О среднем классе и конце прекрасной эпохи

Алексей Левинсон
(Опубликовано в журнале "Вестник общественного мнения", №6,
ноябрь-декабрь 2008 года)

Статья написана на основании нескольких исследований категорий населения, которых заказчики считали входящими в состав российского «среднего класса». Исследования частью ненамеренно, частью намеренно пришлись на период, когда проявились самые первые знаки мирового и российского кризиса — в последние месяцы 2008 г. Среди осуществленных работ наиболее значительной по масштабам было исследование по заказу АНО «Независимый институт социальной политики» в рамках проекта «Формирование и развитие среднего класса в России». Оно включало фокус-группы в Москве и Воронеже. Респонденты рекрутировались из таких целевых групп, как предприниматели, самозанятые, наемные работники нижнего и среднего звена в негосударственном секторе, включая руководящий состав, служащие среднего звена и руководители в государственных учреждениях. Во всех случаях устанавливалась такая нижняя граница по доходам, чтобы обеспечить представленность относительно более зажиточной части в каждой социально-профессиональной группе.

Помимо этого, в работе учтены результаты и некоторых других проектов по «среднему классу», в том числе проведенных по инициативе зарубежных заказчиков. Они включали, в частности, несколько групповых дискуссий и интервью среди молодых бизнесменов — как состоявшихся руководителей успешных фирм из различных городов России, так и начинающих свое дело. Наконец, была возможность использовать высказанные на групповых дискуссиях мнения студентов и слушателей учебных заведений, готовящих кадры и для бизнеса, и для госслужбы. Участники этих дискуссий обсуждали различные сценарии развития кризиса в нашей стране.

Надо отметить, что повысившееся число обращений в Левада-Центр по изучению «среднего класса» (при весьма различных интересах и подходах к теме у разных заказчиков) сочетается хотя бы по времени с существенными политическими явлениями. Сначала — впервые в отечественной истории — о «среднем классе» высказалось политическое руководство страны, которое поставило задачу превращения этого класса в основную часть общества. Далее о нем же заговорили в правящей партии. В это время уже появились первые сигналы о грядущем экономическом кризисе и широко распространилось мнение, что именно средний класс падет его главной жертвой. В этой связи рассматривались меры по поддержке данной социальной группы в условиях наступающего кризиса.

Опыт новейшей отечественной истории говорит, что повышенное внимание к этой социальной категории в дебатах профессионалов так или иначе отражает интерес власти к ней — невысказанный, как в начале, потом в конце 1990-х, или прямо выраженный, как в наши дни. И вряд ли является простым совпадением тот факт, что всплеск названного интереса приходится всякий раз на предкризисный период, причем на ту его раннюю фазу, когда — как потом выясняется — накапливались его главные предпосылки, но в обществе это не замечалось.

Как известно из анализа такого показателя, как «Индекс потребительских настроений», эти настроения начинают характерным образом меняться за несколько месяцев до того, как общество напрямую осознает себя в обстоятельствах кризиса. Такие явления можно отнести к работе своего рода коллективного бессознательного. Можно сделать предположение, что подобные неосознанные импульсы вызывают и интерес к теме среднего класса. Почему этого класса, а не какой-либо другой социальной группы — это можно объяснить.

Придется обратиться к одной достаточно давней традиции. С начала XIX в. западные критики отмечали, что в российском обществе нет класса, который служил бы посредником между властью и народом, гармонизировал бы и смягчал их отношения. Именно отсутствию его благотворного влияния приписывались и грубость, жесткость правления, с одной стороны, и частые порывы к бунту - с другой. Эту критику в меру возможного молча принимала и власть и те привластные группы, которые в силу своего положения могли примеривать на себя роль этого отсутствующего посредника.

Идея о том, что российскому обществу по его природе свойственно устройство простое, а на случай кризиса хорошо бы иметь более сложное, лежит, таким образом, очень глубоко. В XX в. западное общество показало тенденцию к такому разрастанию третьего класса, что, по сути, он становился в обществе гегемоном, и в этом опять-таки виделся залог стабильности за счет его законопослушности и стремления иметь устойчивый и относительно мягкий политический режим на основах согласия основных общественных сил. В нашем отечестве на роль гегемона был выдвинут другой класс, режим обеспечивал свое существование за счет совсем других мер и средств. Идея среднего класса была в таких обстоятельствах политически неуместной, что означало ее перемещение в те структуры, которые мы для простоты называем общественным бессознательным.

Социально-политические трансформации, пережитые нашим обществом в последние десятилетия включали, в частности, такие грандиозные по масштабам перемены, как фактическую деиндустриализацию в промышленности и фактическую деколлективизацию в сельском хозяйстве. После событий 1990-х не говорят, не говорится, не приходится говорить о существовании в России ни рабочего класса, ни колхозного крестьянства. При этом произошло и фактическое разрушение того субъекта, который обладал монопольным правом на социальную категоризацию, на объявление класса классом с вытекающими политическими, экономическими и социальными последствиями. Этим субъектом была сложная политико-научно-идеологическая конструкция, основу которой составляла правившая тогда партия.

С разрушением этой конструкции и исчезновением субъекта, который задавал нормативную социальную структуру общества и присваивал идеологически значимые имена ее элементам, возникла ситуация, часто именуемая «идеологическим вакуумом». Действительно, разом исчезли и субъект, и объекты номинации. В этих обстоятельствах описанные попытки увидеть в лице «среднего класса» некую силу в социальном пространстве и приписать ей особую историческую роль можно считать свого рода ремейком, за которым стоит стремление воспроизвести нечто из утраченных отношений¹. Теперь эту попытку делают — в диффузной, неспециализированной и нерефлектируемой форме — множественные представители групп, которые в прошлом были вытеснены из политического и идеологического пространства либо отправлены на социально-подчиненное положение «прослойки». Обстоятельства создали для них возможность не просто претендовать на позицию среднего класса, но на позицию его герольдов. Мы бы сказали: идеологов, но пока ничьи изыскания, в том числе и наши, не позволили обнаружить «идеологию среднего класса».

В годы, последовавшие за коллапсом советской системы, призрак среднего класса постоянно бродил по России, но особо часто взывали к нему, как указывалось, в те времена, когда в обществе сверху вниз начинало распространяться беспокойство за сохранность наличного распределения полномочий и ресурсов.

Сам горячо дебатируемый вопрос о наличии или отсутствии среднего класса как эмпирически верифицируемого, доступного измерению и изучению, для описанных выше явлений существенного значения не имеет. Поскольку, в конце концов, речь идет о названии и праве его присваивать некоторой группе, категории или совокупности групп/категорий людей, или, по-другому, о квалификации и интерпретации тех или иных результатов: будь то профессиональные исследования, будь то бытовые наблюдения, то вопрос о том, существует ли в России средний класс, решается не в среде, где проводятся исследования общества — прикладные или фундаментальные. Этот вопрос оказывается прерогативой публичных и общественных институтов, в частности, общественного мнения. Если смотреть на дело с этой стороны, то следует признать (что мы уже сделали неоднократно²) и факт распространения в нашем обиходе этого понятия, и прикрепление к нему группы определенных социальных референтов. Но так же надо признать и сосуществование с этими обстоятельствами и темы отрицания самой применимости слов «средний класс» к каким-либо группам российского общества. В случае описываемых в данной статье исследований мы имели возможность встретиться с убеждениями в реальном существовании российского среднего класса. Их выражали «изнутри» этого класса некоторые из наших респондентов, а «извне» — некоторые специалисты, в том числе со стороны зарубежных заказчиков. В то же время и среди респондентов, и среди специалистов были не менее резкие заявления о неправомерности применения этого термина к выбранным нами группам или о его неприменимости к российским реалиям вообще.

Следует далее отметить, что неопределенность категории «средний класс», существовавшая в те поры, когда нам приходилось проводить первые исследования на эту тему (в 1990-е гг.), к нынешнему моменту существенно увеличилась. И надо подчеркнуть, что рост этой неопределенности есть лишь в малой мере результат отмеченных выше дискуссий, а в основном это результат серьезных социальных процессов, идущих в российском обществе (о них будет сказано ниже). В силу названных причин вопрос об идентичности среднего класса приобретает двойную сложность: он оказывается вопросом и объекта, и субъекта исследования, т.е. проблематичным является как отнесение целевой группы себя к среднему классу, так и готовность исследователя применять или не применять к ним такое определение³.

Проведенные исследования не помогли решить «эмпирическим путем» вопрос, существует ли средний класс в России. (Как мы указали, это, на наш взгляд, не эмпирическая проблема.) Но это не значит, что наши исследования были лишены объекта или предмета. Достаточно широкая совокупность людей, отобранных по признакам, которые сформулировали заказчики (а это были и «объективные» критерии дохода, вида занятий, уровня образования, и «субъективные» критерии отнесения себя к тем или иным социальным категориям, как было установлено еще в 1990-е гг.), явно обладает некоторой общностью черт. Если угодно, эти черты можно считать атрибутами российского среднего класса. Нынешние исследования подтвердили наличие этого комплекса, но показали и его значительное размывание, утрату им своей определенности, а также зафиксировали изменения в составе этой общности.

В общем и целом можно сказать, что для большинства участников групповых дискуссий более актуальными, чем «средний класс», были определения себя как интеллигенции, среднего звена (в управлении), специалистов, сложившихся людей, ответственных людей, самостоятельных людей. Учащиеся - даже те, кто уже работает в сфере бизнеса, — тоже определяли себя через статус слушателей, студентов. При некотором «нажиме» со стороны модератора (а в некоторых случаях и спонтанно) респонденты в большинстве своем соглашались на название «средний класс». Разница между упомянутыми выше определениями и этим в том, что первые являются самохарактеристиками, даются «изнутри», а определение «средний класс» ощущается как даваемое с точки зрения внешнего наблюдателя. Сказанное относится в одинаковой степени к московским и к воронежским участникам. В наибольшей степени проявили готовность себя определять как средний класс самозанятые и предприниматели в Москве, а также в Воронеже. Вообще следует сказать, что наибольшее количество признаков и черт, которые принято связывать со средним классом, в ходе данного исследования обнаружилось именно у этих категорий респондентов. Можно было бы представить их как «ядро» среднего класса, а остальные группы как более близкую или более далекую периферию. Однако эта картина может быть принята только с той оговоркой, что сама принадлежность тех или иных субъектов к этому полю, т.е. к среднему классу в широком понимании этого слова ощущается разными субъектами по-разному, некоторыми, как говорилось, в очень слабой степени. Значит, говорить о едином поле и единой картине можно только с большой осторожностью.

Характер проведенных нами исследований был сугубо прикладным. Заказчиков интересовали либо практики среднего класса, его отношение к потреблению товаров, услуг в сферах образования, здравоохранения и др., либо политические ориентации, либо его отношение к надвигавшемуся кризису. В предлагаемой статье сокращенно излагаются некоторые из этих результатов. В части потребления они интересны, на наш взгляд, не сами по себе, а как свидетельство того, что существовавшие еще недавно относительно резкие отличия потребительских манер среднего класса разошлись широко и потеряли свою определенность.

Из истории. Исследования, проведенные коллективом Левада-Центра за весь постсоветский период позволяют предложить следующую грубую схему истории если не собственно «среднего класса», то попыток приложения этого названия к тем или иным социальным группам.

Начать следует с того, что в советское время существовали те или иные промежуточные слои, прослойки и т.п., к которым иногда примеряли это название. Были и попытки определять средний класс по наличию таких отличительных признаков благосостояния, как «квартира-машина-дача». В позднесоветские годы образовался значительный (исчисляемый миллионами) отряд советских людей, обладавших всеми тремя благами или хотя бы двумя из трех. Их доступность для многочисленной категории населения объяснялась, во-первых, политикой строительства дешевого жилья, распределяемого, а не продаваемого, во-вторых, политикой раздачи небольших земельных участков с разрешением возводить на них небольшие строения, в-третьих, организацией массового производства относительно недорогих автомобилей.

От тех времен у современного среднего класса остались порой квартиры, и участки, и машины. Но главное — остался паттерн, социальный потребительский критерий, если угодно, социальный идеал в виде упомянутой триады.

Когда возник первый слой богатых людей («новые русские»), они начали с того, что стали опять-таки обзаводиться квартирами, дачами и машинами с тем лишь отличием, что все эти блага должны были быть либо дорогими, либо брендированными, ценностно отмеченными.

Явившийся далее на свет слой менее богатых людей (тот, который стали пробовать называть средним классом) имел перед глазами все тот же потребительский идеал, но в двух его вариантах. Один — советский, другой — постсоветский, новорусский. Новый средний класс потому и был средним, что помещал себя между этими слоями.

Исследования конца 1990-х гг. показывали, что средний класс тех лет строил свою идентичность на частичном отождествлении с двумя названными слоями и частичном противопоставлении себя им же. Совместно со старыми советскими слоями населения он противопоставлял себя как «людей труда» новым богачам, которым богатство свалилось в руки, а не было заработано своим трудом. Но вместе с этими богатыми он противопоставлял себя как зажиточный, новый и живущий по-новому старым (бедным), советским по душевному устройству и быту слоям. В этих противопоставлениях квартира, дача и машина должны были быть «не-советскими», а новыми, и в чем-то знаково-существенном походить на импортированные новыми русскими образцы «современного» богатства.

Повторим, исследования тех лет показывали, что социальная группа с этими характеристиками достаточно четко видела свое положение как «среднее», придавала большое значение его атрибутам. Эти атрибуты имели, как тоже уже указывалось, и этическую природу («мы — люди труда», «мы обладаем тем, что заработали своими руками»), и знаково-символическую (вышеописанная «триада»).

Из результатов исследований более поздних лет явствует, что присоединяющиеся к этой четко очерчивающей себя группе новые слои, также считающие себя и называемые другими «средним классом», не имели таких четких моделей идентификации. Они присоединялись к «первому» среднему классу в основном по признаку сходного уровня дохода и, соответственно, — потребления. Ведь по бедности нашей социальной жизни, он — этот исходный средний класс — с исчезновением «новых русских» со сцены остался единственным носителем образцов потребления.

С учетом продолжающихся дискуссий об объеме и внутреннем составе среднего класса, о его месте в обществе мы можем предложить в качестве рабочего приема следующее представление.

Каковы бы ни были размеры собственно среднего класса, его ядра, словом, той части, по поводу которой имеется наибольшее согласие о ее принадлежности к среднему классу, вокруг нее, безусловно, находится широкая периферия. Как полагают одни исследователи, это «протосредний класс», т.е. те, кто при благоприятных условиях войдут в его состав. Другие эксперты полагают, что это часть населения, которая ориентируется на средний класс как на свой социальный идеал, но войти в его состав ей не придется.

В любом случае можно обсуждать ориентации, направленные на образцы, заданные средним классом или тем, что им считается. В значительной мере эти ориентации сосредоточены в сфере потребления и потребительских стандартов. В какой-то мере средний класс служит образцом в плане поведения, деловой культуры, рациональности. Существенно, что в ходу, по сути дела, всего один, пусть и обширный, набор образцов, и разница состоит в полноте усвоения этого набора или какой-то его части.

Что такое «хорошая работа». «Средний класс» считает себя трудящимся классом. Только в молодежной среде между будущими членами этого класса приходилось слышать о привлекательности роли рантье. Среди нынешних акторов все считают себя работающими и все намерены работать долго. Некоторые — до самой смерти. Работа для среднего класса является важным, центральным моментом жизни. При этом работой называются и деятельность предпринимателя, и служба чиновника. При этом внешние ее характеристики всегда одни и те же. Недаром нижеследующий набор определений дают и специалисты, и предприниматели: на первых местах всегда — осмысленность труда; когда моральное удовлетворение сочетается с материальным; к которой получается относиться «с душой»; когда сама себя оцениваешь; надо, чтоб результат был виден, ощущался.

Не забывают и «материальную» сторону, но о ней принято говорить реже и после «моральной»: вознаграждение; способ зарабатывания денег. Кроме этого, работа означает еще и статус.

Представители госсектора, не руководящие работники, а специалисты, согласны со всеми приведенными выше высказываниями респондентов, представляющих частный сектор, кроме того, что касается статуса. На это у них есть свои возражения: престиж сейчас не нужен. Мы ниже, чем средний класс, — зачем нам престиж? Коллектив хороший — вот это важно!

Хорошие взаимоотношения в коллективе важны для руководителей среднего звена как в государственном, так и в частном секторе. Руководители в частном секторе еще добавляют к этому хорошее отношение руководства (к ним лично) или вменяемое, внятное начальство.

Для обеих этих категорий также важны уверенность, стабильность.

В Москве предприниматели также добавили к этим критериям самостоятельность в принятии абсолютно всех решений: когда никто надо мной не начальник — только я сам.

Лица «свободных профессий» в столице дополняли список требованиями к среде, интерьеру, организации рабочего места и его обеспеченности всем необходимым.

Можно отметить достаточно традиционный характер требований к работе. Ослабли появившиеся было в начале существования «нашего среднего класса» ожидания, что работа, она же карьера, — это гонка, жесткое соревнование. Не высказываются в качестве нормативных требования, чтобы работа непременно позволяла быстрое продвижение наверх. Разумеется, и сейчас есть такие карьеры, есть и люди, ориентированные на такое движение. Но они ушли в свои ниши. Общий этос среднего класса освободился от них. В этом можно видеть и давление традиционной российской социальности, «обломовщины». Но можно и отметить влияние той самой «стабильности», о которой говорили госслужащие высокого ранга. Стабильность помогала и автоматическому росту заработков, и автоматическому продвижению по карьерной лестнице (а это совсем не то, что имели в виду «карьеристы» начала эпохи).

Образование необходимо. Для тех, кто был охвачен исследованиями, вопрос о роли образования в жизни среднего класса казался не менее странен, чем вопрос о роли воздуха. Наличие высшего образования у них самих и у тех, с кем они непосредственно взаимодействуют, — это вопрос о наличии просто образования, это — не вопрос.

Только на этом фоне становятся видны нюансные варианты. Так, иногда говорят о том, что хорошее среднее образование для бизнесмена может быть достаточным, рассказывают истории о неграмотных миллионерах и пр. Те, кто занимается наймом людей, обращают, по их словам, внимание на высшее образование кандидатов далеко не в первую очередь, а часто вообще не считают этот пункт в резюме важным. В большинстве случаев решающую роль играет личное впечатление, интуитивное ощущение от возможных коммуникативных навыков человека и т.п.

В то же время при прочих равных условиях берут на работу человека с дипломом о высшем образовании. Нынешнее исследование подтвердило результаты исследований Левада-Центра в прошлые годы, когда было обнаружено, что в значительном числе случаев, с точки зрения работодателя, высшее образование соискателя или работника не есть «пустая формальность», «корочка», но при этом оно не интересует работодателя с содержательной стороны (какой вуз, какая специальность). Диплом о высшем образовании, как было заявлено респондентами в нынешнем исследовании, есть свидетельство того, что человек умеет учиться.

Работодатель убежден, что почти любого работника все равно надо учить. При этом важны не его имеющиеся знания, а способность научиться. Именно для этого и полезно наличие какого-либо высшего образования у вновь принимаемого работника.

Роль специального образования сама по себе весьма специальна: только в группе работников государственного сектора преобладали респонденты, работающие по своей основной специальности. Большинство респондентов остальных категорий заявили о том, что им пришлось полностью сменить сферу деятельности. В большинстве случаев это не означало получение другого образования; обучение происходило в процессе работы.

Для своих детей высшее образование респонденты считают обязательным, объясняя это, в том числе, тем, что в их будущей карьере образование будет иметь первостепенное значение. Готовность расширять свои собственные знания в профессиональной сфере демонстрируют (на словах) все без исключения. Однако в реальности это важно для занятых в сферах, где прогресс заметнее и надо постоянно следить за развитием, появлением нового и т.п. Исследование показало, что за период высоких «нефтяных» зарплат хорошие заработки появились и в немодернизированных отраслях народного хозяйства, на старых и неразвивающихся его участках. Там вполне удовлетворены имеющейся квалификацией работников, появляющихся новых доучивают на месте. Непрерывное образование, существенное повышение квалификации нужно только тем работникам, кто задумал уйти из этих стагнирующих зон в более динамичные.

Основной формой обучения работников, о которой нам рассказали респонденты, в основном являются курсы переподготовки. Что касается платы за дополнительное обучение, то она, как правило, возлагается на работодателя. Из своих средств, за редким исключением, оплачивать обучение никто не готов.

Была предложена ситуация: вы на стороне и за собственные деньги повышаете свое образование, предъявляете своему руководству свидетельство об этом — тогда у вас возрастают шансы на продвижение; рост вашей зарплаты в связи с повышением статуса компенсирует ваши расходы на образование. Ситуация практически всеми рассматривалась как неправдоподобная. Исследование показало, что лишь небольшая часть респондентов работают в таких условиях, что возможно повышение их статуса. И почти не было таких, кто связывал бы это повышение с повышением своего образования. Основой для роста всегда называли опыт.

Наибольший интерес к продолжению образования продемонстрировали специалисты. Наиболее пассивны в принятии решения о собственном обучении оказались руководители среднего звена как в государственном, так и в частном секторе. Если руководство их организации решит, что им требуется дополнительное обучение, то оно выделит деньги и направит, если нет, то нет.

Идея о непрерывном образовании как требование современной эпохи на словах принималась всеми, на деле — лишь немногие, и скорее по личной склонности, чем в силу внешних условий, занимались самообразованием. При этом формы его были достаточно традиционными: интересуюсь новинками; читаю книжки. Можно заключить, что института непрерывного образования практически нет. Между тем институт второго образования на протяжении последних десяти-пятнадцати лет играет огромную роль. Можно сказать, что высшее образование постепенно становится всеобщей нормой, наподобие среднего образования, и теряет при этом функцию специального. А роль последнего теперь играет второе высшее.

Нынешнее исследование позволило подтвердить полученные ранее выводы о том, что институт образования в нашей стране сумел приспособиться к резко изменившимся условиям на рынке труда, и процесс, и «продукт» деятельности как средней, так и высшей школы по своему содержанию радикально изменились, по сравнению с позднесоветским периодом. Что же касается внешних институциональных форм, то они, напротив, сохранились почти без изменений. В самом деле, институты школы и вуза, принцип формирования учебных программ, а в значительной мере и содержание таковых, способы преподавания и пр. внешне остались неизменны. Социальная же роль школьного обучения и вузовской подготовки стала совершенно иной.

Хорошее жилье. Как показало исследование, вопрос о жилье имеет для обследованных категорий весьма большое значение, но оно житейское, практическое, а не символическое, статусное, каким было на этапе становления среднего класса. Поэтому обнаруживается большое сходство нормативных требований к жилью («каким должно быть жилье среднего класса») и весьма большое разнообразие реальных жилищных условий: от обычной двухкомнатной квартиры, доставшейся от родителей, до собственного загородного дома с пятью спальнями на двух этажах. Важно отметить, что так называемая недвижимость в глазах нынешнего среднего класса является ценностью №1, подобно тому, как для советского среднего класса ценностью №1 была жилплощадь, а затем отдельная квартира. Но жилплощадь являлась необходимым жизненным ресурсом, а недвижимость является материальным активом, считается лучшим способом помещения и сохранения, а то и приумножения средств сбережений. Большинство респондентов убеждены, что недвижимость всегда будет в цене. Следует полагать, что это мнение — результат социально-экономической ситуации в эпоху «стабильности». По мере ухода последней привязанность к этому способу сохранения средств будет какое-то время возрастать, но наряду с этим будет расти и проявившееся на единичных примерах в этом исследовании мнение о том, что недвижимость — такой же товар и ничем не защищена от обесценивания.

Вопрос о доступности жилья не является особо существенным для обследованных групп, поскольку жилье — в отличие от советских лет, когда стояли в очереди на «получение» квартиры, — есть благо, предлагаемое на рынке. На рынках Москвы и Воронежа жилье имеется во всех ценовых диапазонах. Вопрос о доступности блага превращается в вопрос о платежеспособности покупателя.

Другое дело, что ряд респондентов полагают, что в этих городах цены на жилье завышены. Есть ожидание, что в связи с кризисом они понизятся или рухнут. Однако эта перспектива внушает не надежду тем, кто собирается покупать, а опасения тем, кто купил для вложения денег. Между тем, господствующим является мнение, что цены в конце концов останутся на прежнем уровне: как поднимутся, так и опустятся.

Судя по результатам исследования, какое-то жилье доступно всем представителям обследованных категорий. Проблематичность этой сферы существенно ниже, чем для советского среднего класса, советской интеллигенции.

Стандарт жилья как идеал существует. Можно отметить отдельные случаи, когда стандарт выражают на американский манер, через число спален, но чаще всего он выражается известной формулой n+1. В Воронеже чаще, чем в Москве называли в качестве идеала собственный дом. Воронежские респонденты с особым вниманием относились к вопросу о собственности: главное, чтобы было в собственности; достаточно квартиры, пусть и не очень большой, но что бы была своя! Можно считать стандартным требование повышенного качества жилья, что достигается в том числе посредством самостоятельно проведенного ремонта «обычной» квартиры.

Рисуночные тесты показали, что, например, в Воронеже для нынешних условий и существующим, и приемлемым является проживание в многоэтажном городском доме. Но идеалом является собственный двухэтажный дом, стоящий так, что других кругом не видно.

Принцип расселения на сегодня по большей части таков, что в квартире или доме проживает родительская семья с детьми, не достигшими возраста зрелости. Старшее поколение (дедуш­ки и бабушки) проживают отдельно в собственной квартире до тех пор, пока способны к самостоятельному существованию. Дети отделяются от родителей, как правило, после создания собственной семьи, впрочем, есть и модель перехода к самостоятельной жизни юноши или девушки в возрасте около 18 лет. Весьма интересно было заметить, что взгляды на совместное/раздельное проживание взрослых детей и родителей практически не различались у тех и других. Групповые дискуссии с молодыми людьми показали, что существовавший несколько лет назад тренд к раннему обретению самостоятельности в среднем классе угас.

Самостоятельность молодых оказывается обязательной только после создания собственной семьи.

Кроме императива отдельного проживания старшего поколения, этос среднего класса не показывает серьезных отличий от общекультурных российских норм в данном аспекте быта и жизни. Пока реализуется принцип как у всех, только чуть получше.

Хорошее здоровье. Большинство респондентов относится к своему здоровью по принципу заболею — тогда и буду лечиться. Не чувствовалось то отношение к своему здоровью, которое начал было проявлять «первоначальный средний класс»: стремление обеспечить себе здоровое питание, здоровый образ жизни, непременно посещать бассейны, фитнес-клубы, тренажерные залы и т.п. Подобные действия, как и занятия спортом, не общая черта, а индивидуальный выбор отдельных людей. В отношении медицинской помощи проявляется такой же доинституциональный подход, как и во многих других случаях. В случае, когда нужна медицинская помощь, респонденты как в Москве, так и в Воронеже давали три основных ответа: 1) обращусь в поликлинику по месту жительства; 2) буду искать через знакомых ("вариант: у меня много знакомых среди врачей, у меня есть свои знакомые врачи, с которыми я в контакте); 3) обращусь в нашу ведомственную поликлинику/поликлинику, к которой прикреплено наше учреждение.

Встречаются, хотя и нечасто, варианты получения медпомощи по страховому полису, который приобретен респондентом или включен в его соцпакет. В исключительных случаях при этом говорится, что медпомощь оказывается очень хорошо, на высоком уровне и в удобных для пациента формах. Дополнительных неформальных плат не требуется. В прочих — комментарий таков: те же врачи, только проходим без очереди.

Что касается неформальных платежей, то они являются необходимым атрибутом систе­мы, по крайней мере, в описанных выше вариантах 1 и 2. Выражение благодарности врачу в виде недорогого подарка — обязательно. Респонденты не воспринимают его как взятку, коррупцию и пр. Что же касается более крупных платежей, то в значительном числе случаев они также считаются нормальным элементом отношений и расцениваются как справедливая плата за более высокое качество обслуживания, внимание к себе и пр. Но регулярно встречались и реакции возмущения по поводу вымогательства и шантажа со стороны медработников: не заплатишь — не будем оказывать помощь. Истории соответствующего характера рассказывали как в Воронеже, так и в Москве.

Таким образом, можно заключить, что при сохранении имеющихся условий значительная часть среднего класса будет продолжать пользоваться системой государственного медицинского обслуживания, включая формальные и неформальные платежи/благодарности медработникам. Что касается специальной ориентации на частные поликлиники и частных врачей, то она отмечается только в сфере стоматологии и косметологии. О частных больницах разговор не заходил ни разу.

Меньшая и медленно растущая часть среднего класса будет переходить к приобретению медицинских страховок.

Таким образом, «современные» форматы представления медицинских услуг лишь в малой мере освоены и востребованы этими категория­ми потребителей. Они, безусловно, ориентированы, в отличие от «просто потребителей», на повышенный уровень обслуживания, на гарантированное качество медицинских услуг, однако обеспечивают это себе за счет, прежде всего, неформальных мер.

При том уровне платежеспособного спроса, который представители среднего класса могут предъявить, и тех ресурсов, в том числе сетевых, которые они могут отмобилизовать, очевидно, неформальные стратегии (знакомства и прямая оплата услуг) более выгодны, чем пользование страховками или иными институтами.

Страхование и страхи. Институт страхования присутствует в жизни практически всех респондентов качестве автовладельцев в форме обязательного страхования их гражданской ответственности (ОСАГО). Многие используют и услугу страхования автомобиля от ущерба/ угона. На этой почве довольно многие сталкивались с тем, как плохо, по их мнению, ведут себя страховые компании. Удовлетворитель­ную оценку их деятельности мы слышали всего один раз. В прочих случаях следовали рассказы либо об непомерно долгой волоките, либо просто об отказах в выплате денег — по мнению респондентов, безосновательно. Именно этот опыт, прежде всего, оказывается основой для широко распространенной негативной установки на пользование услугами страховых компаний. Встречались также и рассказы о том, как страховые компании после пожара выплатили ничтожную сумму, по сравнению с понесенным ущербом. Таким образом, люди довольно часто добровольно страхуют автомобили, относительно часто загородные дома, а также свое городское жилье. На вопрос, что бы надо было бы еще страховать, обычно отвечают, что надо бы застраховать здоровье родителей (понимая при этом, что страховые компании на это не пойдут, но выражая потребность в таком виде страхования). Здоровье детей также считают важным при решении вопроса о страховании, однако в реальности такой вид страховки приобретен лишь единицами. Среди других возможных видов страхования респонденты - особенно это касается бизнесменов — проявляли интерес к страхованию собственной жизни. Некоторые упоминали о том, что планировали воспользоваться такой услугой, но на момент проведения исследования еще не сделали этого.

Следует отметить, что, в отличие от ситуации 90-х гг., об угрозе жизни (в связи с бизнесом) не заводили речь даже предприниматели.

Никакие сложные формы взаимоотношений со страховыми компаниями представителями этого класса не практикуются, возможности получения выгоды в связи с какими-либо операциями по поводу страхования или не известны или считаются слишком сложными, чтобы ими пользоваться.

Подытоживая, можно сказать, что институт страхования как таковой присутствует в жизни этой части общества, но страховые компании имеют в основном плохую репутацию среди них.

Старость не проблема. В ходе обсуждения вопросов о старости с наибольшей определенностью выявились три момента:

1. респонденты стараются не думать о старости — рано еще. Часть собираются работать до самой смерти, т.е. отрицают саму фазу старости;
2. старости не боятся, хотя никаких определенных стратегий обеспечения собственной старости нет, нет и боязни, что в старости будет не на что жить;
3. как и в прочих случаях, в случае со старостью расчеты респондентов опираются не на формальные институты, а на индивидуальные действия, на силу родственных связей.

Определенная часть респондентов, прежде всего предприниматели, в качестве рекомендации говорили, что для того, чтобы обеспечить старость, надо, чтоб к старости что-то было. Имелась в виду, прежде всего, недвижимость. Многие говорили, что главные вложения - в детей. В вопросе о том, будут ли, должны ли дети поддерживать родителей в старости, существуют большие разноречия. Здесь конкурируют две достаточно мощных традиции: согласно одной, дети обязаны помогать престарелым родителям, вернуть им долг. Похоже, что эта норма действительно действует, но по преимуществу в тех случаях, когда кто-то из родителей начинает серьезно болеть и ему требуется постоянный уход и т.п. Обеспечить такой уход собственными силами или через найм сиделок большинство считают своим долгом. Оказывать материальную поддержку старикам, которые в бытовом смысле способны к самостоятельному существованию, считается менее обязательным. Другая традиция, действие которой продолжает ощущаться, состоит в том, что родители сами оказывают помощь детям, будучи уже на пенсии. Соответственно, о помощи со стороны детей и речи быть не может. Можно предполагать, что вторая традиция постепенно уступает место первой.

Среди опрошенных получили широкое распространение образцы поведения пенсионеров из богатых стран (именно как образцы, а не как реальные нормы). Поэтому, очень частым ответом на вопрос, что респонденты собираются делать по достижении пенсионного возраста, был ответ — путешествовать. Однако не менее частыми были ответы в духе отечественной «культуры старости»: отдыхать на даче, заниматься огородом, домом; другой вариант: заниматься внуками. Очень существенным условием счастливой старости считается сохранение своей социальной роли, востребованности: самое главное — быть нужным.

Рисуночные тесты, которые использовались в некоторых исследованиях, показывали, что нормативно-идеальный образец старости — это обладание собственным домиком (именно: небольшим домиком), стоящим в уединенном месте. Это место может быть где-то в наших краях («под березками») или в краях экзотических («под пальмами»). Образ собственного отдель­ного дома получается единым для трех состояний: результат усилий по накоплению, результат всей жизни, вообще идеал жизни⁴.

Старики должны проживать отдельно от детей. Таково почти всеобщее мнение относительно и собственных родителей сейчас, и самих себя в старости. Но это касается сохранных пожилых людей, способных к самостоятельному существованию. Их надо навещать, с ними вместе проводить праздники, поддерживать их материально в случае нужды. Такое общение с сохранением дистанции признается наилучшим, по крайней мере, для младшей стороны.

Но в случае, если родители начинают нуждаться в постоянном уходе, практически все видят свой долг в том, чтобы взять к себе. В этом нет расхождений. Они начинаются в вопросе, кто осуществляет уход. Здесь стратегии варьируют. Крайние случаи: женщина выбирает между работой и уходом за матерью/бабушкой в пользу второго и целиком берет уход на себя. Иногда эта ситуация длится несколько лет. Другой крайний вариант — уход целиком передается сиделке на платной основе. Чаще всего происходит комбинирование этих способов. Случаи, когда уход берет на себя мужчина, встречались, но крайне редко. Иногда заходил разговор о помещении стариков в дом престарелых. Об этом говорили с интонациями ужаса и позора. Можно предположить, что такие случаи в семьях наших респондентов бывали, но о них не сообщают, поскольку общественное мнение считает эти варианты неприемлемыми в этическом отношении: у нас так не делают.

Как и в прочих случаях, мы видим, что респонденты из среднего класса отличаются от «простых людей» тем, что располагают несколько более свободным бюджетом. Поэтому в их образе жизни есть отличительные черты — это отдельные услуги, приобретаемые за деньги. Но и услуги они приобретают в значительной степени в неформальной сфере.

Обязан ли средний класс периоду «стабильности»? Ответы на этот вопрос звучат по-разному в зависимости от того, о какой из категорий, представленных в исследовании, идет речь. Предприниматели и самозанятые твердо связывают свое положение и свои достижения с собственными усилиями либо со счастливым стечением обстоятельств. Конъюнктуру 2000—2008 гг. никто из них не отмечал специально как особо благоприятную. Из ответов на вопрос о том, какие годы они считают наиболее успешными, можно сделать вывод о том, что у большой части респондентов бизнес наиболее успешно развивался в 2002—2006 гг. Но и они не видят прямой связи между «успехами российской экономики» и собственными. Более того, главным достижением периода они, как и все остальные респонденты, считают стабильность, т.е. не такое позитивное качество, как «рост», а скорее отрицательную характеристику — отсутствие потрясений. Мы не берем на себя функ­цию судить, верны их оценки или нет, отметим лишь как несомненный факт то, что никакого «чувства благодарности» правительству или руководству страны за свои достижения эти люди не имеют.

По-другому обстоят дела у такой категории респондентов, как государственные служащие — руководители среднего звена в госучреждениях столицы. У этой части среднего класса период 2000—2008гг. связывается с наибольшими успехами и достижениями в сфере потребления и благосостояния. Это именно они лидируют по ощущению стабильности всех сторон жизни. Сравнение самоотчетов, данных подгруппой предпринимателей и подгруппой солидных госслужащих подтверждает догадки о том, что сложившийся в стране к началу 2000 гг. хозяйственно-политический порядок, который называли государственным или бюрократическим капитализмом, за последующие годы стал существенно больше государственно-бюрократическим и существенно меньше — капитализмом. Так или иначе, именно бюрократы на верхних ступенях оказались основными бенефициарами этого вполне особенного периода отечественной истории.

Кризис и предкризисные состояния. Исследования, на которые опирается данная статья, проведены в период до начала декабря. Как можно предполагать, основные экономические и социальные явления, связанные с кризисом, на тот момент еще не получили полного развития. Соответственно, не сформировались и реакции данной целевой группы на кризис. По отчетам респондентов, только некоторые из бизнесменов и работников частного сектора ощутили некоторый ущерб от наступающей рецессии в виде отзыва заказов, сокращения бизнеса и т.п. Первым, судя по рассказам, принял удар банковский сектор, там уже шли увольнения. На момент исследования уже сокращались работы в строительстве.

В Москве наименее встревоженными оказались руководители в госсекторе. Они на тот момент вообще не ощущали никаких «дуновений» кризиса не только на себе, но и на своих близких и знакомых. Воронежские их коллеги также сами не чувствовали никаких воздействий кризиса, однако в их окружении некое волнение уже начиналось. Можно объяснить это различие тем, что слой столичной бюрократии много плотнее и толще, чем в регионах.

В прочих случаях приходится констатировать преобладание тревожных реакций в Москве и преобладание «оптимистических» реакций в Воронеже. Оптимистами выступили и молодые бизнесмены из различных регионов страны, с которыми также проводилось исследование на тему кризиса. В Москве проявили особую тревожность руководители среднего звена и линейный персонал в частном секторе.

Интересна динамика страхов. О ней позволяют судить «точечные» исследования, которые довелось осуществить в предкризисный период и на ранних этапах кризиса.

Собственно прелюдией «большого» кризиса были несколько волн паники в российском бизнес-сообществе. Причиной были несколько жестов высших руководителей, на которые фондовые рынки отреагировали весьма нервно. Поскольку власть явно не придала значение этой реакции рынков, в бизнес-сообществе появились зафиксированные нами опасения по поводу того, что власть, исходя из неких собственных соображений, может решиться на меры, которые будут губительны для российского бизнеса, и подобная перспектива ее не остановит.

Приходилось отмечать взлет разговоров о закрытии бизнеса и выводе дела за рубеж. Через непродолжительное время пришли первые известия о кризисных явления в США и Западной Европе. Представляется, что это погасило описанную выше волну. Слышались отдельные голоса о том, что попали, о ловушке, но в целом можно скорее отмечать своего рода парадокс. Вести о мировом кризисе, по крайней мере вначале, сыграли роль успокоителя.

Далее последовал период, достаточно полно отраженный в наших исследованиях, когда на западных рынках уже вовсю разыгрывались драматические события, а в России они еще не наступили. В этот краткий период можно было зафиксировать отсутствие общепризнанной, нормативной реакции на эту ситуацию.

Представлялось интересным выяснить, видят ли респонденты какую-либо специальную угрозу, которую несет кризис среднему классу, и видят ли они кого-либо в качестве защитника среднего класса от этой угрозы.

По первому вопросу получены тривиальные результаты, которые отражают описанные выше черты размытой идентичности этой группы (либо искусственный характер объединения нескольких групп в единый класс). Достаточно частым был ответ, что среднему классу достанется тяжелее всех: бедным нечего терять, богатые потеряют, но у них еще останется, а средние потеряют все. Были ответы о том, что хуже всего будет бедным (а не нам), иногда — богатым (а не нам): у них деньги в банках, в акциях, у нас нет.

Что касается вопроса относительно лица, организации, силы, которая бы пообещала и взяла бы на себя защиту интересов среднего класса, он чаще всего ставил респондентов втупик. Самый главный вывод из этого состоит в том, что средний класс (или те группы, которые мы обследовали под этим именем) не видит у себя каких-либо специфических интересов. В отличие от классов, которые, по Марксу, выдают свой интерес за всеобщий, наш средний класс принимает всеобщий интерес как свой. Потому никакого особого защитника и выразителя своих чаяний и не представляет себе. Иногда раздавались отдельные голоса: Путин, президент, — но все понимали, что это не ответ на поставленный вопрос о защитнике именно этого класса. Особо подчеркнем, что ни одного раза ни один участник не поставил вопрос о представительстве интересов среднего класса в законодательных органах. Им это не приходило в голову. На вопрос о партии, которая взяла бы на себя эту функцию, либо не было ответа, либо называли «Единую Россию», но как правящую партию, ответственную за все. О специальных выступлениях ее лидеров по вопросу о среднем классе на момент исследования наши респонденты информированы не были.

Прогнозы. В ходе нескольких групповых дискуссий респонденты строили сценарии возможного развития кризиса. При разнообразии использованных методик общим было то, что сценарии обычно готовились и расценивались самими разработчиками как «оптимистические», «пессимистические» и «нейтральные».

Оптимистические сценарии были двух видов. В одних оптимизм основывался на реали­зации ранее обещанных правительством шагов, например, по прорыву в инновационных технологиях с последующей перестройкой всей отечественной экономики на инновационную, что обеспечивает далее России как процветание, так и лидерские позиции в мире. В других, напротив, успех приносила реализация планов и требований оппозиции по либерализации экономической и политической жизни. Этим мерам суждено привести к тем же результатам — процветанию и лидерству. Сценарии — при различиях в интонации: от романтической до самоиронической — все имели явные черты утопии.

Пессимистические сценарии у разных групп исполнителей, по сути дела, не имели принципиальных различий. Второй их особенностью было то, что они представляли собой экстраполяционные прогнозы. Практически везде главным негативным фактором была долговременность кризиса (скажем, ввиду стагнации низких цен на нефть). И везде предусматривалась возникающая как следствие дестабилизация политической обстановки. Ожидались проявления сепаратизма, очень часто говорилось об эксцессах национализма.

Ответом на нее во всех без исключения сценариях фигурировала жесткая политика властей: закрытие границ, тотальная цензура. Предусматривается политика поиска врага — внутреннего и внешнего. В отношении внутренних врагов начинаются репрессии. В отношении внешних врагов (к коим относят США, НАТО) ведутся ограниченные войны против их сателлитов по периферии РФ. Все сценарии рассматривают такой путь как губительный, ведущий к распаду страны, гибели России. На этой фазе все останавливаются. Очевидно, здесь вообще граница воображения, здесь кончается для респондентов история. Пессимистические сценарии в жанровом отношении должны быть расценены как антиутопии, с тем только, что основным экспрессивным приемом была реалистичность, а модальность всюду была серьезной, без иронии.

Сценарии среднего варианта были наименее проработанными, и в основном сводились к тому, что после кризиса все будет, как было, будет, как сейчас. Описывать существующее участникам оказалось труднее всего. Характерным образом дело сводилось к шуткам, указаниям на то, что сохранятся даже мелкие черты сегодняшнего дня.

При всех сценарных упражнениях программа предусматривала экспертную оценку вероятности реализации каждого из сценариев. В качестве экспертов выступали, как правило, группы участников целиком (т.е. оценивались и свои сценарии, и сценарии коллег). Это позволяет говорить о сообщаемых ниже результатах как, безусловно, коллективном мнении. Во всех без исключения случаях оптимистические сценарии были признаны (в том числе и их авторами) как не имеющие никаких шансов на реализацию. Напротив, пессимистические сценарии были признаны весьма правдоподобными. Однако после колебаний опять-таки во всех случаях наиболее вероятным было признано возвращение России после кризиса к тому, как сейчас.

Изложенные результаты этого сценарного прогнозирования в данной статье предлагаются не как собственно прогнозы, но как свидетельства состояния умов у некоторой части среднего класса в период накануне кризиса, начавшегося в 2008 г.

¹ Необходимо отметить относящиеся к совершенно другому ряду усилия ряда социологов, в первую очередь акад. Т.И. Заславской, по анализу складывающейся социальной структуры российского общества.
² У автора был случай высказать свое мнение по этому вопросу, (см.: Левинсон А., Стучевская 0., Щукин Я. 0 тех, кто называет себя «средний класс» // Вестник общественного мнения: Данные. Анализ. Дискуссии. 2004. № 5). Оно сводится к тому, что несомненны существенные отличия того, что в России называют «средний класс» от социального явления, получившего такое название в странах Запада. Отличия велики и существенны, и для отказа от применения этого термина к российским реалиям есть веские основания. В то же время само употребление слов «средний класс» в качестве названия и самоназвания для некоторых групп и слоев общества стало фактом, и игнорировать этот факт не представляется верным. Иначе говоря, для исследователя общественного мнения фактом является не существование среднего класса как «реальной» социальной группы, но его существование как предмета общественной дискуссии, предмета общественного сознания.
³ Таким образом, в предлагаемом ниже тексте мы иногда будем использовать без оговорок словосочетание «средний класс», полагая, что мы достаточно сказали о том, каков статус этого термина, и насколько условным мы считаем его использование.
⁴ По нашим многолетним наблюдениям над рисуночными тестами, образец отдельного домика «под березками» вообще является одним из иконических изображений России, Родины для россиян в целом, а не только для среднего класса.