Языковые игры с "гостями с юга": "кавказцы" в российской демократической прессе 1997-1999 годов

Оксана Карпенко
(полностью опубликовано: Мультикультурализм и трансформация постсоветстких обществ. Москва, 2002, с. 162-192)

<…> В большинстве комментариев российское общество описывается как общество с большим количеством проблем и рисков, открывшихся или утраченных в ходе реформ возможностей. При этом происходит не только определение и обоснование необходимости дискриминации опасной для общества деятельности ("преступность", "коррупция", "мошенничество", "незаконный оборот наркотиков", "терроризм" и т.д.), но, зачастую, эти сферы деятельности дискурсивно закрепляются за определенными группами населения ("бритоголовые", "вахаббиты", "кавказцы", "азиаты", "новые русские" и т.д.).

Как показывают наши исследования¹ и личный опыт, повседневная этническая категоризация, связанная с представлением об этнической внешности ("лице") и языке, этническом поведении и традициях, оказывается одной из удобных для идентификации такой группы.

"Гости с юга", "кавказцы", "горцы", "южане" в 1990-х годах стали очень популярными категориями, используемыми для идентификации отличных (нерусских, не славянской наружности), пришлых в русских городах.

Негативные коннотации, которыми обрастают эти термины в российском повседневном дискурсе девяностых годов, формирует образ опасной категории населения, для общения с которой наше общество делегирует преимущественно представителей правоохранительных органов, которые оказываются и основными экспертами по вопросам жизни "гостей" в российских городах.

Распространяемое в СМИ и в повседневных разговорах представление об опасности, социальной некомпетентности этой категории населения, их неспособности и/или нежелании приспособиться к жизни в нашем обществе становится основанием для формирования поведенческих стратегий, ориентированных на активное противостояние их присутствию (создание препятствий для их проникновения на территорию, изгнание) или на избегание контактов с ними (социальная сегрегация).

В фокусе моего внимания оказывается ксенофобия, характерная для текстов "демократической" прессы. В доминирующем в России политическом дискурсе субъектами дискриминации, "фашистами", "расистами" выступают группы людей, открыто заявляющих о своем негативном отношении к "жидам", "узкоглазым" или "черным". По степени вовлеченности в эти группы оценивается уровень ксенофобии в обществе. В центре моего внимания оказалась "ползущая этнофобия" - установки людей, которые никогда не станут вступать ни в какие экстремистские группировки, более того, открыто заявляющие о своем негативном к ним отношении.

Доминирующее в российском политическом дискурсе представление о том, что "этнофобские", "антикавказские" идеи высказывают исключительно (или преимущественно) "экстремисты", "фашисты", "националисты" или определенные лица - "Баркашов", "Жириновский", "Макашов" и т.д. - оказывается несостоятельным

Предпринятое исследование "демократических" СМИ позволяет говорить о том, что "гости с юга" включены как объект высказываний в несколько дискурсов, границы которых проходят вовсе не по границам изданий (демократические/патриотические/националистические). Я постараюсь показать на примере "демократической" прессы, что современная российская версия "демократии" не менее склонна к "фобиям", чем перечисленные группы и лица.

В целом можно говорить, что образ опасности, исходящей от определенной категории "лиц", может быть создан различными средствами, с помощью которых устанавливается связь между их присутствием на определенной территории и реальными/потенциальными социальными проблемами.

Методология исследования, процедуры сбора и анализа материала

Используемый в данной работе подход в целом можно отнести к конструктивистской парадигме в социологии. В самом центре концепции "социального конструирования реальности" стоит язык, его относительность и конвенциональность. Однако, принимая в целом концепцию П. Бергера и Н. Лукмана, изложенную в книге "Социальное конструирование реальности"², я хотела бы обратить внимание на то, что в своей работе я рассматриваю язык несколько иначе.

Л. Витгенштейн, на поздние работы которого я опираюсь, ввел понятие "языковая игра" и определил его как "единое целое, язык и действия, с которыми он переплетен"³. Одно и то же слово или предложение имеет разный смысл (значение) в разных "языковых играх". Смысл (значение слов) закреплен в практике языка, основанной на совместном опыте участников "игры". Язык представляет собой совокупность бесчисленного множества "языковых игр", каждая из которых обладает своими "правилами". Знать же правило (и, следовательно, понимать) означает просто ему следовать.

Свою цель я вижу в том, чтобы показать, как повседневное использование языка в "демократической" прессе формирует "гостей с юга" как опасную или полезную группу, в отношении которой нужно проводить специальную политику (патернализма, воспитания или исключения из сообщества нормальных).

Я полагаю, что эта цель может быть реализована через выделение различных языковых игр (дискурсов и дискурсивных стратегий), которые используют "гостей с юга" в качестве объекта высказываний. Или, в терминологии Витгенштейна, я ставлю перед собой цель прояснить правила языковых игр с "гостями с юга", выделить доминирующие и вытесненные на периферию публичного дискурса языковые игры.

Однако если я ставлю перед собой цель не просто следовать, а исследовать правила различных "языковых игр", сделать их видимыми для других, то необходимо выработать инструмент, который позволит их выделять и описывать.

Процедуры анализа

Различные версии дискурсивного анализа представляют собой подчиняющееся процедурам описание дискурсивных событий (текстов, разговоров, лекций и т.д.) с целью выделения повторяющихся приемов построения высказываний. Параметры описания могут быть теоретически сконструированы или эмпирически выведены. В исследовании применен второй путь, и поэтому на первых этапах анализа он представлял собой нагромождение версий о возможных направлениях описания, повторяющихся моделях речи и т.д.

Наиболее важным для конструирования этого инструмента анализа стал эмпирически обоснованный тезис о том, что "гости с юга" в публичном дискурсе - это, во-первых, специфическое действующее лицо с определенными физическими и поведенческими характеристиками. Во-вторых, это набор социальных проблем (криминал, наркотики, высокие цены, вирусные заболевания, разрушение городской/региональной культуры и т.д.), которые необходимо решать.

Исходя из этих двух тезисов и выделены четыре параметра описания дискурсивных стратегий, репрезентация действующих лиц и использование обобщающих категорий; постановка и решение социальных проблем, эксперты и способы присвоения дискурса; легитимирующая аргументация.

Процедура называния физических объектов, людей, их качеств и т.д. составляет базу любого высказывания. Эту процедуру в упрощенном виде можно обозначить как процедуру распознавания различий и фиксации достигнутых результатов этого распознавания в языке, который, в свою очередь, используется совместно с теми, кому об этих различиях собираешься поведать.

В самой этой процедуре распознавания, которая в большинстве случаев происходит автоматически, выражается признание неравенства между различными физическими объектами, живыми существами и т.д. Однако социальным это неравенство становится тогда, когда происходит признание факта, что принадлежность к той или иной категории (обладание теми или иными чертами) имеет социально значимые последствия. Например, такое качество, как цвет глаз, в доминирующем дискурсе создает лишь статистические совокупности людей, в то время как возраст, запах, стиль одежды, громкость голоса могут стать индикаторами распознавания своей/другой/чужой социальной группы ("дети", "бомжи", "новые русские", "кавказцы"). В этой способности распознавать социально значимые различия между людьми также социализированы как в языке, так и в правилах поведения относительно различных категорий людей в конкретной обстановке.

Если идти дальше, то нужно сказать, что наша способность различать и обозначать социальное неравенство (владеть языком) тесно связана со способностью использовать те же категории для физического и/или дискурсивного исключения какой-либо категории людей из сообщества нормальных людей. Таким образом критерии выделения "другой" социальной группы с успехом могут быть использованы для выделения "чужой" социальной группы.

Придание тому или иному внешнему качеству негативного социального смысла, придание ему статуса атрибута, дискредитирующего группу, обычно обозначается термином стигматизация⁴ (исключение из сообщества нормальных людей), при этом процедуры дискурсивного исключения сопровождаются процедурами исключения физического (выдворение, помещение в камеру, больничную палату и т.д.).

Описание репрезентации действующих лиц в дискурсе о "гостях с юга" призвано показать, каким образом входят "гости с юга" в мир "нормальных" людей, какими характеристиками они обладают и как между "нами" и "ними" утверждается социальное неравенство.

Социальные проблемы

При выделении и исследовании социальных проблем я руководствуюсь тезисом Г. Блумера, что социальные проблемы не имеют независимого существования в качестве совокупности объективных социальных условий а являются прежде всего результатом процесса коллективного определения. Необходимо исследовать процесс и механизмы, посредством которых общество "информируется" о наличии, состоянии социальных проблем, связанных с "гостями с юга".

Постановка проблемы прежде всего предполагает высказывания, которые призваны показать, в чем состоит нарушение порядка и что следует изменить для того, чтобы его восстановить или установить Решение проблемы - это конкретные действия, которые предприняты, или которые, по мнению автора, требуется предпринять для того, чтобы снять поставленную проблему. Легитимирующая аргументация объясняет и оправдывает решения. Она призвана располагать к доверию, обеспечить понимание населением необходимости предпринятых мер, утвердить без принуждения согласие с этими решениями, а если нужно, оправдать принуждение, использование силы и других средств. Современный "демократический" дискурс предполагает, что различные меры, предлагаемые (или предпринимаемые) в отношении той или иной категории населения, должны пройти процедуры общественного признания они должны быть обоснованы и получить поддержку населения. После этого меры считаются "демократическими" "необходимыми" их проведение "поддержано населением", правительство просто обязано проводить эти решения в жизнь.

Для постановки и решения проблемы авторы часто используют мнения экспертов. Высказывания типа "по мнению специалистов" "врачи прогнозируют", "по словам сотрудников милиции" показывают, какая категория специалистов имеет привилегированное право комментировать состояние той или иной проблемы, предлагать решения.

В статьях СМИ роль экспертов с соответствующими правами и возможностями приписывается самим журналистам профессионалам (представителям правоохранительных органов, социологам и т.д.), "общественному мнению".

Статус мнения профессионала достаточно высок: во-первых, он презентируется как специалист в той области, о которой рассуждает, что рассматривается как его привилегированное право на присвоение дискурса, во-вторых, в ситуации отсутствия государственной статистики и обманчивости ведомственной он оказывается умственным источником объективного знания - "компетентным источником", человеком, который "знает, о чем говорит". Мнение населения часто рассматривается как экспертное при обосновании правильности тех или иных мер, направленных на решение социальных проблем.

Анализ текстов в соответствии с выделенными процедурами позволит нам сделать вывод о типах дискурсивных стратегий, ИСПОЛЬЗУЮЩИХ "гостей с юга" в качестве объектов высказываний.

Процедуры сбора эмпирических данных

Процедура отбора статей была предельно простой. Для анализа были отобраны статьи о "гостях с юга" в русских городах опубликованные в 1992-1999 годах в центральных ("Сегодня", "Независимая газета", "Российская газета", "Общая газета", "Время MN",) и питерских газетах ("Смена", "Невское время", "Санкт-Петербургский Час Пик", "Санкт-Петербургские ведомости", "Вечерний Петербург").

"Гости с юга" - конструируется как аналитическая категория, призванная объединить такие эмпирические категории как "кавказцы", "лица кавказской национальности" "горцы", "гости с юга", "азиаты", "южане", "азербайджанцы", "армяне", "грузины", "дагестанцы", "чеченцы", "таджики" и т.п. Перечисленные эмпирические категории были использованы в качестве ключевых слов при отборе статей для анализа.

Все перечисленные эмпирические категории повседневного языка - "этнические". "Кавказцы" "азиаты", "лица кавказской национальности" "гости с юга" тоже могут быть отнесены к "этническим", так как они включены на равных (или как обобщающие) с такими официально признанными обозначениями этнической принадлежности, как "азербайджанцы", "армяне", "грузины", "дагестанцы", "чеченцы", "таджики" и т.п.

Выражение "гости с юга" используется как аналитическая категория, ей не приписывается этнического смысла. "Гости с юга" - это не группа, а специфическая категория, обозначающая обобщенно дискурсивную ситуацию, в которую попадает "гость с юга" в "русском" городе.

То, что описываемые в статье события должны происходить в "русском городе", было другим критерием выделения текстов. Кроме того, сознательно избегались геополитические коннотации. Из анализа исключались тексты, относящиеся к "войне в Чечне", "конфликтам в Дагестане" "терактам" и "рейдам чеченских боевиков" и т.п. В этих случаях можно говорить о специфическом дискурсе о "чеченских бандитах" "сепаратистах" и т.д., который сильно связан с "геополитикой" и "войной" Это другая ситуация, требующая специального анализа.

Итак, анализу были подвергнуты статьи "демократической" прессы за период 1992-1999 годы, касающиеся освещения различных социальных проблем "мирной" жизни в "русских" городах и использующие в качестве объекта высказываний различные категории "гостей с юга". Большинство примеров, которые приводятся в качестве иллюстраций, относятся к 1997-1999 годам.

Языковые игры с "гостями с юга"

Большинство дискурсивных стратегий, выделенных в ходе исследования, оказались объединенными тем, что можно обозначить как "дискурс справедливости". Этот дискурс воспроизводит концепцию социального (не)равенства: он сообщает о социальном неравенстве, необходимости и возможности его устранения.

При справедливом подходе признается принципиальная ограниченность ресурсной базы⁵ любого общества, следствием чего становится концепция распределительной справедливости. По мнению Дж. Ролса, "все социальные ценности - свобода, возможности, доход и состояние, основания чувств собственного достоинства - должны распределяться поровну, за исключением тех случаев, когда неравное распределение какой-либо или всех этих ценностей осуществляется к всеобщей выгоде". Таким образом, все равны в доступе к ресурсам, но есть процедуры, а, следовательно, и агенты выделения неравных, недостаточно соответствующих представлению о "всеобщей выгоде".

Ответы на вопросы о "всеобщей выгоде" и "кому что причитается" являются той самой точкой расхождения (М. Фуко), которая определяет все множество подходов к определению справедливости и разнообразие, дискурсивных стратегий, каждая из которых предполагает собственные правила и процедуры отнесения к равным и исключения неравных (стигматизированных) лиц из процесса нормального социального взаимодействия.

Справедливость предполагает существование равных (МЫ), неравных. (ОНИ) и экспертов, которые занимают важную позицию, а именно, они воспроизводят характерную для сообщества (среды) концепцию равенства (нормальности), осуществляют оценку конкретного индивида или категории людей как неравных по каким-либо социально значимым параметрам, выступают с легитимирующей аргументацией и претендуют на выход со своими рекомендациями/решениями в пространство недискурсивных практик (проведение конкретных мер "сближения", "борьбы", "защиты" и т.п.). Эксперты претендуют на право формулировать, озвучивать, обосновывать и, по возможности, "проводить в жизнь" правила включения/исключения из сообщества нормальных. Они претендуют на власть в обществе.

В зависимости от трактовки содержания общего блага, все высказывания по поводу "гостей с юга" были отнесены мной к одной из трех справедливых дискурсивных стратегий - "охранная", или "хозяйская", "этническая", или "самобытная", "правозащитная", или "законная". Отличия выделенных дискурсивных стратегий состоят в следующем:

(а) "Охранная" ("хозяйская"). Высшую ценность представляет порядок, установленный "хозяевами", "коренными" жителями территории. Этот порядок зафиксирован в наборе условностей, которым должен следовать любой нормальный житель. Несоблюдение этих условностей, рассматривается как разрушение, попытка установить свой порядок. Такое поведение должно быть подвергнуто общественному порицанию, исключено, стигматизировано.

Использование "охранной" стратегии предполагает выделение "хозяев" ("местных") и "гостей" ("пришлых") на определенной реальной или воображаемой территории и приписывание "хозяину" доминирующей позиции, связанной с тем, что он владеет условностями и правом требовать их соблюдения от других.

В данном случае "дом" - это, прежде всего, "НАШ дом", а не "ОБЩИЙ дом". "Хозяйская" стратегия ориентирована на выделение "наших" - имеющих право быть "хозяевами", и "не наших" - таким правом не обладающих или необоснованно/незаконно на него претендующих.
В данной дискурсивной стратегии условность сильнее "буквы закона", в ней происходит оправдание незаконных действий. "Законы" делятся на соответствующие интересам "хозяев" и им не соответствующие. Первые необходимо соблюдать, вторые можно безнаказанно обходить, нарушать.

(б) "Этническая" ("самобытная") стратегия утверждает исключительную ценность этнического разнообразия. Сохранение "самобытных этнических культур" рассматривается как препятствие унификации и обезличиванию человечества. Характерным для этого подхода является отождествление "культуры" и "этнической культуры". "Культура" оказывается поделенной между различными "этносами", сохранение "культуры" ставится в прямую зависимость от сохранения "этносов".

На уровне индивида владение им своей этнической культурой рассматривается как база стабильной личности. Утрата этнической идентичности ассоциируется с кризисом утратой "корней" Для обозначения не чувствующих причастности к определенной этнической культуре людей может быть использовано понятие "манкурт". "Манкурты" оказываются исключенными из сообщества нормальных (имеющих память = этнических = культурных) людей.

Соответственно во главу угла ставится коллективное право представителей "этносов" на воспроизводство своей культуры. Мобилизованные под этническими лозунгами активисты этнических движений выдвигают претензии на государственные ресурсы, льготы и т.д. В основании этих претензий уверенность, что "этнос" должен охраняться государством в той же мере, в какой охраняются памятники культуры.

(в) "Правозащитная" ("законная"). Базовой для этой стратегии является признание главенства "прав человека". Права человека и законы, в которых они утверждаются, представляют собой высшую ценность. Все люди равны перед законом, исключенные может быть только тот, чья вина в нарушении закона доказана.

Исследование показывает, что в российском контексте в центре внимания "правозащитной" стратегии оказываются государственные институты, в чьи обязанности входит следование "букве закона" Реализация стратегии обеспечивает информирование общества об уклонении представителей власти от соблюдения прав зафиксированных в действующем законодательстве, принятых международных соглашениях и т.д.

Главной характеристикой правозащитного дискурса является индивидуальное отношение к объекту высказывания. В отличие от домашнего дискурса, в котором участники проблемной ситуации изображаются в виде групп, вступающих в конкурентную борьбу за владение различного рода ресурсами, для правозащитного дискурса характерно персонифицированное изображение. Нарушители, их жертвы защитники имеют имена. Дискурсивной практикой установлено правило, в соответствии с которым стороны конфликта должны быть обозначены как конкретные индивиды. Следование этому правилу исключает возможность обобщений, характерных для всех других дискурсов. Эта невозможность, в частности, выражается в отсутствии метафор и редком использовании собирательных категорий ("кавказцы", "армяне").
Следование данной стратегии предполагает обоснование тезиса о структурной подчиненности "жертвы". Она нуждается в защите, так как структурно подчинена "нарушителю", обладающему несоизмеримо большей властью, и имеет слабые шансы повлиять на решение своего вопроса без участия в деле "правозащитника".

Правозащитный дискурс о "гостях с юга" этническим не является, несмотря на то, что действующие в нем агенты этничность имеют. Этнические категории используются вынужденно, так как по ним нарушитель вычисляет свою жертву. Критика действий нарушителя заставляет использовать ту же категоризацию для демонстрации этнического (расового) основания стигматизации.

В случае правозащитного дискурса этничность жертв выступает как одна из их социальных идентичностей. Главенствующая в этом наборе - категория юридического статуса лиц (граждан или неграждан России), которые имеют право и должны быть защищены российским и/или международным законодательством от произвола представителей власти, которые от выполнения этих законов по каким либо причинам уклоняются.

Этот дискурс представляет собой развертывание концепции прав человека в область их нарушения по этническому/расовому признаку. Дискурс является антигосударственным, так как функция, которую берут на себя акторы, говорящие в нем, состоит в критике выполнения государственными структурами формальных (писаных) законов.

В данной статье рассмотрена только одна из перечисленных дискурсивных стратегий - "охранная". Это одна из доминирующих стратегий, которая обычно именуется "патриотизмом". "Патриотизм", апеллирующий к "любви к родине" и рассматривающий закон как подчиненный условностям "нашей" жизни, является одной из наиболее попупярных политических позиций.
"Охранная" или "хозяйская" стратегия

Главной метафорой, организующей дискурсивное пространство, в данном случае является метафора "дома". Успешность применения этой социальной метафоры к любым событиям и категориям людей связана с тем, что она проста и известна всем. "Дом" - "не проходной двор", в нем должен быть порядок, установленный "хозяевами".

Репрезентация действующих лиц: "хозяева" и "гости"

Используя метафору "дома" в отношении какой-либо категории населения, автор прежде всего обсуждает групповые (коллективные) права и обязанности, а для обозначения противостоящих в конфликте сторон используются обобщенные категории. Приведу примеры только 1999 года: "некоторые этнические группы кавказцев" - "москвичи", "кавказская диаспора" - "европейцы" (Известия, 13.07.99); "представители кавказских народностей", "выходцы с Кавказа", "горячие кавказские парни" - "местные жители", "жители одного из хуторов" (НГ, 14.09.99), "двое смуглых мужчин" - "симпатичные молодые ребята", "гордые сыны Востока", "выходцы с Кавказа" - "россияне" (СПб ведомости, 27.10.99); "люди со смуглыми азиатскими лицами" - "волгоградцы, равно как и жители других уголков России", "смуглые продавщицы" - "белые покупательницы" (НГ, 24.11.99) и т.п.

Приведенные выше примеры дают общее представление о внешних различиях между "ними" и "нами". "Их" отличает от "нас": цвет кожи ("смуглые"), форма глаз (у "азиатов" - "раскосые очи", НГ, 24.11.99), раса "азиаты", не "европейцы").

Обнаруживаются отличия в языке ("характерный бакинский говорок" (Известия. 13.07.99), обращение "дарагой" (Новые Известия, 10.10.98)), в темпераменте ("горячие", "риск, удаль, азарт у южного человека - в крови" (СПб ведомости, 27.10.99), в обычаях ("кавказская солидарность" - НГ, 14.09 99), "патриархальность" "большинства выходцев с Кавказа" (Известия, 13.07.99), "особая мораль горцев: добыть себе средства для жизни силой не позорно, а почетно" (СПб ведомости, 27.10.99) и т.д.

Кроме того, обращает на себя внимание, что пол "гостей с юга" преимущественно мужской ("парни", "мужчины", "сыны"). Исключение из этого правила составляют только "мамы с детьми" и "жены". "Мамы ["азиатки", "гюльчатаи"] попрошайничают, расположившись на асфальте в людных местах", их "главным аргументом" являются "дети" (НГ, 24.11.99). "Жены" выступают в качестве курьеров, "увозящих рубли "на историческую родину"" (НГ, 24.11.99). Выясняется, что гендерная стратификация сообществ "гостей" предполагает дискриминируемое и подчиненное положение "женщин" и, в отдельных случаях, "детей" (НГ, 24.11.99). Наличие такого гендерного неравенства объясняется "традицией": "Восток - дело тонкое..." (НГ, 24.11.99).

Гендерная стратификация "гостей" дополняется экономической. Среди "гостей" есть "богатые соотечественники", "богатые предприниматели" и "торговцы бананами" - "наемные продавцы, нанятые, как правило, более предприимчивыми соотечественниками" (Известия, 13.07.99) - такая стратификационная модель характерна для описания "кавказских" общин. Другая терминология предложена для описания отношений "азиатов" - "рабы из Азии" ["таджики", "огромный отряд азиатов, заполнивших сельские плантации"] - прекрасные работяги" и "надсмотрщик, тоже из своих, "бай"" (НГ, 24.11.99).

Используемые для описания экономического неравенства атрибуты "бедности" и "богатства" вненациональны: "богатые" оснащены "радиотелефонами", "дорогой одеждой", "машинами"; "бедные" - еле сводят концы с концами. Особенностью изображения "гостей" является то, что их экономический достаток оценивается в соотношении с нашим. Оказывается, что "богатые гости" богаче "нас", "бедные" - беднее.

"Богатых" и "бедных", "рабов" и "надсмотрщиков" связывают отношения эксплуатации и патернализма, находящие свое объяснение в традиционном устройстве "кавказских" и "азиатских" общин:

"Из всей общины [ингушской в Москве] процветают лишь несколько фамилий, тянущих на себе многочисленных родственников, которым не нашлось работы в Назрани. [...] Внутренняя стратификация общины напрямую зависит не от успехов в Москве, а от положения тебя, твоей семьи и твоего тейпа на родине" (Известия, 13.07.99).

Общины "гостей с юга" описываются как массовые, солидарные ("кланы"), закрытые для "москвичей", "петербуржцев" и других "местных". Оказывается, что за "русским" ("славянским") фасадом городов скрывается, например. "Москва кавказская - мир пока что слишком закрытый для москвичей" (Известия, 13.07.99).

"Кавказский" или "азиатский" мир скрыт, традиционен, основан на кровнородственных связях, они живут по своим правилам, часто сильно отличающимся от правил, которым привычно следуют "хозяева".

Проблематизация "гостей с юга"

Однако можно говорить, что перечисленные выше отличия внешности ("смуглые", с "раскосыми глазами"), языка (акцент), поведения ("крикливость", "демонстративность"), социальной организации ("клан", гендерная и экономическая стратификация), которые часто идентифицируются как черты "мигранта", "не местного", "сельского" человека не являются стигмой до тех пор, пока их обладатели не оказываются связанными с определенными социальным проблемами, существующими в принимающем ("нашем") обществе (бедность, преступность, торговля наркотиками, высокие цены, терроризм, распространение опасных инфекционных заболеваний и т. п.).

То, что связь между "гостями с юга" и этими проблемами установлена, можно обнаружить уже на уровне заголовков и подзаголовков:

Кавказские пленники (НГ, 14.09.99):
Ими вполне могут оказаться жители Волгоградской области
"Гости с юга" берут под контроль Волгоградскую экономику
Кавказская преступность: от заказных убийств до "левой" водки

Пир незваных гостей (СПб ведомости, 27.10.99):
Под разговоры о том, что преступность национальности не имеет, гордые сыны Востока заняли прочные позиции в криминальном мире Петербурга.

Гости с юга (НГ, 24.11.99)
Бывшие соотечественники привозят в Россию эпидемии, увозят оборотные средства, попадают под бандитские "крыши" и спасают сельское хозяйство

В ходе исследования выделено пять оснований проблематизации "гостей с юга" и соответствующих им стигматизирующих слов:

• миграционное поведение, статус мигранта ("пришлые", "временщики", "перелетные птицы", "гости с юга"), проблемы, приписываемые отдельным территориям (например, Азербайджан, Таджикистан - "малярия");
• неопределенный правовой статус, связь с "этнической родиной" ("нелегалы", "пятая колонна");
  сфера занятости, статус торгового меньшинства ("торгаши", "перекупщики");
• традиции и обычаи особенности социальной организации ("клановость"), поведения ("воинственность", "горячая кровь" и т.д.), гендерной структуры и др.;
• принадлежность к определенным религиозным течениям ("исламисты", "ваххабиты").

Главная угроза, исходящая от "гостей с юга", связана с реальным или потенциальным/прогнозируемым нарушением баланса (демографического, культурного, криминального, экономического и т.д.) в их пользу.

Проблема дисбаланса ассоциируется прежде всего с их количеством на нашей территории. Массовость и бесконтрольность миграции "гостей с юга" рассматривается как основная причина множества проблем в "нашем доме": рост уровня преступности, повышение цен, распространение опасных инфекционных заболеваний, отток капиталов из экономики и т.д.

Связь между "гостями с юга" и социальными проблемами может устанавливаться непосредственно, при помощи мнения экспертов - специалистов в проблемных областях, либо словами-посредниками: "нелегалы", "перекупщики", "временщики", "перелетные птицы".

Например:
Угроза национальной безопасности, проблема терроризма в России - "нелегалы" - "лица кавказской национальности" (НГ. 02 10.99);
Рост цен, засилье рыночной мафии - "перекупщики" - азербайджанцы (Новые Известия, 10.10.98, Известия, 13.10.98), "кавказцы" (Известия, 29.05.97), "алики" (Известия, 22.09.99), "лица кавказской национальности" (НВ, 28.05.97).
Этническая преступность - "нелегалы", "перелетные птицы" - "лица кавказской национальности", "граждане Азербайджана и Грузии" (НГ, 02.10.99), "жители Кавказа и Средней Азии" (НГ, 24.11.99);
Ухудшение санитарно-эпидемиологической ситуации в российских регионах - "нелегалы" - "азиаты" (НГ, 24.11.99) и т.д.

После установления таким образом устойчивой связи решение проблемы ксенофобии, преступности, эпидемий - превращается в действие в отношении "гостей с юга"⁶. Использование таких слов-посредников делает возможным отклонять любые обвинения в "разжигании межнациональной вражды", так как автор большую часть статьи рассуждает о необходимости решения насущной проблемы.

"Гость с юга" прежде всего - "мигрант". Внезапность и массовость появления "гостей" в городах подчеркивается использованием слов "наводнили", "обрушились", "хлынули" и т.п.

"Прозрачность" границ между странами СНГ, бесконтрольность миграции и связанное с этим отсутствие "точной статистики" рассматривается как одна из важных проблем "национальной безопасности" (НГ, 02.10.99).

При оценке "массовости" журналисты опираются на мнения экспертов ("неофициальные данные"). Между экспертами может быть установлена иерархия, однако всегда экспертное мнение ценнее официальной статистики. Если такая статистика и существует, то ей явно не доверяют, в ней сомневаются. Неофициальное мнение экспертов, оказывается, заслуживает гораздо большее доверие журналистов.

"Некоторые московские кавказские общины настолько многолюдны по отношению к общей численности народа, что удивляешься: кто же остался на родине. Например, по неофициальным подсчетам, в Москве постоянно находится до 50 тысяч ингушей - почти пятая часть всего народа […] Приезжают в Москву всем мужским населением села по приглашению богатого соотечественника" (Известия, 13.07.99).

"По официальным данным, сейчас в Волгоградской области проживают 300-350 тысяч кавказцев, однако, по мнению компетентных специалистов, реальная цифра может быть выше на порядок, поскольку учет приезжих из ближнего зарубежья ведется плохо. По различным экспертным оценкам, в Волгоградской области сегодня проживают от 30 до 70 тысяч чеченцев, около 75 тысяч азербайджанцев, около 30 тысяч армян, около 5 тысяч грузин, около 5 тысяч дагестанцев. [...] (НГ, 14.09.99).

Главной характеристикой "гостей с юга" как особых, более опасных мигрантов является наличие у них устойчивой связи с "этнической родиной". Если "русские" мигранты, описываются как "возвращающиеся на родину", то "гости с юга" - "временщики".

"...Наиболее ненавистная москвичам черта поведения некоторых этнических групп кавказцев - "синдром временщика". Москва воспринимается как некое временное пристанище, в котором люди вынуждены зарабатывать деньги, а при прочих равных условиях они никогда сюда бы не приехали […] Отношение же к москвичам (даже к тем, от кого непосредственно зависит благосостояние, - покупателям на рынке, например), к сожалению, формируется в ходе общения с грузчиками и проститутками, что не добавляет уважения и любви к славянской культуре и быту"(Известия, 13.07.99).

В понятии "временщик" подчеркивается инструментальность и временность связи мигранта с "нашей" территорией. "Временщик" "зарабатывает деньги", у него есть "этническая родина", интересам которой он предан, куда систематически высылает деньги и куда собирается вернуться или перманентно возвращается. Упоминание связи с другими стигматизированными категориями населения - "проститутками", "грузчиками" - дополнительный штрих к образу "временщика".

Понятие "временщик" связывает "гостей с юга" с одной из важных проблем нашего общества - проблемой ксенофобии населения. Виноватым в ее существовании оказываются представители "некоторых этнических групп кавказцев", которые не уважают наши обычаи.

"Богатые" и "бедные" "гости" устанавливают различные отношения с "исторической родиной". "Бедные" просто "вывозят" туда российские рубли, которые рассматриваются как "наши". Оказывается, что они вывозят то, что "нам самим" нужно, а такие действия необходимо пресекать:

"Никто, например, не считал, сколько российских рублей - вожделенных для нас самих "оборотных средств" уезжает каждый год в жаркие страны. Там наши "деревянные" - не только средство к существованию, но и дополнительный прибыльный бизнес - их можно выгодно продать [...] Уходят не только "оборотные средства", но теряет и местный бюджет. Поскольку трудовая деятельность большинства приезжих остается нелегальной, то соответствующие поступления и сборы в кошелек области не поступают" (НГ, 24.11.99).

В отличие от "бедных торговцев", "богатые предприниматели" связаны со сферой политики, они в обязательном порядке "работают на республику", превращаясь в своего рода "пятую колонну" на "нашей" территории:

"Ингушская" Москва - едва ли не самая политизированная (после чеченской) кавказская община. Богатые предприниматели [...] в обязательном порядке "работают на республику". Внутренняя стратификация общины напрямую зависит не от успехов в Москве, а от положения тебя и твоего тейпа на родине. Закрытым обществам типа вайнахского любые успехи в Москве или в другом городе за пределами родины воспринимаются как нечто постороннее - главное, что "ты сделал для родины"" (Известия, 13.07.99).

"Информированные источники утверждают, что в Волгограде выходцы с Кавказа сейчас переходят от стадии контроля за рынками к попыткам взять под свой контроль ведущие отрасли промышлeннocmu и промышленные предприятия региона ["включая оборонные предприятия"]. По словам начальника УВД области генерала Никифорова, нефтяной бизнес в Волгоградской области "едва ли не в полном объеме контролируется гражданами чеченской национальности". Очевидно, что в нынешних условиях этот факт приобретает уже политическое значение" (НГ, 14.09.99).

Таким образом, "богатые" "гости" оказываются связанными с еще одной проблемой - проблемой национальной безопасности. Эта проблема имеет несколько воплощений, проблема терроризма (НГ, 02.10.99) и проблема "кавказской оккупации", проникновения "кавказцев" в "наши" структуры власти и производства (НГ, 14 09.99).

Наиболее важны две проблемы, связанные с "гостями с юга" на "нашей" территории, - "этнической преступности" и "распространении опасных заболеваний". Примеры постановки и решения этих проблем позволят проиллюстрировать работу "охранной" дискурсивной стратегии и обосновать вывод о характерных чертах данной стратегии.

Ухудшение эпидемиологической ситуации в российских регионах

Рассмотрим разворачивание "охранной" стратегии на примере статьи Андрея Серенко "Гости с юга" (НГ, 24.11.99).

Постановка проблемы распространения особо опасных заболеваний происходит через апелляцию к мнению экспертов - "врачей", которые "прогнозируют события чрезвычайные", "тревожатся", "готовятся к чрезвычайным ситуациям".

"Гости с юга" оказываются переносчиками "особо опасных инфекций". Обоснование связи между ними и инфекцией происходит по двум направлениям: обосновывается импортный характер болезни и неспособность местных властей бороться с болезнью, так как ее переносчики - "нелегалы".

Импортный характер болезни обосновывается через установление связи болезни и конкретной территории:

"В Таджикистане и Азербайджане уже давно свирепствует эпидемия этой тяжелой болезни [малярия]. По словам заведующей отделением паразитарных инфекций ЦГСЭН в Волгоградской области Елены Викторовны Путинцевой, подавляющее большинство азербайджанцев и особенно таджиков приезжают сюда уже больными, поскольку система здравоохранения в этих странах почти не работает. Нет и никаких межправительственных соглашений об ответственности за завоз на территорию чужой страны тяжелой болезни".

Бесконтрольность миграции с этих территорий, отсутствие четкого учета всех мигрантов, например, из Таджикистана и Азербайджана, рассматривается как факторы, усугубляющие и без того острую проблему.

"Особо тревожатся врачи еще и потому, что ситуация в значительной степени бесконтрольна. Как уже говорилось выше, подавляющее большинство азиатов находятся здесь незаконно, болезнь свою скрывают до последнего. Потому невозможно предугадать, где и у кого вспыхнет болезнь. У сельского жителя или у рыбака, охотника, просто отдыхающего в тех же поймах. Или у детей, которые отдыхают в лагерях, расположенных в сельских районах. Или у городских подростков, которые любят погулять вечерами. Но главное, чрезвычайно сложно выяснить, где именно располагается очаг заражения".

Отсутствие "контроля" предполагает, что мигрант может оказаться в любой точке "нашего" пространства и безнаказанно распространить свою болезнь. Помощь ему в этом оказывает "коварный комарик рода анофелес", которых в Волгоградской области "нарождается до пяти поколений (в Москве, для сравнения, за сезон их бывает от силы одно два поколения)". Перечисление категорий населения, здоровье которых подвергается опасности, заканчивает картину "чрезвычайной ситуации".

Коль скоро проблема поставлена, должно быть предложено ее решение.

По мнению автора, усилия "санэпидемслужбы" по предотвращению "чрезвычайной ситуации" оказываются недостаточными. Отсутствие возможности провести "необходимые профилактические операции" объясняется "общероссийским безденежьем", "прекращением с 1990 года выделения средств на эти мероприятия", "тощим [бюджетным] кошельком".

В этих условиях наиболее эффективной мерой борьбы с эпидемией признается "обязательное медицинское освидетельствование тех, кто регистрируется в паспортно-визовой службе, попытка максимального ограничения и запрещения ввоза таджиков в те районы области, которые особо угрожаемы по части малярии. Обязали местную милицию отлавливать незарегистрированных азиатов на рынках".

Однако и эти меры признаются недостаточными, так как "гости" могут "откупиться", и у "милиции просто нет денег для того, чтобы отправлять их домой за свой счет". Кроме того, администрация сельскохозяйственных районов, использующих "азиатов" как "дешевую рабочую силу" ("рабов"), не заинтересована в их отъезде.

Еще одна особенность состоит в том, что автор понимает противозаконность всех перечисленных выше мер борьбы с эпидемией. Он признает, что "многое из того, что пытаются делать сегодня на местах, противоречит Конституции, положениям о праве свободного передвижения людей, Международной конвенции по правам человека, которая говорит, что человек не может подвергаться насильственному обследованию". Однако решения этого противоречия он не предлагает, как я полагаю, "угроза вспышки эпидемии" его пугает гораздо больше, чем нарушение законов и международных конвенций. Фраза, следующая после признания о нарушении законов "Но даже если будут приняты необходимые законы…" - позволяет предположить, что, по мнению автора, необходимо изменять закон.

Таким образом, проблема "эпидемии" поставлена "врачами", использующими концепцию "опасной территории" и "нелегальной миграции" для превращения "эпидемии" в проблему "гостей с юга". "Отсутствие денег" становится главным аргументом при обосновании необходимости проведения силовых незаконных мер решения проблемы. Закон оказывается помехой, и его необходимо изменить.

Этническая преступность

Постановка проблемы "этнической преступности" и ее связь с "гостями с юга" рассматривается на примере статьи Михаила Рутмана "Пир незваных гостей" (СПб ведомости, 27.10.99). Отдельные примеры будут приведены еще из двух статей Андрея Серенко "Гости с юга" (НГ, 24.11.99) и "Кавказские пленники" (НГ, 14.09.99).

Постановка проблемы Михаилом Рутманом происходит через апелляцию к мнению экспертов - "занимающегося борьбой с ними отдела РУБОПа", которые "оценивают" количество "этнических преступных формирований в городе".

Однако, "официальные оценки" - "около 50, в каждой 10-15 человек, образованы они в основном выходцами с Кавказа, Закавказья и Средней Азии"" - не устраивают автора и он предлагает собственные количественные рассуждения:

"Статистика обманчива: если взять общее количество преступлений, то, разумеется, вклад нацменьшинств в него небольшой. Так что, с формальной точки зрения, казалось бы особых оснований для беспокойства могло бы не быть. Но процент-то "гостей" в общей численности населения гораздо меньше их "вклада" в общую копилку преступности! Таким образом, приходится признать, что в их лице мы имеем дело со средой повышенной криминогенной опасности".

Таким образом, проблема и "гости" оказываются связанными, и эта связь обоснована квазистатистическими высказываниями. Раскрыта "обманчивость" статистики, которая, впрочем, тоже такую связь утверждала.

Автор выдвигает несколько доказательств своей точки зрения. Он полагает, что современная ситуация с экономической преступностью обусловлена исторически, культурно, политически, психологически, кроме того, ее питает миграционный статус "гостей":

Историческая обусловленность

По мнению автора, история "национальных бригад "гастролеров", путешествующих по просторам России", насчитывает "не одно десятилетие". И в течение всего этого времени они "приторговывают, мошенничают, воруют, грабят, даже убивают". Такое поведение "гостей" оказывается тесно связано с "этнической культурой".

Культурная обусловленность: опасные обычаи

Обычаи "южных" людей, в которых они глубоко социализированы, проявляются на "нашей" территории, приводя к негативным последствиям:

"Риск, удаль, азарт у южного человека - в крови. Обращаться с оружием, особенно у горцев, мальчишки обучаются раньше, чем читать. В краях, где земли почти нет, а если и есть, то родит она мало и плохо, формируется и особая мораль: добыть себе средства для жизни силой не позорно, а почетно. Особенно у чужаков. Прибавьте к этому многовековую историю кровавых распрей с Россией, которые наука с обеих сторон, естественно, трактует по-разному".

Тема культа силы, характерного для "южан", присутствует во многих публикациях и становится обоснованием необходимости проведения по отношению к ним силовой политики. Пример из статьи Андрея Серенко (НГ, 14.09.99):

"Как заметил в беседе с корреспондентом "НГ" один из офицеров ФСБ, "кавказская ситуация - это барометр российской власти. На Кавказе уважают только силу. Как только почувствуют слабость - бьют немедленно. Тезис этот находит подтверждение в Волгоградской области".

Глубокая социализация в нормах "южного" общества приводит к тому, что национальность, рассматриваемая как совокупность культурных черт, крепко врастает в сознание "южного" человека. Он не способен с ней расстаться ни при каких обстоятельствах. Поэтому все утверждения, что "преступность", "экономика" и т.д. "национальности не имеет", оказываются "красивой фразой", никакою отношения к реальности не имеющей:

"То, что у преступников нет национальности, - лишь красивая фраза. На самом деле она у них есть - и они, между прочим, всегда о ней помнят. Россиянам же говорить о национальной гордости считается стыдным".

"Россияне" же оказываются в позиции подчиненной. Им кто-то запрещает (или может запретить) говорить о "гордости", кто-то устанавливает правило, в соответствии с которым говорить об этом "стыдно". К сожалению, автор не называет властной инстанции. Полагаю, что он приписывает этой черте "россиян" характер обычая, она рассматривается как черта национального характера, о котором мы еще поговорим.

Политическая обусловленность: импорт преступности

Усугублению общей ситуации с преступностью способствуют а) развал СССР и образование независимых государств, в которых "свобода обернулась голодом и безработицей, тотальной коррупцией. Тысячи людей оказались просто "выдавленными" в криминал", б) война в Чечне, в результате которой "тысячи озлобленных людей и горы оружия растеклись по просторам России", в) недостаточная активность правоохранительных органов - "тех, кто по долгу службы все знали и должны были бить тревогу", - которые ошибочно полагали, что "преступность национальности не имеет".

Миграционный статус "гостей"

Вовлечению в преступную деятельность способствует "нелегальный статус мигранта" ("нелегалы").

"Проживая и работая на нашей территории вне закона [нелегально], они, понятное дело, должны быть максимально сговорчивы, получая, что не сложно предположить, в ответ некую защиту - "крышу". К каким именно криминальным делам привлекается данная категория и привлекается ли вообще - об этом официальные милицейские источники умалчивают. Однако те, кто знаком с проблемой гостей с югa не понаслышке, дают следующую информацию. Во-первых, через торговые точки южан могут отмываться деньги по нескольким схемам. Во-вторых, жителей Кавказа и азиатов привлекают к наркобизнесу. В частности, к продаже наркотиков" (НГ, 24.11.99).

Мы видим, что связь между "гостями" и проблемами либо очевидна ("они, понятное дело", "что не сложно предположить"), либо обосновывается через различные предположения, мнения осведомленных неофициальных источников. Такое недоверие к официальной информации (т.е. информации официально собранной, например, "милицией") и склонность использовать неофициальные оценки мнения экспертов, "знающих не понаслышке", - характерная примета данной стратегии.

"Временность" пребывания на "нашей" территории тоже способствует склонности к совершению преступлений. Связь с "этнической родиной", челночное движение "временного" мигранта между своей и нашей территорией делает его неуловимым. При этом его территория рассматривается как безопасная для него и опасная для нас.

"Представители диаспор", которые рассматриваются как, в определенной степени, "местные", "далеко не всегда в восторге от "подвигов" своих соплеменников на невских берегах". Использование оборота "далеко не всегда", предполагает существование и среди "местных" тех, кто "в восторге".

Факт отсутствия "восторга" автор связывает с тем, что измененные "местными" властями структурные УСЛОВИЯ существования визуально отличных представителей меньшинств, рикошетом бьют и по "представителям диаспор"

"Те приехали, натворили бед и уехали, а местным - оставаться терпеть незаслуженные упреки окружающих, объясняться с милицией. Разумеется, все питерские "авторитеты" в РУБОПе известны, и оперативники поддерживают с ними тесный контакт. Когда возникла угроза терактов, предупреждения были тут же переданы по всем "каналам". Вкупе с другими мерами это дало вполне конкретный результат, до сих пор (тьфу-тьфу-тьфу) в Питере не зафиксировано даже попыток терактов с "национальной окраской"".

Происходит обоснование того, что "представители диаспор" должны нести коллективную ответственность за то, что совершают "гости" их национальности в нашем городе. Они привлекаются к сотрудничеству с правоохранительными органами, отсутствие значимых происшествий (например, "терактов с национальной окраской"") дискурсивно связывается с фактом такого сотрудничества.

"Местные бизнесмены" иногда оказываются тоже виноваты в росте уровня преступности. По мнению, Михаила Рутмана, "нечистые на руку" бизнесмены привлекают "горячих кавказских парней" для ""грязной" работы - различного вида разборок вплоть до убийств".

"Очень удобно поручать роль "санитаров" людям, которых в городе ничто не держит, - в любую секунду они могут скрыться без следа на просторах "независимой Ичкерии". Правда, заказчики нередко сами становятся их жертвами - общительные смуглые ребята легко входят в доверие, даже дают деньги в долг, а потом берут за горло, требуя едва ли не половину прибылей от бизнеса".

Здесь мы обращаемся к психологическим обоснованиям "нашего" поведения в форме разговоров о "национальном характере".

Психологическая обусловленность

Оказывается, "неразборчивость наших" "в средствах и связях" связана с "страстью к халяве" и "едва ли не самым ценным, что в россиянах осталось, - нашей традиционной веротерпимостью".

"Невозможно даже теоретически представить себе, чтобы группа "крутых" российских ребят "доила" бизнесменов где-нибудь в Грозном. Наши же рады связаться хоть с дьяволом - лишь бы "капусту" иметь. В питерских типографиях, как выясняется, печатается вся вахаббитская литература, которая потом уходит в горячие точки. Наши женщины сожительствуют с "отморозками", дают им стол и кров, а они выставляют своих подруг мерзнуть в ларьках, а частенько "для профилактики" и поколачивают, и весьма жестоко".

По причине нашей "неразборчивости" и "веротерпимости" мы становимся их жертвами. Даже преступность, если она наша, то она в чем-то лучше "чеченской". Это связано с тем, что есть вещи, которые мы не можем себе позволить, вероятно, по причине все того же национального характера.

"Дети гор" используют слабости наших "бизнесменов". У большинства "местных" существует устойчивое представление об опасности "чеченцев". Случаи столкновения с ними рождают "страх":

""Отмороженных" детей гор бизнесмены, как правило, боятся панически. Не нужно даже угроз, достаточно двух слов "Мы - чеченцы". Поэтому столь велика латентность "национальной преступности"".

Такая стратегия изображения "гостей" тесно связана с феноменом переворачивания значения слов "хозяин" и "гость".

"Традиционно Россия (а уж Петербург - в особенности!) была домом для людей всех рас и вероисповеданий. Но если гость приходит в ваш дом с целью поживиться и, едва войдя, заявляет, что он здесь хозяин, поставить на место - дело чести любого уважающего себя человека".

Эта мысль очень распространена в "охранной" стратегии, она создает базу для обоснования любых действий "хозяев", направленных на наведение "нашего" порядка в "нашем доме". Использование метафоры "дома" очень эффективно. Каждый, кто считает себя "хозяином", оказывается вовлечен в ситуацию нарушения, и каждому предоставляется право наказывать, порицать "гостя".

Решение проблемы, наказание "гостей с юга"

Михаил Рутман связывает решение проблемы с разработкой "четкой национальной политики". В рамках обсуждения этой политики ведется критика "тотальной подозрительности ко всем "черным"".

"Нас коробит от слов "лица кавказской национальности", - с возмущением говорят борцы с этнической преступностью, - нет такой национальности! Как нет европейской, азиатской или американской. Есть чеченцы, дагестанцы, ингуши, осетины - люди со своей историей, культурой, национальными особенностями и традициями. И пока мы все это не поймем, не учтем в своей работе, вместо пользы можем принести непоправимый вред".

Эта цитата показательна во многих отношениях. Во-первых, мы видим, как "демократизируются" рассуждения автора. Борьба с термином "лица кавказской национальности" часто воспринимается как борьба с "расизмом". Участие в такой борьбе должно снимать обвинения в "разжигании межнациональной вражды". Во-вторых, обнаруживается общее с "этнической" дискурсивной стратегией пространство. Как в "этнической", так и в "охранной" стратегии признаются этнические различия и утверждается необходимость вести себя по отношению к представителям тех или иных групп в соответствии с их традициями. Представители меньшинств, которые вместе с социологами являются экспертами (владельцами) "этнического" дискурса, настаивают, что приверженность такой позиции связана с противодействием ксенофобии.

Привилегированное право на наказание "гостей" имеют правоохранительные органы. Они высказывают экспертные суждения по поводу "преступности и "этнических преступных формирований", проводят "рейды", "зачистки", проверки" и т.п.

Решение проблемы сталкивается со множеством проблем, "общих для всей нашей милиции" - "нет бензина, разваливается транспорт, не хватает оргтехники", проблемы перевода с/на чеченский и таджикский, "возникают вопросы и при проверке документов "гостей" подлинность паспорта, выданного в Чечне, установить, прямо скажем, весьма проблематично".

Мы видим, что и в этом случае ставится аналогичная "инфекционной" проблема - отсутствие материальных ресурсов для решения проблем. Однако Михаил Рутман сообщает, что "тем не менее ситуация в городе, уверили меня, находится под контролем". И, как я полагаю, это работает на легитимацию мер, предпринимаемых "оперативниками".

Что касается мер, то обосновывается необходимость проведения "oпeративниками" силовых операций:

"Особое внимание - чеченским "крышам". Не секрет, что деньги, взимаемые с наших бизнесменов, чеченцы отправляют на помощь воюющим "братьям". Таким образом, вывод напрашивается сам собой: смирившийся с ролью "дойной коровы" - прямой пособник бандитов. Подтвердит ли эту квалификацию суд - другое дело, но оперативники рассматривают вопрос именно так. И решают проблемы своими методами. В один прекрасный день массированной проверке налоговой полиции подвергаются несколько десятков "подчеченских" фирм. После чего по крайней мере половина из них на полном законном основании надолго закрываются".

О чем нам сообщает приведенная цитата? 1) связь "чеченцев" на "нашей" территории с войной в Чечне "очевидна". Эта "очевидность" устанавливается через выражение "не секрет", 2) жертвы "чеченских" крыш также оказываются "пособниками". В этом случае довольно странно было бы ожидать их обращения в правоохранительные органы за помощью, 3) мы наблюдаем характерное для данной стратегии отношение к "суду". Его решения чаще всего игнорируются или считаются менее значимыми, чем условности, по которым живем мы, 4) "налоговая полиция" относится селективно к выбору объектов для своих "массированных проверок". Интересно было бы узнать, каким образом определяется "подчеченскость" фирмы, 5) результат незаконных действий оценивается как "законный".

Вывод

Если подвести итог рассмотрению процедур проблематизации присутствия "гостей с юга" на нашей территории, то можно выделить некоторые основные правила построения "охранной" стратегии:

Для обозначения действующих лиц ситуации используются обобщающие этнические ("чеченцы", "таджики") и квазиэтнические категории ("южане", "кавказцы", "горцы"), которые обозначают физически отличных ("неславянской наружности") людей.

Факт физического отличия дает нам основания "подозревать" их в том, что они не являются "местными". Стигматизация положения "не местного" происходит через проблематизацию положения мигранта ("нелегал", "временщик") или через разворачивание тезиса о "пятой колонне".

Идентификация как "не местного" предполагает установление социального барьера между "нами" и "ними", который выражается в применении метафоры "дома" ("хозяев" и "гостей").

Доминирующая позиция "хозяев" зафиксирована в их праве порицать и наказывать за уклонение от соблюдения обычаев, установленных "нами" в "нашем доме".

"Хозяева" обладают правом постановки и решения проблем на "своей" территории. Постановка проблемы происходит либо непосредственно, либо через апелляцию к мнению экспертов - "врачей", "представителей правоохранительных органов" и т.п., которые "оценивают" состояние проблемы и выдвигают предложения по ее решению.

Характерно обоснование наличия проблем через неофициальные оценки, предположения, экспертные суждения. Ставится проблема "обманчивости" статистики, которая "скрывает" объективные факты.

Факт причастности "гостей" к проблемам "очевиден", или обоснование этой связи происходит через тезис о специфической культуре "горцев" или "азиатов", которые, будучи социализированы в "своей" культуре, не хотят с ней расстаться. Отсутствие желания интегрироваться - "синдром временщика" - рассматривается как основная причина "ксенофобии населения". Чувства "населения" расцениваются как справедливые.

Характерное для этой стратегии переворачивание понятий "гость", "хозяин" связано с "комплексом жертвы". "Они" используют "наши" слабости. "Гости" в силу своего миграционного статуса ("нелегалы", "временщики") и культурных отличий оказываются в гораздо более выгодной позиции или позиции, способной навредить "хозяевам".

Привилегированное право на наказание "гостей" имеют "правоохранительные органы", силовые структуры. При этом признается действенность исключительно силовых методов. Тезис об отсутствии у решающих проблему силовых структур финансовых или технических возможностей оказывается достаточным обоснованием применения незаконных методов борьбы.

Формальный закон, решения судебных инстанций и т.п. имеют статус подчиненный. "Право хозяев" состоит в том, что они могут нарушать закон в том случае, если он не соответствует их актуальным потребностям.

Представленное описание позволяет говорить о существовании дискурсивной стратегии, используемой "демократическими" изданиями и устанавливающей систему социального неравенства на базе этнических различий Данная стратегия использует процедуры стигматизации этнических категорий.

Популярность данной стратегии делает проблематичным установление толерантного отношения к лицам, отличным от "нормальных" (физически, по поведению). Отклонение от нормы рассматривается как основание для проведения мер по защите "дома", который рассматривается как находящийся в опасности. В этих условиях становится проблематичным говорить о толерантности к иному, не похожему на "наш" образу жизни, принятие либеральной концепции мультикультурализма, исходящей из тезиса о равенстве возможностей, становится невозможным.

1 - Имеются в виду исследования ЦНСИ: 1) "Этнические общины в Санкт-Петербурге и Берлине", проведенное при поддержке фонда Фольксваген в 1996-1997 годах. Результаты этого исследования опубликованы в сборнике "Конструирование этничности этнические общины в Санкт-Петербурге" / Воронков В., Освальд И. (ред.) СПб , 1998; 2) "Кавказцы в крупном городе: интеграция на фоне ксенофобии", проведенное при поддержке Фонда Макартуров в 1997-1999 годах.
2 - Бергер П. Лукман Т. Социальное конструирование реальности. М., 1995, С 16
3 - Витгенштейн П. Философские исследования // Он же, Философские работы в 2-х частях. М., 1994, Т 1, С 24
4 - Термины "исключение" "стигматизация" "дискриминация" я буду использовать как синонимы Стигма - социальный атрибут, дискредитирующий индивида или группу. Существуют стигмы тела (пятна, уродства), характера (гомосексуальность) и социальных коллективов (раса или племя). Теории стигмы объясняют или оправдывают исключение стигматизированных лиц из процесса нормального социального взаимодействия (Аберкромби Н., Хилл С., Тернер Б. Социологический словарь. Пер. с англ. под ред. С. Ерофеева. Казань, 1997. С 322)
5 - Имеются в виду на только материальные ценности, но и такие ценности, как политические права и свободы, доступ к ресурсам системы образования или системы государственного управления и т.д. Конкретный человек перманентно ощущает дефицит тех или иных социальных ресурсов.
6 - Конечно, кроме "гостей с юга" с этой проблемой могут оказаться связаны и другие категории населения, например, "нелегалами" могут быть ""господа-товарищи" из Китая. Афганистана, Пакистана […] - всего насчитывается более 60 стран мира плюс все страны СНГ" (НГ, 02.10.99). Однако в данной работе мы рассматриваем именно эту категорию, и тот факт, что решение проблемы состоит в воздействии на более широкий круг "лиц", не меняет сути дела