| |
В списках не значатся
От своего места в истории России отказались до тридцати
процентов населения
Дело не в том, что перепись, судя по всему, окончилась
неудачей. И не в том, к каким статистическим искажениям это способно
привести. Дело в том, с каким чувством и почему, собственно, люди
ожидали именно провала, несмотря на заверения Госкомстата, что перепись
буквально обречена на успех.
Вероятно, изначально это было действительно так, и Госкомстат
не лукавил. Предварительные опросы показывали, что переписаться
готовы до 97 процентов респондентов. Пробная перепись, проходившая
в прошлом году в нескольких районах Москвы, дала крайне низкий процент
отказавшихся участвовать в ней. Уже в этом году в ходе досрочной
переписи, которая проводилась в некоторых районах России, на вопросы
анкеты люди вообще отвечали стопроцентно. А потом, когда проект,
наконец, официально стартовал, вдруг перестали отвечать.
Дабы понять, что произошло, стоит вспомнить реакцию
СМИ, ответивших на проведение переписи волной публикаций об изнасилованиях
переписчиц, труднодоступности переписных пунктов, воровстве полученных
данных и злостной их подтасовке. Это была весьма своеобразная пиар-поддержка,
заключавшаяся в тотальной дискредитации переписи как процедуры и,
в конечном счете, как идеи. Если бы речь шла просто о некой ангажированности
журналиста, тогда все было бы не столь печально. Однако, думается,
журналист был по-своему честен, а его мотивация шла совсем из другого
источника, в своем радикальном выражении совпадающего с тем, что
питает политических маргиналов, для которых нынешние власть и миропорядок
враждебны, нелегитимны, а потому все, что совершается от их имени,
должно быть отвергнуто и предано анафеме.
Соответствуя данному соображению, в том числе стилистически,
Александр Проханов на страницах своей газеты злорадно увязывал согласие
гражданина участвовать в переписи с его согласием на реформы Чубайса,
американские военные базы в Центральной Азии, отмену выборов в Красноярске
и прочие преступления режима. Простой обыватель в таких категориях
не мыслил, но власти тоже, как оказалось, не доверял.
Можно, конечно, сказать, что перепись - акция не политическая,
однако это будет неправдой. Уже отмечалось, что социологическими
изысканиями ее значение отнюдь не исчерпывается. В последний раз
перепись, как известно, проводилась в 1989 году, в течение тринадцати
последующих лет в России происходили кардинальные перемены. Нынешняя
перепись была призвана сигнализировать о том, что данный исторический
этап пройден и настало время подвести некоторые итоги (в числе прочего
это позволяло нынешней власти, с которой связывают наступление стабильности,
дистанцироваться от власти прежней - предполагается, что итоги будут
малоутешительны). Круг задач, в решении которых должна помочь перепись,
был чрезвычайно широк: от планирования развития производства и сферы
услуг до создания новых программ по борьбе с безработицей. Переписная
анкета содержала вопросы, должные прояснить ситуацию (и скорректировать
соответствующую госполитику) насчет структуры домохозяйств, уровня
образованности населения, а также жилищных условий, в которых сегодня
находятся граждане страны.
Однако реализация столь масштабного проекта по инвентаризации
России не могла не опираться на согласие граждан сотрудничать с
властью. Причем впервые за долгое время их побуждали вступить в
исключительно некоммерческие отношения, не приносящие никаких немедленных
выгод, кроме одной - осознания своей солидарной включенности в жизнь
государства, которое является неким сложноинтегрированным целым,
а потому время от времени нуждается в подсчете и планировании себя.
Состояние, которое должен был торжественно переживать
переписываемый, именуется гражданским долгом. Его исполнению было
подчинено все. Например, в переписном листе, включающем графу "национальность"
(определялась, что важно, исходя из самоощущения переписываемого),
не было граф "вероисповедание" и даже "языковая принадлежность",
которая, между прочим, подлежала учету согласно закону "О Всероссийской
переписи населения", принятому в январе этого года. Однако
несмотря на то, что народы России оказались лишены возможности "полноценно
выразить свою этноязыковую идентичность", соответствующий пункт
все же убрали - переписной лист на предмет возможного разделения
должен был выглядеть максимально нейтрально. На какой основе будет
происходить идентификация граждан, определялось в специальной брошюре
Госкомстата, в которой перепись была названа "одной из немногих
общенациональных акций, которые объединяют людей, никто ни с кем
не борется, никто не соперничает", а потому "на вопросы
переписчика нужно ответить ради одной, общей для всех, цели".
Однако то ли эта стратегическая цель была неубедительно сформулирована,
то ли она вообще на данный момент неопределима, но многие россияне,
похоже, сконцентрировались на решении исключительно тактических
задач. Перепись превратилась в торг.
В поселках Иркутской, Нижегородской и Свердловской областей
отказывались переписываться до тех пор, пока администрация не обеспечит
дома теплом. На Дальнем Востоке протестовали против повышения пошлин
на иномарки. В Перми не пускали переписчиков в дом из-за строительства
в городе высотных домов, загораживающих обзор.
Нетрудно понять, что граждане в этих случаях обращались
не к переписчику как таковому, а к властям, с которыми его отождествляли.
Перепись была широко использована в качестве протестного ресурса,
даже немотивированный отказ участвовать в ней можно рассматривать
как молчаливую форму сопротивления, в большинстве случаев говорящую
о нежелании считать себя гражданином своей страны.
Еще в сентябре на одной из пресс-конференций по поводу
подготовки к переписи был озвучен среднестатистический портрет "отказника",
выведенный социологами, - им оказался человек тридцати лет с достаточно
низким уровнем образования и заработка, живущий (и так и не нашедший
себя) в большом городе. Кроме социальной апатии горожан было также
отмечено нежелание участвовать в переписи жителей южных районов,
пострадавших от наводнения. В обоих случаях отказывались сотрудничать
именно с государством, на которое возлагалась ответственность за
собственное неблагополучие. Главным здесь был мотив обиды, он же
комплекс неполноценности, носители которого, подразумевалось, явление
в нашем обществе настолько редкое, что вряд ли составят более трех-пяти
процентов от списочного состава. Теперь оказывается, что потерянных,
обиженных и апатичных насчитывается, по неофициальным данным, до
тридцати процентов населения России.
Госкомстат, конечно, отрапортовал о 93 процентах переписанных.
Невозможная в наших условиях картина.
Дмитрий СОКОЛОВ. "Новое время" №45
2002 год
|
