… о социальных последствиях кризиса

Затяжной кризис – это неизбежное падение доходов и стремительное формирование зоны бедности. О двух сценариях развития экономического кризиса в России и их социальных последствиях в интервью ET рассказала Татьяна Малева, руководитель Института социального анализа и прогнозирования РАНХиГС.

– По итогам первого полугодия аналитики прогнозировали гораздо более серьезное снижение промышленного производства и инвестиционной активности, рост безработицы и задолженности по зарплате. Были переоценены масштабы кризиса или неверно определены его временные рамки?
– Резко негативные прогнозы конца прошлого года не оправдались. Кризис в целом оказался не таким, каким его ждали. Социальный мониторинг, где проанализированы тенденции в социальной сфере за первые шесть месяцев 2015 года, показал результаты, которые можно описать коротко – «некризисный кризис». Снижение производства и инвестиционной активности, нарастание неплатежей, падение объемов товарооборота – все эти процессы имели место. Но не в слишком большом масштабе.
У нас большой опыт выживания. За 25 лет мы в четвертый раз переживаем кризис. Первый, почти все 1990-е годы, – это был затяжной процесс трансформации. А после некоторой финансовой стабилизации в 1996-м наступил кризис 1998-го, он был совсем другой природы. Затем – 2009 год, вслед за мировым финансовым кризисом. Как раньше, так и сейчас мы все время исходим из предыдущего опыта, пытаясь анализировать процессы «экономических потрясений» прошлого. И сегодня многие эксперты находятся под влиянием воспоминаний о кризисе 2009 года... Но тогда события разворачивались совсем иначе: «на бок» ложились отрасль за отраслью, регион за регионом, все происходило стремительно. За полтора-два года мы с этим как-то справились.
Ничего экстраординарного не происходит, но это не означает, что мы вышли из кризиса
Кризисы и их последствия всегда не похожи друг на друга. В оценках и прогнозах не все это учитывают. Ошибки в прогнозах отчасти возникают по причине запаздывания социальной статистики, отчасти – по причине сильной социальной инерции, как это происходит сейчас. Я согласна с некоторыми оценками: сейчас ничего экстраординарного действительно не происходит, но это не означает, что мы вышли из кризиса. Мы в нем. Он, видимо, надолго.

У затяжного кризиса плохие перспективы 
– Тогда каких проявлений кризиса ждать в ближайшем будущем? К чему готовиться в условиях столь разных прогнозов и оценок?
 – Не происходят сейчас события, которые бы однозначно указывали и на то, что кризисные процессы набирают обороты. То есть кризис оказался «скучным». Но это не значит, что он легкий.
Пока же нет четкого представления о том, какой из двух наиболее вероятных сценариев развития событий станет реальным. Осенью, возможно, наступит вторая волна острой фазы кризиса, но не исключаю, что при определенных условиях мы можем уйти и в очень тяжелую длительную рецессию. Затяжной кризис всегда имеет меньше перспектив для благополучной экономической траектории. На мой взгляд, сейчас это два равновероятных варианта для ближайшего будущего. Какой из этих сценариев лучше? При внешней комфортности последствий от рецессии для всех экономических субъектов, в первую очередь, населения, и теоретически и практически затяжной кризис всегда имеет меньше перспектив для благополучной экономической траектории в дальнейшем, чем моментальное его обострение.
– О каких последствиях в социальной сфере можно говорить в отношении обоих сценариев развития событий?
 – Например, во времена затяжного экономического кризиса 1990-х сложилась определенная конфигурация рынка труда, для которой была характерна не низкая безработица, а снижение заработной платы. Низкий уровень оплаты труда предопределил все процессы в социальной сфере на ближайшие десятилетия. Мы сейчас это ощущаем. Низкая зарплата – это появление такой феноменальной группы работающих бедных. То есть можно работать и быть бедным, что нормальная рыночная экономика исключает. Работающий человек в условиях более эффективных экономик может и не быть очень богатым, но гарантированно не будет бедным. У нас в стране такие люди были, есть и, видимо, будут.
У нас вполне возможна зарплата ниже прожиточного минимума. Помимо всего прочего, низкая зарплата автоматически приводит к низкому уровню всех социальных пособий. Как бы мы не модернизировали пенсионную систему, главная причина низких пенсий – низкая зарплата. Рецессия, затяжной кризис – это значит консервация, неизбежное продолжительное падение доходов и формирование зоны бедности, может, не масштабной, но хронической. По сути, любая семья может оказаться без дохода вообще или с доходом ниже прожиточного минимума. Стопроцентной страховки от этого нет. Хроническую бедность уже не вылечить. Если семья два-три года, не получая дохода, остается в зоне бедности, то избавиться от этого состояния практически невозможно.

Мы тратим большие ресурсы на неэффективных работников
Эта так называемая «ловушка бедности» особенно опасна для молодых. Шансы стать полноценными участниками рынка труда в условиях ограниченного доступа к образованию, с возможностью полноценного медобслуживания практически равны нулю. Не осуществляя эффективных программ по выводу домохозяйств из зоны бедности, мы не экономим, а тратим большие ресурсы на то, чтобы поддерживать неэффективных работников. В результате государство несет непропорционально высокие расходы на граждан, которые не создают ВВП.
– Регионы уже начали сокращать социальные расходы. Насколько глубоким и продолжительным может оказаться этот тренд?
– В российских регионах не все виды социальных расходов и социальной защиты были эффективны. Целесообразно направлять помощь отдельно взятым социальным группам, которые действительно остро нуждаются в поддержке. Это не простая схема работы, нужно научиться безошибочно определять целевые группы.
В прошлом году, еще до формального объявления кризиса, регионы, уже почувствовавшие недостаток финансовых ресурсов, начали переходить на адресные программы. Казалось бы, процесс говорит о том, что кризис способствует принятию разумных решений, которые невозможны на эволюционном этапе. Закон давно известен – во время кризиса сделайте то, что не в состоянии сделать в обычное время, особенно если речь идет о социальных обязательствах. Можно было бы этому только радоваться. Однако очень скоро выяснилось, по результатам наших исследований, что программы реализуются с большими ошибками, происходило лишь банальное урезание расходов, а не формирование грамотный системы фильтров для социальной поддержки.
За внешним дрейфом в сторону адресности скрывается откровенное желание сэкономить. Ничего удивительного в этом нет, потому что ресурсная база российских регионов находится в непростом положении, а в таких условиях легче всего сокращать затраты на соцзащиту. Это даже не влияние кризиса, а результат «кривого развития» и неэффективных решений, принятых раньше.
– Можно ли считать положительным эффектом кризиса появление стратегий адаптации населения: стремление найти дополнительные заработки, например, или профессиональную переориентацию? И связано ли это исключительно с кризисным периодом?
– Да, это всегда положительные моменты. Все-таки в тяжелые времена люди учатся. Что происходило в 1990-х и за счет чего мы смогли преодолеть этот тяжелейший кризис? Двукратное падение ВВП, четырехкратное падение доходов. Тем не менее, даже тогда существовали социальные факторы, которые помогли выйти из положения и приступить к созидательному этапу. Теневая занятость, практика неформальной занятости, когда при формальном сохранении связи работника и работодателя (трудовые книжки оставались у работодателя) по сути у работодателя никаких обязательств перед работником не было.
Уже тогда стало ясно, например, что уровень советского образования позволял людям самим находить нестандартные решения. Инженеры переходили в торговлю и челночный бизнес. Это смогли сделать люди с интеллектом, с образованием, оно помогло в адаптации. Люди осваивали новые практики. И в принципе, если нынешний кризис приведет к такому оживлению это был бы тоже вполне позитивный результат. Смена не обязательно вертикальной мобильности (карьерного роста), но и просто переход из сектора в сектор, переезд из региона в регион, оживление миграционных или образовательных намерений, профессиональная переориентация – все это маркеры того, что люди принимают на себя ответственность за свое экономическое будущее. Это и есть экономический рост, экономическое оживление, которое приносит кризис на рынок труда и в социальную сферу.
– Сейчас есть признаки этого явления?
– Есть. Относительно молодые понимают, что невозможно просто отсидеться на должностях в бюджетном секторе. Если в 1990-е годы дополнительная занятность была распространенной практикой, у людей было по две-три работы, то в 2000-е годы эта практика почти исчезла – выбирали комфортный образ жизни, стремились свободное время посвящать себе и семье. Это такое традиционное поведение среднего класса. А сейчас эту одну работу, во-первых, надо сохранить, во-вторых, она не гарантирует привычный уровень достатка. И такие процессы мы видим, они уже идут, в мегаполисах, крупных городах, где диверсифицированы рынки труда и виды деятельности. В моногородах – выбора нет. И если ваш единственный работодатель не может загрузить работой и вынуждает перейти на неполную рабочую неделю, то где вы возьмете еще второго работодателя, у которого можно подработать? Он один, и он сокращает объемы занятости.
– Вы говорили о том, что трудовые отношения в 1990-е годы ушли в тень, вероятно ли это сейчас?
– Я думаю, что это возможный сценарий для любого кризиса. Все экономики мира так реагируют. Российский рынок труда перемещается в тень, потому что это экономия на налогах, но это не основной фактор. Почему теневая занятость является ответом на кризис? Если у работника и работодателя сложились законные отношения, когда действует Трудовой кодекс, то это означает, что у работодателя очень высокие обязательства перед работником, и во время кризиса он их разорвать с выгодой для себя не может: увольнение минимум за два месяца, выходное пособие и так далее. В условиях кризиса обойти законные требования Трудового кодекса практически невозможно, у работодателя должны быть развязаны руки. Поэтому предпочтение отдается неформальной занятости.

Верхние опускаются до уровня нижних
– По официальным данным, объем розничного товарооборота в стране с начала года упал в среднем на 7,8%. Снизилась покупательная способность, но вы констатировали, что этот процесс затронул в первую очередь обеспеченные слои населения, а в результате – неравенство в доходах сокращается. При каких условиях доходное неравенство будет сокращаться и дальше?  
– Поскольку кризис дал о себе знать населению, прежде всего через обменный курс и цены, то существенно сократились доходы тех, кого с оговоркой можно назвать средним классом и выше среднего. Сейчас происходит сжатие заработных плат, это относится, в первую очередь, к высокооплачиваемым работникам, потому что ниже прожиточного минимума зарплату сокращать не будут, а вот различные надбавки, бонусы, премии – это все можно урезать. Поэтому доходы сократились у относительно благополучных работников. Формально это ведет к сокращению неравенства, но хорош этот процесс или нет – большой вопрос. У него могут быть негативные последствия: во-первых, высокодоходные, высокооплачиваемые группы, в которых заинтересован работодатель, – это, как правило, самые квалифицированные и качественные работники. И скорее всего, оплата их труда тоже выйдет в теневое пространство. И это одна из причин, по которой мы подозреваем, что неформальные платежи возрастут.  Доходы сократились у относительно благополучных работников.
Еще один фактор: исследования подтверждают, что если резко снизить зарплату, которая до этого росла, то это оказывает сильное демотивирующее воздействие на работника. И он может начать просто отсиживать свое рабочее время. Значит, производительность труда снизится. Поэтому при таком благоприятном векторе, как снижение неравенства, последствия могут быть весьма негативные.
– В начале года был отмечен резкий рост общего коэффициента смертности – в чем причины? Это долгосрочный тренд? Снизились показатели рождаемости. Каковы демографические последствия кризиса?
– У нас действительно в начале 2015 года снизились показатели рождаемости. Некоторые эксперты успели заявить о том, что это влияние кризиса. По-моему, люди, которые так говорят, ничего не знают о сроках беременности. Это глупость откровенная -- давайте все-таки подождем девять месяцев. О четких причинах смертности говорить тоже пока трудно, не нужно торопиться с однозначными выводами. Окончательно мы могли бы сказать, что произошло, если бы у нас были возрастные коэффициенты смертности. Одно дело – если выросла смертность 98-летних людей, совсем другое – 38-летних. Если умирали старшие возраста, то мы имеем дело с неизбежным всплеском смертности, который является следствием старения населения. Независимо от того, идет старение население или не идет, влияет оно на демографию или нет, нужно, чтобы скорая помощь работала как часы, без перебоев, нужно, чтобы лекарства были доступны для тех групп населения, которые нуждаются в поддерживающей терапии – и эти два фактора не должны друг друга исключать.
При этом общий коэффициент смертности уже в апреле-мае вернулся на нормальный, привычный уровень.
– Ваше отношение к повышению пенсионного возраста?
– Я думаю, что мы уже опоздали с этим лет на десять-пятнадцать. Повышать пенсионный возраст с надеждой на желаемый результат для экономики нужно было, например, когда вводили новую пенсионную систему в 2002 году. Эта мера напрашивалась сама собой. Сейчас мы близки к тому, что будем просто вынуждены повысить пенсионный возраст независимо от политических и социальных факторов -- исчезли условия для мягкого и безболезненного повышения.
К 2030 году численность плательщиков и получателей в пенсионной системе сравняется. Это нонсенс – экономический, социальный, политический. Пенсионная система солидарного типа формировалась, когда соотношение было 1:4, на одного пенсионера – четыре работника. А если их число окажется одинаковым это значит, что работник будет вынужден обеспечить себя, своих детей, родителей и еще отдать целую пенсию вот на «того парня», на анонимного пенсионера, перед которым есть обязательства у пенсионной системы. Это и налоги, и зашкаливающие пенсионные начисления на уровне 50%. Сейчас мы спорим  о 22-24-26%... Это проходила Скандинавия, и тогда она резко сбросила темпы экономического роста. В общем один работник не может взять на содержание одного пенсионера. Поэтому до 2030 года еще что-то будет теплиться. Но если ничего не будет предпринято, то к этому времени солидарная пенсионная система рухнет.

На прирост миграции рассчитывать уже нельзя
– Миграция. Хорошо или плохо то, что мигрантов стало меньше?
– Были опасения, что кризис обрушит миграционные рынки и сделает работу в России непривлекательной. Особенно это касается мигрантов из Молдовы, Украины и Белоруссии, которые находятся между молотом и наковальней и делают рациональный экономический выбор: где им выгоднее искать рабочее место – в России, которая близка по языку, культуре, среде или же на рынках Запада, где существуют большие трудности в поиске работы, но выше заработная плата. Девальвация рубля означает девальвацию зарплаты для тех групп мигрантов, которые получают в валюте. С другой стороны, в 2015 году у нас пересеклись два события – кризис рынка труда и дополнительные условия для мигрантов (обязательный экзамен по русскому языку, например). В этой связи можно было ожидать, что миграционный приток резко сократится, а он -- не сократился. Кроме того, Киргизия и Армения теперь дают новые рабочие руки. Иначе говоря, хорошая новость в том, что сейчас у нас достаточный объем миграционных ресурсов, а плохая новость: практически все, кто хотел – они уже здесь.
Поэтому в ситуации сокращения рабочей силы миграционных ресурсов может не хватить, чтобы компенсировать те потери, которые мы несем в связи с демографической волной.
– Насколько живуча российская модель рынка труда, когда реакция на ухудшения в экономике проявляется через зарплату, а не занятость. Можно ли ожидать роста безработицы?
– Я думаю, нет. Это уже устойчивая реакция и эту модель одинаково исповедуют все участники, все экономические субъекты. Это не только вопрос работодателя – увольняю или не увольняю. Это не только вопрос работника – хочу уволиться, потому что мне не платят заработную плату. Не платят – но я никуда не ухожу, потому что мне важнее заработать пенсионный стаж, пусть моя трудовая книжка лежит. Поэтому модель одинаково привлекательна для обеих сторон. Кроме того, она очень привлекательна и для государства. В такой ситуации государство не вмешивается в этот процесс, не несет обязательств по расходам по выплате пособий по безработице, другим формам услуг населению, связанным с рынком труда. Государство смотрит сквозь пальцы на все это дело, потому что от него не требуется финансовых затрат. То, что все три участника заинтересованы в сохранении ситуации, говорит о том, что эта модель очень устойчива.
Есть такое понятие – плохое равновесие. Наша экономическая модель при высоких ценах на нефть демонстрирует плохое равновесие. Структура у него отвратительная – структура активов, доходов, бюджета. Равновесие было? Было. Баланс был? Был. Но посмотришь, как он держался этот баланс – слезы сплошные, потому что здесь и аномальное соотношение нефтяных и не нефтяных доходов, и неэффективные рынки и т.д. Но, тем не менее, приличные темпы роста мы показывали. С рынком труда – то же самое. Внешне все спокойно, ведь нет социального напряжения, нет безработицы, нет лавинообразного роста бедности. Вместо большого по объему роста бедности, кризис дает не слишком большой объем хронической бедности, и в этой ситуации люди могут находиться годами. И вот нас, видимо, что-то похожее ждет, если российский кризис пойдет по пути рецессии. Последствия этого будут очень плохими – и в том числе макроэкономические, потому что мы попадем в ловушку низких доходов и низкой производительности. 

Беседовала Марина ЗАТЕЙЧУК. «Economy Times», 30 августа 2015 года

22 миллиона россиян, по словам вице-премьера Ольги Голодец, оказались в июле 2015 года за чертой бедности. Причина — падение курса рубля, рост цен, повышение прожиточного минимума. «Новые бедные» — так называют граждан России, пострадавших от экономического кризиса. Но не все эксперты согласны с этим определением. Алексей Левинсон, руководитель отдела социокультурных исследований Левада-центра, считает, что процессов массового разорения каких-либо групп населения в России в последние месяцы не было, а значит, и нет «новых бедных», тех людей, которые были богатыми и вдруг стали нищими.
— Первое десятилетие XXI века шло улучшение материального состояния российского общества. От 5 до 15% наших взрослых граждан из категории бедных перешли в категорию людей с несколько более благоприятными условиями жизни. Кто-то из представителей среднего класса перешел в категорию богатых людей. Самое главное — люди, которые относили себя к самым бедным слоям, стали ощущать, что могут чуть более свободно распоряжаться деньгами.
Во время кризиса пойдет движение в обратную сторону. Поэтому мы получим не «новых бедных», а старых бедных, тех, что несколько поправили свое положение в «тучные» годы, а сегодня возвращаются в свое прежнее состояние. Думаю, массовые процессы будут такими.
Нельзя, конечно, исключать точечное появление «новых бедных» в отдельных городах, поселениях, семьях, в отдельных отраслях, в отдельных случаях.
— Некоторые работающие в России относятся к категории бедных. Как этот парадокс объясняет социология?
— Действительно, это серьезная проблема. Она зафиксирована нашими экономистами. Проницательные исследователи из Высшей школы экономики В. Гимпельсон и С. Капелюшников еще в прошлый кризис отметили, что у нас, в отличие от других стран, где в кризис увольняют большое количество людей, и они живут на пособия по безработице, — предприятия стараются не увольнять сотрудников. По политическим причинам в первую очередь. Администрация субъекта Федерации, например, собирает работодателей и рекомендует им держать людей на рабочих местах, чтобы они не выходили на улицы. Есть причины и гуманистического характера. Людей жалко, будем им помогать. Эти россияне формально заняты. Они получают не собственно заработную плату (они ее не могли заработать), а другие виды выплат — аванс, пособия. Такой подход можно назвать патерналистским. Но нужно понимать: здесь не столько забота начальства о благополучии граждан, сколько страх этого начальства перед возможными беспорядками, а еще более — перед нагоняем от более высокого начальства.
Но возникает и открытая форма безработицы. Она тоже имеет свои особенности. Среди числящихся безработными в России — немало граждан из «серого» сектора экономики, из сферы неформальной занятости, где, по признанию наших руководителей, трудятся десятки миллионов человек. Про такого человека я бы не стал говорить, что он безработный, так как, например, два дня он что-то делает, три дня в неделю отдыхает. То ли нет возможности, то ли желания.
Сегодня россияне всех категорий ощутили, что жизнь стала дороже. При этом чем люди беднее, тем острее у них реакция. Она вызвана двумя обстоятельствами. У этих людей меньше накоплений. Любого вида запасов, в том числе крупы или других видов продовольствия. Для них повышение цен — это немедленное ухудшение питания. Второе. Дешевые сегменты продовольственного ассортимента дорожают быстрее, чем дорогие.
— Около 15% бедных в России — молодежь. Почему?
— В стране две группы наибольшего риска. Это одинокие пенсионеры, во-первых, и молодые семьи с малолетними детьми, во-вторых. При этом вторая группа — это, как правило, люди, живущие на текущую зарплату и не имеющие никаких резервов. Для них задержка зарплаты, тем более потеря работы, — очень тяжелое испытание. Эта семья не может позволить себе, точнее своему ребенку, немного поголодать. Только катастрофа может заставить родителей ограничить рацион ребенка. При этом в молодой семье с детьми часто работает только один родитель, другой — ухаживает за детьми.
Молодежь в добрачном состоянии не попадает в категорию тех бедных, которые вынуждены отказывать себе в самом необходимом. Но у этой категории есть другая проблема. Особенно остро она стоит у тех, которые окончили вузы. Это проблема трудоустройства, которая обострилась в ходе кризиса. Молодому человеку без опыта работы по специальности всегда было трудно найти место. (В итоге люди занимаются не тем, чему их учили.) Работодатель предпочтет человека со стажем молодому работнику без опыта. Даже неквалифицированные рабочие места в ходе кризиса сокращаются. Поэтому найти достойное рабочее место после окончания учебы сейчас становится особенно трудно. Эти люди вынуждены соглашаться на работу, которую они считают плохой, из-за заработка, который они считают недостойным. Или не соглашаться и висеть на шее у родителей.
— Бедные россияне стали жить лучше, но сегодня опять нуждаются. Значит ли это, что бедность в нашей стране для части ее граждан стала хронической?
— Действительно, в нашей стране, похоже, появляются очаги хронической бедности. Но их, к счастью, пока немного.
Вообще, хронической бедностью следует называть состояние, из которого человек или группа людей никогда вырваться не могут. Это жизнь в таких условиях, из которых, если не счастливая случайность, — выхода нет. Они бедны с рождения до смерти, у них рождаются дети, которые так же будут бедны. Слава Богу, наша страна не похожа на страны тропической Африки или Центральной Азии, где в таком состоянии живут миллионы людей. У нас в основном это не так. Те, кто обеднели в начале 1990-х, потом, как мы говорили, несколько поправили свое состояние.
— Как повлиял, и повлиял ли, экономический кризис на рейтинг президента?
— Да, рейтинг президента за последние два месяца чуть снизился. Снизившись, он равняется 83%. Скажите, в какой еще стране мира кризис отмечается при такой поддержке лидера? Если говорить серьезно, пока что действует раздвоение, которое российское массовое сознание выдерживает с начала санкций. Одно дело — это наша патриотическая позиция, поддержка наших лидеров. Другое дело — как мы живем, как хлеб жуем, и сколько этого хлеба у нас есть. Одно от другого не зависит.
Есть популярная идея о том, что в умах и душах россиян идет «борьба телевизора с холодильником». Но мне кажется, что идея экономического детерминизма и вообще, и в частности для современной России и современного состояния умов ее граждан не состоятельна. Российская история не дает подтверждения правилу: когда народ сытый — он любит власть, когда голодный — бунтует. Скорее даже более серьезное ухудшение экономического состояния, чем сегодня, может привести к большей консолидации общества вокруг власти. Опыт бедных латиноамериканских стран говорит о том, что такое может быть. Мы не бедные, но что-то из этого у нас вполне может происходить.
— Но бедные латиноамериканские страны породили образ Че Гевары — мировую легенду о борце за справедливость.
— Считать, что бедные возьмутся за вилы и пойдут на штурм власти, пока, по крайней мере, не приходится. Возьмем самые бедные регионы России, например Республику Тыва. Не думаю, что народ там взбунтуется. Такой связи нет. Революции в Латинской Америке имели другой бэкграунд. Я бы посмотрел внимательнее на страны, более близкие к нам. Например, на республики, которые были в составе СССР. Бедность в большинстве из них тяжелее, чем в России. Цветные революции там если и происходили, то были связаны с другими — политическими — факторами. Волнения на Болотной также не были связаны с экономикой. Тогда ситуация с рублем и ценами была куда лучше.
Более интригующим, по-моему, будет развитие общественных настроений не в связи с бедностью, а в связи с замершей ситуацией в Украине. Источник взлета нашего патриотизма в виде присоединения Крыма ничего больше не дает общественному сознанию, новых побед мы не одерживаем и, быть может, не одержим. Вопрос, как тут поведет себя все тот же рейтинг. Он взлетел не ввиду экономических успехов и опускаться будет не ввиду экономических неудач. Он поднялся благодаря определенным политическим обстоятельствам, а они сегодня меняются. Что в связи с этим будет происходить, очень интересно, но прогнозировать тут — крайне рискованное дело, потому что мы вообще находимся в полосе событий, прецедента которым в нашей истории, да и в истории других стран, найти трудно. Мы (мои коллеги и я) не настолько хорошо понимаем механизмы массового сознания, чтобы точно предсказать, как оно себя поведет через месяц или три. По мнению моих коллег, наиболее вероятный сценарий — это постепенное возвращение к ситуации, которая существовала в период первого или второго правления президента Путина.
— Можно ли нарисовать социологический портрет большинства, поддерживающего власть?
— Большинство (те же 83%) — это, по сути дела, и есть население страны. Его портрет — это портрет современной России. А Россия — за очень небольшим, хоть и важным исключением, — демонстрирует стремление к объединению вокруг нескольких символов. Это прежде всего — наши победы, величие нас как державы. Вот то, что объединяет большинство. Наше величие вчера — это победа в Великой Отечественной войне. Наше сегодняшнее величие нам самим видится в том, что мы (символическим образом) победили нынешнего «супостата» — Америку. Мы победили в том смысле, что не послушались. Сделали, как захотели. А наша воля была выражена действиями нашей власти. Мы взяли Крым. «Крымнаш». Нам говорили, что этого делать нельзя, а мы — сделали. Восторг от того, что мы так поступили, цементирует большинство. Но это не очень надежный цемент. Одно дело — Победа в Великой Отечественной войне. То, что она столько лет продолжает быть объединяющим фактором для многих народов, понятно: столько пролито крови, такие выдержаны муки, такой был риск потери страны, так силен был враг. Это объясняет значимость Победы. Нельзя, как это в запале делали некоторые, уравнивать присоединение Крыма и эту Победу. Перед памятью тех, кто принес нам Победу в Великой Отечественной войне, надо быть аккуратнее со словами, чтобы эту память не оскорбить. Удачная военно-политическая операция, конечно, заслуживает внимания специалистов. Она, возможно, войдет в военные учебники. Но нужно различать, где одержана всенародная Победа, а где — осуществлена лихая акция. Это вещи из разных разрядов.

Ирина ТИМОФЕЕВА. «Новая газета», 1 сентября 2015 года