|
|
Еще раз о Саше Пике
7 сентября 2005 года исполнилось 10 лет со дня гибели
во время экспедиции руководителя Лаборатории этнической демографии
Центра демографии и экологии человека ИНП РАН Александра Ивановича
Пики. Демоскоп писал об этой дате.
Но уже после выхода номера еженедельника, в котором мы вспоминали
так рано ушедшего от нас коллегу и друга, из Франции пришло письмо,
адресованное его близким - вдове Татьяне, сыну Кириллу, брату Андрею
- и друзьям. Автор этого письма-воспоминания, письма-размышления
- Борис Петрович Шишло, русско-французский этнолог, с 1977 года
живущий и работающий во Франции, но изучающий проблемы народов российских
Севера и Сибири, то есть то же, что изучал и Александр Иванович
Пика.
Борис Шишло участвовал в полевых исследованиях в Туве,
на Алтае, Ямале, Таймыре, в Якутии, на Чукотке и Камчатке. Организовал
и провел в Париже два международных коллоквиума - в 1983 году: "Сибирь:
колонизация, развитие и перспективы (1582-1982)", и в 1993:
"Коренные народы Сибири в контексте новой России". Участвовал
в организации и проведении двух международных антропологических
экспедиций: Ученые мира - Крайнему Северу (Чукотка, Камчатка, 1991)
и Transsibering-Longines, посвященной Году коренных народов, провозглашенному
ООН (маршрут пролегал по городам, поселкам, оленеводческим стойбищам
от Надыма до Уэлена, 1993). Был руководителем антропологического
проекта Северная Якутия: природная среда и общество (Нижняя и Средняя
Колыма), финансировавшимся Институтом полярных исследований Франции
и осуществлявшимся в сотрудничестве с Институтом проблем малочисленных
народов Севера, Якутск, в 1995-2000 годах.
Борис Шишло хорошо знал Александра Пику и хорошо написал
о нем.
Дорогие Таня, Андрей, Кирилл!
Дорогие друзья!
 Итак,
сентябрь 2005 года, и Саши как бы нет с нами уже десять лет. Я вылавливаю
это натуральное "как бы", изменившее за истекшие российские
годы свою речевую природу, из последнего Сашиного интервью, оставленного
летом 1994 года нам в наследство. Бурный поток его речи удерживает
эту частицу четыре раза.
"...Что это, надо сидеть в пыли, в архивах только,
читать что-то там такое, и я решил заниматься этнографией, и вот
до сих пор этой этнографией и занимаюсь как бы". Здесь Саша
отмечает свою остановку на перепутье 3-его курса истфака, когда
он, воспламенённый призывами Герцена "С того берега",
всё же отказывается от соблазнительных раскопок народнического наследия.
Затем, вспоминая о своем опыте полевой работы среди
аборигенов и "первопроходцев" ("первопроходимцев")
Сибири, обучившей его многому, Саша резюмирует: "Вроде я работал,
но не как этнограф, мне трудно было назвать себя этнографом, и в
Институт этнографии я особенно не ходил, хотя иногда приходил, и
там меня как бы уважали и всё такое, но считали за чужого. А я был
демограф, социолог, охотовед, биолог, историк, но как бы не этнограф,
хотя этнографией я тоже занимался, образование у меня этнографическое".
И в конце интервью, подводя итог мытарствам группы специалистов,
объединенных вокруг Вишневского, Саша заключает: "... вот как
бы предполагалось, что будет создан Институт демографии или Демографический
институт России или что-нибудь ещё, но нигде мы как-то не приживались
особенно, везде возникали какие-то трудности...".
За истекшие десять лет многое изменилось, и я опасаюсь,
что Саша сегодня, вслед за другими, употреблял бы это "как
бы", гораздо чаще, подчеркивая тем самым, неправдоподобность
сообщаемой информации, ну, например : "Наконец-то, демографический
центр создан, и мы работаем как бы свободно" или: "Последняя
перепись населения, проведенная как бы в соответствии с нашими рекомендациями,
показала как бы демографический рост коренных народов России и как
бы опровергла утверждения о том, что они вымирают" и т. д.
* * *
 Но
сейчас, перечитывая ещё раз подлинник Сашиного интервью, я вообще-то
хочу говорить не об этом, а о том, почему Саша избрал профессию
этнографа, остающуюся редкой в многонациональной и многоконфессиональной
России. С тем, почему он пустился в сибирские леса и болота, а не
куда-нибудь в дебри африканских посольств, всё ясно. Когда родители
венгерской девушки, в которую он влюбился на первом курсе, забрали
её, от греха подальше, в свою страну, (предвидя наверно, что она
станет частью "Настоящей Европы", а не какой-то там "Восточной"),
Саша, как бы в продолжении своего эпистолярного романа, отправился
в северную Азию, чтобы искать там следы предков девушки среди "диких
манси" - дальних родичей мадьяр.
Люди того берега Европы, на котором я живу, издавна
предлагают "chercher la femme " в любой возникающей проблеме.
Однако не следует буквально следовать их советам. Этнография, которая
через два года после потери венгерской девушки, стала для Саши как
бы её сублимацией, открывала перед ним настоящий путь, т. е. путь
"метаний между справедливостью и приключениями". Девушка,
понятно, была лишь одним из таких жизненных приключений, к тому
же несправедливо устранённых. Но тот, кто в России ищет справедливости,
неизменно обрящет приключения, причём наиболее мятежные и грозящие
большими опасностями, чем экзогамная страсть к иностранке или перекаты
сибирских рек.
 И
очевидно, что Саша после "нормального безоблачного советского
детства", внутренне мятежный, как раз искал бури, а не застойного
покоя, т. е., как он говорит сам, "каких-то приключений, путешествий
и т. д. и т. д.". Позже он попытался ослабить силу влечений
к излишним авантюрам. Осмысливая в 1994 г. годы армии, где "насмотрелся
всяких людей", он решает: "Не нужно так сильно стремиться
к справедливости", впрочем поясняя, о чём здесь речь: "Как
правило, справедливость в жизни - это нечто гораздо более сложное,
чем мы её себе представляем". Мне, также жаждавшему справедливости,
впервые понять ту же истину помог Сэлинджер, советовавший своему
герою, стоявшему "Над пропастью во ржи": "Цель состоит
не в том, чтобы умереть за правое дело, а в том, чтобы жить за правое
дело". Но теперь я понимаю, что и в этой формуле писателя -
адепта дзен-буддизма содержится внутреннее противоречие, разрешаемое
часто трагически, ибо неудержимое стремление к "правому делу",
к справедливости, оплачивается, как правило, самой жизнью, особенно
в России.
* * *
Саша, будущий антрополог, уверенно утверждает, что "мои
родители никакого отношения к моей профессии не имеют". Это
как сказать... Со стороны и здесь виднее. Ведь когда, вслед за мелькнувшей
мыслью: "не так сильно стремиться к справедливости", Саша
тут же вспоминает, что в брежневские времена он сильно сочувствовал
методам Желябова и Перовской, в нём отзывается эхом "правое
дело" его отца, как символа всего отечества: "Папа мой
делать ничего не умел, только стрелять из пушек". Однако, к
счастью, профессия мамы, имплицитно, сыграла корректирующую роль
в формировании характера и практической деятельности нашего друга.
 Здесь
надо вспомнить, что роль низкооплачиваемого аптекаря-фармацевта,
в той прежней, советской отчизне, была гораздо ответственнее и важнее,
чем сегодня. Многие лекарства он составлял сам, а кроме того, зная
своих пациентов, разговаривал с ними, подавая им всяческие советы.
Психологическая поддержка аптекаря значительно усиливавшая действие
медикаментов, как и его гуманное отношение к больным автохтонам
провинциальных городов, к которым прикочевывала армейская семья,
значили невероятно много. (Кстати, кочевание в детстве: от "последних
из удэге" Уссурийска, через Читу в Черкассы, как и выбор Сашей
последних, подчёркиваю, свободно, вопреки этимологии, своей родиной,
уже предполагают в нём настоящего антрополога).
 Итак,
когда Саша столкнулся с социальными болезнями сибирских посёлков,
в которых бедствующие аборигены "находятся в подчинённом положении
у русских старожилов" и ощущают себя "людьми второго сорта",
ему "захотелось для этих людей что-то сделать". При отсутствии
в провинциальной Советской России антропологии, дисциплины, которая
посвятила бы себя кардинальной проблеме "Личность, Культура
и Общество" и замены её этнографией, что толкла в дубовой ступе
ингридиенты "этнических процессов", Саше пришлось, хотя
он и не ведал о том, самому составлять рецепты, обратившись к фармацевтическому
опыту мамы. Так он нашёл и теории аккультурации и, (тут ему повезло
больше, чем мне) настоящих специалистов, к тому же хороших людей
Е. Е. Сыроечковского, Б. Б. Прохорова, А. Г. Вишневского и других.
Дальнейшее известно: "Тревожный Север", "Большие
проблемы малых народов", "Неотрадиционнализм" и IWGIA
. И в хаосе перестройки перед Сашей не возникли вечные российские
вопросы "Куда ж нам плыть?" и "Что делать?".
* * *
 В
1990 году, приехав в Москву, после тринадцати лет добровольного
изгнания, на Первый съезд коренных народов Севера, я задавал много
вопросов тем, кто объединился в группе "Тревожный Север".
Среди них был такой (интервью опубликовано в начатом мной бюллетене
"Сибирские вопросы", № 1, Париж, 1990, который, к сожалению,
не смог продолжиться): "Не думаете ли вы, что члены образованной
Ассоциации коренных народов могут теперь, подобно инуитам или индейцам
Северной Америки, отказаться от ?помощи белых`, сказав, что ?мы
теперь обойдёмся без вас`?". Саша тогда ответил, что ни он,
ни его коллеги не собираются вмешиваться в политические вопросы
организации автономной власти на самоуправляемых территориях, ни
в проблемы прав на землю, "которые лидеры коренных народов
смогут решить сами". И добавил, что мы будем продолжать работать
в тех областях, в которых мы более компетентны, таких как здравоохранение,
образование, демография, социальные отношения и т. д.
 В
том, что мой вопрос оказался вполне актуальным, я убедился позже,
когда присутствовал на одной из "научно-практических конференций"
в Москве, организованной RAIPON'ом и Институтом этнологии и антропологии.
Там один из представителей коренных народов Сибири, обращаясь к
сотрудникам Института, которые докладывали о результатах своих последних
полевых исследований, сказал примерно так: "Что вы тут нам
рассказываете о нас и о наших культурах. Как будто мы сами ничего
не знаем. Мы лучше вас знаем свою культуру, и каждый из нас заслуживает
звания доктора наук больше, чем вы". Не утративший чувства
"стремления к справедливости", я не выдержал тогда и попросил
слова. Я напомнил собравшимся, что в сохранении культурного, в том
числе и нематериального наследия коренных народов, в создании Ассоциации
коренных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока сыграли огромную
роль московские ученые, что статья "Большие проблемы малых
народов" появилась тогда, когда Рытхэу ещё не уставал прославлять
счастливую жизнь своих сородичей, что многие ученые России заплатили
своими жизнями за то, чтобы мы могли сегодня так свободно собираться
вместе и обсуждать наболевшее. И попросил почтить минутой молчания
тех, кто недавно оставил свои жизни в северных просторах, далеко
от домашнего уюта своих семей, Галину Грачёву, Александра Пику...
* * *
 В
своей статье "Ямальские экспедиции 1920-х годов", опубликованной
в альманахе "Полярный круг", Саша справедливо сетовал
на то, что имена даже великих исследователей, наших предшественников,
часто остаются забытыми. И сам воскресил память об одном из них,
опубликовав найденные им дневники В. П. Евладова.
Тебя, Саша, мы не забываем. Мы размышляем и о том символическом
плавании, когда в одной байдаре, вышедшей 7 сентября 1995 года из
эскимосского посёлка Сиреники, вы были все вместе: коренные жители
Чукотки, ты - русский и берингийские соседи - американцы. Мы знаем
теперь, что такое плавание, определяемое стремлением к "правому
делу", к справедливой жизни для всех, живущих и в городах и
в тундре, чревато опасностями даже при полном штиле. Однако мы,
твои друзья, остающиеся в Москве, на Чукотке, на Аляске, в Париже,
и т. д. и т. д., понимаем, что все мы находимся "в одной лодке".
Но опять мешает двигаться болезненный русский вопрос, идущий из
пушкинских времён "Куда ж нам плыть?"
* * *
И тут я вспоминаю, как в ноябре 1993 года по окончании
коллоквиума "Коренные народы Сибири в контексте новой России"
мы пели с тобой у меня дома : "Всё перекаты, да перекаты, послать
бы их по адресу...".
Борис Шишло,
Париж, сентябрь 2005 г.
|
