Тогда казалось, что кое-что удавалось[1]

Э.А. Араб-Оглы

– Эдвард Артурович, в материалах, связанных с социологией 60-х годов, нередко встречается ваше имя. Вы сами относите себя к социологам?

– Разумеется, я считаю себя социологом широкого профиля, ибо всю жизнь занимался научными исследованиями – и по истории общественной мысли, и по зарубежной социологии, и по демографии, и по социальному прогнозированию.

– Хотелось бы услышать, как складывалась ваша научная биография. Что побудило вас в те годы обратиться именно к социологии?

– Тут, видимо, не обойтись без обращения и к личной биографии, даже впечатлениям детства. Родился я в 1925 году в Тифлисе, в то время этот город был более цивилизованным, чем Москва. Отец – армянин, мать – русская. В 30-м году семья переехала в Москву в связи с тем, что отец начал учиться в Институте востоковедения. А маму на следующий год направили в командировку в Берлин, в качестве секретаря советского полпреда, им был тогда Л.М. Хинчук, до революции один из руководителей меньшевиков.

– Направили по поручению партии?

– Конечно. Родители мои были членами партии: отец – с 1918-го, а мать – с 1920 года. И их служебные перемещения определялись партийными решениями. С детства у меня хватало разнообразных впечатлений: какое-то время жил с мамой в Берлине, где на моих глазах к власти приходили нацисты, учился в Москве, лето я и брат проводили с отцом в Казахстане, там приходилось кочевать и жить в юрте, жил в горах на Северном Кавказе, а также в Латвии. Был жизненный материал для сравнений и «впитывания». Одно из самых сильных впечатлений, запавших в душу на всю жизнь, – как родители велели жечь, чтобы растопить печь, книги Зиновьева, Каменева, Троцкого, всякие брошюры, стенограммы съездов и т.п. Ну а мне было любопытно, и прежде чем жечь, я их читал. И был полон сочувствия к преследуемым оппозиционерам, особенно к Бухарину и Каменеву. О завещании Ленина и многом другом я знал уже в 9 лет. Поэтому с пристрастием следил за проходившими политическими процессами, и если кто-то, допустим, отказывался признать себя виновным, я думал: есть же все-таки смелые люди...

Жизнь и в дальнейшем давала немало пищи для размышлений. Во время войны я был в эвакуации в Саратове, где работал в эвакогоспитале, а позже на Урале работал с заключенными в карьере, они разбивали щебень, а я как вольнонаемный в перерывах на обед и в пересменки взрывал породу. В начале 43-го был призван в армию, был радиотелеграфистом, но заболел и в 17 лет стал инвалидом Отечественной войны. Позже, в 1944-1945 годах оказался в Кабардино-Балкарии, сразу после выселения местных жителей, немало общался с балкарцами, в том числе и с пленными, которые (как сейчас чеченцы) никакими бандитами не были. И опять-таки был полон сочувствия к ним...

– Все это сказалось и на выборе будущей специальности?

– В какой-то мере, конечно, но осознанного, четкого намерения не было. Сначала, в 43-м году, я поступил в Авиационный институт, потом меня уговорили перейти в МГУ на факультет международных отношений. Спустя год факультет был преобразован в МГИМО. Параллельно я учился на географическом факультете университета, окончил его в 47-м году и уехал по командировке ЦК ВЛКСМ в Среднюю Азию. А из МГИМО был отчислен с середины 5-го курса за неявку на занятия.

– На каком факультете вы там учились?

– Когда я туда поступал, там не было факультетов, а были некие квоты – по Министерству иностранных дел, по внешней торговле, небольшой процент шел по ТАСС, в их число попал и я, так что уже тогда было желание стать журналистом.

– А иностранные языки вы, вероятно, знали с детства?

– Немецкий язык знал – и когда жил в Германии, и когда учился в школе. И знал очень хорошо, так что мог даже писать на немецком стихи. Но вот после не пользовался им – просто был период, когда немецкий язык не был особенно нужен. В институте же изучал французский, а вторым был английский. Знание языков, контакты с международниками во многом определили мою будущую деятельность.

– И все-таки почему географ, международник обратился к социологии?

– Во многом случайно. И не в последнюю очередь из-за внутреннего побуждения познать общество. В 1948 году я поступил в аспирантуру Института философии. Экзамены у меня принимали Ф.В. Константинов и Д.И. Чесноков, директором тогда был Г.Ф. Александров. В начале 1952 года я защитил диссертацию. Тема ее сейчас будет звучать несколько странно (мне ее Константинов навязал): «Социалистическая идеология – идеология борьбы за прочный мир».

– Это было, конечно, связано с международной проблематикой, работой над иностранными источниками...

– Да, но самая интересная глава, которую я написал, была о «теориях вечного мира» – Малиновский, Кант, Бентам, Эразм Роттердамский и т.д. Константинов сказал: «Уход от темы». И она в диссертацию не вошла. Впоследствии именно по этой главе я писал статью о Малиновском, издал его избранные произведения. В связи с этим меня приглашали с докладом по случаю 150-летия со дня открытия Царскосельского лицея; с темой «вечного мира» в 90-м году я был на конференции в Неаполе, поскольку помогал в издании сочинений В.Ф. Малиновского на итальянском языке, более полном по сравнению с русским.

Откровенно говоря, мне тогда, после аспирантуры, очень хотелось остаться в науке. Но такой возможности не было. Меня пригласили работать в издательство «Иностранная литература». Пригласили потому, что, еще, будучи аспирантом, я рецензировал социологическую, социально-историческую литературу на французском, английском языках для бюллетеня «Новые книги за рубежом» (для служебного пользования). За два года прочитал и отрецензировал несколько десятков книг, оказавших тогда на меня большое влияние. Работа в спецхране давала возможность знакомиться с серьезной литературой. Не случайно, думаю, к тому времени у меня проявился и интерес к демографии как к такой строгой, четкой науке.

Время было тяжелое, 52-й – начало 53-го года. Вы знаете, что конец жизни Сталина отличался репрессиями; кого-то посадили из тех, кто учился в МГИМО, начались выяснения, кто с кем был знаком и т.д. В издательстве я был секретарем комсомольской организации и старался по возможности помочь (хотя давление было большое), чтобы люди не попали под исключение из комсомола, потому что тогда они теряли и работу, а, может быть, им угрожали и другие последствия. Кончилось тем, что мне самому пришлось оставить свою работу. Хотя отношения с руководителями издательства остались хорошими, так что уже летом 1953 года они просили меня написать предисловие к книге Жозуэ ди Кастро «География голода» (1954). Вообще с тех пор мне не раз приходилось «спасать» издания зарубежных авторов у нас в стране, находя им оправдания в своих предисловиях. Так сложилось, что в 53-м году, в этот самый неопределенный и, может быть, тревожный период в нашей стране, я перешел в журнал «Вопросы философии». И работал там до 58-го года.

– Редактором журнала был тогда Константинов? Что вы можете о нем сказать?

– Ну, это был такой «романтический марксист». Он заведовал сектором истмата в Институте философии, был заместителем директора. К тому времени, когда я защищал диссертацию (я, кажется, уже говорил, что он был моим научным руководителем), у него произошло столкновение с Александровым, и он попал в опалу. Всегда была борьба между Александровым и Чесноковым (со времен философской дискуссии 1947 года), Константинов ориентировался на Чеснокова и занимал видное место в «прочесноковской» группе философов. Хотя он и попал в опалу, но вскоре возглавил журнал: Чесноков, уйдя работать в ЦК, сумел оставить за ним свое редакторское место, вопреки, конечно, желанию Александрова.

Что можно сказать о том периоде? Константинов тогда писал сам, правда, на довольно ограниченное число тем (вы легко узнаете, что это были за темы, открыв Философскую энциклопедию). А так он был из пишущих, в отличие от некоторых других академиков. Большим его достижением считался учебник по историческому материализму, по которому он защищал свою докторскую диссертацию. В 54-м году Константинов ушел из журнала, став ректором Академии общественных наук.

Вот в этом журнале мы и начали понемногу приобщать своих читателей к социологии.

– Как возникла тогда полемика по предмету социологии, откуда взялась статья Юргена Кучинского[2]? Вы же принимали участие в этой дискуссии. Ваши статьи, довольно большие, появлялись тогда в журнале.

– Не стану преувеличивать свое влияние. Сложилась удобная ситуация. Где-то спустя год после меня в «Вопросы философии» пришел Георгий Арбатов, с которым мы были знакомы еще по МГИМО и вместе работали в издательстве «Иностранная литература». Мы стали вести в журнале раздел «Зарубежная общественная мысль». Писали и сами. Появилась статья Арбатова о конкретной эмпирической социологии. Я написал статью «Социология и кибернетика»[3], которую потом публиковали другие издания на многих языках. Завершилось это анекдотически: ее первую, полемическую часть, опубликованную в английском журнале «Marxism Today», перевели на русский язык и перепечатали в нашем еженедельнике «За рубежом», преподнеся как статью английского марксиста. Кроме того, в конце 1956 года, спустя неделю после венгерских и суэцких событий, я пошел на риск и сам обратился с просьбой к выдающемуся французскому демографу Альфреду Сови написать статью для «Вопросов философии». Он написал, я подготовил сопроводительную статью, и мы это опубликовали. А затем обе наши статьи были переизданы с рядом сопровождающих их статистических материалов в специальном номере французского журнала «Population». В какой-то мере это стимулировало развитие демографии в СССР.

Весной 1956 года вместе с Арбатовым мы ездили в Горький, проводили там социологическое обследование о причинах преступности у нас в стране (я говорю не «исследование», а «обследование», поскольку оно было основано на весьма ограниченном количестве – несколько десятков – интервью с заключенными в горьковской тюрьме, а также с работниками милиции и прокуратуры). По результатам написали солидную статью, но, к сожалению, по некоторым обстоятельствам она не была опубликована. В последний момент Арбатов – в общем зрелый, смелый человек, но и осторожный – сказал мне, что лучше ее не публиковать, это, мол, могло повлечь неприятные последствия и для нас лично, и для журнала.

– Эдвард Артурович, а вот по поводу статьи «Социология и кибернетика»: вам не казалось тогда, что она написана не в духе истмата?

– Ну, это несколько странный вопрос. Для меня истмат как наука вообще никогда не существовал, впрочем, и диамат тоже. Напрашивается вопрос: как же я тогда преподавал их двадцать лет в АОН при ЦК КПСС? Ответ простой – я учил своих аспирантов так же обращаться с марксистскими категориями, как шахматист учит начинающих игре в шахматы, причем включая в свой курс оригинальные неортодоксальные дебюты.

– Но для вашего руководителя, академика Константинова, – он же существовал?

– Это был наш секрет. Мы занимались социальными проблемами, находившимися как бы на периферии того, что называлось истматом, даже за его пределами. То есть мы не преподносили новые трактовки базиса, надстройки, идеологии и т.д. – все это оставалось за рамками. Те, кто пытался это пересмотреть или уточнить, сразу попадали под подозрение и нередко обвинялись в ревизионизме. А вопросы, которыми занимались мы, были чем-то свежим, новым, истмату не противоречащим, ни у Маркса, ни у Ленина никаких суждений о них не было.

– Но ведь кибернетика была вопросом не периферийным, скорее, рискованным...

– Нет, не я первый стал писать положительно о кибернетике. Она подвергалась резкой критике (с ней выступал, в частности, В. Колбановский-отец), но в этот момент начался как бы «отлив» критики. Были напечатаны положительные статьи о кибернетике Э. Кольмана, А.А. Ляпунова и другие. И потом ведь все приходилось делать так: сначала идет заряд критики в адрес «буржуазной» науки, а потом уже начинается разговор о значении моделирования в общественных науках и т.п. Тот факт, что мою статью, как я говорил, дал наш еженедельник «За рубежом», для меня самого значил, что я пишу в общем даже по стилю не как ортодоксальный доморощенный марксист. На философском факультете МГУ в 1956–58 годах я читал факультативный курс «Современная зарубежная социология». Но, пожалуй, больше всего для развития у нас социологии удалось сделать, когда мы работали в Праге, в журнале «Проблемы мира и социализма», редактором которого был академик А.М. Румянцев. Я уехал туда в 58-м и работал до 65-го года. Кстати, раз уж речь у нас шла о кибернетике, в Праге мной вместе с Э. Кольманом и И. Земаном была издана солидная книга «Кибернетика в общественных науках» (1965), посвященная памяти Норберта Винера.

– Почему вы особо выделяете Прагу и журнал «Проблемы мира и социализма»?

– Это был международный журнал компартий, издававшийся, что не секрет, под патронажем ЦК КПСС. Значит в большой мере – официозный орган. И вместе с тем – журнал либеральный, где работал интернациональный коллектив, имевший возможность привлекать в качестве авторов ученых и политиков из разных стран с весьма неординарными взглядами. Я знаю, что наши специалисты очень следили за этим изданием и главное – могли сослаться на него (прежде всего в своих диссертациях). Сейчас это, видимо, звучит странно, но жизнь была такова.

Я работал в отделе, которым руководил Г.Е. Глезерман. Он, конечно, был ортодоксален, хотя, как я убедился, далеко не догматичен. Со временем у меня сложились с ним близкие отношения. Для начала он дал мне книгу английского социолога и экономиста Эндрю Гранта «Социализм и средние классы» и попросил написать на нее рецензию. Я предупредил: «Возможно, то, что я напишу, будет не совсем совпадать с тем, что принято у нас». Он сказал: «Ну что ж, пишите». Я написал. Он дал добро и опубликовал. Потом в журнале появлялось немало моих статей, но главное – мы уговорили А.М. Румянцева провести в журнале международную встречу социологов.

Здесь, вероятно, уместно упомянуть, что летом 1959 года я участвовал в работе IV Международного социологического конгресса в Стрезе (Италия), где близко познакомился со многими зарубежными социологами (Р. Ароном, Р. Мертоном, Л. Гольдманом, Д. Беллом, Ч. Райтом Миллсом и другими). В написанном мной отчете о работе конгресса, напечатанном в журнале, я наряду с традиционными, но мягкими по форме критическими замечаниями в адрес «некоторых буржуазных социологов» настаивал на плодотворности сотрудничества марксистов и немарксистов, допустимости заимствования у западных социологов фактических результатов их исследований и даже советовал воспринимать у них методику и технику социологических работ. Статья завершалась призывом к плодотворному международному сотрудничеству социологов и развитию их личных контактов, независимо от идеологических расхождений. Конечно, в статье было немало штампов, которые сейчас режут слух, но тогда, увы, были обязательным «оперением» неортодоксального содержания.

В организации встречи социологов в журнале очень помог болгарский академик Тодор Павлов, с которым мы были заочно хорошо знакомы. Его можно критиковать за какие-то другие вещи, но социологию у себя в стране он поддерживал. Сам по себе Румянцев, возможно, и не решился бы на такой шаг. Но, опираясь на авторитет Павлова (а он был в то время членом политбюро своей партии), на контакты с другими партиями, социологический опыт поляков и т. п., осенью 1961 года удалось такую встречу организовать (несмотря на некоторое сопротивление со стороны чешских и советских деятелей). Кого на эту встречу приглашать, зависело во многом и от меня. А я пригласил и тех (А. Шаффа, З. Баумана, А. Павелчинскую и других), кого принято было в те времена называть «ревизионистами». Разговор поэтому, на мой взгляд, вышел из разряда традиционных. Мы не ставили своей целью принять какие-либо решения по спорным научным и теоретическим проблемам. Однако непосредственный обмен мнениями между учеными ряда стран был, несомненно, полезен, в частности, и для развития конкретных социологических исследований.

Нашу страну представляли на встрече Г. Осипов и Б. Грушин, которым к тому времени было что сказать и в международной аудитории. Социологи договорились о сотрудничестве, координации усилий, о совместных исследованиях. В журнале мной был опубликован подробный обзор о состоявшейся встрече[4]. Хочется верить, что это дало некую индульгенцию для дальнейшей работы наших социологов, во всяком случае, оказало какое-то содействие, позволило легализовать некоторые точки зрения и подходы. Надо заметить, что после того удалось взять на работу в журнал Б. Грушина, который, будучи в Праге, произвел хорошее впечатление на руководство. Потом мы уже вместе старались действовать в этом плане.

– И многое удавалось?

– Трудно сказать сейчас, на «расстоянии» в тридцать с лишним лет. Тогда казалось, что да, кое-что удавалось. С самого начала работы в Праге я ставил перед собой лично задачу – по возможности способствовать привлечению в журнал неортодоксальных и даже немарксистских авторов. И такие публикации появлялись. Весной 1961 года мы провели международный симпозиум во Франции «Какое будущее ожидает человечество?», в котором приняли участие марксисты и немарксисты. Это удалось, конечно, благодаря поддержке, оказанной мне Роже Гароди (я был знаком с ним еще по Москве, по Институту философии, и мы готовили для печати его «Грамматику свободы» в издательстве «Иностранная литература»). Если вы откроете книгу «Какое будущее ожидает человечество?» (кстати, она лежала на письменном столе в доме-музее С.П. Королева), то увидите фамилии многих авторитетных немарксистов и значительной части марксистов, которые, по сути, тоже оказались немарксистами. К сожалению, когда я в дальнейшем попробовал организовать подобный международный симпозиум на тему свободы, то его «заблокировали» французские коммунисты, заявив, что журнал «Проблемы мира и социализма» – марксистский журнал, потому незачем предоставлять его страницы немарксистам и т. п. Представители чехословацкой компартии не одобрили попытку провести сравнительное социологическое исследование о положении рабочего класса на электромоторных заводах в Шарлеруа (Бельгия) и в Мохельнице (Моравия), хотя в Бельгии тогда разразился кризис.

Надо сказать, что в Праге уже работали, кроме нас с Грушиным, И. Фролов, М. Мамардашвили, Ю. Карякин; была возможность, пользуясь доверием главного редактора, рекомендовать людей. И мы организовывали на международном уровне обсуждение проблем демократии, антикоммунизма, теории постиндустриального общества. Скажем, первый раз идея о том, что общечеловеческие интересы выше классовых (со ссылкой на В.И. Ленина) прозвучала в передовой статье, которую я в 1965 году написал для «Проблем мира и социализма». Помню, я прямо говорил Мамардашвили, что я не марксист – да и он, конечно, не был марксистом.

Мы, естественно, не занимались тем, чем занимались здесь диссиденты – не собирались на кухне, не стучали кулаком в грудь, не прибегали к «самиздату». Конечно, я и тогда уважал и сейчас глубоко уважаю диссидентов. Но мы делали свое дело. Надо учитывать, что это был хрущевский период, большинство из нас считали, что должны войти в партийные структуры, дабы оказывать влияние изнутри, и готовили публикации в журнале, рассчитывая на какой-то отзвук и в Москве. Но кончилось тем, что Хрущева низложили. И Румянцев уехал из Праги.

Я тоже хотел уехать, но не успел: Румянцева сменил Ю.П. Францев, с которым мы были хорошо знакомы, и он меня не отпустил. Правда, с ним мы проработали немного – всего год, у нас случались конфликтные ситуации. Отношения были весьма доверительные, хотя он передо мной душу наизнанку не выворачивал, и я тоже. Но он знал, что может на меня положиться, а я знал, что могу положиться на него. В принципе, он был очень образованный человек, знал иностранные языки, у него были серьезные работы по древнеегипетской мифологии, религии (пока он не перешел на партийную работу). На него в общем ориентировались, в какой-то степени он помогал Г. Осипову в его попытках утвердить социологию. Он был хороший полемист, писал яркие статьи. Но при всем при том – как бы это сказать, не обижая? – ну, что называется, служил верой и правдой партии, был идеологически «встроенным». Поэтому у нас и получились некоторые расхождения во время его работы в журнале. В конце концов, я ему даже как-то сказал: «Если выбирать между вами и Гароди, то я выберу Гароди»...

Я уже успел оценить преимущество работы в таком журнале. Я очень много ездил – не было необходимости даже посещать советское посольство в той или иной стране и регистрироваться; в редакции было стремление не афишировать «советскую» причастность к этому изданию. Помню, как в 1964 году нас с ответственным секретарем журнала А.И. Соболевым почти насильно доставили с аэродрома в советское посольство, вызвав там переполох при виде машины с алжирским флагом: отношения между нашими странами тогда были весьма прохладными...

Кроме того, были совместные поездки с представителями других стран, например, с итальянцами в Северную Африку. Все это создавало возможность для откровенных разговоров, необходимых встреч. А при Францеве уже приходилось работать, как говорится, «на коротком поводке». Все, что он поручал, я делал. Но в конце 1965 года уехал в Москву.

– И тогда вы, наконец, «ушли» в науку?

– У меня было желание поступить в докторантуру Академии общественных наук. Так я, уезжая, и договаривался с Францевым. Но когда приехал, то Г.Е. Глезерман, заведующий кафедрой философии, сказал: «Мы придумали лучше, мы вас возьмем на работу».

– А в ИКСИ вам не предлагали перейти в 68-м году?

– Нет. В институт я все же попал, но в другой – Международного рабочего движения. Получилось так, что заместитель директора вновь образованного института Е. Амбарцумов попросил меня помочь с подбором кадров. Я, в общем, многих уговорил идти туда работать (не предполагая, что пойду и сам). Но когда всех уговорил, то они уже поставили условие – если мы, то и ты. Поэтому я вынужден был перейти в ИМРД, возглавив там отдел социологии (это был конец 66-го года). Организовался очень хороший отдел. Завсектором был Л. Гордон, у него работали Э. Клопов, А. Горбовский. В другом секторе очень хорошо проявил себя О. Яницкий. Много работали, многое сделали. Когда образовался ИКСИ и Румянцев склонен был взять нас к себе, я сказал коллегам: «Кто хочет, пусть идет, но не нужно все яйца класть в одну корзину». Ушел И. Бестужев-Лада, но остались Л. Гордон, О. Яницкий и многие другие. И я думаю, в творческом отношении они выиграли. Группа Гордона и Клопова очень удачно провела свое социологическое исследование в Таганроге (там работали самостоятельные группы социологов из разных институтов АН СССР), первой завершила работу и опубликовала ее итоги. Вместе с О. Яницким мы провели конференцию «Урбанизация, научно-техническая революция и рабочий класс», посвященную социологии города (как вы понимаете, прибавка «рабочий класс» была необходима в этом институте), потом издали книгу с тем же названием (издательство «Наука», 1972). Спустя два года наша группа ученых участвовала в работе специального симпозиума Х Международного географического конгресса.

Когда ректором Академии общественных наук стал М.Т. Иовчук, он сказал, что надо «укрепить кафедру философии». И «укрепил», взяв меня и И. Нарского. Таким образом, проработав в ИМРД около трех с половиной лет, я вернулся в АОН. Социологии в какой-то мере оставался верен – входил в правление Социологической ассоциации, поддерживал ее как мог, не претендуя на какие-то первые роли. На социологических конгрессах расширил круг своих зарубежных знакомств, нередко используя их (как в свое время в Париже).

Вообще же надо сказать, что и в ИМРД (и позже в АОН) приходилось прилагать много усилий, чтобы оградить как своих сотрудников, так и социологов вообще от постоянных нападок, а порой даже травли и «сбоку» и «сверху». Сошлюсь лишь на два примера (а их было гораздо больше!). А. Горбовский, сотрудник моего отдела, участвовал в составлении анкеты для опроса, предпринятого в Госкомитете по радиовещанию и телевидению, чтобы выявить, насколько широка аудитория иностранных «голосов» в Эстонии. Разразился скандал. Мои попытки оправдать это начинание социологов лишь разжигали страсти. В конечном счете все это разбирательство закончилось расправой с тогдашним председателем комитета, что спасло нас.

В другой раз (сейчас уже не помню, каким образом) у меня в руках оказалось письмо кого-то из руководителей НТС (Народно-трудового союза) с перечислением фамилий десятков социологов-участников VI конгресса в Эвиане (Франция), которые в общем положительно относятся к западной социологии[5]. Разумеется, что копия, если не оригинал данного письма вот-вот попадет в КГБ (если уже не попала). Чтобы заранее подстраховать этих людей, я поехал в Президиум АН, к вице-президенту А.М. Румянцеву и долго излагал ему разные благовидные объяснения содержания и возможные (провокационные?) намерения авторов письма. Остальное предоставляю вашей фантазии. Во всяком случае тогда – в 1966–1967 годах – погрома социологии удалось избежать.

Когда изменилась ситуация в Институте социологии, а по существу и в Социологической ассоциации, я в большей мере переключился на демографию. И практически занимался этим лет десять-пятнадцать. Футурология, социальные последствия НТР, демографическое прогнозирование – вот основные темы моих работ. Им посвящены мои книги «В лабиринте пророчеств», “Демографические и экологические прогнозы», «Обозримое будущее: социальные последствия НТР – год 2000». Они переведены на иностранные языки. Я участвовал в целом ряде коллективных трудов: справочники «Народонаселение мира» (1974 и 1978 гг.) под редакцией Б.Ц. Урланиса, коллективная монография под редакцией Н.Н. Иноземцева «Глобальные проблемы современности» (1981), коллективные работы под редакцией Д.И. Валентея, совместные труды АОН при ЦК КПСС и ЦК СЕПГ и т. д. Я был также членом редколлегии и автором ряда статей в «Демографическом энциклопедическом словаре», написал несколько десятков статей для «Философского энциклопедического словаря» (1983 и 1989), несколько статей для энциклопедического словаря «Народонаселение» (1994).

Три раза я отказывался работать в ЦК КПСС консультантом. А полностью избавиться от всякого рода партийных поручений было невозможно. Обычно вызывал А.М. Румянцев или тот же М.Т. Иовчук и говорил, что это большая честь для нашего учреждения и т. п. Однажды готовил даже доклад для В. Гришина «Москва – образцовый коммунистический город». Оставалось только как-то использовать такую ситуацию и свою роль руководителя группы спичрайтеров, как сейчас это принято называть – скажем, привлечь к официозной работе беспартийного А. Вишневского и опального Л. Карпинского, что означало в чем-то им и помочь. Вообще говоря, участие в такого рода работах (подготовка докладов членов политбюро, особенно генсека, разных постановлений ЦК КПСС и т. п.) для ряда ученых была вполне осмысленной задачей, ибо позволяла вписывать в текст разного рода абзацы и тезисы, на которые потом можно было ссылаться в своей научной работе. Так, например, обрели официальное одобрение исследования по научно-технической революции, глобальным проблемам человечества, демографии и т. д.

– Ну, а как вы относитесь к социологии теперь, Эдвард Артурович?

– К социологии я отношусь положительно. Ведь социология – это наука об обществе, которая должна одновременно быть фундаментальной, возможно более точной, а также и прикладной.

– А ваше отношение к ее представителям?

– Они очень разные люди. И каждый как будто представляет иную науку. Мне не хотелось бы давать какие-то характеристики. Но, на мой взгляд, с самого начала социологи делились на две большие группы: одни настоящие специалисты, приверженные науке (конечно, с этим можно связать и личные интересы, карьеру); а другие больше ориентированы на выдвижение, для них и социология – скорее просто средство. Тем не менее всегда среди социологов было немало очень хороших, высоконравственных людей. Такими, например, я считаю Ю. Леваду, Ю. Замошкина, В. Келле, Б. Грушина, А. Харчева, Л. Гордона и многих других.

– А почему, на ваш взгляд, немало выпускников МГИМО стало социологами?

- На 50-летнем юбилее института я услышал, что за полвека МГИМО окончило 18 тысяч человек. Так чему ж удивляться...

[1] Российская социология шестидесятых годов в воспоминаниях и документах/ Отв. ред. и авт. предисл. Г.С. Батыгин; Ред.-сост. С.Ф. Ярмолюк. - СПб.: Русский христианский гуманитарный институт, 1999, http://cdclv.unlv.edu/archives/Interviews/arabogly.html
[2] Кучинский Юрген. Социологические законы // Вопросы философии. 1957. № 5. С. 95-100. – Прим.ред.
[3] Араб-Оглы Э.А. Социология и кибернетика (Применение кибернетики в общественных науках) // Вопросы философии. 1958. № 5. С. 138-151. – Прим.ред.
[4] Араб-Оглы Э.А. Социология и кибернетика (Применение кибернетики в общественных науках) // Вопросы философии. 1958. № 5. С. 138-151. – Прим.ред.
[5] Речь идет о В. Поремском, который провел опрос некоторых участников конгресса об отношении западных ученых к советской социологии и наоборот. Статья Поремского опубликована в журнале “Грани”. 1967. № 64, перепечатана в кн.: Социология и власть: 1953–1968 / Отв.ред.Л.Н. Москвичев. М .: Academia, 1997. С. 101-124. – Прим . ред.