Человек и природа в развитии сельской местности Нечерноземья[1]

Алексеев А.И.[2]
(Опубликовано в журнале "Региональные исследования" 2014 №4 с. 81-87)

Введение. Большинство научных статей пишется в соответствии с тем пониманием существа явлений, которое у автора имеется в момент ее написания, даже в том случае, если это понимание менялось по мере проведения исследования. В то же время история науки говорит нам о том, что ошибки в трактовке явлений важны как сами по себе, так и как демонстрация прихотливости научного поиска, отсутствия ровных и прямых путей в науке. Поэтому мне показалось интересным вспомнить мой собственный путь к пониманию процессов развития сельской местности Нечерноземья: как менялась постановка задачи, представление о факторах развития, о главных проблемах, и вообще понимание того, что происходит на этой территории. (При этом, конечно, у меня нет никакой уверенности в том, что сейчас я пришел наконец к правильному и полному пониманию этой проблемы, и имею полное и непротиворечивое представление о ней - наверно, такое даже вряд ли возможно).

История вопроса. Когда я был аспирантом и изучал сельское расселение Центральной России, я очень мало обращал внимание на сельское хозяйство этой территории (а тогда, в 1970-х гг., аграрные функции были еще главными в сельской местности). Сейчас мне даже трудно объяснить, как это могло быть. Мне казалось, что есть масса собственно «расселенческих» вопросов для изучения: людность поселений, «рисунок расселения» (и методы его изучения вроде потенциала поля расселения), функции поселений, связи между ними, системы расселения и т.д. А сельское хозяйство просто «предоставляет рабочие места» для жителей сельских поселений.

Интересно, что в это же время развивались, помимо «классической» географии сельского хозяйства, и такие новые для советской географии направления как рекреационная география, демогеография (изучение демографической ситуации - и само это понятие появляется только тогда), география сферы обслуживания сельского населения, и все это практически без всяких связей с «научными соседями» (за исключением географии обслуживания, которую невозможно было развивать без географии расселения). Представление о том, что все эти направления должны тесно взаимодействовать между собой, имея общий объект, стало появляться лишь в самом конце 1970-х гг. И я был очень горд собой, когда в тезисах совещания по географии населения в Тбилиси (1979 г.) написал: «Давно уже осуществляемое выделение производственных типов сельскохозяйственных предприятий, типов расселения, демографической обстановки и природных районов требует следующего шага - разработки типологии сельской местности»[3]. Мне казалось, что я сказал «новое слово».

Но это оказалось не так!

После одного из заседаний в Московском филиале Географического общества (в конце 1970-х гг.), где очередной раз присутствующие призывали друг друга объединяться в изучении сельской местности, Андрей Николаевич Ракитников сказал: «Но ведь это далеко не ново, все это уже было!». Я тогда попросил его назвать такие работы, и спустя некоторое время получил список из десятка работ 1910-1920-х гг. Помню, что там была книга Н.И. Вавилова «Земледельческий Афганистан»[4], книга В.П. Христиановича «Горная Ингушетия»[5], работы о печорском скотоводстве и др. Посмотрев часть из них, я взволнованный пришел к Ракитникову с вопросом: почему же 50-70 лет назад и писали, и понимали проблемы села гораздо лучше, чем мы сейчас, «во всеоружии передовой науки»? Плохо зная тогда отечественную историю, я предположил, что может быть, дело в том, что мы стали более узко специализированными, менее «комплексными» исследователями? Ракитников посмотрел на меня с сожалением и сказал: «Так ведь была уничтожена наука!» Тогда для меня, наверно, впервые приоткрылась та катастрофа, что постигла отечественную науку в первые десятилетия советской власти.

«Антропоцид». Несколько позже мне довелось составлять проект «хрестоматии по географии населения» (увы, не сделанной до сих пор), и я пролистал все номера журнала «География в школе». И снова было удивление: многие казавшиеся актуальными в 1970-х гг. вопросы уже обсуждались тридцать лет назад!

Известно, что возрождение отечественной географии населения (после уничтожения в конце 1920-х гг. антропогеографии как «буржуазной лженауки») началось во второй половине 1940-х гг. - и вначале с относительно простых вещей, с тематики, наиболее обеспеченной статистикой (размещение населения и расселение). Но в работах Р.М. Кабо[6] и Ю.Г. Саушкина звучали призывы к гораздо более широким подходам, включая образ жизни населения, его нравы и обычаи. Более того, были созданы и некоторые образцы таких работ - например? «Географические очерки» Ю.Г. Саушкина[7], его прекрасные «экономико-географические этюды» в журнале «География в школе» в конце 1940-х гг.[8].

Дух этого журнала в то время (когда его возглавлял Ю.Г. Саушкин) хорошо иллюстрирует статья А.Е. Ферсмана (1946), где звучит настоящий гимн географии: «такая наука не может преподаваться сухо! Она должна быть связана с восприятием многоликой природы. Она должна дать почувствовать богатства природы и человеческого духа, должна показать, как влияет эта природа на быт, характер и жизнь человека. И мне кажется, что поэтому хорошими географами могут быть только те, кто горячо переживает впечатления окружающей жизни, кто, подобно поэту и писателю, воспринимает глубоко окружающий мир, воспринимает его не только в отдельных конкретных фактах, но обобщает его, проникая в самые глубины, давая образ и картину, а не точную и неверную однотонную фотографию»[9].

Почему же все призывы оказались тщетны? Как минимум можно выделить три причины. Первая: мягко говоря, неразвитость, а вернее - практически полное отсутствие гуманитарных наук в нашей стране. Социологии практически не было в СССР до конца 1960-х гг., и «интегрироваться» географии было не с чем. Вторая причина - общая атмосфера в стране, совершенно не поощряющая изучение различий в жизни населения. И наконец, мне кажется, практически некому было откликаться на призывы: старшее поколение (те, кто не уехал или не был репрессирован, или не ушел из науки) уходило, а на смену приходили совершенно другие люди, для которых, наверно, само выражение «богатства человеческого духа» было уже непонятно... В своих воспоминаниях «Моя жизнь в экономической географии», изданных только в 2001 г., Н.Н. Баранский очень резко сказал об этом (применительно к концу1940-х - началу 1950-х гг.): «Географический факультет шел вниз: люди типа Берга, Борзова, Витвера уходили к праотцам, а на их место приходили очень узкие специалисты низкого уровня»[10].

Здесь к месту вспомнить мнение О.И. Генисаретского. Интервьюер задал ему вопрос, как он относится к мнению Мераба Мамардашвили о том, что «в России произошла самая страшная из катастроф - антропологическая». Ответ был такой: «за три поколения было стерто очень много. ... Сужение диапазона видимых человеческих возможностей, «невысовывание», игра на понижение - это все и привело в конце концов к краху великой страны. О системе ведь можно судить по тому, какой человек в ней воспроизводится. Так что, может быть, Мераб Константинович и прав. Во всяком случае, произошел своего рода антропоцид - человекоубиение. … Кроме того, мы слишком долго жили светом потухших звезд, проживали еще дореволюционный культурный ресурс. Были научные школы, люди, которые учились еще у тех, кто учился у тех. Но такой потенциал растрачивается очень быстро» (Российская газета. 2004. 5 февраля).

Еще более резкую оценку советского периода недавно дал историк Андрей Зубов[11]. Он считает, что дореволюционная Российская империя была вполне европейским государством, но пришедшие к власти большевики уничтожили европейскую культурную элиту и противопоставили СССР всему остальному миру, результатом чего был «приобретенный культурный примитивизм».

Применительно к нашей теме это было выражено прежде всего в «уничтожении кулачества как класса», и в целом - удалением из сельской местности самых умелых и активных хозяев.

Главное - мелиорация! В 1974 г. было принято постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР «О мерах по дальнейшему развитию сельского хозяйства Нечерноземной зоны РСФСР». Там говорилось, что «мелиорация земель является основным звеном долговременной программы ускоренного развития сельскохозяйственного производства в Нечерноземной зоне РСФСР». Обоснование было такое: главные причины «недостаточно эффективного развития» сельского хозяйства здесь - это характер природных условий, определяющих низкое плодородие почв, их мелкоконтурность, заболоченность и т.д., а также мелкоселенный характер расселения, не позволяющий обеспечить все населенные пункты необходимыми услугами. Поэтому одной из задач считалось «преобразование сел и деревень в благоустроенные поселки совхозов и колхозов, осуществление строительства сельскохозяйственных производственных объектов в комплексе с современными жилыми домами и объектами культурно-бытового назначения, завершение к 1990 г. сселения жителей из мелких населенных пунктов в крупные поселки»[12].

В справке Минсельхоза (написанной при подготовке постановления) говорилось и о том, что «хотя животноводство в этой зоне является ведущей отраслью, поголовье общественного скота во многих колхозах и совхозах разбросано по мелким фермам и слабо механизировано. На одну ферму в среднем приходится только 110 коров, 554 свиньи и 456 овец. На начало 1973 г. в совхозах этой зоны около половины крупного рогатого скота, свиней и две трети овец содержались в приспособленных помещениях»[13].

Я помню, как для выяснения перспектив сельских поселений Боровского района Калужской области (который был моим «ключом» в кандидатской диссертации), в 1973-1974 гг. я опрашивал местное начальство, какие именно фермы находятся в каждом поселении: «типовые» (с полной механизацией) или старые «нетиповые». Тогда считалось очевидным, что мелкие молочные фермы (на 50-100 голов) - абсолютно неперспективны, т.к. не могут быть механизированы: ведь промышленность не производит оборудование для таких малых ферм! Да и «возиться» с ними очень неудобно: далеко не ко всем таким фермам есть хорошие дороги, и молоко приходится возить тракторами; в мелких поселениях уже трудно найти доярок и скотников, и т.д. Такой знаток села как писатель-публицист Иван Васильев в 1973 г пропагандировал опыт Великолукского района (Псковской области), где «еще 6-7 лет назад поняли, что коровники надо строить не меньше, чем на 200 голов, и обязательно в крупных перспективных селах»[14].

Тогда все это мне казалось естественным: действительно, природные условия подкачали - значит надо их улучшать, преобразовывать: повышать плодородие почв, ликвидировать мелкоконтурность, строить новые механизированные фермы и др.

Эту уверенность в том, что природные условия Нечерноземья «неблагопрятны», во мне поддерживало и стихотворение русского поэта Федора Ивановича Тютчева. Находясь в августе 1855 г. в городе Рославле Смоленской губернии (по дороге из Петербурга в свое имение Овстуг, ныне в Брянской области) он написал:

Эти бедные селенья
Эта скудная природа –
Край родной долготерпенья,
Край ты русского народа.

Не поймет и не заметит
Гордый взор иноплеменный,
Что сквозит и тайно светит
В наготе твоей смиренной.

Удрученный ношей крестной
Всю тебя, земля родная
В рабском виде царь небесный
Исходил, благословляя.

Итак, казалось понятным, что «во всем виновата природа». Но каким должно быть будущее сельского расселения? По поводу «сселения неперспективных деревень» у географов, конечно, были большие сомнения в том, что это необходимо и возможно сделать, тем более за короткий период.

Это подтвердила работа в Вологодской области, которую мы делали по заказу ЦНИЛТР (Центральной научно-исследовательской лаборатории трудовых ресурсов) Госкомтруда РСФСР в 1976-1978 гг. Одной из ее задач было изучение «внутрихозяйственных переселений» - «из малых деревень в крупные поселки» (в то время такой показатель - число переселенных семей - был даже введен в годовые отчеты колхозов!).

Результаты обследования[15] были такими: из примерно 400 совхозов и колхозов области реальное «сселение» проводилось лишь в нескольких. Полностью были сселены малые деревни лишь в одном пригородном колхозе, где центральная усадьбе была застроена городскими пятиэтажками. А в других, где на центральных усадьбах строилось жилье для молодежи из мелких деревень, в последних оставались их родители, к которым на лето отправляли детей, т.к. в центре хозяйства, как считали сами жители, уже было слишком шумно и грязно, «как в городе». Таким образом, реального сокращения сети мелких деревень не происходило даже в самых «подвинутых» хозяйствах. А само их население (в значительной части пенсионного возраста) вовсе не хотело переселяться.

Таким образом, очевидно, что сселение - вовсе не метод улучшения ситуации в сельской местности. Довольно скоро от практики «сселения неперспективных деревень» отказались уже и на государственном уровне.

Но в том, что касается «главного звена - мелиорации», государственная политика оставалась прежней. Идея о том, что в принципе можно не столько изменять природу Нечерноземья, сколько приспособиться к ней, была чужда основной части и ученых и чиновников.

Для моего понимания ситуации в Нечерноземье большое значение имели беседы с А.Н. Ракитниковым, с которым посчастливилось встречаться во время экспедиций в Вологодскую область в 1978 г. Стало понятным, что традиционный тип расселения и сельского хозяйства, сложившийся в Присухонье был построен на том, что малые деревни были в своем размещении привязаны к разбросанным вдоль рек сельхозугодьям, в основном пастбищам и сенокосам[16]. Распространение «сенного типа зимнего кормления» (и вследствие этого - высокого качества молока) было возможным именно благодаря такой дисперсности расселения и землепользования (жители малых деревень успевали за лето заготовить корма на близких к ним сенокосах). Эта взаимосвязь была нарушена в результате двух процессов: резкого роста поголовья скота и одновременно - оттока населения из малых деревень и сокращения их числа. Поэтому пришлось переводить молочные фермы на привозные корма[17]. Интересные выводы о характере «кормящих ландшафтов русского этноса» и о пределах территориальной концентрации животноводства были сделаны учеником и последователем Л.Н. Гумилева К.П. Ивановым[18].

Главное - люди! К середине 1980-х гг. для меня уже было ясным, что главным в решении проблем Нечерноземья должна быть не мелиорация угодий, а улучшение условий жизни сельского населения, и прежде всего - строительство дорог: без них никакое улучшение обслуживания населения, да и обеспечение выбора мест работы, были невозможны. Без всего этого, в свою очередь, невозможно было сделать сельскую местность привлекательной для проживания молодежи. А главная причина отставания сельского хозяйства Нечерноземья - не природные условия, а нехватка трудовых ресурсов.

Тогда же, в середине 1980-х гг., мое внимание обратили на один из самых ярких «социально-географических образов» в русской литературе - на начало рассказа «Хорь и Калиныч» в «Записках охотника» Ивана Тургенева (1847 г.):

«Кому случалось из Болховского уезда перебираться в Жиздринский, того, вероятно, поражала резкая разница между породой людей в Орловской губернии и калужской породой. Орловский мужик невелик ростом, сутуловат, угрюм, глядит исподлобья, живет в дрянных осиновых избенках, ходит на барщину, торговлей не занимается, ест плохо, носит лапти; калужский оброчный мужик обитает в просторных сосновых избах, высок ростом, глядит смело и весело, лицом чист и бел, торгует маслом и дегтем и по праздникам ходит в сапогах. Орловская деревня (мы говорим о восточной части Орловской губернии) обыкновенно расположена среди распаханных полей, близ оврага, кое-как превращенного в грязный пруд. Кроме немногих ракит, всегда готовых к услугам, да двух-трех тощих берез, деревца на версту кругом не увидишь; изба лепится к избе, крыши закиданы гнилой соломой... Калужская деревня, напротив, большей частью окружена лесом; избы стоят вольней и прямей, крыты тесом; ворота плотно запираются, плетень на задворке не разметан и не вывалился наружу, не зовет в гости всякую прохожую свинью...».

Возникает естественный для географа (всегда хотя бы немного «географического детерминиста»!) вопрос: почему жизнь в лесной зоне, на дерново-подзолистых почвах лучше, чем на орловских черноземах (или серых лесных почвах), гораздо более плодородных? Тургенев сам подсказывает ответ: калужский мужик - оброчный, «торгует маслом и дегтем», орловский - ходит на барщину, торговлей не занимается. Говоря современным языком, занятия калужского мужика - не сельскохозяйственные, и это ему приносит больший доход. Значит, не в природных условиях дело?

Собственно, для тех, кто хоть немного знает историю сельской России, очевидно, что Центрально-Черноземный район в XIX - начале XX вв., пожалуй, самый бедный и неразвитый. Если из Нечерноземного Центра крестьяне уходили в «неземледельческий отход» в города, или занимались разного рода промыслами, то из ЦЧР отход был в основном «земледельческий» - на уборку урожая в южные районы Российской империи.

Шесть десятилетий спустя после Тургенева Иван Бунин в повести «Деревня» (1910 г.) вложил в уста своего героя такие слова (сказанные на ярмарке - видимо, в г. Ельце): «Господи боже, что за край! Чернозем на полтора аршина, да какой! А пяти лет не проходит без голода. Город на всю Россию славен хлебной торговлей, - ест же этот хлеб досыта сто человек во всем городе».

Сильное впечатление на меня произвело стихотворение А.К. Толстого - почти земляка Тютчева, написавшего в его адрес полемический ответ:

Эти бедные деревни,
Эта скудная природа...

Ф. Тютчев

Одарив весьма обильно
Нашу землю, царь небесный
Быть богатою и сильной
Повелел ей повсеместно.
Но чтоб падали селенья,
Чтобы нивы пустовали –
Нам на то благословенья
Царь небесный дал едва ли!
Мы беспечны, мы ленивы,
Все у нас из рук валится,
И к тому ж мы терпеливы
Этим нечего гордиться!

Для географов интересно, в частности, что два поэта были не согласны друг с другом не только в своем отношении к качествам русского народа, но и в оценке, как мы бы сейчас сказали, природно-ресурсного потенциала территории: по Тютчеву природа «бедная», а по Толстому - земля одарена «весьма обильно».

Для меня это было открытием: похоже, что оценка территории в большей степени зависит не от ее «объективных» свойств, а от свойств населения, в том числе от его психологического настроя - либо на «долготерпенье», либо на то, чтобы земля стала «богатою и сильной».

Главное - какие люди. В 1988 г. практика студентов 2 курса нашей кафедры проходила в одном из «глубинных» районов Горьковской области. В том колхозе, что изучали студенты, числилось около 300 работников, его специализацией было молочное скотоводство, а себестоимость молока - около одного рубля за литр (в магазинах этот литр стоил около 30 копеек, разница покрывалась из тогдашнего госбюджета). Так что экономически этот колхоз производил одни убытки. А 80% прибыли колхозу давала лесопильная мастерская, где вахтовым способом работало восемь человек - русских из Адыгеи. Эти работники были в шоке от ситуации в колхозе. По их словам, «все пьют постоянно, работать никто не хочет. Одного из молодых трактористов мы попросили: не начинай пить сразу после обеда, помоги нам привезти заготовки из леса. Тот пару дней поработал и отказался - говорит, меня все осудили: что же ты, вместо того, чтобы посидеть как человек с друзьями, погнался за длинным рублем!?»

Возникает вопрос: это что - два разных русских народа? Но кто такие русские из Адыгеи? - это потомки тех же нижегородских (и других) крестьян, что переселились туда за последние полтора века. А русские Горьковской области - потомки тех, кто не переселился. ... Потом уже, когда я рассказывал эту историю сторонникам Л.Н. Гумилева в Ленинграде, для них это было естественно: ведь пассионарность концентрируется на окраинах этнического ареала (а в центре, увы, наоборот.).

В 1990-х гг. мне пришлось еще раз столкнуться с различными подходами к оценке нечерноземной деревни. Обследуя адаптацию приезжих в сельской местности Тверской области, нельзя было не обратить внимание на совершенно разное восприятие этой территории местными жителями и новоселами. Местное население, казалось, было убеждено, что на этой земле успешно хозяйствовать невозможно, и что жизнь в селе лучше не будет, пока государство снова не начнет вкладывать большие деньги. А приезжие (в основном из городов Средней Азии и Казахстана), в свою очередь удивлялись: «Какая богатая страна! Сколько лесов, лугов - хозяйствуй в свое удовольствие! Но никто же не хочет работать, все только пьют.».

Но кто такие эти новоселы - русские из Средней Азии и Казахстана? Это ведь потомки тех же тверских (и смоленских, рязанских и т.д.) крестьян, которые несколько десятилетий назад поехали «поднимать национальные окраины», осваивать целину и т.д. А старожилы - это потомки тех, кто остался, и, как видно, это были далеко не самые активные представители тверских жителей. Надо также учесть и последствия коллективизации, во время которой наиболее активная часть сельского населения либо была репрессирована, либо сама уехала из села в город.

Колхозная система была основана на жестком контроле властей за производственной деятельностью: что и в каком количестве сеять, в какие сроки, и даже на какую глубину - все диктовалось «сверху». И в самом колхозе никакой «самодеятельности» не допускалось. Это было еще одним фактором оттока из сельской местности активного населения. Оставшееся население было приучено работать «по команде»[19]. И когда колхозы развалились, команды стало отдавать некому, то оказалось, что самим управлять своей жизнью очень трудно, непривычно, и мало кто из селян сумел сам себе найти место в жизни.

Общий вывод: для развития сельской местности главное - не природные условия, не «обеспеченность трудовыми ресурсами» (количество работников), и даже не обустроенность территории. Главное - качество населения, его жизненный настрой, его активность, умение находить себе место в жизни, уверенность в своих силах. Как это выявить пока неясно, но именно это - одна из важнейших задач социальной географии.

[1] Работа выполнена при поддержке РФФИ, проект 13-06-00895
[2] Алексеев Александр Иванович – д.г.н., профессор кафедры экономической и социальной географии России географического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова
[3] Алексеев А.И. Сельское расселение и сельское хозяйство Нечерноземной зоны РСФСР: проблемы изучения взаимосвязей // Территориальное планирование населения: 4-е межведомственное совещание по географии населения, Тбилиси, ноябрь 1979 г. - Ленинград-Тбилиси, 1979. - С. 125-126.
[4] Вавилов Н.И. Избранные труды в пяти томах. Т.1. Вавилов Н.И., Букинич Д.Д. Земледельческий Афганистан. - М.: Изд-во АН СССР, 1959. -4 29 с.
[5] Христианович В.П. Горная Ингушетия. - Ростов-на-Дону, 1928.
[6] Кабо РМ. Природа и человек в их взаимных отношениях как предмет социально-культурной географии // Вопросы географии. Сб. 5. - М.: Географгиз, 1947. - С. 5-32.
[7] Саушкин Ю.Г. Географические очерки природы и сельскохозяйственной деятельности населения в различных районах Советского Союза. - М.: Географгиз, 1947. - 423 с.
[8] Саушкин Ю.Г Край гжельской глины // География в школе. - 1946. - №6. - С. 11-15 и др.
[9] Ферсман А.Е. Лермонтов и географическая наука // География в школе. - 1946. - № 6. - С. 1-4.
[10] Баранский Н.Н. Моя жизнь в экономической географии. - М., 2001. - 196 с.
[11] Зубов А. Выход из противостояния // Ведомости. - 2014. - 10 июня.
[12] О мерах по дальнейшему развитию сельского хозяйства в Нечерноземной зоне РСФСР Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР - М.: Политиздат, 1974.
[13] Шевельков А.И. Аграрная политика государства в Нечерноземной зоне РСФСР в документах // Вестник архивиста. - 2011. - № 1. - С. 60-73.
[14] Васильев И. Конфликт технологии // Сельская новь. - 1973. - №4. - С. 8-11. Еще более радикальные взгляды были у тогдашних руководителей строительных ведомств: один из них утверждал, что совершенно неоправданно строить коровники по 200-400 голов, а надо - по 1200 или 2400! [Переустройство сельских населенных мест. - М.: Стройиздат, 1969]. Понятно, что для строителей гораздо проще построить одну ферму на 1200 голов, чем 12 ферм по 100 голов. Это был распространенный, особенно в советское время т.н. «ведомственный подход», когда каждое министерство само решало, что ему выгоднее. Очевидно, что если бы деньги выделялись самим крестьянам, то их расходование было бы совсем другим.
[15] Алексеев А.И., Зубаревич Н.В., Регент Т.М. Опыт изучения эффективности сселения жителей сельских населенных пунктов в Нечерноземной зоне РСФСР // Вестник Моск. ун-та. Сер. 5. География. - 1980. - № 1. - С. 97-100.
[16] Для нас сейчас не имеет значения, природного ли происхождения эти угодья или антропогенного.
[17] Ракитников А.Н. География сельского хозяйства. - М.: Мысль, 1970; Ракитников А.Н. Современный этап развития сельского хозяйства Нечерноземной зоны РСФСР // Сельская местность: территориальные аспекты социально-экономического развития. - Уфа: Башкирский ун-т, 1985.
[18] Иванов К.П. Эколого-географический подход к изучению сельского населения и сельских хозяйств // Вестн. Ленингр. ун-та. - 1985. - № 7. - С. 73-81, и др.
[19] Руководитель самого первого в Московской области сельскохозяйственного кооператива (созданного в конце 1980-х гг.) не принимал на работу тех, кто раньше работал в колхозах, т.к. «они привыкли работать только по приказу, и не умеют принимать самостоятельных решений».