Самоубийства в Ивановской области: анализ временных трендов

А.Ю. Мягков¹, С.В. Ерофеев²
(Опубликовано в Социологическом журнале, 2007, №2, с. 37-58)

Ивановская область, некогда крупнейший центр текстильной промышленности и машиностроения нашей страны, сегодня — один из наиболее бедных и неблагополучных регионов России. В последние годы область неизменно находится в самом конце списка из 89 субъектов РФ по уровню доходов, потребления и ожидаемой продолжительности жизни. Более половины ее населения живет за чертой бедности. Крайне неблагоприятной остается и демографическая ситуация: численность населения продолжает сокращаться. Естественная убыль на протяжении ряда лет составляет 2,0–2,2% в год, смертность превышает рождаемость примерно в 2,5 раза, а в некоторых городах и районах — в 3,5–4 раза³. Ивановский регион занимает сегодня одно из первых мест в Центральном федеральном округе РФ по уровню убийств и количеству алкозависимых людей, лидирует по показателям подростковой преступности.

Поскольку самоубийства являются одним из важнейших индикаторов социального благополучия/неблагополучия общества, следить за уровнем и меняющимися образцами суицидальности — важная научно-практическая задача. Между тем научный анализ суицидальной ситуации требует отказа от традиционного исследовательского формата. В отличие от западной социальной науки, где изучаются разные формы суицидального поведения (намерения, угрозы, попыт­ки, фатальные самоубийства) [23, 34, 36, 37], в отечественной социологии подавляющее большинство работ выполнено на материале завершенных суицидов. Исследования самопокушений в последние годы, за редким исключением⁴, не проводятся. Это крайне затрудняет сравнение завершенных и незавершенных самоубийств, выявление их специфических черт и особенностей. Кроме того, партикулярный и разновременный анализ этих форм суицидального поведения не позволяет увидеть точки их взаимного соприкосновения, рассматривать самоубийства в рамках единого динамического континуума самодеструктивности.

Эмпирическая база и методы исследования

Изучение суицидальной ситуации и региональных паттернов самоубийств проводилось нами на основе двух массивов эмпирических данных. При анализе структуры и динамики незавершенных суицидов мы опирались на материалы Ивановской городской станции «Скорой помощи», которые представляют собой статистику экстренных вызовов в связи с суицидальными попытками, совершенными в областном центре с января 2000 г. по декабрь 2005 г. Данные были систематизированы и обработаны с помощью программно-аналитического комплекса SPSS⁵. В исследовании фиксировались демографические характеристики суицидентов, временные параметры самоубийств, способы их совершения и алкогольная переменная.

Источником информации об уровнях и временных вариациях самопричиненных смертей выступали данные суицидальной статистики Ивановского областного бюро судебно-медицинской экспертизы за 1990–2005 гг. В качестве основного аналитического инструмента в нашем исследовании использовались индексы суицидальности, традиционно применяемые в мировой исследовательской практике при изучении уровня и динамики самоубийств. Они представляют собой стандартизированные показатели, характеризующие количество самоубийств, приходящееся на 100 тыс. населения за определенный год и рассчитываются по формуле⁶:

R = S/P⋅100000,

где S — общее число случаев самоубийств (суицидальных попыток), произошедших в течение года, или их среднегодовое число;

P — численность населения в исследуемой совокупности.

При расчетах R для различных гендерных и возрастных групп количество суицидов нормировалось по отношению к общей численности соответствующих категорий. Индексы самоубийств рассчитывались с учетом официальной статистики населения города и области.

Суицидальная ситуация в регионе

Уровни и динамика самоубийств. Анализ регистрационных записей, внесенных в базу городской станции «Скорой помощи», показывает, что за последние шесть лет в Иваново произошло в общей сложности 3245 самоубийств, не завершившихся смертью суицидентов. Более половины из них — 1656 (51,0%) — совершены молодыми людьми в возрасте от 14 до 29 лет, 1561 (48,1%) — представителями старших возрастных категорий и 28 (0,9%) — детьми и подростками, не достигшими 14-летнего возраста. Среди лиц, пытавшихся покончить с собой, 51,3% (1666 чел.) составляют мужчины и 48,7% (1579 чел.) — женщины.

Кроме того, по данным Ивановского областного бюро судебно-медицинской экспертизы, за тот же период в городе было зафиксировано 1397 случаев самоубийств со смертельным исходом, а в Ивановской области в целом — 3393 случая. Соответствующие расчеты показывают, что в Иванове индекс суицидальности по завершенным самоубийствам (на 100 тыс. городского населения) за 2000–2005 гг. в среднем составил 53,5 (в Ивановской области — 48,3), а по суицидальным попыткам — 124,2 (табл. 1).

Таблица 1. Соотношение завершенных и незавершенных самоубийств в Иваново, 2000–2005 гг., абсолютные числа и индексы

Это, безусловно, высокие показатели, хотя их строгая оценка в сравнении с другими регионами нашей страны за сопоставимый период крайне затруднительна из-за отсутствия соответствующей информации. Заметим лишь, что уровень фатальных самоубийств в Иванове в эти годы превышал общероссийский показатель почти в 1,5 раза. Можно предположить, что похожее соотношение сохраняется и по незавершенным суицидам. По критериям Всемирной организации здравоохранения, коэффициент суицидальности, превышающий 20 пунктов, считается высоким⁷. В Ивановской области в обследуемый период этот уровень был превзойден более чем в 2,4 раза, а в областном центре — почти в 2,7 раза.

Анализ суицидальной статистики в более длительной ретроспективе позволяет заметить два крупных всплеска самоубийств в Ивановской области. Первый из них начался в 1992 г., достиг своего максимума в 1995 г. и был реакцией на те шокотерапевтические мероприятия в социально-экономической сфере, которые проводились в этот период российским руководством. Второй пришелся на 1999 г. и явился очевидным следствием финансовых потрясений, связанных с дефолтом 1998 г. Около 80% жителей области тогда имели доходы ниже официально установленного прожиточного минимума, а уровень безработицы был одним из самых высоких в России и составлял почти 19%⁸. Этим объясняется пик самоубийств, отчетливо наблюдаемый на тренде, характеризующем динамику завершенных суицидов за 1997–2005 гг. (табл. 2).

Таблица 2. Индексы завершенных самоубийств в Ивановской области и Российской Федерации, 1997–2005 гг.

* Источник: Российский статистический ежегодник. 2005: Cтат. сб. М.: Росстат, 2006. С. 127

Рост числа суицидальных смертей, отмечавшийся в самом конце 1990-х годов, в областном центре оказался более внушительным, чем в городах и районах Ивановской области, а также по Российской Федерации в целом. Индекс самоубийств в Иванове тогда в 1,8 раза превышал среднероссийский показатель⁹ и был в 3,5 раза выше, чем в Санкт-Петербурге¹⁰.

С 2000 г. в городе и области начинается постепенный спад суицидальной активности, продолжавшийся вплоть до 2004 г., однако уже в 2005 г. наблюдается новый, хотя и не столь значительный, скачок — до уровня 2003 г. Эти тенденции хорошо согласуются с суицидальной динамикой, характерной для страны в целом, где аналогичные спады и подъемы происходили примерно в те же временные периоды.

Если количество фатальных самоубийств на протяжении последних шести лет постепенно снижалось, то для незавершенных суицидов была характерна иная тенденция. Между тем говорить о сколько-нибудь выраженной поступательной динамике их уровня за обсуждаемый период вряд ли возможно, поскольку индексы незавершенных самоубийств по годам распределяются неравномерно. Наиболее заметный рост числа самопокушений наблюдался в 2004 г. (високосном), однако через год последовал небольшой, но весьма закономерный спад до уровня трех предыдущих лет (табл. 1). Вместе с тем, если сравнивать нынешний показатель суицидальной активности с базовым (2000 г.), то тенденция к росту (на 22,4%) становится очевидной.

Соотношение завершенных и незавершенных самоубийств. В современной социологической литературе имеются разные оценки численного соотношения завершенных и незавершенных суицидов. Дж. Манн, например, считает, что на один фатальный суицид сегодня в мире приходится в среднем 20–30 суицидальных попыток¹¹. По данным французских исследователей, для юношей в возрасте от 15 до 24 лет это соотношение составляет 1:25, а для девушек той же группы — 1:160¹². Однако большинство специалистов оценивают интересующую нас пропорцию более сдержанно — как 1:10¹³.

Между тем результаты нашего исследования совершенно не согласуются с этими оценками. В Иваново в среднем за шестилетний период соотношение завершенных и незавершенных самоубийств составило 1:2,33, при этом превышение числа суицидальных попыток варьировалось от 1,66 в 2000 г. до 3,45 в 2004 г. (табл. 1).

Логично предположить, что наблюдаемое рассогласование связано, прежде всего, с сильным занижением численности суицидальных самопокушений по причине их высокой латентности, стигматизации и трудностей в точной идентификации. Такого рода опасения действительно имеют определенные основания. По сообщению зарубежных исследователей, в связи с высокой стигматизированностью самоубийств родственники суицидентов нередко пытаются представить произошедшее как трагическое стечение обстоятельств. В результате на каждую официально зарегистрированную попытку суицида может приходиться еще одна неучтенная. Кроме того, ошибки диагноза также скрывают истинные масштабы суицидального поведения, увеличивая смещения в статистических данных еще на 14%¹⁴.

Однако аналогичные проблемы, как свидетельствуют специалисты, существуют и при учете завершенных суицидов. «Официальная суицидальная статистика, — пишет К. Хаутон, — не в состоянии репрезентировать истинную случаемость самоубийств»¹⁵.

Под давлением родственников погибших эксперты нередко относят самоубийства к разряду смертей по «неустановленным причинам» или к категории «несчастных случаев»¹⁶. Субъективные ошибки при вынесении вердиктов также не исключаются. В результате публикуемые сведения о численности фатальных суицидов в США и Шотландии занижены примерно на треть, а в Ирландии — в 4 раза¹⁷. В молодежной группе, по оценке Дж. Розенблата, удается зафиксировать лишь одно из двух-трех реально совершаемых самоубийств¹⁸. Согласно данным, приводимым Г.И. Девятковой, недоучет самоубийств в российских регионах составляет не менее 13%¹⁹.

Главная проблема состоит не в слабостях региональной статистики самопокушений (хотя они, безусловно, имеются), а в непригодности приведенных выше экспертных оценок для анализа суицидальной ситуации в России. Даже если допустить, что число нефатальных суицидов в Иванове занижено на 214%, а фатальных — лишь на 13%, то ожидаемого соотношения, как показывают расчеты, мы не получим. Диспропорция, конечно, возрастет (до 4,7 раз), но при этом превышение не достигнет предсказываемого десятикратного уровня. Возможно, соотношение 1:10 точно соответствует реалиям США с их относительно невысоким индексом завершенных самоубийств, но оно ни в коей мере не отражает положения дел в нашей стране, где уровень суицидальности почти в 3 раза превышает аналогичный американский показатель.

Алкогольные суициды. Судебно-медицинская статистика по завершенным суицидам свидетельствует, что уровень самоубийств, совершаемых в состоянии алкогольного опьянения в рассматриваемом регионе на протяжении многих последних лет, был очень высоким. Если в 1990 г. в среднем по России удельный вес алкогольных суицидов оценивался примерно в 30%²⁰, а в Пермской области составлял 35,3%²¹, то в Ивановской области он вплотную подходил к 50%-й отметке. В течение всего постперестроечного периода этот показатель неуклонно возрастал (1991 г. — 53,1%, 1998 г. — 62,5%, 1999 г. — 65,6%, 2000 г. — 69,5%). К 2002 г. он достиг своего максимума (72,1%), а в последние годы стабилизировался на уровне 65%. При этом в малых городах области ситуация в этом плане всегда была значительно хуже, чем в областном центре. В некоторых из них в 2002 г., например, удельный вес самоубийств, сопряженных с алкоголем, достигал 80–85 и даже 90%.

По данным «Скорой помощи», уровень алкогольных самопокушений также весьма высокий. В среднем за рассмотренные шесть лет он составил 41%, варьируясь в отдельные годы от 38% до 47%.

Образцы гендерной структуры весьма типичны для такого рода суицидов. Среди суицидентов, у которых после совершения попытки самоубийства в крови был обнаружен алкоголь, по-прежнему доминируют мужчины. Между тем в последние годы их удельный вес постепенно снижается (с 61% в 2000 г. до 56% в 2005 г.), а доля женщин немного растет (с 39% до 44% соответственно). Феминизация алкогольных самопокушений — очень тревожная, хотя и не новая для рассматриваемого региона тенденция²².

Процесс алкоголизации суицидального поведения характерен сегодня для многих возрастных категорий (см. табл. 3). Однако наиболее интенсивно он протекает в молодежной среде. В группе 20–29-летних суицидентов в среднем каждая вторая попытка самоубийства совершается на фоне употребления алкоголя, а среди подростков и юношей в возрасте 14–19 лет — каждая третья. Между тем, если в первой из указанных групп удельный вес алкогольных суицидов в последние годы остается относительно стабильным, то во второй — неуклонно растет. Лишь за несколько лет нового столетия он увеличился почти вдвое.

Таблица 3. Удельный вес алкогольных самопокушений в разных возрастных группах суицидентов, 2000–2005 гг., %

Демографические проекции самоубийств

При изучении самоубийств важнейшими показателями являются пол и возраст. Их анализ, по мнению Д. Лестера, позволяет увидеть, как социальные структуры общества влияют на суицидальное поведение²³.

Гендерные образцы суицидальности. Из классической работы Э. Дюркгейма известно, что мужчины подвержены более высокому суицидальному риску, чем женщины²⁴. Современные исследования показывают, что данные образцы остаются неизменными и по сей день, демонстрируя тем самым «высокую кросскультурную и историческую стабильность»²⁵. В наиболее развитых странах Европы и Америки, а также в Австралии и Южной Корее соотношение индексов фатальных самоубийств среди мужчин и женщин составляет сегодня 3:1, в Японии — примерно 2:1²⁶. В нашей стране мужская сверхсуицидальность выражена еще более отчетливо: по числу завершенных суицидов мужчины превосходят женщин в среднем в 5 раз, а по отдельным возрастным группам (например, 25–29 и 30–39-летних) — в 7–8 раз²⁷.

Что же касается самопокушений, то здесь, как принято считать, ситуация принципиально иная. По данным ряда зарубежных исследований, женщины совершают попытки самоубийств примерно в 3 раза чаще, чем мужчины²⁸. При этом в разных возрастных группах количественные параметры этого соотношения могут меняться. Если среди подростков, по разным данным, число женских самопокушений превышает число мужских в 3–9 раз, то в старших возрастных категориях — в 1,5–2 раза²⁹.

В отечественной социологии точные данные относительно обсуждаемой пропорции не приводятся. Однако исследователи единодушны во мнении, что ситуация в России не противоречит европейским и общемировым образцам³⁰. Между тем эта точка зрения не подтверждается результатами нашего исследования. Статистика вызовов экстренной медицинской помощи в связи с суицидальными действиями свидетельствует, что в целом по обследованному контингенту мужчины совершают попытки самоубийств даже несколько чаще, чем женщины.

Соотношение мужских и женских суицидов в общей структуре незавершенных самоубийств, произошедших в городе в 2000–2005 гг., составляет 51,3:48,7% при удельном весе мужского населения 44,3%. Указанная тенденция отчетливо просматривается и при сравнении стандартизированных показателей в гендерных группах: средние индексы суицидальности у мужчин на треть выше, чем у женщин. Анализ статистических данных в динамике также не обнаруживает свидетельств нарушения этой закономерности: на протяжении всех шести лет исследования индексы самоубийств среди мужчин превышают соответствующие показатели для женщин в 1,2–1,6 раза (табл. 4).

Таблица 4. Индексы незавершенных самоубийств для мужчин и женщин в Иваново, 2000–2005 гг.

Судя по данным медицинской статистики, отмечаемый в литературе феномен женской сверхсуицидальности характерен, пожалуй, лишь для категории детей и младших подростков: девочки в возрасте 11–13 лет совершали попытки самоубийств в среднем в 2,6 (а в отдельные годы — в 5–6) раза чаще, чем мальчики.

В молодежной группе (14–29 лет) эта диспропорция практически полностью исчезает. Она слегка просматривается лишь до 2004 г., а затем и вовсе сходит на нет. В результате индексы самоубийств в обеих гендерных группах выравниваются. В старших возрастных когортах (от 30 лет и старше) ситуация кардинально меняется: заметно бОльшую суицидальную активность демонстрируют мужчины. Соотношение уровней самоубийств здесь составляет 1,65:1. В целом же, по всей совокупности случаев выявленная картина не соответствует известным российским и общемировым тенденциям (табл. 5).

Возрастные вариации самоубийств. Судя по данным медицинской статистики, минимальный возраст суицидентов в обследуемый период в г. Иваново составил 11 лет, а максимальный — 90 лет. Попыток суицида среди детей более раннего возраста за последние шесть лет в городе не зафиксировано. Эти данные совпадают с результатами ряда других региональных исследований³¹ и позволяют предположить, что выявленная нами ситуация в этом отношении весьма типична для современной России в целом. Между тем зарубеж­ные исследователи давно фиксируют неуклонное снижение нижней границы суицидальности. Так, например, К. Пфеффер и ее коллеги сообщают о 5 пациентах в возрасте от 6 до 11 лет, наблюдавшихся в одной из психиатрических клиник Нью-Йорка в связи с неудавшейся попыткой самоубийства³². П. Розенталь и С. Розенталь пишут о 16 известных им суицидентах, не достигших пятилетнего возраста. Они же описывают уникальный в мировой практике случай, когда попытку суицида совершила девочка в возрасте двух с половиной лет³³. Вполне очевидно, что подобные случаи в раннем детском возрасте пока еще довольно редки, к тому же большинство из них сегодня квалифицируются врачами как «несчастные случаи». Однако не исключено, что тенденция к еще более резкому омоложению суицидов будет обнаружена и в России.

Самой уязвимой в суицидальном отношении является молодежная когорта от 14 до 29 лет (табл. 5). При очень высоком уровне самоубийств здесь наблюдается и весьма устойчивая отрицательная динамика. Индекс суицидальности среди молодежи сегодня превышает общегородской показатель более чем в 2 раза, при этом за последние шесть лет он увеличился на 19%.

Среди детей в возрасте от 11 до 13 лет наиболее интенсивный рост суицидальной активности (в 4,5 раза) наблюдался в период с 2000 г. по 2002 г., однако начиная с 2003 г. волна самопокушений в этой группе постепенно пошла на спад.

Таблица 5. Индексы незавершенных самоубийств в различных гендерных и возрастных группах, 2000–2005 гг.

Таблица 6. Индексы незавершенных самоубийств для различных возрастных групп, 2000–2005 гг.

Среди людей старших возрастов (30–90 лет) индексы самоубийств сегодня заметно ниже, чем у молодежи, но тенденция к их росту по сравнению с базовым 2000 г. также просматривается (+18,4%). Разукрупнение этой очень широкой группы на более мелкие субкатегории показывает, что увеличение интенсивности самоубийств здесь произошло, прежде всего, за счет лиц в возрасте 70–79 лет (+61,5%), 80– 90 лет (+43,0%), 30–39 лет (+42,3%) и 50–59 лет (+36,1). У 40-летних отмечалась нулевая динамика, а у 60-летних — нисходящая (–27,8%) (табл. 6). Регистрационные данные Ивановской городской станции «Скорой помощи» за 2000–2004 гг. позволили рассчитать стандартизированные коэффициенты незавершенных самоубийств для 16 возрас­тов в границах молодежной группы (табл. 7).

Таблица 7. Индексы незавершенных самоубийств в различных возрастных когортах молодежи, 2000–2004 гг.

Анализ результатов показывает, что самой суицидогенной на сегодняшний день является группа 25-летних, имеющая наивысший индекс самоубийств, в 4,3 раза превышающий средний по городу. Очень тревожные показатели зафиксированы также у молодых людей в возрасте 17-ти, 18-ти, 20-ти и 22 лет. В этих же когортах в указанный период наблюдался и беспрецедентный рост суицидальной активности. Так, уровень незавершенных самоубийств среди 18-летних ивановцев увеличился более чем в 2 раза, а среди 25-летних — почти в 3 раза. У лиц в возрасте 26–29 лет, напротив, отмечается позитивная динамика: число суицидальных актов за последние несколько лет здесь заметно сократилось.

В целом полученные нами данные свидетельствуют о продолжающемся процессе омоложения незавершенных самоубийств. Если в 2000 г. средний возраст суицидентов приближался к 34 годам, то к 2005 г. он составил 32 года.

Согласно исследованиям Я.И. Гилинского и его коллег, в Санкт-Петербурге в конце 1980-х годов коэффициент суицидальных попыток, рассчитываемый как частное от деления доли суицидентов в исследуемой группе на долю той же группы в населении города, для молодежи в возрасте 20–24 года был равен 1,7, а для лиц старше 60 лет — 0,7³⁴. По нашим данным, в 2005 г. в Иванове эти показатели составляли 2,2 и 0,37 соответственно. Это подтверждает выявленную ранее тенденцию к дальнейшему усилению молодежной сверхсуицидальности.

Модели возрастного распределения суицидов. Судя по общероссийским и региональным данным, возрастное распределение фатальных суицидов в нашей стране носит бимодальный характер и имеет два вы­раженных пика, охватывающих, соответственно, группы среднего (40– 49 лет) и пожилого (старше 70 лет) возраста³⁵. По мнению Л.Г. Магурдумовой, незавершенные самоубийства также подчиняются этой закономерности. «С возрастом, — пишет она, — количество суицидальных попыток увеличивается. Особенно высокие показатели покушений приходятся на возраст 55–65 лет и старше — от 40 до 60%»³⁶. Результаты нашего исследования не подтверждают этот вывод. Анализ среднегодовых индексов показывает, что для самопокушений характерен иной, «нисходящий» тип суицидальности. Максимальные уровни самоубийств наблюдаются в молодежных когортах (17–29 лет), а начиная с 30-летнего возраста они монотонно снижаются и не образуют второго пика (см. рис. 1).

Во многих эмпирических работах зафиксирована тесная зависимость индексов самоубийств от уровня экономического развития страны и ее отдельных регионов³⁷, материального благосостояния населения³⁸ и глубины социально-экономического неравенства в обществе³⁹. Однако, как показали в своем исследовании П. Маккол и К. Лэнд, все эти «структурные» факторы «дифференцированно влияют на людей, находящихся на разных стадиях жизненного цикла»⁴⁰. Депрессивная экономика, низкий уровень жизни и высокая дифференциация доходов населения сильнее всего сказываются на представителях молодежной когорты, порождая у них глубокий «разрыв между нормативными притязаниями… и средствами их реализации», усиливая аномические тенденции и способствуя тем самым росту суицидальной активности в этой группе⁴¹.

Рисунок 1. Возрастное распределение незавершенных самоубийств, индексы

Согласно исследованиям К. Жирара, большинство экономически развитых стран устойчиво демонстрируют либо «восходящую», либо «конвексную» (параболическую) модели суицидальности, в соответствии с которыми риск суицидов неуклонно повышается с возрастом, достигает максимума в период расцвета профессиональной карьеры, а иногда продолжается и далее, вплоть до отметки в 75 лет⁴². В модернизирующихся странах, имеющих средний уровень экономического развития, но при этом еще сохраняющих прежние социальные структуры и сильное влияние институтов родства, наблюдается «бимобимодальный» тип возрастного распределения. Пиковые уровни самоубийств здесь приходятся на когорты в 15–34 года и в 75 лет и старше. «Нисходящий» паттерн самоубийств с максимумом суицидальной активности в возрасте от 15 до 34 лет и последующим ее снижением в старших возрастных группах характерен, прежде всего, для развивающихся стран со слабой экономикой, низкими ВВП и уровнем жизни населения, традиционной системой ценностей и патриархальным жизненным укладом⁴³.

Эти выводы, касающиеся социальной локализации указанных моделей, с одной стороны, еще раз свидетельствуют в пользу известного тезиса о социальной природе самоубийств, а с другой — не оставляют сомнений в истинных причинах повышенной самодеструктивности в рассматриваемом регионе. Полуразрушенная экономика и отсталая социальная инфраструктура, слабые рыночные механизмы и низкий уровень жизни людей, острый дефицит современных рабочих мест и отсутствие у молодежи возможностей для профессиональной самореализации, узость среднего класса и высокая доля депривированных слоев населения — таковы основные факторы, создающие социально-экономическую базу для неспадающей волны суицидальной активности в Ивановской области. Продолжающийся рост самоубийств — это та цена, которую мы до сих пор вынуждены платить за нецивилизованные формы перехода к капитализму.

Методы самоубийств

Завершенные суициды. Для фатальных самоубийств, как отмечается в специальной литературе, характерно использование насильственных и высоко летальных методов и средств. Поэтому в их видовой структуре обычно доминируют самоповешания, смертельные ранения холодным и огнестрельным оружием, падения с высоты и др. при сравнительно небольшом проценте отравлений⁴⁴. Имеющиеся в нашем распоряжении статистические данные свидетельствуют, что поведенческие образцы завершенных суицидов в Ивановской области практически не отличаются от тех, которые зафиксированы в предыдущих региональных и общероссийских исследованиях (табл. 8).

Таблица 8. Структура завершенных самоубийств в Ивановской области, 1998–2005 гг., %

На протяжении многих лет самоповешения занимают первое место в структуре самоубийств, причем их доля в общей массе суицидальных действий, похоже, растет, в то время как удельный вес отравлений постепенно снижается. В последние годы участились случаи применения холодного оружия в суицидальных целях. Относительная численность других видов самоубийств, включая огнестрельные ранения, пока остается без существенных изменений.

Анализ судебно-медицинской статистики позволяет увидеть некоторые различия в способах суицидального поведения в зависимости от места жительства индивидов. В крупных городах чаще происходят самоотравления, а также случаи, когда люди убивают себя, выбрасываясь из окон многоэтажных домов. Самоубийства с использованием огнестрельного оружия более распространены в малых городах, близких по своим характеристикам к сельской местности (табл. 9). Так, например, в 2004 г. на два самых крупных города Ивановской области (Иваново и Кинешму) приходилось 80% всех совершенных падений с высоты. В областном центре удельный вес этого вида самоубийств составил около 8%, а в Кинешме — 12%, в то время как во всех остальных городах и районах он не превысил 2%. С другой стороны, в 2005 г. в Иванове на долю огнестрелов приходилось лишь 2,8% всех совершенных там самоубийств, а в провинциальном городе Юже — 7,4%.

Таблица 9. Виды самоубийств по способам совершения в различных типах населенных пунктов Ивановской области (в среднем за 1998–2005 гг.), %

Традиционный образ жизни людей и социально-бытовые условия, характерные для различных типов местности, определяют и выбор средств, используемых для совершения суицидов.

Незавершенные суициды. По способам добровольного прерывания жизни незавершенные самоубийства существенно отличаются от завершенных. Совокупный анализ всех случаев суицидальных попыток, произошедших в городе за последние шесть лет, показывает, что отравления, и в первую очередь медикаментозные, выступают наиболее распространенным способом самопокушений практически во всех возрастных категориях суицидентов. Они полностью доминируют у детей и подростков и лишь в группе 20-летних чуть отходят на второй план, уступая первенство «фокальным суицидам»⁴⁵.

Эти выводы, особенно по детско-подростковой группе, хорошо согласуются с результатами многих исследований незавершенных самоубийств, проведенных в Швеции, США, Великобритании и других странах мира. Однако они не являются универсальными, а, скорее всего, отражают западные образцы суицидального поведения. Между тем К. Сатхиавати в своем исследовании обнаружил, что индийские подростки в возрасте до 15 лет при попытке совершения суицида в равной мере использовали как активные, так и пассивные способы самоубийств, однако первые они применяли все же чаще, чем взрослые суициденты. Аналогичные результаты были получены и в сингапурском исследовании Б. Чиа⁴⁶.

Пожилые люди также чаще используют лекарственные препараты (40,7%) в качестве средства ухода из жизни. Однако в этой группе более распространенными, чем в других возрастных категориях, являются самоповешения (15,7%), а также отравления бытовым газом⁴⁷ и прочими химическими веществами (12,5%) (табл. 10).

Таблица 10. Способы незавершенных самоубийств в зависимости от пола и возраста суицидентов, %

* I. Медикаментозные отравления. II. Прочие отравления (уксусной эссенцией, аммиаком, бытовым газом и т. п.). III. Самотравмирование (умышленное нанесение ножевых ран, вскрытие вен). IV. Падение с высоты, переломы. V. Самоповешение. VI. Прочие (утопления, ожоги, сотрясения мозга и т. п.).

Анализ материалов «Скорой помощи» показывает, что среди женщин намного чаще встречаются самоотравления (68,6%), среди мужчин — умышленное самокалечение: нанесение ножевых ран, вскрытие вен и др. (53,6%). Эта ситуация весьма типична для гендерных групп, и судя по сообщениям ряда авторов, характерна для многих стран современного мира⁴⁸. У девочек и молодых женщин суициды часто носят показной, демонстративный («жестовый») характер и сопряжены с надеждой на продолжение жизни. Не случайно, что женщины, по рассказам специалистов, нередко интересуются летальными возможностями различных средств, подробно расспрашивают о том, насколько мучительной бывает смерть от их применения и как они будут выглядеть после совершения суицида⁴⁹. Самоубийство для них — скорее «крик о помощи», апелляция к окружающим или своеобразное «послание миру», чем осознанное решение умереть⁵⁰. В связи с этим женщины чаще совершают суицидальные попытки с применением «щадящих» средств, позволяющих контролировать ситуацию и оставляющих шанс на выживание. Мужчины, напротив, склонны использовать насильственные и более радикальные способы самоубийств, обладающие высокой степенью летальности.

В принципе выявленная нами картина не выглядит необычной. Следующие из нее выводы хорошо согласуются с результатами многих отечественных и зарубежных исследований. Однако обобщенные данные скрывают одну очень тревожную тенденцию, связанную с трансформацией образцов суицидального поведения в последние годы. Динамический анализ статистических данных за 2000–2005 гг. свидетельствует, что попытки самоубийств принимают сегодня все более грубый и деструктивный характер. Так, на протяжении многих лет наиболее массовым видом незавершенных самоубийств в Иваново были медикаментозные отравления, однако начиная с 2004 г. они постепенно уступают первенство различным формам травматических действий. За последние три года почти утроилось число самоповешений, заметно вырос и удельный вес этой категории самоубийств в общей структуре суицидальных попыток. В то же время абсолютная численность отравлений лекарственными препаратами сократилась почти на четверть (см. табл. 11).

Таблица 11. Способы незавершенных самоубийств, 2000–2005 гг., %

* I. Медикаментозные отравления. II. Прочие отравления (уксусной эссенцией, аммиаком, бытовым газом и т. п.). III. Самотравмирование (умышленное нанесение ножевых ран, вскрытие вен). IV. Падение с высоты, переломы. V. Самоповешение. VI. Прочие (утопления, ожоги, сотрясения мозга и т. п.).

С другой стороны, если в 2002 г. «пассивные» методы самопокушений использовались суицидентами чаще (54,3%), чем «активные» (45,7%)⁵¹, то к 2005 г. это соотношение изменилось: перевес в пользу «жестких» методов стал уже очевидным (58,1%: vs 41,9%). При совершении суицидальных действий люди все чаще прибегают к использованию таких средств, которые потенциально несовместимы с жизнью. В этом смысле поведенческая структура незавершенных самоубийств, кажущаяся относительно стабильной, постепенно эволюционирует в сторону образцов, характерных для фатальных суицидов. Вполне возможно, что отмеченная тенденция имеет место и в других регионах нашей страны, однако данное предположение нуждается в специальной проверке на материалах более широкой региональной статистики.

Соотношение убийств и самоубийств

В теориях социальной интеграции рост самоубийств традиционно считается важным признаком усиления напряженности и самодеструктивности в обществе, являющихся, в свою очередь, следствием глубоких девиаций в социальных структурах и отсутствия ценностно-нормативного единства. Вместе с тем многие исследователи рассматривают высокий уровень суицидальности как один из индикаторов нарастания социальной патологии и постепенной деградации современных обществ. Для измерения глубины и интенсивности этих процессов Я.И. Гилинский, в частности, предлагает использовать специальный показатель — коэффициент «цивилизованности-социальности», рассчитываемый как частное от деления числа совершаемых в обществе убийств на общее число самоубийств⁵². Чем выше получаемое значение, тем меньше страна соответствует стандартам современной цивилизации. Сегодня в США данный индекс, по расчетам Я.И. Гилинского, равен 0,87, в Пуэрто-Рико — 2,72, в Мексике — 7,52, в то время как в Японии, Дании, Франции, Австрии, Швеции и Норвегии его значения варьируются в пределах от 0,04 до 0,08⁵³. В нашей стране в настоящее время он составляет 0,8 (табл. 12), а между тем в 1990 г. он был на уровне 0,54.

Таблица 12. Индексы убийств, самоубийств и «цивилизованности-социальности» в Ивановской области и России в целом, 1997–2005 гг.

*Источник: [Российский статистический ежегодник. 2005: Cтат. сб. М.: Росстат, 2006, с. 127].

Коэффициент «цивилизованности» (по терминологии Я.И. Гилинского) в Ивановской области в последние 9 лет рос гораздо быстрее, чем в стране в целом. За период с 1997 г. по 2005 г. данный показатель в России увеличился на 25%, а в Ивановской области — почти вдвое и практически достиг единицы. При этом его рост происходил не только за счет снижения числа самоубийств, но и за счет прогрессирующего увеличения количества убийств, совершенных в области за эти годы. По показателям нецивилизованности и несоциальности Ивановская область сегодня заметно опережает многие другие регионы страны.

Заключение

Проведенное исследование позволяет сделать ряд выводов. Уровни завершенных и незавершенных самоубийств в Ивановской области имеют разнонаправленную динамику. Если индексы фатальных суицидов постепенно снижаются, что в целом соответствует общероссийскому тренду, то попытки самоубийств, напротив, демонстрируют хотя и неустойчивую, но все же очевидную тенденцию к росту. Несмотря на то, что в последние годы наблюдается некоторое сокращение разрыва в областных и общероссийских индексах суицидальности, показатели самоубийств со смертельным исходом в регионе по-прежнему остаются более высокими, чем в стране в целом.

Продолжающееся омоложение суицидов — давняя и почти универсальная тенденция, типичная не только для России, но и для многих других стран современного мира. Между тем распространение мужской сверхсуицидальности с завершенных самоубийств на незавершенные и маскулинизация гендерной структуры самопокушений — относительно новый процесс, отражающий специфику постсоветской России в период интенсивных социальных трансформаций.

Поведенческая структура завершенных самоубийств (с точки зрения используемых методов) с годами остается практически неизменной, в то время как у самопокушений она менее стабильна. Традиционные различия в способах совершения фатальных и нефатальных суицидов по-прежнему сохраняются, однако тенденция к радикализации суицидальных попыток, характерная, прежде всего, для женской части населения, становится все более отчетливой.

Растет число алкогольных самопокушений, причем не только среди мужчин, но и среди женщин. Сегодня удельный вес суицидальных попыток, совершаемых в состоянии алкогольного опьянения, в Ивановской области выше, чем в ряде других регионов страны. Коэффициенты «цивилизованности-социальности» также обнаруживают тенденцию к росту. Сегодня в области (равно как и в России в целом) их значения стремительно приближаются к единице, свидетельствуя тем самым о нарастании деструктивного потенциала в российском обществе и продолжающемся отдалении нашей страны от идеалов человеческой цивилизации. Бимодальный и нисходящий паттерны возрастного распределения самоубийств, характерные для слаборазвитых и развивающихся стран, во многом объясняют причины повышенной суицидальной активности в регионе и указывают на первостепенную роль социально-экономических факторов в процессе ее воспроизводства. Депрессивное состояние области — главный источник сохранения негативных трендов в динамике самоубийств.

¹ Мягков Александр Юрьевич — доктор социологических наук, про­фессор, заведующий кафедрой социологии Ивановского государственного энергетического университета. Адрес: 153548 Иваново, ул. Рабфаковская, д. 34. корп. А, к. 341, ИГЭУ. Телефон: (4932) 38–57–69. Факс: (4932) 38– 57–56. Электронная почта: myagkov@rambler.ru, socio@sociol.ispu.ru
² Ерофеев Сергей Владимирович — доктор медицинских наук, заве­дующий кафедрой судебной медицины, медицинского права и биоэтики Ивановской государственной медицинской академии, начальник бюро судебно-медицинской экспертизы Ивановской области. Адрес: 153003 Иваново, ул. Парижской Коммуны, д. 5. Телефон: (4932) 38–63–31. Факс: (4932) 38–63–31. Электронная почта: shishkinuu@rambler.ru
³ Российский статистический ежегодник. 2005: Cтат. сб. М.: Росстат, 2006; Экономика Ивановской области: состояние, проблемы, развитие / Редколл.: В.И. Тихонов, Б.Д. Бабаев и др. Иваново: Иваново-Вознесенск, 2002.
⁴ Мягков А.Ю. Темпоральные характеристики самоубийств // Социологические исследования. 2004. № 3. С. 83–92; Мягков А.Ю., Журавлева И.В., Журавлева С.Л. Суицидальное поведение молодежи: масштабы, основные формы и факторы // Социологический журнал. 2003. № 1. С. 48–70.
⁵ Авторы признательны канд. социол. наук, доценту И.В. Журавлевой и аспиранту Е.Ю. Смирновой за участие в работе по созданию электрон­ной базы незавершенных самоубийств за 2000–2005 гг.
⁶ Bedeian A.G. Suicide and occupation: A review // Journal of Vocational Be­havior. 1982. Vol. 21. No. 2. P. 206.
⁷ Орлова И.Б. Самоубийство — явление социальное // Социологические исследования. 1998. № 8. С. 71
⁸ Российский статистический ежегодник. 2005: Cтат. сб. М.: Росстат, 2006. С. 141
⁹ Российский статистический ежегодник. 2005: Cтат. сб. М.: Росстат, 2006. С. 127
¹⁰ Девиантность подростков: Теория, методология и эмпирическая реальность / Я. Гилинский, И. Гурвич, М. Русакова и др. СПб.: Медицинская пресса, 2001. с. 27
¹¹ Манн Дж. Профилактика самоубийств [online]. Обращение к документу: 02.02.2003 г. <http://www.inosmi.ru/abstract/143364.html>
¹² Hawton K. Suicide and attempted suicide among children and adolescents. Beverly Hills, etc.: Sage Publications, 1986. р. 59
¹³ Rosenblatt J. Youth suicide // Youth problems: Editorial research reports. Washington, 1981. P. 23–40. р. 23
¹⁴ Hawton K. Suicide and attempted suicide among children and adolescents. Beverly Hills, etc.: Sage Publications, 1986. р. 56-57
¹⁵ Там же, р. 15-16
¹⁶ Orbach I. Children who don’t want to live: Understanding and treating the suicidal child. San Francisco, etc.: Jossey-Bass, 1988. р. 24; Hawton K. Suicide and attempted suicide among children and adolescents. Beverly Hills, etc.: Sage Publications, 1986. р. 18. По данным судебно-медицинской статистики, удельный вес смертей по невыясненным причинам, относимых обычно к категории РСНУ (род смерти не установлен), в Ивановской области в последние годы неук­лонно возрастал. За девятилетний период он увеличился почти в 3 раза (с 4,4% в 1997 г. до 11,7% в 2005 г.). Вместе с тем коэффициент, характеризующий отношение числа смертей с неясной этиологией к общему числу самоубийств, в настоящее время вплотную приблизился к единице. Если в 1997 г. он составлял лишь 0,5, то в 2005 г. — уже 0,95. Это значит, что количество случаев, квалифицируемых как РСНУ, почти сравнялось с числом официально зарегистрированных суицидов. Учи­тывая эти данные, вряд ли можно согласиться с мнением Я. Гилинского и Г. Румянцевой о низкой латентности завершенных самоубийств [Гилинский Я., Румянцева Г. Основные тенденции динамики самоубийств в России [online]. Обращение к документу: 02.02.2003. <http://www.narcom.ru/ideas/socio/28.html#3>].
¹⁷ Hawton K. Suicide and attempted suicide among children and adolescents. Beverly Hills, etc.: Sage Publications, 1986. р. 16
¹⁸ Rosenblatt J. Youth suicide // Youth problems: Editorial research reports. Washington, 1981. P. 23–40. р. 23
¹⁹ Девяткова Г.И. Социально-гигиеническая характеристика самоубийств и пути совершенствования суицидологической помощи населению: Автореф. дис. … канд. мед. наук / Оренбургский гос. мед. ин-т. Оренбург, 1992. с. 20
²⁰ Богоявленский Д.Д. Российские самоубийства и российские реформы // Социологические исследования. 2002. № 5. С. 76–80.
²¹ Девяткова Г.И. Социально-гигиеническая характеристика самоубийств и пути совершенствования суицидологической помощи населению: Автореф. дис. … канд. мед. наук / Оренбургский гос. мед. ин-т. Оренбург, 1992. с. 8, 10
²² Мягков А.Ю. Темпоральные характеристики самоубийств // Социологи­ческие исследования. 2004. № 3. С. 90
²³ цит. по: Fernquist R.M., Cutright P. Societal integration and age-standardized suicide rates in 21 developed countries, 1955–1989 // Social Science Research. 1998. Vol. 27. No. 2. P.110
²⁴ Дюркгейм Э. Самоубийство: Социологический этюд / Пер. с франц. А.Н. Ильинского. СПб.: Союз, 1998.
²⁵ Girard C. Age, gender and suicide: A cross-national analysis // American Sociological Review. 1993. Vol. 58. No. 4. P. 553.
²⁶ Girard C. Age, gender and suicide: A cross-national analysis // American Sociological Review. 1993. Vol. 58. No. 4. P. 569–571; Давыдов А.А. Модульный анализ и конструирование социума. М.: Институт социологии РАН, 1994, с. 133-134; Kposova A.J., Breault K.D., Singh G.K. White male suicide in the United States: A multivariate individual-level analysis // Social Forces. 1995. Vol. 74. No. 1. P. 317.
²⁷ Гилинский Я., Румянцева Г. Основные тенденции динамики самоубийств в России [online]. Обращение к документу: 02.02.2003. <http://www.narcom.ru/ideas/socio/28.html#3>; Девяткова Г.И. Социально-гигиеническая характеристика самоубийств и пути совершенствования суицидологической помощи населению: Автореф. дис. … канд. мед. наук / Оренбургский гос. мед. ин-т. Оренбург, 1992. с. 8.
²⁸ Rosenblatt J. Youth suicide // Youth problems: Editorial research reports. Washington, 1981. P. 24.
²⁹ Hawton K. Suicide and attempted suicide among children and adolescents. Beverly Hills, etc.: Sage Publications, 1986. р. 61
³⁰ Амбрумова А.Г., Постовалова Л.И. Мотивы самоубийств // Социологи­ческие исследования. 1987. № 6. С. 58; Гилинский Я., Румянцева Г. Основные тенденции динамики самоубийств в России [online]. Обращение к документу: 02.02.2003. <http://www.narcom.ru/ideas/socio/28.html#3>; Девяткова Г.И. Социально-гигиеническая характеристика самоубийств и пути совершенствования суицидологической помощи населению: Автореф. дис. … канд. мед. наук / Оренбургский гос. мед. ин-т. Оренбург, 1992. с. 13.
³¹ Самоубийство: судебно-медицинский и социально-экономический взгляд / В.О. Юшковский, А.Я. Гриненко, Г.И. Заславский, В.П. Попов. СПб.: Международная академия интегративной антропологии, 2003. с. 88; Девиантность подростков: Теория, методология и эмпирическая реальность / Я. Гилинский, И. Гурвич, М. Русакова и др. СПб.: Медицинская пресса, 2001. с. 27. В.О. Юшковский и его коллеги, например, отмечают, что, по данным их исследования, «в Ленинградской области самоубийства у детей в возрасте до 10 лет отсутствуют» [Самоубийство: судебно-медицинский и социально-экономический взгляд / В.О. Юшковский, А.Я. Гриненко, Г.И. Заславский, В.П. Попов. СПб.: Международная академия интегративной антропологии, 2003. с. 88]
³² Suicidal behavior in latency-age children: An out-patient population / C.R. Pfeffer, H.R. Conte, R. Plutchic, I. Jerrett // Journal of the American Academy of Child Psychiatry. 1980. Vol. 19. No. 7. P. 703–710.
³³ Rosenthal P.A., Rosenthal S. Suicidal behaviors by pre-school children // American Journal of Psychiatry. 1984. Vol. 141. No. 4. P. 520–525
³⁴ Девиантность подростков: Теория, методология и эмпирическая реальность / Я. Гилинский, И. Гурвич, М. Русакова и др. СПб.: Медицинская пресса, 2001. с. 24
³⁵ В отечественной литературе сведения относительно нижней границы «пика инволюции» заметно различаются. Одни авторы связывают ее с 60-летним [Амбрумова А.Г., Постовалова Л.И. Мотивы самоубийств // Социологи­ческие исследования. 1987. № 6. С. 58], другие — с 75-летним возрастом [Девиантность подростков: Теория, методология и эмпирическая реальность / Я. Гилинский, И. Гурвич, М. Русакова и др. СПб.: Медицинская пресса, 2001, с. 24]. Л.З. Тре-губов и Ю.Р. Вагин относят начало данного пика к 45–50 годам, а окон­чание — к 65–70 годам [Трегубов Л.З., Вагин Ю.Р. Эстетика самоубийства. Пермь: КАПИК, 1993, с. 22].
³⁶ Магурдумова Л.Г. Суицидоопасные состояния у лиц инволюционного возраста, меры их предупреждения и лечения // Актуальные проблемы суицидологии: Сб. ст.: Труды Моск. НИИ психиатрии / Отв. ред. В.В. Ковалев. Т. 92. М., 1981. С. 141.
³⁷ Кондричин С.В. Региональная дифференциация электоральных устано­вок, уровня самоубийств и смертности от насильственных причин: к во­просу об этногенезе социального поведения // Социологический жур­нал. 2000. № 3/4. С. 103-104
³⁸ Yang B. The economy and suicide: A time-series study of the USA // Ameri­can Journal of Economics and Sociology. 1992. Vol. 51. No. 1. P. 91
³⁹ Jarosz M. Suicide as an indicator of disintegration of the Polish society // Pol­ish Sociological Review. 1999. No. 3. P. 442-443; Fernquist R.M., Cutright P. Societal integration and age-standardized suicide rates in 21 developed countries, 1955–1989 // Social Science Research. 1998. Vol. 27. No. 2. P. 112, 114.
⁴⁰ McCall P.L., Land K.C. Trends in white male adolescent, young-adult, and elderly suicide: Are there common underlying structural factors? // Social Science Research. 1994. Vol. 23. No. 1. P. 60
⁴¹ McCall P.L., Land K.C. Trends in white male adolescent, young-adult, and elderly suicide: Are there common underlying structural factors? // Social Science Research. 1994. Vol. 23. No. 1. P. 61, 76, 78.
⁴² Последующие эмпирические исследования подтвердили релевантность этих моделей для США [Kposova A.J., Breault K.D., Singh G.K. White male suicide in the United States: A multivariate individual-level analysis // Social Forces. 1995. Vol. 74. No. 1, р. 321] и Японии [Сhandler Ch.R., Tsai Y.-M. Suicide in Japan and in the West: Evidence for Durkheim’s theory // International Journal of Comparative Sociology. 1993. Vol. 34. No. 3–4., р. 249].
⁴³ Girard C. Age, gender and suicide: A cross-national analysis // American Sociological Review. 1993. Vol. 58. No. 4. P. 555-559.
⁴⁴ Гилинский Я., Румянцева Г. Основные тенденции динамики самоубийств в России [online]. Обращение к документу: 02.02.2003. <http://www.narcom.ru/ideas/socio/28.html#3>; Девяткова Г.И. Социально-гигиеническая характеристика самоубийств и пути совершенствования суицидологической помощи населению: Автореф. дис. … канд. мед. наук / Оренбургский гос. мед. ин-т. Оренбург, 1992. с. 10
⁴⁵ Термин «фокальный суицид», означающий умышленное самокалечение, принадлежит Ч. Нейрингеру [Тихоненко В.А. Классификация суицидальных проявлений // Актуальные проблемы суицидологии: Сб. ст.: Труды Моск. НИИ психиатрии / Отв. ред. А.А. Портнов. Т. 82. М., 1978. С. 60].
⁴⁶ Hawton K. Suicide and attempted suicide among children and adolescents. Beverly Hills, etc.: Sage Publications, 1986. р. 32-33.
⁴⁷ Известно, что в Великобритании еще в 1960-е годы поставляемый в дома газ был почти полностью детоксицирован. В результате за последующие 10 лет, с 1971 г. по 1980 г., самоубийства подобного рода там почти прекратились [Hawton K. Suicide and attempted suicide among children and adolescents. Beverly Hills, etc.: Sage Publications, 1986, р. 32]. В России же бытовой газ по-прежнему остается опасным источником, провоцирующим людей на суицидальные поступки. Дети и старики, в отличие от других групп, как свидетельствуют специальные исследования, чаще склонны использовать именно те средства, которые наиболее доступны им в момент острого суицидального кризиса [Hawton K. Suicide and attempted suicide among children and adolescents. Beverly Hills, etc.: Sage Publications, 1986, р. 33; Orbach I. Children who don’t want to live: Understanding and treating the suicidal child. San Francisco, etc.: Jossey-Bass, 1988, р. 34–35].
⁴⁸ Гроллман Э. Суицид — превенция, интервенция, поственция [online]. Обращение к документу: 12.01.2003. <http://alis6.narod.ru/grollman.htm>; Hawton K. Suicide and attempted suicide among children and adolescents. Beverly Hills, etc.: Sage Publications, 1986, р. 30, 41
⁴⁹ Гроллман Э. Суицид — превенция, интервенция, поственция [online]. Обращение к документу: 12.01.2003. <http://alis6.narod.ru/grollman.htm>
⁵⁰ Rosenblatt J. Youth suicide // Youth problems: Editorial research reports. Washington, 1981. P. 25.
⁵¹ Разделение методов самоубийств на «активные» и «пассивные» является сегодня, пожалуй, самым распространенным (см., например: [Lester D. The influence of society on suicide // Quality and Quantity. 1993. Vol. 27. No. 2., р. 197; Тихоненко В.А. Классификация суицидальных проявлений // Актуальные проблемы суицидологии: Сб. ст.: Труды Моск. НИИ психиатрии / Отв. ред. А.А. Портнов. Т. 82. М., 1978, с. 60]). Между тем в специальной литературе для обозначения этих групп используются и другие термины: «мягкие – жесткие», «насильственные – ненасильственные», «фатальные – нефатальные», «опасные – неопасные», «эффективные – менее эффективные» и др. [Амбрумова А.Г., Постовалова Л.И. Мотивы самоубийств // Социологи­ческие исследования. 1987. № 6, с. 57; Hawton K. Suicide and attempted suicide among children and adolescents. Beverly Hills, etc.: Sage Publications, 1986, р. 30–33, 63–66; Rosenblatt J. Youth suicide // Youth problems: Editorial research reports. Washington, 1981, р. 25–26].
⁵² Гилинский Я.И. Девиантное поведение в Санкт-Петербурге: на фоне российской действительности эпохи постперестройки // Мир России. 1995. Т. 4. № 2, с. 127–128
⁵³ Гилинский Я., Румянцева Г. Основные тенденции динамики самоубийств в России [online]. Обращение к документу: 02.02.2003. <http://www.narcom.ru/ideas/socio/28.html#3>