Ксенофобия - экстремизм - терроризм

Эмиль ПАИН
(Полностью опубликовано в журнале "Дружба Народов" №1 2005 год)

До и после Беслана. Беседу ведет Ирина Доронина

На протяжении всего 2005 года "Дружба народов" предполагает осуществлять проект под названием "Северный Кавказ - многомерный мир". Публикуя произведения писателей и поэтов Северного Кавказа, беседы за "круглым столом", а также эссе и статьи российских ученых, политиков, интеллектуалов, мы намерены представить самый широкий спектр мнений (исключая экстремистские) по разным проблемам, остро стоящим сейчас в регионе. Заранее предупреждаем, что иные мнения не всегда будут совпадать с мнением редакции, однако мы сознательно идем на это, поскольку считаем, что лишь в ходе открытой и честной полемики можно найти приемлемые и, быть может, новые решения. Надеемся, что и читатели откликнутся на наше начинание.

Сегодня мы представляем точку зрения доктора политических наук, профессора, генерального директора Центра этнополитических исследований (ЦЭПРИ), руководителя Центра по изучению ксенофобии и проблем экстремизма Института социологии РАН Эмиля Паина. В 2004 году профессор Паин был награжден медалью "За толерантность" Международного фонда "Толерантность" (Варшава).

<…>

От ксенофобии к терроризму и обратно

И.Д.: Одно из последствий Беслана - явное усиление и без того существенных ксенофобских настроений в России. Мне представляется, что это чудовищная опасность не только для стабильности общества, но и для его духовного здоровья. Ведь если неприязнь к кавказцам, как это ни безнравственно, еще хоть как-то объяснима, то убийства чернокожих студентов в Воронеже, которые и чужих рабочих мест-то ни у кого не отбирают, - это уже просто свидетельство озверения. Есть ли способы справиться с разрастанием ксенофобии вообще и в нашей нынешней ситуации в частности?

Э.П.: Вы правы, Беслан не породил, а лишь разжег костер, который бушевал и до него в беспрецедентных масштабах. Я не знаю другой такой страны в современном мире, где свыше 60% представителей этнического большинства поддерживают лозунг "Россия - для русских", а античеченские настроения разделяют свыше 75% россиян. Но, как показывают многочисленные исследования мирового опыта, ксенофобию невозможно удержать в рамках ненависти к одному народу. Она имеет тенденцию к расползанию. У нас она сначала перебросилась на кавказцев вообще, на цыган (один из главных объектов ксенофобии во всем мире), а затем подключились и традиционные, так сказать, объекты ксенофобии: с 2000 года фиксируется новый рост антисемитизма, который в первые годы существования новой России уменьшился было по сравнению с советским периодом по ряду причин: и объект сузился, и внимание переключилось, и социальные корни "увяли" - был период, когда быть богатым в России не считалось зазорным, напротив, это являлось своего рода целевой установкой. Но постепенно социальные травмы снова начали этнизироваться: социально "плохой" человек должен был стать дважды плохим, ненависть должна была получить еще и этническую окраску. В этом смысле весьма любопытно отношение к Ельцину. Когда он был популярен, это был "русский царь", "самый русский из русских правителей", и действительно, характерологически, по своему поведению за всю историю России более русского по внешним признакам руководителя трудно найти. Но как только он стал нелюбим, он превратился в Боруха Эльцина, потому что нужно было представить его дважды чужим. То же самое происходило и по отношению к другим людям, не имеющим отношения к еврейству, скажем, к греку Гавриилу Попову или русскому Андрею Козыреву.

И.Д.: У нас вообще принято евреями назначать.

Э.П.: Вот их и назначили иноэтничными, чужими. Этот процесс чрезвычайно опасен и, к сожалению, будет нарастать, потому что фобия стала самым действенным инструментом политики. В прямой или косвенной форме ею манипулируют сейчас многие: и некоторые партии в парламенте, и единственно "дозволенный" теперь у нас журналист Леонтьев. У последнего - свой враг: Запад, американцы. Но совершенно не важно, кто именно: если тиражируешь фобии к "врагам нации", то они усваиваются целым блоком и этих врагов начинают искать повсюду, хотя на бытовом уровне сознание чаще всего будет трансформировать "теоретические" образы. У нас к американцам плохо не относятся, хоть бы по телевидению об этом говорили двадцать четыре часа в сутки, по той простой причине, что существует два вида ксенофобии. Мы изучали эту проблему специально и с помощью разного рода замеров установили, что враги в сознании бывают виртуальными и реальными. Виртуальные возникают, но ненависть к ним тут же гаснет. И она всегда неизмеримо слабее, чем ненависть к тем, кого люди видят постоянно или, по крайней мере, слышат, будто они "среди нас". Поэтому когда в какой-то момент в связи с терактами возникла антиарабская фобия (хотя раньше арабы были "нашими друзьями"), то ожидать, что она станет устойчивой, не приходилось. То же и с американцами: на бытовом уровне большинство людей относятся к американцам уважительно или завистливо, как угодно, но без этнофобии.

Хоть ксенофобия, политический экстремизм и терроризм далеко не одно и то же, но ксенофобия является очень важным источником и дальней предпосылкой как политического экстремизма, так и терроризма. Ксенофобия - это массовое настроение подозрительности, переходящей в ненависть к "чужим". Экстремизм - организованная сила, эксплуатирующая страхи и объединяющая возбужденных этими страхами и ненавистью людей в различного рода ячейки и группировки. По оценкам официальных правоохранительных органов, в России действует свыше 200 организаций, члены которых поддерживают и отстаивают лозунг "Россия для русских". Не меньше и организаций, спаянных идеями религиозного фундаментализма. Часть из них могут быть охарактеризованы как террористические. Терроризм - это тот сегмент организованного экстремизма, который базируется на не-легитимном насилии против гражданских лиц, то есть против невооруженных людей. Действия против людей, которые пришли в Чечню с оружием, с точки зрения мировой практики, называются не терроризмом, а партизанской войной, вооруженным сопротивлением, вооруженным сепаратизмом. Две последние формы экстремизма тоже осуждаются международным правом, признаются во многих случаях преступными, но не рассматриваются как терроризм. В подобных случаях предполагаются не только другие формы наказания, но и другие методы урегулирования конфликтов. Если по отношению к террористам вопрос переговоров дебатируется (но, несмотря ни на что, не исключается), то по отношению к вооруженному сепаратизму переговорная форма достижения согласия считается основной, хотя и не единственной, поскольку сами по себе переговоры проблемы не ликвидируют.

Мировой исторический опыт показывает, что политический экстремизм в любой форме - фашизма, этнорелигиозного радикализма, терроризма - захватывает общество постепенно. Хорошо изучены механизмы манипуляции массовым сознанием, с помощью которых "антрепренеры экстремизма" актуализируют реальные и мнимые обиды и подталкивают людей к агрессивным действиям. Именно поэтому в противодействии экстремизму решающую роль должны играть меры раннего предупреждения ксенофобной агрессии. Это осознали многие демократические страны мира, особенно те, которые пережили ужасы массового вовлечения людей в экстремистские организации, например, Германия. Здесь приняты специальные законодательные акты, направленные на пресечение не только самих насильственных действий, но и идеологической подготовки к ним. По данным Министерства внутренних дел Германии, в этой стране только в 1999 году за экстремистские выходки - ксенофобию, антисемитизм, насилие на национальной почве - были осуждены 10 037 человек, из них лишь 746 преступлений были связаны с применением насилия, остальные относились к преступлениям идеологического характера. Это очень важно, что в стране с развитой демократической культурой и устойчивой политической системой обращают внимание на любые, даже сравнительно слабые, по российским меркам, проявления экстремизма на ранних этапах его эскалации

В России тоже принят Закон "О противодействии экстремистской деятельности", однако он, как и принятые до него законодательные акты, направленные на пресечение расовой, религиозной и национальной розни, не действует. Рядовые граждане зачастую не осуждают экстремистов, если это представители "своей" национальности. Что касается сотрудников правоохранительной сферы, скажем, милиции, то в их деятельности заметно стремление квалифицировать даже видимые невооруженным глазом проявления идеологически мотивированного насилия как разрозненные акты "хулиганства" или молодежные "разборки". Акты не работают, поскольку закон может быть действенным только в том случае, если общество заинтересовано в его реализации и требует его применения. Пока же общественная ситуация в России не благоприятствует эффективному действию подобных законов.

Когда низы хотят, а верхи могут

И.Д.: Способно ли что-нибудь переломить ситуацию?

Э.П.: Когда в России размышляют над тем, как предотвратить эскалацию экстремизма, то в числе первых рекомендаций предлагают простейшее решение: запретить прессе обращать внимание на подобные высказывания. Самый известный российский этнолог Валерий Тишков так отреагировал на информационный бум, который поднялся после одиозных антисемитских заявлений депутата А. Макашова. "К сожалению, - написал он, - никто не указал прессе, что тиражирование подобных высказываний есть тоже преступление". Однако подобные рассуждения кажутся естественными лишь в России, тогда как в развитом демократическом обществе предложения "запретить прессе" или "наказать прессу" нереализуемы. Трудно себе представить, чтобы в условиях свободы прессы экстраординарное высказывание известного политика, тем более государственного деятеля, осталось бы без внимания СМИ. Еще важнее то, что подобные рекомендации контрпродуктивны и даже опасны, поскольку в демократическом обществе именно общественное мнение, активизируемое прессой, является основным механизмом включения политических и правовых механизмов противодействия экстремизму. Вот свежий пример. В декабре 2002 г. сенатор Т.Лотт лишился поста лидера республиканского большинства в американском сенате только потому, что пресса усмотрела в одном из его частных высказываний всего лишь намек на расизм.

Если сравнить описанную ситуацию с отечественной, то станет ясно: наша проблема не столько в том, что пресса обращает критическое внимание на экстремистские выходки, сколько в отсутствии последующей правовой и политической реакции государства на отмеченные ею факты и в пассивном отношении общественности к различным проявлениям экстремизма.

А если деятельность экстремистских движений не встречает отпора со стороны государства и общества, то начинается эрозия всей общественно-политической жизни, размывание конституционных устоев.

Весь мировой опыт доказывает, что с такими укоренившимися общественными болезнями, как экстремизм, терроризм, коррупция, наркомания и другие, нельзя бороться только "сверху", только усилиями власти. Однако если мы это признаем, то попадем в замкнутый круг, ведь в России и "верхи" не могут, и низы еще "не хотят" противодействовать экстремизму. Между тем та же история указывает и пути выхода из подобного логического тупика, на самом деле мнимого.

Для меня лучший пример в этом смысле Америка, которая совершила чудо, изменив стереотип расовых предрассудков подавляющего большинства населения в невиданно короткий срок. В Америке расизм существовал не один век, причем поддерживался элитой. Еще в 60-е годы прошлого столетия в Вашингтоне, за исключением Центрального вокзала (Юнион стейшн), не было места, где белые и черные могли бы официально встречаться, все было сегрегировано. И вдруг за короткий промежуток времени ситуация радикально изменилась. Негры заняли высокие посты в администрации, и те же самые судьи, которые еще недавно закрывали глаза на суды Линча, карают сегодня за то, что вместо "афро-американец" кто-то сказал "негр".

И.Д.: Благодаря чему Америке удалось совершить подобный прорыв?

Э.П.: Кто-то может сказать, что все началось с проявления политической воли лидера страны, президента Джона Кеннеди, который не побоялся обеспечить федеральную защиту конституционных прав представителям разных расовых групп. Именно при нем студента-негра Джеймса Меридита сопровождал в университет отряд национальной гвардии. Однако Кеннеди пошел на это лишь тогда, когда твердо знал, что его действия получат поддержку избирателей самых многонаселенных районов Америки, прежде всего, ее крупнейших индустриальных центров, мегаполисов. В то время они были преимущественно населены белыми американцами. Так кто же настроил их на защиту прав негров?

Решающую роль в сломе негативных стереотипов массового сознания сыграли либеральные интеллектуалы - лидеры общественного мнения и, разумеется, стоявшие за ними финансовые магнаты, владеющие средствами массовой информации. Когда расовые волнения начали угрожать полным коллапсом политической и экономической жизни страны - а это было действительно так: буквально в полукилометре от Белого дома, на 13-й стрит, горели кварталы, а в нескольких сотнях метров от Капитолия бушевали постоянные расовые стычки, - сильные мира сего, а также представители среднего класса быстро осознали, что всему их благоденствию и благосостоянию грозит крах. Вот тогда-то и они, и в значительной степени зависимые от них средства массовой информации, и те немногочисленные либеральные интеллигенты, которые во все времена выступали против расизма, - все объединились, создав мощный интеллектуальный кулак, что и позволило в беспрецедентно короткий срок - всего за 15-20 лет, что для подобного рода вещей просто фантастика, - изменить общественное настроение, а следом за ним и ситуацию, по крайней мере в крупных центрах. Ни Кеннеди, ни куда еще более либеральный Рузвельт при всех своих реформах не посягали на расистские настроения, понимая, что при этом у них не останется шансов быть переизбранными. Власть идет на такие шаги только тогда, когда понимает, что может получить значительную поддержку электората. Следовательно, вначале было изменено общественное настроение влиятельной и значительной части электората, а после этого действия властей превратили его в национальную политику, в одну из главных национальных идей. И только тогда процесс стал необратим. Сейчас, правда, возникла другая крайность: вместо белого расизма появился черный, но это уже иной вопрос, и, надо сказать, в США есть действенные инструменты, чтобы и эту крайность отрегулировать.

<…>

Хроническая болезнь России

И.Д.: …и будут развиваться те тенденции, которые после Беслана обозначились особенно отчетливо? Как бы вы их охарактеризовали в самых общих чертах?

Э.П.: История России последних двух ее веков показывает, что в застойные времена межнациональные противоречия редко выходят наружу в виде открытых конфликтов, в такие эпохи они накапливаются. Впрочем, в отдельных "горячих точках" и в застойные времена могут обозначаться будущие катаклизмы системных кризисов, и, скажем, многочисленные восстания в Польше и горцев на Кавказе в XIX веке служили таким же предвестником будущих системных потрясений, как Чеченская война и сопутствующий ей разгул терроризма в современной России.

С начала XIX века эпохи реформ и контрреформ у нас сменяли друг друга с неизбежностью чередования времен года и обозначали собой циклы колебаний исторического маятника. Всякий раз в периоды контрреформ предыдущая эпоха объявлялась "анархией", выстраивались телеологические проекты "особого пути развития России", западная модель модернизации признавалась не соответствующей народному духу, а сам Запад - "загнивающим и умирающим". Один телеологический проект сменял другой: "Третий Рим", "Всеславянская империя", "Русское национальное царство", "Социализм в отдельно взятой стране" и тому подобное. В такие периоды усиливалась роль государственного аппарата, который в интересах выстраивания "самодержавной вертикали власти" в той или иной форме использовал ресурс мобилизации национального духа этнического большинства. Неизбежным ответом на все эти проекты становилось накопление обид и недовольства в исторической памяти "обиженных народов", которым пользовались появляющиеся в изобилии внесистемные силы: от террористов-бомбистов и большевиков в прошлом до террористов-фундаменталистов всех мастей в наше время. Системный кризис общества, сопровождавшийся зачастую частичным или полным распадом империи, завершал собой каждый цикл раскачивания исторического маятника. Так было с тех времен, когда явно обозначилась хроническая болезнь России - запаздывающая модернизация.

Сегодня, как и 150 лет назад, в России обсуждаются два конкурирующих политико-идеологических проекта: традиционалистский и модернистский. Каждый из них явно или неявно предполагает в качестве составной части свою модель этнополитического устройства страны.

Традиционалистские проекты, будь они основаны на сталинской модели "старшего брата" и матрешке национально-территориальных образований или на имперской уваровской триаде "православие-самодержавие-народность", представляют собой жесткие иерархические конструкции. Подобные конструкции предполагают концентрацию власти на верху пирамиды и обеспечение устойчивости этнополитической системы исключительно или преимущественно на принципах подавления и подчинения.

Вот этот принцип и проявляется в современной России. Федеральная власть выдвигает как основной способ удержания Чечни в составе Федерации и борьбы с терроризмом ту самую идею подчинения, какую и в XIX веке выдвигали власти Российской империи в связи с притязаниями "польских сепаратистов" на независимость. Президент Путин в качестве тысячелетнего подвига России называет "удержание государства на обширном пространстве". И реформа федеративных отношений, уже четко и явно обозначившаяся после Беслана, также построена на принципах подавления региональных лидеров и административного понуждения их к подчинению. Таким образом, можно сказать, что эта реформа развивается в традиционалистской парадигме, игнорируя ту часть мирового опыта, который подсказывает правителям необходимость по крайней мере сочетать кнут с пряниками.