Местность, где кадры решают все

Татьяна Нефедова
(Опубликовано в журнале "Отечественные записки", 2007, №3)

Сельская местность составляет около 90% территории России. Такая же доля сельских поселений, 90%, имеет чисто сельскохозяйственное назначение. Это значит, что кроме агропредприятий и бюджетной сферы (администрация, школа, фельдшерский пункт и т.п.) работать там негде: в условиях кризиса люди выживают, в основном, благодаря своим огородам. В сельских лесных и транспортных поселках, да и в поселках городского типа, тоже зачастую не прожить без огорода у дома или на окраине поселения.

В сельской местности живет 27% всего населения России. Это больше, чем, например, в Германии или Великобритании (11–12%), в Северной Америке (20%) и даже в Бразилии (17%), хотя и не так много, как в Китае (60%). Но при этом Россия проигрывает многим странам и по общему объему производства сельскохозяйственной продукции, и, главное, по производительности труда. Так, один российский животновод производит почти в 20 раз меньше мяса, чем канадский или австралийский. Молока и зерна на каждого занятого в сельском хозяйстве мы получаем в пять-семь раз меньше, чем в развитых странах. Столь же удручающей выглядит на мировом фоне и продуктивность нашего сельского хозяйства: из крупных стран только Казахстан и Австралия уступают России по урожайности зерновых. Чаще всего отставание России объясняют сложными природными условиями, низкой концентрацией капитала и ошибками в организации производства. Но только ли в них дело?

Еще в ХIХ — начале ХХ века российские и зарубежные ученые неоднократно отмечали, что в пространственно-географическом отношении перманентное отставание аграрного производства России от европейского характеризуется западно-восточным градиентом¹. Постоянство этого градиента на фоне всех потрясений XX века (смены политического строя, коллективизации, застоя, реформ) свидетельствует о том, что он отражает какие-то глубинные факторы и тенденции социально-экономического развития. Возможно, действие этих факторов можно объяснить в рамках концепции догоняющего развития стран Восточной Европы по сравнению с Центральной и Западной Европой². Или же тут больше подойдет теория, согласно которой Россия является самобытным евразийским миром³. А может, особый тип хозяйства порожден обширностью страны и недостатком трудовых и финансовых ресурсов для ее освоения В попытках найти объяснение этому феномену сложилась обширная мифология.

Мифы о сельской России

Рассмотрим кратко четыре самых распространенных мифа. В каждом из них есть своя доля правды. Первые два лишь опосредованно связаны с темой данной статьи, зато третий и четвертый имеют к ней самое прямое отношение.

Миф 1, самый популярный. Он объясняет все наши неудачи суровыми природными условиями. Действительно, больше всего от пространственных амбиций России пострадала сельская местность и сельское хозяйство. В отличие от других северных стран, Российское государство, осваивая новые территории, заселяло их, создавая города и сельскохозяйственные районы в суровых природных условиях. Поэтому у нас аграрное производство излишне сдвинуто из благоприятных климатических зон в обширные зоны так называемого неустойчивого сельского хозяйства. На этом построено множество геодетерминистических концепций. Так, знаменитый историк В. О. Ключевский считал, что характер русского человека, с его привычкой полагаться не на результаты кропотливого труда, а на удачу, «авось», сложился под влиянием занятий земледелием в природно-климатических условиях, не гарантировавших стабильные урожаи.

Сейчас многие исследователи, например Л.В. Милов и А.П. Паршев, именно суровостью климата объясняют традиционную неконкурентоспособность хозяйства России⁴. Однако нельзя не заметить, что рассуждения об экстремальности природных условий обычно достаточно абстрактны. Испытания сельскохозяйственных культур на госсортучастках в различных, особенно в нечерноземных, регионах России показывают, что фактическая урожайность, т. е. продуктивность земель, и в советские годы, и сейчас ниже потенциальной (достижимой при естественном сочетании тепла и влаги).
Миф 2. Если бы не ограбление деревни...

Действительно, в первой половине ХХ века индустрия бурно развивалась за счет сельского хозяйства. Практически бесплатный труд крестьян, работавших в колхозах за трудодни, позволил сконцентрировать все инвестиции в городах и обеспечить ресурс для развития промышленности. Даже по данным официальной статистики с 1913 по 1960 год при росте промышленного производства в 40 раз валовая продукция сельского хозяйства года увеличилась лишь вдвое.

Однако во второй половине ХХ века ситуация изменилась. Деньги потекли обратно в деревню. В 1960–80-е годы в сельское хозяйство направлялось от 20 до 28% всех капиталовложений вместо послевоенных 7%. С отставанием агропроизводства надеялись покончить, повысив его материально-техническую оснащенность. Между тем в реформировании нуждалась сама его организация. Усиленное финансирование обеспечило прирост продукции сельского хозяйства в стоимостном выражении (без учета роста цен) в 1,7 раза, в натуральном же — всего 35–45%, при 35-процентном росте населения. «Интенсификация» сельского на хозяйства шла с большим превышением затрат над результатами и с заметным отставанием социальной составляющей от производственной.

В 1990-е годы инвестиции в сельскую местность резко упали.

Миф 3. Все дело в общинной и сменившей ее советской уравниловке, в потере чувства хозяина. Постоянное расширение территории России, длительно существовавшая система перемещения сельского населения при подсечно-огневом и трехпольном землепользовании вплоть до начала ХХ века препятствовали складыванию психологии собственника: зачем обиходить возделанный участок, если он вскоре, может быть, будет заброшен⁵. Земля в России всегда считалась даром божьим, на который, как на воздух, все имеют равные права. И хотя в обжитой зоне уже почти не оставалось свободных земель, отношение к земле не менялось. Изменить его мог только переход к хуторскому расселению и хозяйствованию, но для России они были не характерны.

В конце ХIХ века староосвоенные районы страдали от аграрного перенаселения: треть жителей деревни составляли «лишние руки»⁶. В этих условиях оформились специфическое отношение к земле и отличная от западной организация крестьянского хозяйства. При растущем сельском населении и избытке рабочих рук важны были не выработка (и заработок) каждого работника, а занятость всех членов семьи и ее общий доход. В результате в крестьянской культуре и психологии закрепилось устойчивое пренебрежение к личной производительности труда и эффективности индивидуальной работы.

Таким образом, пресловутая уравниловка коренится не в социализме, который лишь усилил ее, а гораздо глубже. А вот чувство хозяина у крестьян вытравили за шесть долгих десятилетий ХХ века.

Миф 4, особенно популярный среди писателей-«деревенщиков». Быстрая урбанизация страны вызвала дефицит трудовых ресурсов в сельской местности. Города «съели» население деревни, погубив сельскую Россию. Действительно, масштабы сельской депопуляции и разрушения сети поселений колоссальны. За весь ХХ век многие регионы потеряли около 2/3 сельского населения: в первой половине века — в основном, за счет военных потерь, голода, репрессий, во второй половине — преимущественно за счет 1980-х все заметнее сказывается естественная убыль миграций в города. С конца населения — превышение смертности над рождаемостью. В 1990-е годы временные миграции в сельскую местность не дали реальной прибавки населения в самых обезлюдевших районах. Последняя перепись показала, что почти в половине сельских населенных пунктов России либо вообще нет постоянных жителей, либо их менее 10 человек, а еще в трети поселений проживает от 10 до 50 человек, в основном пенсионеров. Максимум потерь наблюдается в староосвоенных районах вокруг Московской области, особенно на периферии регионов. Более половины сельских домохозяйств состоит там из одного-двух человек, чаще всего стариков⁷. На такой кадровый потенциал опираться трудно!

На юге Европейской России система расселения сохранилась лучше, сельские семьи там более полноценные.

Казалось бы, представление о дефиците кадров на селе имеет под собой реальные основания. Старая патриархальная деревня, действительно, уходит, село обезлюдеет. Но дело в том, что ответить на вопрос: «Достаточно ли людей на селе» — вообще нельзя. Достаточно или нет — для какого использования территории? Для какой деятельности? В каких условиях и в какое время?

Дискуссия о трудообеспеченности сельского хозяйства развернулась еще в 1980-е годы, когда проблема дефицита кадров на селе казалась очевидной: сбор урожая не обходился без десантов горожан. Однако взгляды исследователей на причину кадрового дефицита разошлись. Одни сводили все к чисто демографическим факторам: эху войн, снижению рождаемости, миграционному оттоку. Другие связывали растущий дефицит трудовых ресурсов с несовершенством организации труда. Так, в России из-за низкой производительности труда доля занятых в сельском хозяйстве и прежде, и теперь в несколько раз выше, чем в развитых странах. В 1980-е годы были подсчитаны потери рабочего времени от нерациональной организации производства, а также потери продукции при уборке, транспортировке и хранении. Они достигали почти половины всех трудозатрат⁸.

В 1990-е годы кризис агропредприятий привел к высвобождению занятых в сельском хозяйстве. Этот процесс шел медленнее, чем сокращение агропроизводства, но в результате к концу 1990-х годов сельская безработица, согласно опросам Международной организации труда, достигла 18%, обогнав городскую. Аграрная моноспециализация привела к тому, что с упадком основного предприятия во многих районах остро встали проблемы избытка, а не недостатка трудовых ресурсов. Усилился временный отход трудоспособного населения в города. Ну а из тех деревень, где остались одни бабушки, производство ушло давно, сконцентрировавшись на центральных усадьбах.

Тем не менее, жалобы руководителей агропредприятий на то, что некому работать, зазвучали громче. В удаленных селах с населением сто и более человек часто нельзя найти нескольких надежных работников, таких, которые не уйдут в запой после первой же зарплаты. Деревня действительно страдает от нехватки трудовых ресурсов, но этот дефицит давно уже имеет не количественный, а качественный характер. Деградация человеческого капитала объясняется тем, что в районах депопуляции долгие годы шел и продолжает идти так называемый отрицательный отбор населения: все, кто хочет чего-то добиться в жизни, уезжают в города или в пригороды.

Устойчивые зоны социально-экономической депрессии появились в Нечерноземье еще до распада СССР. На северо-востоке Европейской России и в Сибири их генезис обусловлен природной маргинальностью, на северо-западе и на периферии регионов староосвоенного Центра — максимальной депопуляцией. Здоровой деревни в таких местах практически не осталось: покосившиеся избы, развалившиеся агропредприятия, преобладание пенсионеров, алкоголизм.

В южных регионах России человеческий капитал сохранился лучше. Многие районы даже недостаточно урбанизированы и в них имеется избыток сельского населения: села там большие, единственный работодатель — агропредприятие, сервис неразвит — отсюда и проблемы с занятостью.

Рассмотрим, как повлиял переход к рынку на отношение к труду у работников крупных и средних сельскохозяйственных предприятий (о частном хозяйстве речь пойдет ниже). На юге модернизацию тормозит аграрное перенаселение: некоторые руководители агропредприятий считают, что модернизация, усилив безработицу, воровство и алкоголизм, обойдется дороже, чем низкая производительность труда и излишек занятых в производстве. В Нечерноземье же, и даже на окраинах черноземных регионов, редкие инвесторы, настроенные на подъем сельского хозяйства, сталкиваются с ненадежностью работников, полной потерей мотивации к труду, минимизацией потребностей, настроем только на выживание и нежеланием улучшить свою жизнь. А там, где новому поколению менеджеров все же удается закрепиться, люди зачастую недовольны жесткой дисциплиной, сменившей привычное разгильдяйство. Только в пригородах больших городов сохраняется и аккумулируется человеческий капитал (многие приехали сюда из глубинки) и лучшие руководящие кадры. Пригороды инфраструктурно обустроены, они работают на города, обеспечивающие им мощный рынок сбыта сельскохозяйственной продукции. Но в пригородах агропроизводству угрожает новая опасность: дачные и коттеджные поселки горожан, склады торговых и строительных фирм, оптовые рынки теснят сельхозпредприятия. Слишком лакомым куском оказываются дорогие и растущие в цене пригородные земли.

Итак, говорить о том, что в России налицо дефицит или избыток сельскохозяйственных кадров, бессмысленно. Одни регионы страдают от сильного качественного дефицита трудовых ресурсов, в других — имеется их избыток. В целом, потребность в кадрах будет расти по мере выхода агропредприятий из кризиса.

Депопуляция и сельское хозяйство

Что общего у более успешных пригородных и южных районов агропроизводства По разным причинам и те и другие сохранили или приобрели больший, чем иные территории, трудовой потенциал.

В Нечерноземье продуктивность сельского хозяйства и его устойчивость в кризисное время явно коррелируют с плотностью сельского населения⁹. Расчеты по внутрирегиональным административным районам показали: надои молока от одной коровы неизбежно снижаются с уменьшением плотности населения. То же происходит и с урожайностью многих культур, в том числе и повсеместно распространенных зерновых. Во многих районах из-за низкой продуктивности себестоимость продукции оказывается непомерно высокой, коллективные предприятия влачат жалкое существование, забрасывают поля и постепенно вырезают оставшийся скот. В южных районах зависимость производственных показателей от плотности населения не столь очевидна. Но и там, особенно в засушливых районах, на окраинах регионов, где плотность населения низка, продуктивность в крупных хозяйствах снижается.

В Европейской части России при плотности сельского населения менее 5 человек на кв. км в северных и северо-западных районах и менее 10 человек в центральных староосвоенных районах коллективные предприятия, как правило, не выживают или выживают с трудом. В Поволжье и в Сибири с их разреженным сельским населением этот критерий работает не столь неумолимо: в таких регионах низкая плотность сельского населения является результатом медленного освоения территории, а не длительной депопуляции, как в Нечерноземье.

Однако дело не столько в экономических показателях трудообеспеченности коллективного агросектора, сколько в социальных характеристиках сел. Сопоставление двух показателей: числа голов крупного рогатого скота на одного занятого и продуктивности коров — показало, что корреляция между ними ничтожно мала (коэффициент 0,1). Это наводит на мысль, что для агропредприятий важно не столько число работников, сколько их качество, а оно зависит от общего состояния сельской местности, от ее социального «здоровья». Недаром продуктивность молочного животноводства, не реагируя на прямую трудообеспеченность хозяйства, тесно коррелирует с плотностью населения, в том числе с динамикой этого показателя в предыдущие десятилетия (коэффициент 0,6–0,7).

Таким образом, депопуляция и низкий уровень заселенности староосвоенных районов — это индикатор деградации социальной среды. Ее особенность — преобладание стариков и людей с разнообразными социальными патологиями (такими, например, как алкоголизм), разрушающими сельские сообщества.

Хозяйственная самоорганизация населения в сельской местности

Моноспециализация — одна из бед нашей деревни. От колхоза, совхоза или леспромхоза зависела жизнь всех окрестных сельских поселений. Предприятие-монополист не только платило зарплату, но и распоряжалось землей, по сниженным ценам снабжало работников стройматериалами, кормами для скота и продуктами (не говоря о том, что начальство закрывало глаза на воровство). Предприятие осуществляло и социальные программы: строило дома, ремонтировало дороги, проводило газ и водопровод, помогало людям управляться с личным подсобным хозяйством, давало деньги в случае болезни, на свадьбы, похороны и т.п. Оно было главным хозяином и организатором советского села, а его руководитель — главным человеком в округе.

В 1990-е годы хозяйственная монополия местных колхозов, совхозов и леспромхозов нарушилась. Доля индивидуальных хозяйств в производстве товарной сельхозпродукции выросла с 25 до 50%, в а некоторых регионах — до 70–80%. Объясняется это не столько ростом производства в индивидуальном секторе, сколько кризисом крупных и средних предприятий. Сельские и отчасти городские жители вынуждены были сами обеспечивать себя продуктами питания. Однако по мере ослабления агропредприятий индивидуальная хозяйственная активность нарастает далеко не линейно. Она угнетается, пока предприятие в силе — ведь тогда оно берет на себя организацию жизни в данной местности. Когда предприятие бедствует, индивидуальная активность тоже резко падает — и тогда складывается самая тяжелая ситуация: люди продолжают рассчитывать на его помощь, а получить с него уже нечего. Если же крупное предприятие перестает функционировать, ситуация вынуждает сельское сообщество к хозяйственной самоорганизации.

Самозанятость населения — это выход из тупика сельской безработицы и безденежья, хотя этот вид занятости имеет перспективы лишь в том случае, когда хозяйство не остается натуральным, а приносит реальный доход. Не только сельское хозяйство может быть источником заработков для жителей деревни. Они все активнее эксплуатируют дикую природу, прежде всего леса и водоемы. В некоторых районах лесные и рыбные приработки заметно превышают доходы от сельского хозяйства. Там спонтанно сложилась сеть перекупщиков. Активизация частного предпринимательства наметилась и в рекреационных районах. Все эти изменения свидетельствуют о начале хозяйственной самоорганизации сельских сообществ.

Однако сильная депопуляция сельской местности ограничивает возможности этой самоорганизации. С одной стороны, деградация социума продолжает выталкивать из деревни молодежь, которую обратно не заманишь ни рабочими местами, ни зарплатами. С другой, консервативная сельская среда отторгает частную инициативу, к тому же предприниматели не могут найти там надежных работников. Даже в тех районах, где незаметна социальная деградация, десятилетия колхозно-совхозного строя закрепили специфику крестьянского менталитета: ограниченность притязаний и недоверие к власти, бороться с которой, особенно в позднесоветское время, можно было, только глухо саботируя ее решения. Эти взгляды во многом определяют поведение большинства сельских жителей. Не изжили они и психологию наемных работников: если нет работы по найму, значит ее как будто бы нет вообще — человек ощущает себя брошенным государством, даже если свое хозяйство дает доход. И это несмотря на то, что в большинстве районов (кроме пригородов больших городов) население имеет почти неограниченные возможности для землепользования.

Реакция социальной среды на рост хозяйственной активности и самоорганизации сельского сообщества зависит от ряда факторов, и прежде всего от административного статуса и размера поселения. В небольших деревнях каждый житель очень зависит от мнения односельчан, поэтому любая частная инициатива наталкивается на мощное сопротивление среды. Географическое положение также играет роль: консерватизм населения нарастает с севера на юг, с востока на запад и от пригородов к периферии. Влияет и степень открытости региона притоку переселенцев: например, в южных регионах Поволжья, где охотнее, чем в Черноземье, принимают мигрантов, больше простора индивидуальной и общественной инициативе.

По мере того как крупные предприятия утрачивали способность организовывать жизнь на селе, спонтанно стали формироваться зачатки местного самоуправления. Однако наше общество (причем не только в селах, но и в городах) оказалось к нему не готово. Люди все еще нуждаются в некоем посреднике между собою и государством, в официальном «начальнике», который бы «заботился» о них. Эту нишу заняли привычные низовые административные ячейки — сельсоветы или сельские администрации, к которым в последнее время перешли многие хозяйственные, а вместе с ними и организационные функции. В некоторых районах, где крупные предприятия переживают тяжелый кризис, сформировались своеобразные административные общности, отчасти напоминающие общинно-волостное самоуправление. Но из-за деградации самого сельского общества, особенно в районах, где живут этнические русские, возвращение к традиционной общинной коммунальности уже невозможно.

Полностью заменить колхозы сельские администрации не смогли: у них меньше экономических ресурсов и организационного опыта. А собрания жителей, именуемые старинным словом «сход», очень редко принимают на себя организационные функции, например, берутся за благоустройство села. Да и созываются они, как правило, по инициативе сельских администраций. Поэтому сельчане, боясь остаться один на один с государством, до сих пор тянутся к привычному защитнику-колхозу, даже если он не платит зарплату деньгами.

Новый закон о самоуправлении на селе практически не имеет социальной базы. Для того чтобы гражданское общество и местное самоуправление могли активно развиваться, в России должен сформироваться средний слой, от слабости которого традиционно страдала русская деревня. Сейчас в деревне средний слой — это фермеры (наиболее успешные из них берут на себя и социальные функции, помогая не только своим рабочим, но и школам, администрациям), а также крестьяне, ведущие товарное хозяйство, и сельская интеллигенция. Из их среды выделяются отдельные лидеры, причем местное население в последние годы уже не так ожесточенно отторгает их. К сельскому среднему классу можно добавить и дачников. Но если говорить о районах сильной депопуляции, то там активных личностей, по-видимому, не найти: все разъехались. В таких районах никакие формы социальной активности и социальной защиты невозможно реализовать вне государственных учреждений.

Причем дело не только в людях. При господстве теневой экономики и агропредприятия, и фермеры активно применяют схемы, занижающие налоги. Доходы местных муниципальных образований складываются из мизерного земельного налога и обложения пары торговых точек — при таком бюджете они едва ли в состоянии выполнить возлагаемые на них финансовые обязательства.

Новые отношения в деревне

Почему в результате реформ в России не сложилось фермерство, а нишу, предназначенную для фермерского хозяйства западного типа, заняли полутеневые товарные хозяйства населения? Почему выжили агропредприятия, в т. ч. и убыточные?

Фермеры в России составляют всего около 2% сельского населения, а результаты их хозяйственной деятельности заметны лишь в производстве зерна — при том что почти в каждом регионе России можно найти села и кусты сел, где жители активно ведут частное товарное хозяйство. В Поволжье и Сибири такие «теневые фермеры» занимаются животноводством, а их хозяйства во многом держатся на колхозном зерне. В разных регионах европейской части России имеются ареалы товарного производства овощей. Некоторые из них известны на всю страну, появились еще в советское время, а старейший — луковый промысел вокруг озера Неро близ Ростова Ярославского — возник еще в XVI веке. Причины формирования таких ареалов не всегда очевидны, но хозяйственная активность населения в них достаточно устойчива. Судя по всему, главным носителем инерции служит социальная среда, которая и воспроизводит одну и ту же специализацию частного сектора. Изменяются экономические условия, политический строй, но заложенная поколениями программа поведения действует в этих районах неумолимо, втягивая в производство все новых людей — даже городских дачников.

Существует множество организационных ограничений, мешающих развитию официального фермерства. Главное — это то, что агропредприятия, даже те, что не платят зарплату, востребованы «снизу», т. к. помогают крестьянам справляться с приусадебными хозяйствами. При выделе из колхоза с земельным и имущественным паем домохозяйство теряет эту помощь. Те, кто ведет самостоятельное товарное хозяйство, говорят, что не оформляют фермерство из-за отсутствия техники, невозможности или опасения брать кредиты, высоких налогов, бюрократии, отчетности и т.п. Свой, никому не подотчетный участок иметь спокойнее, а порой и доходнее. Не менее важную роль играет традиция.

Настоящих фермеров отличает в первую очередь активное рыночное поведение. Большинство же «частников» придерживается адаптивной, приспособительно-пассивной стратегии: подавляющая часть занятых в сельском хозяйстве не готова к экономическим рискам. Не зря среди фермеров так много бывших руководителей и специалистов агропредприятий. Сказывается и историко-географический фактор: недаром у нас больше всего фермеров в районах, не знавших прежде крепостничества и имеющих лучший демографический потенциал¹⁰.

Все три типа хозяйств — индивидуальные, фермерские и агропредприятия — взаимодействуют между собой как части сложного социально-экономического организма деревни. Но программа поведения, которая позволяет оценить ресурсы всего организма, заложена в каждой его клетке. По отношениям в деревне — наиболее консервативном секторе общества можно судить о том, как далеко продвинулись реформы в разных районах. Приземленный, а не концептуальный анализ этих отношений помогает увидеть глубоко лежащие пласты, исторические и цивилизационные субстраты, на которых выросла как прежняя социалистическая, так и нынешняя Россия, и понять, почему российское село, российский рынок таковы, каковы они есть, почему попытки реформировать их, основывающиеся на разного рода догмах и схемах, часто приводят к результатам, прямо противоположным тем, что ожидались.

Что ожидает село

Смогут ли в ближайшие десятилетия сельские жители прокормить Россию? Надо ли помогать депрессивным районам?

В поисках ответов на эти вопросы я исхожу из того, что население России будет убывать — быстрее или медленнее (рис. 1). Если реализуется средний медианный вариант демографического прогноза, то в 2025 году россиян будет всего 124 млн., а в 2050 году — 98 млн. Незавершенность урбанизации ведет к тому, что сельское население, согласно прогнозу Федеральной службы государственной статистики, убывает несколько быстрее, чем городское (рис. 2). Возможно, к 2050 году его доля составит 22% от всего населения против 27% в настоящее время.

Рисунок 1. Динамика численности населения, 1959–2050 год, млн. человек¹¹

Рисунок 2. Динамика численности сельского населения по группам федеральных округов, 1959–2050 год, млн. человек¹²

Можно ожидать, что по мере выхода страны из кризиса и утверждения элементов рыночных отношений производительность труда, а также продуктивность сельскохозяйственного производства будут расти. Так, надои молока от одной коровы уже превысили показатели 1990 года, но пока рост продуктивности объясняется, главным образом, тем, что в годы кризиса в массовом порядке забрасывались излишние пахотные угодья и шла выбраковка больных и некачественных животных. Из-за недееспособности большого числа предприятий средняя производительность труда (рассчитанная без учета того, что показатели производства повсеместно занижались с целью ухода от налогов) упала примерно вдвое, отбросив Россию назад и еще больше усилив ее отставание от мировых лидеров агропроизводства (см. табл. 1).

Таблица 1. Занятость и производство продукции в сельском хозяйстве России и некоторых стран

Источники:
Регионы России: Социально-экономические показатели. М.: Росстат, 2007;
Сельское хозяйство, охота и лесоводство в России. М.: Росстат, 2004;
Россия и страны мира: Стат. сб. М.: Росстат, 2004.

С учетом обеих тенденций будущее сокращение численности сельского населения не выглядит столь катастрофичным. Во-первых, тающему населению нашей страны потребуется меньше продовольствия. Во-вторых, понятно, что дело не в количестве занятых в сельском хозяйстве, а в производительности их труда.

Уже сейчас видно, что агропроизводство останется многоукладным. В нем будут сосуществовать как минимум три производительных уклада: во-первых, агрохолдинги, во-вторых, крупные и средние предприятия и, наконец, фермеры — официальные и теневые. Доля мелких натуральных хозяйств будет уменьшаться, но вряд ли они исчезнут вовсе. В 2005 году агропредприятия и фермеры произвели 98% зерна, примерно половину молока и мяса, всего 8% картофеля и 20% овощей. И все же по сравнению с 2000 годом доля частных хозяйств населения в производстве картофеля и мяса уменьшилась.

Во второй половине ХХ века, когда российское сельское хозяйство стало наращивать продуктивность, оно стабильно отставало от агропроизводства стран Центральной и Восточной Европы примерно на 20 лет, стран Западной Европы — на 40–50 лет. Поэтому современные показатели европейских стран, особенно северной группы, могут использоваться как индикаторы тенденций роста продуктивности и производительности труда в России. В 1990-е годы Восточные земли Германии, Чехия, Словакия, Венгрия сократили число занятых в сельском хозяйстве в три-четыре раза, резко повысив производительность труда. В Западной Европе то же самое происходило в 1950-е годы, когда село стремительно пустело.

Поляризованное пространство России производит жесткий отбор реальных производителей. В очагах роста производительность труда будет расти, компенсируя сокращение трудовых ресурсов и даже выталкивая излишки в другие отрасли, например в сервис. Это позволит не только повысить обеспеченность населения продовольствием, но и уйти от монофункциональности деревни, развивать агросервисную и сервисную экономику. Многие бывшие социалистические страны Центральной и Восточной Европы встали именно на этот путь¹³. В России такая тенденция прослеживается пока только в Подмосковье и в пригородах крупных городов.

Ну а как быть с депрессивными районами, где недееспособные предприятия уже умерли или выживают во внеэкономической среде, в симбиозе с индивидуальными хозяйствами населения? Здесь можно предложить несколько взаимодополняющих решений.

Во-первых, придать предприятиям социальные функции и поддерживать их как социальные институты до тех пор, пока сохраняется сельское население, которое в них нуждается. Только не надо делать вид, что эти предприятия — товарные производители.

В тех районах, где трудовые ресурсы еще не полностью деградировали, в том числе в национальных республиках, где крепки сельскохозяйственные навыки, имеет смысл помогать индивидуальным хозяйствам населения, стимулируя их превращение в товарные. При наличии дорог и каналов сбыта своей продукции у людей появятся деньги. Вряд ли это удержит в селе молодежь, но, по крайней мере, поможет задержать среднее поколение и вернуть в деревню еще работоспособных пенсионеров, а также привлечет мигрантов из Средней Азии и с Кавказа. Последние, как правило, являются высококлассными сельскохозяйственными кадрами. Чтобы приезд мигрантов не стал постоянным источником конфликтов, важно не допускать их компактного расселения, а также добиваться, чтобы районные и региональные власти занимались повседневными «малыми» делами, помогая хозяйственному обустройству местных жителей и приезжих, а не бездействовали в ожидании крупных инвестиционных проектов (в такие районы деньги не пойдут).

И, наконец, надо поддерживать дачников. Они, конечно, не спасут агропроизводство, но помогут выжить хозяйствам местных жителей, покупая их продукцию и давая им работу. Правда, при определенной степени деградации местного сельского сообщества найти надежных работников становится трудно — на подсобных работах у горожан гастарбайтеры с юга начинают вытеснять местных.

Если же в деревне не осталось почти никого, кроме нескольких нетрудоспособных старушек, то ее жители нуждаются лишь в социальной поддержке. Депопулировавшие деревни — это, по существу, самые дешевые дома престарелых, но и они требуют специального обслуживания: автолавок с продуктами хотя бы раз в неделю, врачей и т. п. Во многих районах существуют центры социальной помощи, но работают они плохо. А ведь организация такой системы социальной поддержки деревни сулит создание новых рабочих мест в малых городах, которые в районах депопуляции также страдают от депрессии.

Возможно, некоторые обезлюдевшие деревни станут базами для вахтового ведения экстенсивного сельского хозяйства. Например, предприятие, находящееся недалеко от города, будет использовать земли в периферийных районах для травосеяния. Но большую часть таких деревень постепенно поглотит лес. Он и сейчас уже наступает на села в глубинке: из-за волков ночью на окраинах нельзя оставлять во дворе ни собак, ни мелкую живность.

Но есть территории, которые необходимо сохранять обжитыми любой ценой. Это места исторического наследия. Там следовало бы платить населению за одно то, что оно там живет, косит луга и держит скот. Только так можно сохранить не только церкви, усадьбы и другие памятники культуры, которые иначе очень быстро зарастут лесом, но и антропогенные ландшафты вокруг них.

Подведем итоги

Проблемы сельской экономики России и до 1990 года, и сейчас невозможно понять без учета региональных аспектов депопуляции и социальной деградации сельской местности.

Урбанизация вызвала относительное сокращение численности сельского населения, но одновременно потребовала резкого прироста сельскохозяйственной продукции, которого пытались добиться экстенсивным путем. К 1970-м годам кривая падения численности сельского населения пересеклась с кривыми роста поголовья скота и расширения пахотных угодий. Именно тогда необходимо было внедрять новые технологии и, главное, иной хозяйственный механизм, учитывающий дефицит трудовых ресурсов. Без организационного и технологического скачка никакие инвестиции в сельское хозяйство не могли предотвратить аграрный кризис, особенно заметный в районах кадрового дефицита; от него не спасла и программа развития Нечерноземья.

Сельское население стремилось (и продолжает стремиться) в благодатные южные районы, а в Нечерноземье — поближе к городам. Усиливается поляризация сельской местности: и без того разреженное социально-экономическое пространство российской глубинки теперь изъедено дырами социально-экономического опустынивания. Экономическая и социальная поляризация сопутствуют друг другу. Не всегда можно сказать, что — причина, а что — следствие. Депрессия предприятия — это невыплаты зарплат, это безденежная экономика, это натуральное личное хозяйство, которое часто приходит в упадок и свертывается, поскольку нуждается в помощи колхоза, это бегство молодежи и деградация социальной среды. С другой стороны, сельское сообщество, в котором остались одни старики, а у людей трудоспособного возраста полностью утрачена мотивация к труду, уже не спасти инвестициями, созданием новых рабочих мест и строительством новых домов. В таких местах хватает и брошенных домов. Главная проблема депрессивных регионов в том, что здесь потерян социум. Никакие кредиты и зарплаты не удержат молодежь, если не будет соответствующей их запросам социальной среды.

Подобный социально-экономический коллапс наблюдается на половине территории России, и живет в таких районах треть сельского населения. Огромные пространства не затронуты трансформационными процессами. Там прекратилось какое бы то ни было развитие, и если в последние годы иногда возникают отдельные точки роста — то за счет других отраслей, а не агропроизводства. Рост в сельском хозяйстве может начаться только благодаря импульсу извне: собственных ресурсов, в том числе трудовых, для этого нет. Оно и сохраняется зачастую только благодаря городским родственникам и мигрантам, точно так же как сельские поселения — благодаря дачникам. Отсутствие элементарной инфраструктуры наряду с пассивностью местного населения сильно тормозит процессы обновления и экономической реструктуризации.

Обратной стороной сжатия освоенного пространства стало образование очагов экономической активности в сельской местности и формирование устойчивого территориального каркаса крупнотоварного агропроизводства. Это пригороды больших городов, многие южные районы в Центральном Черноземье, на равнинном Северном Кавказе, некоторые районы Поволжья и юга Западной Сибири. Они обладают большим потенциалом развития сельского хозяйства и сельской местности. В них сосредоточено около 40% сельского населения России, хотя занимают они около 20% территории.

В России развитие сельского хозяйства будет сопровождаться дальнейшей поляризацией пространства и расширением маргинальных территорий. В отличие от Юга, возможности которого явно не исчерпаны, на значительной части европейского Нечерноземья и Сибири сельское хозяйство в 50–80-е годы превысило свои природные и демографические ограничения. Здесь главенствует позиционный принцип (хозяйственная успешность определяется близостью к большому городу), а демографические контрасты сильнее природных.

Южные и северные районы — это разные миры, точно так же, как пригород и периферия. Кадровые и социальные проблемы требует здесь разных подходов, одни и те же институциональные решения, одни и те же действия властей могут иметь в этих районах совершенно разные последствия.

¹ Геттнер А. Европейская Россия. (Антропогеографический этюд). М.: Изд. журнала «Землеведение», 1909; Челинцев А.Н. Сельскохозяйственные районы РСФСР // Экономическая география. Т. 2: СССР / Под ред. Н.Н. Баранского. М.: Изд-во Коммунистического университета им. Я.М. Свердлова, 1929; Янсон Ю.Э. Сравнительная характеристика России и западноевропейских государств. Т. 1–2. СПб., 1878–1880.
² Вишневский А.Г. Серп и рубль. М.: ОГИ, 1998; Трейвиш А.И. Экономические волны и лаги в исторической географии Восточной Европы // Вестник исторической географии. 1999. №1; Трейвиш А.И. Траектории социально-экономического развития стран мира в конце второго тысячелетия // География социально-экономического развития. М.: Издат. дом «Городец», 2004.
³ Ламанский В. И. Три мира Азийско-Европейского материка // Славянское обозрение. 1892. №1–3. 
⁴ Ключевский В.О. Русская история: Полный курс лекций. Кн. 1. М.: Мысль, 1993; Милов Л.В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. РОССПЭН,  М.: 1998; Паршев А.П. Почему Россия не Америка. М.: Форум, 2001.
⁵ Качаровский К.Р. Русская община. М.: Типо-литография Русского товарищества, 1906. С. 88.
⁶ Чаянов А.В. Крестьянское хозяйство. М.: Экономика, 1989. С. 237.
⁷ См.: Нефедова Т.Г. Увидеть Россию // Отечественные записки. 2006. №5 (32); Ее же. Костромская провинция в поисках экономической ниши // Там же.
⁸ Костаков В.Г. Трудовые ресурсы села // Знание — сила. 1983. №2.
⁹ Нефедова Т.Г. Сельская Россия на перепутье: Географические очерки. М.: Новое издательство, 2003. С. 328–340.
¹⁰ Нефедова Т.Г. Сельская Россия… Нефедова Т.Г., Пэллот Дж. Неизвестное сельское хозяйство, или Зачем нужна корова М.: Новое издательство, 2006.
¹¹ Вишневский А.Г., Андреев Е.М., Трейвиш А.И. Перспективы развития России: роль демографического фактора. М.: Институт экономики переходного периода, 2003. С. 24.
¹² Демографический ежегодник России: Стат. сб. М.: Госкомстат России, 1995; Предположительная численность населения РФ до 2025 года: Стат. бюлл. М.: Росстат, 2005. Расчеты автора.
¹³ Нефедова Т.Г., Пэллот Дж. Указ. соч. С. 274–285.