Маша, бери".

Мы знали, что Д.И. в молодости печатал рассказы в детском журнале "Мурзилка", но представления не имели, что это за публикации. Мария Алексеевна издала на свои деньги маленькую книжечку этих рассказов Валентея и подарила каждому из нас. Его рассказы о животных севера настолько прелестны по языку и добры и глубоки по психологии, что их невольно хочется называть стихами.

Она вспоминала, что перед женитьбой (т.е. в 50-е годы) они с Дмитрием Игнатьевичем не могли решить, какую фамилию ей взять - Мейерхольд, Мунд или Валентей. Мейерхольд - немецкая, и слишком подчеркивала родство с Всеволодом Эмильевичем, а это могло принести в то время неприятности. Мунд - еврейская фамилия ее бабушки, первой жены Мейерхольда. Но и Валентей - как сказала Мария Алексеевна, "хрен редьки не сваще" (у Марии Алексеевны был почти незаметный дефект произношения "л" и шипящих звуков). В конце концов, остановились на "Валентей", хотя она и была итальянской (отец Дмитрия Игнатьевич был итальянцем, репрессированным в 1937 году).

Мария Алексеевна всегда приглашала нас в музей и просила, чтобы мы обязательно предупредили ее о своем приходе. Когда мы в первый раз пришли группой в музей, она не только подробно показала нам его, но и организовала концерт молодого интересного пианиста. Потом был чай с берлинскими пирожными, которые Мария Алексеевна специально для нас купила на свои небольшие пенсионные деньги в ныне уже не существующем, позднее построенном втором здании гостиницы "Националь".

Последние года два она стала совсем плохо ходить из-за больных ног. Это создавало впечатление ее физической немощи. Она не улыбалась и оставалась с застывшим лицом. Но ее память и реакция на сказанное собеседником сохранились великолепно. В последний наш сбор у нее 15 сентября 2002 года в связи с восьмидесятилетием Дмитрия Игнатьевича зашел разговор о предполагаемом сносе исторического здания манежа. Она сразу же среагировала и сказала, что пойдет (с ее-то ногами) в первых рядах на демонстрацию против этого бездумного решения.

Находясь уже в больнице в декабре 2002 года, Мария Алексеевна поражала своей прекрасной памятью. Так, она наизусть называла телефоны тех, к кому можно обратиться по некоторым вопросам, относящимся к Д.И. Валентею. Она сказала, что хочет сделать фильм о муже и начала уже подбирать фотографии для этого фильма, но больница прервала эту работу. В связи с фотографией отца Д.И. она рассказала такую историю. Отец Дмитрия Игнатьевича был одним из первых и известных русских летчиков, участвовал в Первой мировой войне. В 1918 году, тяжело раненный, он оказался в морге среди убитых. Кто-то случайно заметил, что он пошевелился, и это спасло жизнь отцу Валентея. Его поместили в госпиталь. Это пребывание в госпитале и запечатлено на фотографии. Страшно подумать, что если бы не счастливый случай, мы бы не имели Дмитрия Игнатьевича, не узнали бы Марию Алексеевну.

Спасибо этому Господину-Случаю. Оглядываясь почти на столетие назад, мысленно объединяешь в единую цепь ряд событий, прямо или косвенно относящихся к нашему Центру народонаселения. Прежде всего, это - второе рождение в 1918 года русского итальянца-летчика Игнатия (наверное, Игнасио) Валентея, о чем нам поведала в последние дни своей жизни Мария Алексеевна. Рождение в 1922 году самого Дмитрия Игнатьевича. Дату этого рождения помнят и чтят его коллеги и ученики. Благодаря Дмитрию Игнатьевичу Валентею с середины 60-х годов на экономическом факультете МГУ родился научно-преподавательский коллектив, шаг за шагом утверждавший и развивавший новое в отечественной науке направление. Это способствовало у нас все более широкому распространению демографических знаний и осознанию необходимости реализации их на практике, в частности, в проведении демографической политики. О демографической политике в СССР Д.И. и весь коллектив писали Обоснования и Предложения в высшие руководящие органы страны не одно десятилетие. Этому посвящали много статей и книг.

Связующим звеном в цепи событий из жизни Центра является, конечно, Д.И. И, возможно без него, многое в изучении народонаселения развивалось бы другим путем и не в те сроки. И судьбы многих из нас сложились бы по-другому.

1 - Ротова Р.С. Руководитель, коллега и товарищ.// Д.И.Валентей в воспоминаниях коллег и учеников (К 40-летию создания Лаборатории экономики народонаселения и демографии экономического факультета МГУ). Под ред. Р.С. Ротовой и М.Б. .Денисенко. М.: МАКС-ПРЕСС. 2006. С. 83-100; http://dmo.econ.msu.ru/Biblio/Docs/D_Valentey_memoires.pdf