… о вдовах-изгоях

В некоторых обществах женщины, потерявшие мужей, становятся изгоями и нередко оказываются в приютах. А где-то вдов и вовсе лишают всего: детей, земли, крыши над головой. Есть ли надежда на перемены?

Вернуться к жизни
Вриндаван, Индия
Задолго до восхода вриндаванские вдовы спешат по темным немощеным переулкам, стараясь обходить грязные лужи и свежие коровьи лепешки. На одном и том же месте каждое утро волонтеры расставляют на тротуаре газовые плитки, чтобы заварить в огромных чанах чай. Вдовы знают: приходить надо очень рано, иначе чая может и не хватить.
5.30 утра, прохладный рассвет, тонкий бледный серп месяца. Несколько вдов кутаются в цветастые сари, но большинство — в белых: верный признак того, что перед вами женщина, потерявшая мужа.
Сколько точно вдов во Вриндаване, неизвестно. По одним оценкам, 2−3 тысячи, по другим — все 10, а то и больше. Сам Вриндаван и окрестные городишки — религиозный центр со множеством храмов бога Кришны и ашрамов, в которых не имеющие средств к существованию вдовы, сидя на полу, весь день исполняют бхаджаны — религиозные песнопения. Формально это дело паломников и священников, но, многократно повторяя песнопения, вдовы могут заслужить горячую еду, а, если повезет, коврик, на котором можно устроиться на ночь.
Вдовство — это клеймо на всю жизнь. Если ты стала вдовой, тебе очень не повезло. Ты проклята.
Живут вдовы и в приютах, и в съемных комнатах, а то и просто под куском брезента на обочине. Во Вриндаван они приезжают изо всех уголков Индии. Иногда женщины прибывают в сопровождении гуру, которому доверяют. Порой сюда их привозят родственники — оставляют в ашраме или на ближайшем перекрестке и уезжают прочь.
Даже если родня не выгоняет вдову из дома, часто изо дня в день ей дают понять, что ее роль здесь сыграна: в Индии женщина, имевшая несчастье пережить мужа, навсегда становится лишь обременением и, по словам делийского психолога Васанты Пхатри, «физически жива, но для социальной жизни умирает». Вриндаван известен как «город вдов», поэтому потерявшие мужей женщины приходят сюда и в одиночку: добираются на автобусах и поездах. И так из поколения в поколение.
«Никто из нас не хочет возвращаться к семьям, — твердо произносит на бенгальском сухопарая Канаклата Адикари со своей кровати в приютской комнате, которую она делит с семью другими вдовами. — Мы не разговариваем с родственниками. Мы сами — вот наша семья».
Канаклата укутана в свободное белое сари до самой макушки. Когда-то в Индии лишение новоявленной вдовы волос было широко распространено: так обозначали конец женской привлекательности, и вдова Адикари, похоже, недавно была в очередной раз обрита налысо. «Я сделала это, потому что мои волосы были его, — говорит она. — Главная красота женщины — это ее волосы и ее одежда. Если моего мужа здесь нет, на что мне все это?».
Сколько ей сейчас?
- 96.
А сколько было, когда умер ее муж?
- 17.
Бангладешской вдове Бхакти Даши 75, уже четверть века она живет в храме духовного центра города Навадвипа в Западной Бенгалии. Вместе с другими женщинами, Бхакти поет молитвы в храме по несколько часов кряду — в обмен на кров и еду.
Мы с фотографом Эми Тансинг оказались во Вриндаване, посещая уникальные сообщества вдов в разных регионах мира. Мы исследовали не личные переживания отдельных героинь, а то, как общество может принуждать женщин, потерявших мужей, к принятию новой роли — роли изгнанницы, мученицы, жертвы.
В 2011 году Организация объединенных наций объявила 23 июня Международным днем вдов. Официальное объяснение было мрачным: во многих культурах вдовы настолько беззащитны перед предрассудками и нищетой, что вдовство само по себе должно рассматриваться как потенциальная угроза правам человека.
Во Вриндаване мы разговорились с социальным работником, женщиной по имени Лакшми Готам. Мы спросили, не думала ли она о том, что бы изменила, будь у нее возможность защитить женщин от подобных унижений. Как выяснилось, думала. «Я бы убрала из словарей само слово «вдова», — говорит она. — Когда женщина теряет мужа, она обретает это имя. Слово прилипает к ней — тут-то и начинаются все ее беды».
Трудно даже точно подсчитать, сколько их на свете — женщин, оставшихся без мужа: они живут изолированно и незаметно. Самый масштабный сбор данных провел Фонд Лумбы — организация, поддерживающая вдов на международном уровне. По оценкам фонда, всего в мире 259 миллионов вдов; в исследовании подчеркивается: многие страны плохо отслеживают сведения, касающиеся этой категории женщин и их потребностей.
Вдова не должна одеваться в цветное или выглядеть привлекательно — это было бы неуместно для ее новой роли вечной униженной плакальщицы. Вдове следует есть только безвкусную пищу, небольшими порциями, поскольку богатство вкуса и специи могут возбудить страсть, которой она больше никогда не должна испытать. Все эти правила уходят корнями в индуизм, и образованные индийцы от многих из них отказались, но в некоторых деревнях и консервативных семьях ко всему этому по-прежнему относятся совершенно серьезно. Мира Кханна, делийская писательница, работающая в организации по защите прав вдов Guild for Service, отмечает, что обычай клеймить женщин, потерявших мужей, — порождение репрессивной традиции.
«Нигде в Ведах не сказано, что вдова должна вести аскетичную жизнь, — говорит Мира. — Там есть совсем другая строчка: «Ты, женщина, почему ты плачешь о человеке, которого больше нет? Поднимайся, возьми за руку человека живого и начинай новую жизнь».
Мы подгадали наш визит во Вриндаван и Варанаси (этот священный город тоже привлекает тысячи вдов) к разгару кампании, целью которой было добиться, чтобы овдовевшие женщины могли участвовать в праздничных гуляниях. По всей Индии празднества Дивали и Холи — повод для всеобщего веселья и счастья. Дивали — это подарки, яркие огни и фейерверки; Холи проводится на улицах — люди подбрасывают в воздух цветную блестящую пудру и обливают друг друга подкрашенной водой.
«Считается, что если вы овдовели, то вам непозволительно участвовать в каких бы то ни было праздниках, — говорит благотворительница Винита Верма. — Мы же хотим, чтобы вдовы были частью общества. Они имеют полное право жить своей жизнью».
Верма — вице-президент Sulabh International, индийской организации, которая оказывает поддержку и выплачивает маленькие ежемесячные пособия вдовам в приютах во Вриндаване и Варанаси. Несколько лет назад — сперва робко, потом смелее — Sulabh начала организовывать в этих двух городах на Дивали и Холи мероприятия для вдов.
К 2015 году праздничные торжества в «городах вдов» стали переносить из помещений на улицы. Осуждения в индийских средствах массовой информации эта акция не встретила, а во время нашего с Тансинг пребывания в Индии нам довелось услышать лишь одну жалобу: фестивали эти смотрелись прекрасно, если бы не одна малость — празднества не меняли жизни вдов принципиально.
Холи, праздник, на котором принято бросаться цветной пудрой, еще недавно считался неприемлемым для вдов. Группы поддержки сегодня приглашают вдов присоединиться к торжествам — таким, как этот праздник Холи во Вриндаване.
«Реальные перемены должны исходить от общества, в котором живет женщина, потерявшая супруга», — говорит Готам, та, что хотела бы убрать слово «вдова» из словаря. Когда я спросила, чем стоило бы заменить обидный ярлык, стало ясно, что Готам уже думала над этим. «Мать, — последовал незамедлительный ответ. — Если женщине не довелось стать матерью, она дочь, возможно, сестра. А еще она тоже жена. Просто ее мужа нет в живых».
В ноябре 2015 года накануне Дивали я полдня сопровождала Верму, готовившую праздничные мероприятия — в том числе подарок Sulabh, тысячу новых разноцветных сари для вдов, которые они могли надеть на фестиваль, а затем оставить себе. Вриндаванский магазин уже выложил наряды на обозрение; вдовы появлялись группами в течение нескольких часов, осматривали и выбирали товар.
Первые прибывшие пробирались к прилавку, ощупывали ткань, толкались, спорили с продавцами. На то, чтобы уделить внимание всем приехавшим, потребовалось больше времени, чем было отведено, и мне пришлось наблюдать четырех женщин, которые, переговариваясь, покидали магазин без обновок. «На нас, конечно, у них времени нет», — жаловалась одна из них.
Шествие на празднике Дивали и фейерверк на реке и вправду прошли великолепно — под знаком бенгальских огней, песен и сари, не только белых, но и разных ярких цветов: сапфирового, алого, пурпурного, шафранового. Собралось много индийских фотокорреспондентов. Дым клубился, фейерверк озарял реку розовым, плавучие масляные лампы выписывали светящиеся круги на воде. Но, несмотря на все это, самым ярким воспоминанием о Вриндаване для меня останется четверка величественных вдов, не пожелавших спешить за сари от благотворителей и покинувших магазин с пустыми руками. Они стояли тесной стайкой в белых вдовьих одеждах, посмеиваясь, и, когда все вместе женщины сошли с тротуара, чтобы пересечь оживленную улицу, водители остановились пропустить их.

Похоронить прошлое
Тузла, Босния и Герцеговина
В небольшом здании в Тузле разместилась организация «Женщины Сребреницы». Ее основательница — Хайра Чатич, чьи муж и сын были убиты в резню 1995 года. За ее спиной — фотографии убитых и тех, кто все еще числится пропавшим без вести.
Когда раздался первый звонок из центра судебно-медицинской экспертизы, Мирсада Узунович была дома не одна, а с 13-летним сыном и поэтому усилием воли заставила себя успокоиться. Останки ее мужа, Экрема, сказали ей, были определены с помощью лабораторных тестов. Собственно, это были маленькие фрагменты черепа. И больше ничего. Если Мирсада пожелает осуществить погребение на новом мемориальном кладбище, это можно устроить.
Нет.
За три месяца она ни с кем не поделилась страшной новостью. «Труднее всего приходилось по ночам, рассказывает Мирсада. — Я оставалась наедине со своими мыслями. От большого человека, которого я знала, только кусочек черепа. У меня в голове это не укладывалось. Пускай они его убили. Но почему не похоронили? Почему рассеяли останки? Я даже не знаю где. Где валялись эти кости? Где был он?»
Тот первый звонок раздался в 2005 году, через десять лет, после того как, согласно материалам Международного суда ООН, силы боснийских сербов уничтожили более 7000 боснийских мусульман с 11-го по 19 июля 1995 года в Сребренице на восточной окраине балканского государства Босния и Герцеговина.
Экрем Узунович — так звали ее мужа, человека, которого Мирсада любила с 15 лет, с тех самых пор, как они познакомились на деревенских танцах. В последний раз, когда его видела Мирсада, он был одет в черные брюки и футболку, а в рюкзаке у него был хлеб, который она испекла тем утром. Экрем наклонился поцеловать сына, развернулся и побежал — он, как и многие, надеялся спрятаться в лесу.
Их сыну было два года, Экрему — 27. В Тузле, городе, куда Мирсаду Узунович переселили вместе с другими женщинами, потерявшими мужей в Сребренице, сегодня есть необычный офис: в двух его комнатах все стены от пола до потолка увешаны фотографиями темноволосых боснийских мужчин — подобно Экрему, они или погибли, или считаются погибшими. Штабеля альбомов хранят еще тысячи снимков. Есть тут и фотографии подростков, и мужчин, которые по возрасту вполне могли бы приходиться дедушками Экрему. «В каждом дворе можно было видеть такую картину: люди бегут из своих домов, — рассказывает Узунович. — Женщины, семьи рыдают, но мужчины не реагируют. Они, не оборачиваясь, движутся в сторону леса».
«Я ждала слишком долго. Больше я ждать не могу». В этом году Мирсада решила похоронить мужа.
Мы встретились в Тузле в доме, где живет Мирсада с сыном, в июле 2015-го. Ежегодно 11 июля в городе проходят коллективные погребения останков, выявленных за год и утвержденных семьями для захоронения. Обширное кладбище на склоне холма было устроено специально для погибших в Сребренице; первые 600 гробов прибыли сюда в 2003-м.
Узунович уже не раз бывала здесь на похоронах жертв 11 июля: брат, дедушка, три дяди, четверо двоюродных братьев, мужчины из семьи Экрема, мужья ее сестер по несчастью. И много лет повторяла: пока еще не Экрем, нет пока. Когда из центра идентификации позвонили во второй раз, в 2007-м, и сообщили, что обнаружили таз и бедренную кость ее мужа, Мирсада снова отказалась устраивать похороны — того, что они нашли, все еще было недостаточно.
«На моих плечах многие годы лежал такой тяжелый груз», — сказала Мирсада нам с переводчиком, разливая по чашкам густой боснийский кофе. Она выглядела изможденной и была задумчива. «Я ждала слишком долго, — добавила Мирсада. — Больше я ждать не могу». В этом году она решила похоронить мужа.
По-боснийски «вдова» — udovica. В названиях созданных вдовами организаций используется другое слово применительно к той, которую обездолила Боснийская война, — zena, женщина. Snaga Zene, например, — «Сила женщин». Летом 1995 года вокруг спортивного центра Тузлы постоянно можно было увидеть депортированных женщин из Сребреницы. Это было условное место встречи, где они ждали своих мужей — неделями оставались неподалеку, в надежде. «Для них все происходящее было немыслимо, — говорит президент Snaga Zene, врач из Тузлы Бранка Антич-Штаубер. — Чтобы оценить масштабы трагедии, только представьте, что такое огромное количество людей было убито всего за несколько дней.
Судебно-медицинское экспертиза, отождествление костей и останков с образцами ДНК родственников — всем этим занималась после Боснийской войны Международная комиссия по лицам, пропавшим без вести. Поиски фотографий всех пропавших без вести; ежемесячные уличные акции протеста со следующими требованиями: останки каждого человека должны быть найдены, убийцы наказаны, а их преступления квалифицированы как геноцид, — вот чем занимались женщины.
До прибытия последней партии здесь была 6241 могила. Сейчас новые зеленые гробы — всего 136 — выстроились внутри мемориального центра. Останки Экрема Узуновича покоятся в гробу под номером 59, и в безоблачное теплое утро похорон Мирсада Узунович нашла надгробье с его именем над свежей могилой. Сопровождавшие ее родственники принесли складные стулья, и некоторое время, сидя на одном из них, она вежливо принимала участие людей — объятия и шепотом произнесенные соболезнования.
Имам призвал помолиться об убиенных, тысячи людей одновременно опустились на колени на склонах. Мирсада Узунович не стала молиться. Она встала со стула, села на землю у разверстой могилы и стала ждать. Пусть, подумала она, молятся другие. Она уже произнесла много молитв, и теперь ей нужно было обратиться к Экрему: ты сказал мне беречь нашего сына. Посмотри: ему уже 22. Он студент университета. Он помогает нести твой гроб. Он поможет опустить гроб в землю и бросит горсть земли, и тогда, наконец, ты обретешь свое место.

Исполнить закон
Округ Муконо, Уганда
Округ Луверо: через неделю после смерти мужа 54-летняя Соломе Секимули демонстративно загораживает дверной проем их дома. Угрожая оружием, мужнина родня силой пробилась на похороны и силой же попыталась отнять у вдовы имущество.
Адвокат Диана Ангвеч держит на коленях две пухлые папки, быстро листая страницы. Импровизированный зал заседаний находится в часе езды от столицы, Кампалы. На бетонном полу несколько деревянных скамей перед судейским столом. Стол почти пуст: только календарь, Коран да старинная Библия, перевязанная веревкой.
Охранник у двери пропускает в зал людей; они располагаются на скамейках рядом с Ангвеч и за ней. Вдова, Клэр Тумушабе, пришла с двухлетней дочкой — младшей из шести детей. Тумушабе была робкой женщиной, но сегодня сидит с высоко поднятой головой, изучая зал. Клэр была беременна младшей дочерью, когда умер ее муж — резкая головная боль, врачи в больнице оказались бессильны, — и она училась говорить ясно и смело о том, что с ней произошло потом.
Ее — беременную, в трауре — вызвали на встречу с родственниками покойного и всем его кланом. Ей сообщили, что теперь дети принадлежат не ей, а им; сказали, чтобы держалась подальше от всего, что растет на приусадебном участке, — он ей тоже больше не принадлежит.
И наконец, ей представили деверя — старшего мужниного брата, 20 годами старше самой Клэр, — он переезжает в ее дом, и она становится его третьей женой. Дом и около гектара земли достались мужу Тумушабе в наследство от отца, и поэтому, сказали мужнины родственники, должны отойти им. Вдова, Тумушабе, по традиции, рассматривалась как часть имущества.
Клэр назвала это полным бредом. Она сказала, что ее муж оставил бумаги, подтверждающие: участок переходит к ней. Девери высказались в том духе, что она, видимо, заколдовала и одурманила мужа. Тумушабе продолжала жить и работать на своей земле; угрозы нарастали, бранные слова раздавались в адрес детей. Однажды на участке появился человек из семьи ее мужа, принялся кричать, что сегодня Клэр умрет, и рассек женщине руку пангой — африканским мачете с широким лезвием. Вот тогда Диана Ангвеч выдвинула обвинение в нападении, чтобы вытащить одного из мучителей Тумушабе в суд.
Жертвами незаконного присвоения собственности чаще всего становятся женщины, потерявшие мужей.
Ты работаешь с тем, что есть, постоянно напоминали нам с Тансинг Диана и ее коллеги, которых мы сопровождали в их поездках по деревням Центральной Уганды. Если ты адвокат, говорили они, ты пытаешься просветить полицейских и старост на деревенских сходах, объяснить, что отчуждение имущества недавно овдовевшей женщины запрещено, даже в пользу ее деверей.
«Люди были в шоке. Они считали, что это нормально. В порядке вещей», — говорит адвокат Нина Асиимве, вспоминая свою первую речь на публике, с которой она выступала, придя на службу в кампальский офис Международной миссии правосудия (International Justice Mission, IJM) — здесь же работает и Ангвеч.
IJM — некоммерческая американская организация, поддерживающая в других странах не запрещенную законом правозащитную деятельность в помощь не имеющим средств жертвам насилия, жестокого обращения, — считает программу для своих сотрудников в Кампале в каком-то смысле скромной. Адвокаты, соцработники и сотрудники уголовного розыска трудятся в одном — достаточно обширном и преимущественно сельском — округе к востоку от столицы, предоставляя бесплатных юристов и соцработников жертвам захвата имущества.
По разным причинам — и не только древним — в этом уголке мира жертвами незаконного присвоения собственности чаще всего становятся женщины, потерявшие мужей. Более двух третей 39-миллионного населения Уганды сами выращивают по крайней мере часть своего пропитания, и собственность на дом и прилегающие земли по-прежнему остается мощной гарантией материального обеспечения: это питание для детей, дрова для приготовления пищи, урожай на продажу. Поскольку могилы часто располагаются рядом с домом, ответственный за семейное имущество, кроме всего прочего, является носителем истории предков, пользуется почетом и имеет особый статус. А быстрый рост населения в стране, вкупе с появлением ипотеки, толкает цены на землю вверх.
Конституция, переписанная в 1995-м и ставшая предметом национальной гордости, обещает равенство полов. Современные постановления недвусмысленно распространяют право наследования на жен и детей женского пола. Но закон соблюдается плохо, особенно в сельской местности.
«Плюс ко всему вдовство — это клеймо на всю жизнь, — говорит Асиимве. — Если ты стала вдовой, тебе очень не повезло. Ты проклята. Тебя будут винить в смерти супруга. При этом он мог жить на несколько домов, у него могло быть несколько жен, он мог принести ВИЧ. Но когда он умер, во всем обвинят тебя. Ты его убила».
У адвокатов IJM, работающих с клиентами-вдовами в деревнях и судах угандийского округа Муконо, есть смелая цель: донести до жителей всего Муконо, а может, и до всей Уганды и ее окрестностей простую идею: захват домов и полей овдовевших женщин, равно как и угрозы, подлоги и оскорбления, со всем вышеперечисленным связанные, — это не только неправильно, но и наказуемо в судебном порядке. Дипломатичность имеет решающее значение; на сельских собраниях Нина Асиимве всегда обращается к старшим не иначе как «отец» и «мать». Но всего этого часто недостаточно. Асиимве утверждает, что главы сельских советов бывают подкуплены или запуганы.
Бывший сотрудник национальной полиции, который сейчас по линии IJM руководит расследованиями в Муконо, рассказывает, что его друзья из полицейских поначалу были в недоумении, когда он стал ездить по селам, объясняя участковым, как собирать улики в случае отъема имущества и относиться к угрозам в адрес вдов. «А зачем это все? Велика важность!» — изумленно вскидывали брови коллеги.
На самом деле угрозы в этих краях настолько широко распространены, что порой их получают и сотрудники, ведущие расследования, — вот почему IJM попросила не называть имя следователя. Да и сами случаи могут быть чрезвычайно сложными. В Уганде существует несколько форм владения и пользования землей — как доколониальных, так и современных, — и бывает трудно доказать, кому принадлежало до смерти мужа право собственности. Угандийцы опасаются завещаний — столь очевидных предзнаменований смерти. Нередки случаи сожительства. А если законного брака не было, женщина, считавшая себя женой, когда дело доходит до прав наследования, таковой не признается.
«Несмотря ни на что, я верю, что надежда есть, — сказала нам с Тансинг адвокат и директор службы изучения условий жизни неблагополучных семей Элис Мухаирве Мпарана, с которой мы беседовали в прошлом июне. — Нам далеко до стопроцентного результата, но мы начали работу. За этот год выдвинуто уже девять обвинений».
В первой половине 2016-го года удалось довести до приговора дела о незаконном выселении, преступном посягательстве, препятствовании бизнесу. 23 июня, когда отмечался шестой Международный день вдов, в городе Муконо, центре одноименного округа, на поросшей травой площади перед зданием суда было устроено празднование — с микрофонами, оркестром в униформе, сотнями складных стульев и зоной под тентом, выгороженной, как гласила надпись, для «Уважаемых вдов». Выступали разные важные официальные лица вроде начальника полиции или старшего судьи — и Клэр Тумушабе, которая провела у микрофона больше времени, чем любой из них.
Благодаря оказанной ей помощи, сказала Клэр, она сохранила семейное имущество. «Я любила только одного мужчину!» — голос женщины возвысился, достигая каждого, подобно голосу проповедника. Уважаемые вдовы за-аплодировали, а Клэр продолжила: «Я сказала клану моего мужа: «Как вы собираетесь отдать меня другому? Я выходила замуж не за клан!»».
Через три месяца мы с Тансинг получили известие: мужчина, который напал на Тумушабе, осужден за нападение с причинением телесных повреждений и получил год тюрьмы. Клэр и юристы были в восторге, а вот его родные — в ярости, и ведущий дело следователь беспокоился за вдову и ее детей. «Мы примем меры, чтобы ее обезопасить, — сказал он. — И мы обратились к членам общины, чтобы привлечь их внимание к проблеме. Клэр оказалась в изоляции. Но она — тверда и сильна».

Синтия ГОРНИ. «National Geographic», 25 февраля 2017 года