Пережить двадцать первый век…

Анатолий Вишневский
(Опубликовано в журнале "Прогнозис" №1, Осень 2004, с. 205-217)

"Прогнозис": Последнее время дня не проходит без того, чтобы не услышать о демографических проблемах. Это что, мода?

Анатолий Вишневский: Если это и мода, то она поздно к нам пришла. Мы спохватились - да еще спохватились ли? - когда все демографические проблемы обострились до предела. И не скажешь, где больше они обострились: у нас ли в России, население которой быстро убывает, или на всей планете, где оно стремительно растет. Демографы говорили об этом давно, да их не особенно слушали.

"Прогнозис": Может быть потому, что наука очень молодая?

А.В.: Не такая уж она молодая. Как наука демография возникла в семнадцатом в веке, тогда, когда вообще возникла современная наука. Ее историю обычно ведут от англичанина Джона Граунта. Он первым построил так называемые таблицы смертности, после него это стали делать и другие, например известный астроном Галлей. Такие таблицы представляют собой модель вымирания поколения, они позволяют корректно оценить уровень смертности. А демографической проблемой номер один в те времена была именно смертность. Она была очень высока, это осознавалось, но повышается она или снижается - ясного представления не было. Интерес к этому пробудился вместе с общим интересом к социальной статистике, которую называли тогда "политической арифметикой".

Для построения первых таблиц смертности не хватало исходной информации, поэтому они строились локально, фрагментарно, для отдельных территорий. Например, Галлей строил свои таблицы на основании церковных записей города Бреславля, которые ему присылал тамошний священник. Сейчас, конечно, строятся более совершенные таблицы, но это стало возможно, когда повсеместно стали проводиться переписи населения. Дело в том, что для построения корректной таблицы мало знать, сколько людей умерло в каждом возрасте, нужен еще знаменатель для исчисления интенсивности смертности, а для этого нужны сведения о том, сколько людей подвержено риску умереть, то есть сколько имеется всего людей данного возраста. Такой статистической базы долго не было (в России ее не было до 1897 года, когда прошла первая перепись населения). Составители ранних таблиц смертности, в том числе и в России, применяли разные методы обхода этой трудности. Но первую полностью корректную таблицу для России построил Сергей Александрович Новосельский по материалам переписи 1897 года. Тогда расчеты делались почти вручную, занимали много времени, и таблица была опубликована только в 1916 году - и тогда же была удостоена премии Российской Академии наук.

Вообще же до России демография дошла в девятнадцатом веке, а в начале двадцатого у нас уже были серьезные демографы, например тот же Новосельский. Тогда же начинал работать Михаил Васильевич Птуха - украинский демограф, он был учеником польско-немецко-российского демографа Борткевича (по-русски он - Владимир Борткевич, а по-польски - Ладислав), писавшего на всех этих трех языках.

А в советские времена произошло вот что. После революции, в двадцатые годы, отечественная демография пережила короткий период расцвета. Было создано два демографических института. Один из них, в Киеве, более старый, появился не при советской власти, а в период независимости Украины, когда там возникла Академия наук во главе с Вернадским. Он поручил известному экономисту Туган-Барановскому организовать отделение экономики. А тот, в свою очередь, пригласил Птуху и поручил ему создать демографический институт. Это небольшой институт существовал с 1918 года.

В 1929-1930 годах в Ленинграде был создан второй демографический институт, в котором работал Новосельский, к тому времени маститый, известный демограф, а также более молодой ученый Владимир Владиславович Паевский. Ленинградский институт просуществовал недолго. Он был закрыт в 1934 году. Это стало следствием изменения общей обстановки в стране, а особенно, я думаю, голода 1933 года. Ведь демография должна была либо молчать, либо говорить то, что есть. Украинский институт продержался до 1938 года, но в конце концов и он был расформирован: страна готовилась к новой переписи населения - взамен не подошедшей начальству переписи 1937 года. Директор института Птуха был арестован, но потом его выпустили. Второй ведущей фигурой этого института был Юрий Арсеньевич Корчак-Чепурковский, он тоже был арестован и провел в лагерях восемнадцать лет.

Таким образом, отечественная демографическая наука в конце тридцатых годов была полностью разгромлена, уцелели единицы, которые практически не имели возможности работать. Один из немногих уцелевших - Борис Цезаревич Урланис - после войны преподавал статистику в МГУ, но в эпоху кампании против космополитизма его уволили из университета. Заниматься демографией было невозможно еще и потому, что полностью прекратилась публикация сведений о населении. Сейчас в это трудно поверить, но даже общая численность населения СССР долгое время не публиковалась.

Нечто вроде возрождения отечественной демографии началось только в 1963 году, когда возникли сразу два демографических подразделения - учебно-научный Центр по изучению народонаселения на экономическом факультете МГУ во главе с Дмитрием Игнатьевичем Валентеем и Отдел демографии во вновь созданном исследовательском институте ЦСУ СССР. Директором института был назначен известный статистик и демограф Арон Яковлевич Боярский, который пригласил заведовать отделом демографии Андрея Гавриловича Волкова. Это был чисто исследовательский центр. А учиться демографии можно было еще в Экономико-статистическом институте в Москве, где тогда работал, в частности, и переживший тяжелые времена Урланис.

Я не случайно сказал: "нечто вроде возрождения". В этот период на Западе демография стремительно развивалась и превратилась в одну из наиболее уважаемых социальных наук с очень разветвленными междисциплинарными связями. Во Франции демографический институт был создан по декрету Де Голля еще в 1945 году - он и сейчас остается самым крупным в мире учреждением такого рода. В Америке сложилась другая научная инфраструктура. Там есть множество университетских центров, иногда очень крупных. Каждые четыре года проводятся международные конгрессы. Демография превратилась в серьезную академическую науку везде, но только не у нас. Даже в странах Восточной Европы при социализме демография развивалась намного лучше - через них мы могли узнавать хоть что-то. Это было небольшое окошко на запад.

У нас же приходилось вести борьбу даже за само слово "демография". Большим достижением считалось хотя бы вернуться к тому уровню демографического знания, который существовал в двадцатые-тридцатые годы, новые идеи западной демографии почти не доходили до нас или доходили в искаженном виде. Для многих демографических публикаций шестидесятых-семидесятых годов были характерны эклектичность и идеологическая зашоренность. Развивались странные доморощенные идеи о какой-то "комплексной науке о народонаселении", к которой иногда еще добавлялся эпитет "марксистско-ленинская".

"Прогнозис": А чем объясняется подъем демографии на Западе?

А.В.: В двацатые-тридцатые годы прошлого века некоторые демографы начали понимать, что в демографической сфере происходят необычные перемены, что-то такое, чего не было раньше. В 1934 году появилась книга французского демографа Адольфа Ландри "Демографическая революция" - в самом названии слышно указание на крупные, эпохальные сдвиги. Это была одна из первых работ по теории демографического перехода. Были и другие, но до второй мировой войны эти взгляды не получили широкого распространения. Потом началась война, и стало не до этого.

А после войны произошел прорыв. В европейских странах, в Соединенных Штатах и Японии стали очевидны быстрые сдвиги в смертности, ускоренные появлением антибиотиков. А затем, вследствие постепенного распространения новых средств борьбы со смертью снижение смертности пришло в "третий мир". Это изменило все.

Благодаря использованию достижений западной медицины, стала снижаться смертность в странах Азии, Латинской Америки, Африки. Рождаемость же оставалась высокой, и из-за этого резко ускорился рост населения. Начался мировой демографический взрыв.

Наиболее дальновидные ученые и политики сразу почувствовали опасность, которая исходит от небывалого нарушения равновесия рождаемости и смертности, и появился новый спрос на демографические знания, которые должны были подсказать, что делать в новых условиях. Развитие демографии получило новый мощный толчок.

"Прогнозис": Демографы действительно могли что-то подсказать политикам?

А.В.: И да, и нет. Наука и политика - разные вещи, наивно думать, что политики всегда могут следовать рекомендациям ученых, даже если бы они этого и хотели. Но все-таки наука способна структурировать проблему, прояснить ее, а для серьезного политика это уже немало.
Демографы очень скоро поняли, какие опасности несет с собой демографический взрыв. Он может прекратиться только двумя способами: или в результате нового резкого подъема смертности, или в результате как можно более быстрого снижения рождаемости. И естественно, посчитали единственно приемлемым второй путь и сошлись на том, что надо стремиться к восстановлению нарушенного равновесия посредством ускоренного снижения рождаемости. В этом, собственно, и заключалась их рекомендация политикам, и многими из них она была воспринята, - хотя, к сожалению, далеко не всеми.

Демографы надеялись, что их рекомендации будут услышаны, и понимали опасность осечки. "Успех за 25 лет - или катастрофа", - писал крупнейший французский демограф Альфред Сови в 1963 году. Но успех если и был, то лишь частичный. В целом борьба за снижение рождаемости в "третьем мире" потерпела поражение. Кое-где рождаемость, правда, снизилась, например в Китае. Постепенно, хотя и очень медленно, снижается она в Индии. Но задача, которая стояла перед человечеством в этом смысле в двадцатом веке, не была выполнена, потому что общее население Земли очень сильно выросло. Оно сейчас перевалило за шесть миллиардов и продолжает расти. По прогнозам, через пятьдесят лет оно увеличится до девяти миллиардов.

Мало-помалу опасность демографического взрыва, точнее, его последствий, стала осознаваться и политиками. Этот взрыв происходит только в развивающемся мире (а развивающийся мир - это три четверти человечества), и постепенно менее населенные развитые страны оказываются в окружении стран намного более многолюдных - и бедных. Американцев это уже давно волнует. Еще в 1974 году у них был опубликован меморандум Совета национальной безопасности, который указывал на все эти угрозы. В нем говорилось, что нужно добиваться снижения численности населения развивающихся стран. У нас этот меморандум всегда трактовался как нечто инфернальное.

Образцом человеконенавистничества у нас считался и нобелевский лауреат биолог Пол Эрлих, который писал о "бомбе народонаселения". А он просто предвидел, что огромный рост населения в развивающемся мире повысит вероятность конфликта между сравнительно малонаселенными богатыми странами, с одной стороны, и многочисленными бедными, становящимися все более многочисленными и все более вооруженными.

Такой конфликт не может быть окопной, фронтальной войной, какие велись в двадцатом веке, потому что силы противников несоизмеримы. Должна была начаться именно война такого типа, которую мы сейчас и наблюдаем. Нынешний международный терроризм - только первые ее зарницы. То, что произошло 11 сентября 2001 года, могло стать неожиданностью для генералов, но не для ученых - следовало ожидать именно чего-то в этом роде. Сегодняшняя реакция развитых стран, особенно такой страны, как Россия, и на 11 сентября, и на другие подобные события неадекватна. Чеченская проблема в том, виде, в котором она сейчас сложилась, вписывается в эту глобальную картину, но сама эта целостная картина отсутствует в головах тех, кто принимает стратегические решения.

Мне как человеку, который давно занимается этой темой, ясно, что двадцать первый век будет наиболее тяжелым во всемирной истории, связанным с наибольшими рисками для человечества в целом. Переживет ли оно это столетие? Один из главных источников опасности, если не самый главный - демографический.

"Прогнозис": А почему все-таки борьба за снижение рождаемости потерпела поражение?

А.В.: Высокая рождаемость - элемент традиционной культуры. Нельзя сохранить традиционную культуру, если из нее изъят этот элемент. В ней все системно связано. Все то, что ориентировано на сохранение традиционных отношений, традиционной культуры, неизбежно предполагает сохранение высокой рождаемости. А снижение смертности делает бесценную в прошлом норму бессмысленной. Все модернизирующиеся общества переживают схватку традиционных и новых ценностей, традиционная культура защищает себя, и это совершенно нормально, хотя никакой перспективы у традиционной системы ценностей нет. Но пока она ведет борьбу за свое сохранение, она не может смириться с новыми принципами демографического поведения, со свободой индивидуального выбора - и вообще, и в демографической сфере, в частности, с новыми семейными порядками, с новым положением женщины и т.п. Поэтому все традиционалистские элементы латиноамериканских, азиатских, африканских обществ, а там они еще очень сильны, - выступают против ограничения деторождения и всего, что с этим связано. Это и блокирует снижение рождаемости или, во всяком случае, сильно его тормозит.

В итоге мы подошли к концу XX века с очень опасным мировым демографическим балансом. Население в развитых странах практически не растет, а в некоторых из них даже сокращается, в то время, как население в развивающихся странах все еще растет очень быстро. Небывалое прежде соотношение демографических масс Севера и Юга неизбежно ставит вопрос о большем или меньшем перераспределении населения между этими двумя частями планеты. Если этот пункт не появился в мировой повестке дня сегодня, то он появится завтра. Хотя как знать, может быть, мы сталкиваемся с ним уже и сегодня, признаки демографического давления Юга на Север, несомненно, есть.

"Прогнозис": Вы имеете в виду миграционное давление?

А.В.: Не только, хотя миграционное, конечно, тоже. Да иначе и быть не могло. Расселение людей по всему миру - это история человечества. Человек возник в одной или двух точках земного шара, а потом расселился по всей планете. Все исторические рубежи отмечены великими переселениями народов. Почему наше время должно стать исключением?

Доля стран Севера в территории мира уже сейчас намного выше их доли в мировом населении, и эта разница непрерывно увеличивается. России принадлежит тринадцать процентов мировой территории, а ее доля в мировом населении к 2050 году может сократиться до одного процента (население Российской Империи в начале двадцатого века составляло около восьми процентов мирового населения, между ее долями в территории и населении земного шара не было большого разрыва). Если говорить о богатстве, то тут соотношение для развивающихся стран еще менее выгодное. Понятно их стремление как-то приобщиться к этому богатству. Так что дело не только в территориях, хотя территории тоже сопряжены с богатством. Например, в России сосредоточены огромные запасы пресной воды, которой не хватает в Китае. Немало у нас и пригодных для сельского хозяйства земель, остро дефицитных во многих странах. Я не говорю уже о нефти и газе. Мы с советских времен привыкли переводить стрелку на американцев - они богатые - вот пусть и делятся с бедными странами. Но и у нас есть, чем делиться, есть что у нас отобрать.

Так что давление на Россию, как и на другие развитые страны, может приобретать разные формы, и миграционное давление - не худшая из них.

Этот вид давления, конечно, будет нарастать. Пока население стран "третьего мира", в основном крестьянское,- мало мобильно. Это не то население, которое готово легко сняться с места и поехать в другую страну. Но по мере урбанизации мобильность населения развивающихся стран повышается. Это тоже исторический процесс, через который проходят все общества. Начинается инфильтрация населения развивающегося мира в богатые страны, и она усиливается.

Международные миграции приобретают совершенно новую роль, становятся все более заметным фактором внутренней и внешней политики государств. Они выходят на первый план и как предмет изучения демографии, хотя, конечно, демография изучает только некоторые аспекты этого сложного социального явления, приобретающего всемирные масштабы. Но у нее здесь есть своя важная концептуальная ниша, потому что она объясняет, как и почему миграционное давление Юга на Север вытекает именно из глобального демографического контекста.

"Прогнозис": Но совпадает ли глобальный контекст и контекст отдельных стран?

А.В.: Только отчасти. Развитые страны с характерными для них депопуляционными тенденциями заинтересованы в притоке мигрантов. Население в них либо почти не растет, либо даже сокращается. Это порождает потребность в людях, причем не только, а может быть, и не столько количественную, сколько структурную. Каждое развивающееся общество имеет свою экономическую и социальную пирамиду, которую оно должно поддерживать, если хочет, чтобы его человеческий потенциал использовался эффективно.

Понятную модель этой ситуации дают крупные города. Возьмите Москву или любой значительный европейский город. Рождаемость в таких городах уже давно низкая. Но их население долгое время пополнялось сельским населением - и количественно, и структурно. Так было всегда. Все эти лимитчики, все городские окраины, заселяющиеся выходцами из деревни, выполняют определенные функции. И городской экономический организм функционирует только потому, что есть все эти части. Если бы не было, кому водить автобусы, убирать улицы, строить дома, то этот организм умер бы - московская профессура к этой деятельности не приспособлена. Та же самая ситуация воспроизводится сейчас во всем мире - но уже на уровне целых стран. Все развитые страны нуждаются в притоке населения извне, потому что это им выгодно.

Но самим мигрантам на первых порах это тоже выгодно. Как ни мало они зарабатывают, выполняя менее престижную работу, а все же намного больше, чем у себя на родине, - это и заставляет их мигрировать в дальние страны. Так что здесь интерес обоюдный - и тех стран, из которых едут мигранты, и тех, которые их принимают.

"Прогнозис": А в чем их интересы расходятся?

А.В.: Понятно, что ни одна страна в мире не в состоянии принять больше населения, чем живет в ней самой. Да и экономическая потребность в иммигрантах небезгранична, какое-то количество их нужно, а больше - нет. Отсюда совершенно естественное требование к миграционной политике принимающих стран: не принимать мигрантов больше, чем нужно.

Но миграционный обмен - это партия, в которой участвуют два игрока. Гонимые бедностью, а иногда и просто голодом, миллионы людей устремляются на поиски лучшей доли и постепенно, любой ценой, просачиваются в развитые страны. Контролировать этот процесс становится все труднее.

"Прогнозис": Какие тут возможны стратегии ?

А.В.: Сейчас у нас этой стратегией заведуют генералы, и не мне, штатскому человеку, давать им советы. Но коль скоро вы меня об этом спрашиваете, я бы сказал, что они пытаются решить проблемы миграции, выстроив линию обороны на границе страны (не впускать, не регистрировать, депортировать и т.д.), а серьезная оборона должна быть глубоко эшелонированной. Опасен не сам факт проникновения человека в страну, пусть даже и нелегально, опасно то, что происходит потом.

Иммигранты приезжают не от хорошей жизни. И если им повезло как-то проникнуть в страну, найти работу, то на первое время они соглашаются со всеми условиями, готовы жить нелегально или полулегально, платить взятки и т.п. Но рано или поздно они понимают, что оказались в дискриминированном положении, и начинает нарастать недовольство. И если вы не нашли способа интегрировать их в свое общество, то они останутся частью того, из которого вышли, и превратятся в пятую колонну.

Мораль: главное, на что должна быть направлена иммиграционная политика (с учетом тех ошибок, которые были сделаны в Европе), это интеграция мигрантов. Такая интеграция - и в как можно больших объемах (а не максимальное ограничение числа мигрантов) - должна быть осознана как самостоятельная национальная задача. Она связана не просто с тем, что происходит в России, Франции или Америке, а с тем, что происходит на всем Земном шаре и на что мы не можем повлиять.

Развитые страны прямо заинтересованы в увеличении своей миграционной емкости: надо принять как можно больше мигрантов, интегрируя их.

Если люди уезжают оттуда, приезжают сюда и здесь интегрируются, то они становятся уже нашими, а не тамошними. Такая интеграция возможна, только если на нее направлены очень большие усилия, очень большие ресурсы, А что происходит у нас в России? Если вы скажете кому-то, что нужно выделять деньги на обучение людей, приезжающих из Африки, а тем более - давать им жилье, на вас посмотрят, как на сумасшедшего.

Первое поколение иммигрантов, скорее всего, до конца интегрировать не удастся. Если человек приезжает и поселяется в пригороде Парижа (Москвы), в окружении своих земляков, то он и останется таким, каким был. А потом мы удивляемся, что он не знает, как себя вести у нас. Может быть, он ведет себя неплохо, но в соответствии со стандартами Вьетнама или Алжира, а он должен вести себя хорошо в соответствии со стандартами той страны, в которую приехал. Этому могут научиться дети иммигрантов, но и их можно упустить, если вовремя об этом не подумать.

Короче говоря, мигрантов надо "сопровождать", помогать им и их детям адаптироваться и интегрироваться. Но для определенных слоев российского, да и не только российского общества, выгодно иметь неинтегрированного иммигранта: его можно эксплуатировать, он должен бояться. Это позволяет держать на низком уровне оплату труда даже русским. Чтобы переломить эту ситуацию, нужна серьезная политическая воля.

"Прогнозис": Есть ли у нас резерв, откуда можно ожидать мигрантов?

А.В.: Резерв у нас - 5 миллиардов жителей развивающегося мира. Но вы, конечно, спрашиваете о другом: есть ли резерв предпочтительных для нас мигрантов? Есть и немалый, но мы, по ограниченности своей, не хотим его использовать. Даже русских, стремящихся, по существу, репатриироваться на родину, часто не хотим пускать. А есть еще бывшие среднеазиатские республики СССР. Если бы политика была разумной, то за мигрантами оттуда надо было бы охотиться. Это иногда и делают. В Москве, например, немало легальных таджиков, и московское городское хозяйство очень широко их использует. Но в целом гораздо чаще слышны голоса, требующие ограничения иммиграции. На это работают многие политики, считающие себя патриотами. А чего стоит постоянное объединение проблемы миграции с проблемой терроризма! Не помешает напомнить, что чеченские, ингушские и проч. "террористы" это ведь граждане Российской Федерации, а вовсе не мигранты, легальные или нелегальные. Мне же кажется, что такого рода патриотизм ведет к разоружению и поражению. С такими представлениями демографического будущего у России нет.

Когда все внимание сосредоточивают на силовых мерах ограничения иммиграции, начинают жонглировать словечками типа "выдворение", "депортация" и т.п., то, ясное дело, исходят из уверенности в своей силе, которой хватит на то, чтобы реализовать подобные обещания. А хватит ли? Если говорить обо всех развитых странах, то доля их населения в пределах совокупного населения мира никогда не была большой, но в начале двадцатого века все-таки составляла тридцать процентов, и никто не мог сравняться с ними ни в экономике, ни в военной мощи. Но к 2050 году на одного жителя развитых стран будет восемь жителей нынешнего развивающегося мира. Вероятность конфликтов с остальными при этом возрастает, а атомное оружие уже не будет ничьей монополией. Так что с конфронтационного пути лучше бы сойти заранее.

Вариант стратегии, о котором я говорю, то есть расширение миграционной емкости, означает переговоры вместо войны. Русский, француз, американец - это не разрез глаз и цвет кожи, а определенная культура. Миграционные генералы рассматривают жизнь в чисто физическом измерении. А мир многомерен, и его социокультурное измерение важнее физического. Если бы удалось интегрировать в культурное пространство развитых стран представителей развивающихся стран при одновременном замедлении прироста населения в них, это во многом решало бы проблему перенаселения Земли.

Русская или, скажем, французская культура не останется той же, если эти страны примут огромное количество мигрантов. Она как-то модифицируется, и это неизбежно. Но разве это означает разрушение "старых" культур? Например, Камю был алжирцем, но не разрушил французскую культуру, а привнес в нее что-то свое, обогатил ее. В любой культуре есть такие "чуждые" ингредиенты, которые только обогащают ее. Не обязательно, чтобы культура всегда оставалась такой же, как при царе Алексее Михайловиче. Она все время меняется. Но надо стремиться сохранить и укрепить ее базовые элементы - и не в музее, а в жизни. Один заброшенный судьбою в Россию арап дал русской культуре больше, чем любая миграционная служба былых и нынешних времен.

"Прогнозис": Какими могут быть оптимальные для России механизмы интеграции иммигрантов?

А.В.: На этот счет я бы не стал давать никаких теоретических советов. Это процесс, который требует проб и чреват неизбежными ошибками. Можно высказать общие соображения, которые очевидны каждому, но это не будет точным прогнозом. Понятно, скажем, что надо избегать изоляции мигрантов, их обособленных анклавов. Но в целом разумные формы интеграции надо еще искать, и чем раньше мы начнем такой поиск, тем лучше. Надо пробовать разные варианты. Если бы один губернатор действовал одним способом, другой - другим, а потом варианты можно было бы сравнить, то это дало бы гораздо больше, чем любые теоретические рассуждения. Здесь важно не настаивать заранее на конкретных механизмах, а обратить внимание на проблему и на саму ее постановку, гласящую, что проблема интеграции иммигрантов - не беда, а задача, и притом одна из центральных задач внутренней политики страны. Ибо остановить процесс иммиграции, закрыться от нее уже невозможно.

"Прогнозис": Что демография фиксирует сейчас как основные, катастрофические угрозы для России?

А.В.: Я выделяю пять таких угроз. Первая угроза - высокая смертность. Это специфическая российская угроза, в развитых странах смертность постоянно снижается. В этом смысле мы даже позади некоторых развивающихся стран. Некоторые объяснения этой беды лежат на поверхности - тот же алкоголизм, например. Но если говорить в более общем смысле, то причины высокой смертности - в низкой ценности жизни - психологической установке, сложившейся в традиционной культуре и укоренившейся в системе ценностей и во всем поведении, в политической культуре (с точки зрения которой, человек - ничто). У нас не так уж страшно, если кто-то умер или кого-то убили. Люди - это то "добро", которым власти распоряжаться легко. При распределении бюджета больше средств выделяется на оборону, и кажется, что это более важно для национальной безопасности. А если миллионы людей умирают без всякой войны, то это как будто к безопасности не относится. Но из-за высокой смертности мы теряем столько, сколько можно потерять в большой войне. Если посмотреть на разрыв в уровне смертности между нами и западными странами, то станет ясно, сколько мы теряем. Тут и война не нужна.

Второе - низкая рождаемость. Она низка не только у нас, и в этом смысле положение с рождаемостью совсем не то, что со смертностью. По смертности мы резко отличаемся от западных стран, а если судить по уровню рождаемости, то мы с ними в одной лодке. Уровень рождаемости у нас такой же, как в Германии, Италии, правда, он ниже, чем в Америке. Но в целом низкая рождаемость - проблема всех развитых стран. В чем ее причины? "Человек с улицы" всегда знает, как помочь беде: "Дайте нам хорошую зарплату, дайте нам квартиру, и мы тогда нарожаем детей". Но низкая рождаемость - признак как раз более богатых и более благополучных обществ. Весь образ жизни развитых стран и городских обществ не располагает к высокой рождаемости. Можно пофакторно объяснить, почему городской семье трудно и даже невозможно иметь троих, пятерых детей. Но за этим, я думаю, стоит более общая проблема. Какое объективное демографическое требование стоит сейчас перед миром? Доведение рождаемости примерно до такого уровня, какой сейчас имеется в Европе. Если этого не произойдет, т.е. если рост населения не прекратится и не сменится его сокращением, человечество погибнет. Оно не может расти непрерывно. Европейские страны указали в свое время путь к низкой смертности. Чтобы снизить рождаемость, нужны технологические, а главное, социальные механизмы. Культура высокой рождаемости, культура "плодитесь и размножайтесь" не годится в этих условиях. Развитые страны задают образцы поведения для остальных.

Третье - это старение. Население стареет из-за того, что рождаемость низка. Становится мало молодежи и много пожилых. Увеличивается срок сосуществования поколений. При ранней смертности одновременно редко существовали три поколения. При росте средней продолжительности жизни одновременно могут жить прадеды и правнуки. Общество должно как-то адаптироваться к новым условиям, а оно к этому не готово.

Взять хотя бы то, что постоянно говорят по поводу растущего бремени пожилых иждивенцев в расчете на одного трудоспособного. Это верно лишь отчасти. На иждивении взрослых работников находятся не только пожилые люди, но и дети. Доля пожилых и в самом деле растет, но доля детей сокращается, а общая нагрузка иждивенцами может при этом и не изменяться. В России она начнет увеличиваться еще не скоро, пока этого нет. Другое дело, что пенсионеров становится много. Пенсионеров содержит государство (но, правда, за счет ресурсов, которые они же и создали), а детей - родители. Поэтому государство и озабочено. Здесь, как и во многих других случаях, дело, видимо, в том, что общество институционально не готово к новой структуре возрастной пирамиды. Когда пенсионеров было мало, а детей много, сложились какие-то институты. Теперь все должно быть переосмыслено, но пока такого переосмысления не видно. Слышен крик депутатов или Министерства финансов, но это только мешает осмыслить новую социальную проблему.

Четвертое - это депопуляция, т.е. сокращение общей численности населения. Естественный прирост населения у нас отрицательный из-за высокой смертности, но главным образом все-таки из-за низкой рождаемости. А приток населения за счет иммиграции не покрывает отрицательного прироста. ООН время от времени интересуется у правительств разных стран, что они думают о своей демографической ситуации. Голландия, например, отвечает, что ее не беспокоит проблема снижения рождаемости и сокращения населения, потому что это страна с огромной плотностью населения. У России три четверти территории - пустые.

Россия в 1950 году была четвертой страной в мире по численности населения после Китая, США и Индии (СССР был впереди США). А сейчас она стремительно откатывается назад, потому что появляются все новые и новые страны, где население растет, а у нас оно сокращается. По последним мировым прогнозам, Россия отодвинется к 2050 году на восемнадцатое место. Иными словами, это будет средненькая по населению страна с большой территорией. Как к этому относиться? Один вариант - со всем этим согласиться и не принимать иммигрантов. Второй вариант - принимать иммигрантов, вылечивая старые болезни, но и получая новые. Вот та альтернатива, перед которой объективно стоит Россия. Подсчитано, что если принимать столько иммигрантов, сколько нужно, чтобы население не сокращалось, то к концу века численность иммигрантов и их потомков превысит численность автохтонного населения и его потомства. Это будет другая Россия. Надо выбирать. Это дело политиков. Но расклад ясен.

И в этих условиях быстро нарастает сокращение населения и, следовательно, будет быстро снижаться численность работоспособного населения. Никто, конечно, не определил, что его должно быть столько-то - и ни на одного человека меньше. Но когда территория огромна, когда вся структура экономики и управления уже сложилась, существует какой-то предел, ниже которого население не может опуститься без того, чтобы это не повело к серьезных осложнениям. Кто будет работать на непрестижных работах? Кто будет осваивать новые районы? Кто поедет в Сибирь? Россия так и не освоила Сибирь, хотя и прибегала к разным способам, включая и строительство концлагерей, и комсомольские призывы. Но сейчас все ресурсы уже исчерпаны. Нет людей, чтобы заселить города. В России вообще очень слабая сеть городов.

"Прогнозис": А кстати, сколько всего у нас в стране крупных городов?

А.В.: Городов-миллионников у нас тринадцать. На всю огромную территорию за Уралом - только Новосибирск и Омск. Даже и Петербург по американским, например, стандартам - уже не бог весть какой город. В Америке трехмиллионных, пятимиллионных городов несколько. У нас - Москва да Петербург. Остальные не дотягивают и до полутора миллионов. По данным текущего учета, Ростов-на-Дону, Волгоград и Пермь к 2002 году утратили свой статус миллионников, перепись населения его как будто восстановила, но надолго ли? Население Перми по переписи - 1 миллион сто человек. Но нельзя эффективно осваивать территорию без крупных региональных центров, развитой стране нужна развитая поселенческая структура. Сейчас у нас города не возникают и не растут. Долгое время муссировалась проблема - как ограничить рост больших городов. Сейчас она сошла на нет, резервы деревни почти исчерпаны. Москва еще привлекает население, но уже в порядке исключения. Это тоже следствие депопуляции.

"Прогнозис": Вы сказали о пяти угрозах, а пока назвали четыре.

А.В.: Пятая - это иммиграция, о которой мы уже говорили. В проблеме миграции фокусируются все остальные демографические проблемы. Можно попытаться максимально ограничить иммиграцию, но тогда общество останется перед лицом всех остальных проблем, о которых шла речь. В то же время, и принимая большое количество иммигрантов, общество столкнется с очень серьезными вызовами. Эти вызовы должны быть осознаны и осмыслены уже сейчас. Мне кажется, что избежать крупномасштабной иммиграции России не удастся. Но когда речь идет о будущем, ни в чем нельзя быть уверенным на сто процентов. Может быть, я и ошибаюсь. И все же, хоть и не хочется выступать в роли Кассандры, свое предупреждение я высказать должен.

Я полагаю, что массовый приток иммигрантов в Россию весьма вероятен, а с этим сопряжено множество опасностей. Что надо делать в подобной ситуации? Идти навстречу опасности или бежать от нее? У нас есть люди, которые на то и поставлены, чтобы отвечать на такие вопросы, - пусть они и думают. А мое мнение таково: второй путь - абсолютно проигрышный, а первый все-таки дает шанс.