|
|
 |
Рубрику ведет кандидат экономических наук
Заведующий Лабораторией анализа и прогнозирования воспроизводства
населения Центра демографии и экологии человека ИНП РАН
Сергей ЗАХАРОВ
|
Из воспоминаний Михаила Вениаминовича Курмана
М.В. Курман (1905-1980) с 1932 года работал
в Отделе населения и здравоохранения ЦУНХУ Госплана СССР, в момент
проведения переписи 1937 года был заместителем начальника этого
отдела, начальником сектора населения. В 1938 году он был арестован,
в 1948 освобожден но затем снова арестован и окончательно освобожден
лишь в 1955 году. Его воспоминания написаны (наговорены на магнитофонную
пленку) в начале 60-х годов.
Арестовали меня 22 марта, а осудили примерно через полгода,
29 сентября. Это осуждение последовало сразу же за опубликованием
в печати решения правительства, которое признало перепись населения
1937 года вредительской. Через два дня состоялся суд, где я и узнал
подробно, в чем же меня обвиняют.
Первый пункт обвинения звучал очень грозно. Я обвинялся
в том, что распространял клеветнические инсинуации по адресу вождя
партии товарища Сталина, утверждал, будто бы он фальсифицировал
данные о численности населения на XVII съезде партии. В чем было
дело?
Последние более или менее известные данные о численности
населения СССР относятся к концу 1931 года. Что же касается двух
последующих лет - 1932 и 1933, то для них был характерен очень большой
неурожай на значительной территории Советского Союза - на Украине,
в Центральной Черноземной области, на Кубани, в Поволжье. В результате
естественный прирост за эти годы был крайне мал, а в отдельных случаях
оказался даже отрицательным. В таких условиях мы в тогдашнем ЦУХНУ
закрыли все данные о населении, объявили их запретными. Последняя
цифра, которая была опубликована, относится к 1 января 1933 года.
После этого никаких данных не публиковали, но для себя вели счет.
Каково же было наше удивление, когда на XVII съезде партии Сталиным
была названа цифра населения, которая расходилась в сторону завышения
против нашего исчисления миллионов на восемь. По моему настоянию,
тогдашний начальник отдела статистики населения и здравоохранения
венгерский эмигрант Сикра обратился к тогдашнему начальнику ЦУНХУ
Осинскому с вопросом, откуда Сталин взял цифру населения, названную
на съезде. Мне потом говорили, что Осинский имел разговор со Сталиным
на эту тему, и Сталин ответил, что сам знает, какую цифру ему называть.
Правда, в печатном тексте численность населения была уменьшена на
миллион против устного выступления Сталина. Тем не менее, она была
сильно завышена. И вот мое, так сказать, профессиональное выступление
по поводу правильности цифры было квалифицировано следствием как
клеветническая инсинуация по адресу вождя партии, приписывание ему
фальсификации цифры населения на партийном съезде.
Второе обвинение было не менее интересным. После того,
как были получены первые итоги переписи населения 1937 года, естественно,
обнаружился значительный разрыв с той цифрой, которую следовало
ожидать, судя по выступлению Сталина на XVII съезде партии. Тогда
и предложили мне как руководителю статистики населения СССР дать
объяснение по поводу расхождения между данными текущей статистики
и переписи. Я долго отказывался, но меня все же заставили такой
документ подписать. Его подписали Краваль - к этому времени начальник
ЦУХНУ - и я как заместитель начальника отдела статистики населения
и здравоохранения, руководитель статистики населения.
В этом документе я написал, что перепись населения -
точная операция, максимальная ошибка может оцениваться, примерно,
в один процент. Это составляет для Советского Союза примерно 1,7-1,8
млн. человек. Что касается остального расхождения, то оно, по-видимому,
может быть отнесено за счет того, что текущая статистика не имеет
ряда данных. Ну, например, написал я в этом документе, - кстати
говоря, он был помечен специальными литерами и направлен в адрес
только руководящей группы правительства и партии, - у нас совершенно
нет данных о смертности в лагерях. Далее указывалось, что у нас
нет данных об уходе населения из восточных районов страны - из Казахстана,
Туркменистана, Узбекистана, Таджикистана - вместе со скотом в Персию
и Афганистан.
Вот эти мысли, эти два высказывания были квалифицированы
как сугубо контрреволюционные, как клевета на органы, - будто в
лагерях у нас никто не умирал, и только враг народа мог придумать
такие объяснения. Это было второе обвинение.
Все это было увязано с существованием в ЦУНХУ право-троцкистской
контрреволюционной организации. Я, согласно этой версии, был членом
организации и выполнял ее поручения. Мало сказать, что я был удивлен
такими обвинениями. Я был поражен самой их возможностью. Но делать
было нечего.
И вот в ночь накануне суда меня перевезли в Лефортовскую
тюрьму. Она имела печальную славу. Именно здесь производились допросы
с пристрастием, именно в этой тюрьме проходили суды военной коллегии.
Меня привезли, втолкнули в каменный гроб - изолятор, в котором я
сидел не то 4 часа, не то 6. У меня не было часов, и я не мог даже
по свету решить, сколько времени я там сидел. Дневного света там
не было.
Любопытная деталь. Солдат, который ходил мимо таких
гробов, мимо таких изоляторов, спросил меня, не хочу ли я есть,
принес мне хлеба, усиленную порцию еды. В общем всячески высказывал
свое расположение. А затем меня повели на суд. Интересный это был
суд.
Судила меня военная коллегия под председательством члена
Военной коллегии Голякова - впоследствии он был председателем Верховного
суда СССР. Было еще два военных - члены суда и секретарь, тоже военный.
Обвинительное заключение я получил в этом самом каменном мешке,
тогда я только и познакомился со всеми обвинениями. Мне дали возможность
сказать несколько слов - о себе и о своем отношении к процессу,
но я только было начал, не успел проговорить и минуты, как мне сказали:
"Достаточно, все ясно".
Они удалились и через три минуты пришли с судебным приговором.
По-видимому, он был готов заранее. Меня осудили на 10 лет тюремного
заключения с последующим поражением в правах на 5 лет с конфискацией
всего личного, принадлежащего мне имущества.
Воспоминания М. КУРМАНА.
Cahiers du Monde russe et sovietique, XXXIV (4), octobre-decembre
1993.
|
