… о росте мирового населения

Демографический взрыв, потрясший планету в прошлом веке, пошатнул основы мироздания и привел к фундаментальным изменениям, многие из которых мы пока не ощущаем. О том, как и почему изменялась численность населения и что ждет нас в будущем, рассказывает доктор экономических наук, директор института демографии НИУ ВШЭ Анатолий Григорьевич Вишневский.

Давайте начнем с цифр. Какова сейчас численность населения Земли и как оно распределено по странам и континентам?

Сегодня на Земле больше семи миллиардов человек. Когда я в детстве впервые узнал, сколько жителей на планете, их было два миллиарда. То есть на моем веку численность населения увеличилась на пять миллиардов человек. Рост приходится в основном на огромный многолюдный бедный юг планеты — Азию, Латинскую Америку, Африку. На первом месте по численности населения сегодня Китай, за ним следует Индия, потом США. Россия занимает девятое место, пропуская вперед Индонезию, Бразилию, Пакистан, Нигерию и Бангладеш, чьи территории значительно меньше.

Темпы роста населения будут увеличиваться и дальше?

До начала XIX века население Земли росло очень медленно. К этому времени оно достигло одного миллиарда. Затем рост стал ускоряться, и во второй половине ХХ века начался демографический взрыв, пик которого пришелся на 1970—1980-е годы. Сейчас этот рост пошел на убыль, но еще не прекратился. Ожидается, что к середине XXI века на Земле будут жить девять миллиардов человек (из них пять — в Азии), а к концу века — 10 миллиардов.

Почему на протяжении веков численность населения не росла такими темпами?

Человеку, как и любому виду в природе, свойственна определенная репродуктивная стратегия, обусловленная его биологическими характеристиками. Экологи различают два типа таких стратегий: r-стратегия (рождение большого числа особей, из которых выживают единицы) и К-стратегия (рождение небольшого числа детенышей, выживаемость которых намного выше). Первая характерна, например, для насекомых, рыб: из тысяч икринок выживает небольшое относительно стабильное количество. Вторая стратегия — у млекопитающих. Численность любой популяции может резко колебаться, но у видов с К-стратегией колебания меньше.

Регулирующие механизмы, которые существуют в природе, не позволяют избежать этих колебаний, но в долговременной перспективе обеспечивают относительную стабильность численности популяции. Как правило, это достигается за счет взаимодействия видов, образующих ту или иную экосистему. Схема взаимодействия очень проста. Травоядные питаются подножным кормом, но, если их становится слишком много, травы на всех не хватает и начинается падеж. Стадо травоядных сокращается, зато трава может спокойно разрастаться. С другой стороны, размножению травоядных препятствуют хищники. Когда у них много потенциальной добычи, их популяция увеличивается, но, когда они начинают ее активно поедать, добычи становится меньше и хищникам тоже приходится по одежке протягивать ножки. Их численность сокращается, зато жертвы чувствуют себя вольготнее, и снова увеличивается число претендентов на подножный корм. Так популяции поддерживают относительное долговременное равновесие: и волки сыты, и овцы целы. Только если в экосистему попадают чужеродные элементы (как, например, кролики в Австралию, где у них не было врагов), они мгновенно размножаются, и тогда горе посевам. Но это случается редко.

Репродуктивная стратегия видов адаптирована к этим взаимодействиям. Более беззащитные должны производить очень большое потомство, но почти все оно обречено на гибель, прежде чем успеет произвести на свет следующее поколение. Те же виды, которые защищены лучше, производят и гораздо менее многочисленное потомство, хотя тоже с расчетом на то, что далеко не все оно доживет до возраста зрелости.

Человек со времени своего появления зависел от окружающей среды намного меньше, чем любое животное, и все же на протяжении всей истории он жил по тем же законам. Рожая детей, люди знали, что выживут далеко не все. Так было еще совсем недавно. В России в конце XIX века из 1000 родившихся на первом году жизни умирало 300 человек, а до 20 лет доживала половина. «Коль много есть столь несчастливых родителей, кои до 10 и 15 детей родили, а в живых ни единого не осталось», — писал Ломоносов. Об этом же говорил и его немецкий современник пастор и ученый Иоганн Петер Зюссмильх: «Можно считать правилом, что только треть всех родившихся живет больше 10 лет». Это считалось нормальным, данным от Бога, не случайно книга Зюссмильха называлась «Наблюдения божественного порядка в изменениях человеческого рода, доказанного из рождения, смерти и размножения такового». Доказательством присутствия божественной мудрости Зюссмильх и считал то, что, несмотря на высокую смертность, люди не вымирали, то есть смертность и рождаемость находились в равновесии.

Парадокс в том, что эта книга появилась, как раз когда описанный в ней порядок начал исчезать. Причиной тому стало небывалое снижение смертности, что и нарушило извечное божественное равновесие.

Снижением смертности мы обязаны развитию медицины?

Не только, причин было много. Социальный, экономический, научный прогресс — все сыграло свою роль. Высокая смертность в прошлом складывалась из двух составляющих. Периодически происходили необычные, кризисные подъемы смертности — следствие эпидемий (в XIV веке чума унесла чуть ли не треть населения Европы), голода в годы неурожаев, войн. Библейские всадники Апокалипсиса, хорошо знакомые людям всех эпох, неплохо сокращали численность населения, если оно разрасталось. Но очень высокой была и «нормальная» смертность — без особых кризисов. Большинство населения всегда было бедным и невежественным. Плохое питание, примитивные жилища, тяжелый физический труд, отсутствие каких-либо представлений о гигиене, непонимание причин болезней, низкая ценность человеческой жизни — все соединялось и не позволяло вести активную борьбу со смертью.

К XVIII веку экономические и социальные изменения в Европе позволили несколько ограничить кризисные подъемы смертности, но «нормальная» смертность оставалась еще очень высокой. И только примерно с конца XVIII века европейцы развернули широкомасштабное наступление на смерть. Тут уже огромную роль сыграло развитие медицины. Открытие в конце XVIII века вакцины от оспы стало первым шагом в очень успешной борьбе против инфекционных заболеваний, в частности против детских болезней. Начала быстро снижаться детская смертность, а затем и взрослая. Продолжительность жизни стала стремительно расти.

Вначале все это происходило только в странах европейской культуры, но примерно с середины ХХ века европейские достижения начали быстро распространяться по миру. Например, во время Второй мировой войны американцы, которые вели военные действия в Тихоокеанском бассейне, завезли туда ДДТ для борьбы с малярией — и уничтожали комаров. В результате малярией перестало болеть и местное население. Сегодня ВОЗ добивается повсеместной вакцинации — и уже ни в одной стране нет такого уровня смертности, как, скажем, в России в конце XIX века.

И это привело к росту численности населения?

Да, потому что прежний механизм поддержания равновесия за счет высокой смертности разладился, а репродуктивная стратегия, высокая рождаемость, закрепленная в культуре всех народов, оставалась прежней — и не случайно.

Когда меняются базовые процессы (размножение рода человеческого — один из них), все, что обслуживало их в культуре, теряет смысл. Появляется необходимость в ревизии культурных и религиозных норм, переоценке ценностей. Для этого нужно время. Если Европа столкнулась с этой необходимостью давно и изменения происходили там постепенно, то в странах Третьего мира смертность снижалась так стремительно, что общество и культура не успевали адаптироваться к новой ситуации. А если традиции сохраняются, люди не могут резко перестроиться и начать, например, планировать рождаемость.

Конечно, прежние нормы уже мало где остаются в нетронутом виде — жизнь заставляет миллионы семей менять свое поведение. Но это болезненный процесс. Столкновение новой реальности и традиционных ценностей вызывает в обществе напряженный внутренний конфликт.

То есть изменение демографической ситуации — экзистенциальная проблема, влекущая за собой перемены в самом мироустройстве?

Так и есть. В первую очередь перемены затронули семьи. Люди привыкли рожать (вмешиваться в этот процесс всегда считалось грехом и было запрещено всеми законами), а потом хоронить детей. А тут дети стали выживать. Первыми это почувствовали привилегированные сословия: у них раньше начала снижаться смертность, возникли проблемы наследования титулов, имущества и т.п. Поэтому женщины из этой среды стали ограничивать количество детей — это видно по тому, что они рожали последнего ребенка во все более молодом возрасте и потом останавливались. Со временем эта практика постепенно распространилась на все сословия. Способы ограничивать потомство были известны всегда — от детоубийства, о котором писал еще Аристотель (он рассуждал о том, в каких случаях можно убивать детей, а в каких нельзя), до поздней брачности, которую проповедовал Мальтус. А после него уже так называемые «неомальтузианцы» проложили путь к регулированию рождаемости в браке, по которому сейчас и идут все страны — будь то Франция, США, Япония, Россия, Китай или Иран.

Когда женщина перестала много рожать, изменилось и ее социальное положение. Часто думают, что эмансипация привела к сокращению рождаемости. На самом деле наоборот — только когда стала не нужна высокая рождаемость, у женщины появилась возможность вести такой же образ жизни, как мужчины.

Все это происходит на уровне семьи, так сказать, на микроуровне. Но на макроуровне перемены еще более серьезные. Посмотрите на карту мира. На глазах меняется соотношение демографических масс, за которым стоит соотношение экономик и военных сил. Сейчас никого не удивляют разговоры о том, что Китай — вторая экономика планеты и скоро станет первой. На чем это основывается, ведь Китай, если считать по доходу на душу населения, — бедная страна? Но население огромно — 1,3—1,4 миллиарда человек, в четыре с лишним раза больше, чем в США. Это гигантская мощь, которая трансформируется, в том числе и в военную. В XIX веке европейские державы могли объединиться и быстро навести порядок в Китае, но сейчас это невозможно. А за его спиной поднимается Индия.

Еще одна особенность: в развитых странах с низкой рождаемостью и низкой смертностью население стареет, в бедных с высокой рождаемостью, наоборот, молодеет. Там взбухает так называемый молодежный бугор. Огромное количество молодых людей, получив какое-никакое образование, не может найти себе работу, поскольку в неразвитой экономике мало рабочих мест. Значит, увеличивается число недовольных. В этот костер можно плеснуть чего угодно — того же антизападного фундаментализма — и он разгорится еще ярче. Вспомните вспышки в арабских странах — в них всегда есть демографическая составляющая. Или, допустим, в Палестине половина населения — подростки, которыми очень легко манипулировать. Вот вам и интифада. Есть парадоксальные случаи: в свое время Чаушеску запретил аборты, и в стране резко подскочила рождаемость. Но когда это поколение выросло, оно растерзало Чаушеску.

Вы сказали, что Китай — это огромная военная мощь. Стоит ли нам его опасаться?

Китай еще не достаточно силен, но его мощь нарастает на глазах. Сейчас у него много внутренних проблем, со временем там могут произойти непредсказуемые подвижки, и тогда близкое соседство с Китаем может оказаться опасным. На этом фланге, не имея надежных союзников, мы очень уязвимы. Азиатская часть России практически пустая, а по территории она больше Китая. На одном берегу Амура — огромная плотность населения, на другом пусто, а природа не терпит пустоты. Китайцы к нам уже просачиваются, хотя пока это самодеятельность, а не государственная политика. И речь может идти не обязательно о захвате территорий. Когда-то прозвучало (сейчас, правда, об этом молчат), что китайцы претендуют на воду из сибирских рек, потому что у них не хватает воды, а у нас ее, как ни у кого, много. То же касается и других ресурсов.

Не думаю, что здесь нужно нагнетать какие-то страхи, но и совсем размагничиваться я бы тоже не стал. Слабо заселенные территории Сибири и Дальнего Востока ждут своей колонизации, ждут мигрантов. Но откуда? Лучше, думаю, не из Китая. Но как этого избежать? Возможно, стоит привлекать туда мигрантов из Средней Азии — они умеют работать с землей и смогут развивать сельское хозяйство. К сожалению, у нас эти вопросы не стоят на повестке дня. Наши политики ведут себя так, будто мы живем в XIX веке. А ведь мир и демография с тех пор сильно изменились.

Если Китаю уже не хватает воды, что произойдет, когда население Земли вырастет еще больше, — ведь многие ресурсы к тому же конечны?

Ресурсы Земли ограничены — даже фундаментальные, например, земля, пригодная для сельского хозяйства, вода. Количество земли на одного человека постоянно сокращается, и в оборот вводится земля худшего качества — менее плодородная и т. д. Мощным ресурсом всегда была ирригация, на орошаемые земли приходилась огромная часть прироста мирового урожая. Но для этого нужна вода, а воды уже не хватает. Ее нехватку испытывает не только Китай, но даже США. И если более богатые страны, например, Израиль, могут себе позволить строить экономичные оросительные системы, то бедные нет, — а ведь их потребности постоянно растут.

Многие ресурсы действительно конечны. По некоторым оценкам, мировых запасов нефти и газа хватит на 50—60 лет, оценки запасов угля более оптимистичны — 100, 200, а то и более лет. Конечно, теоретически есть возобновляемые энергетические ресурсы, на которые можно рассчитывать: например, ядерная энергия, солнечная энергия, энергия ветра. Но использование ядерной энергии пока сопряжено с большими опасностями. А естественной энергии вряд ли хватит на 10 миллиардов человек, большинство из которых живет в крупных городах. Что касается воды, то существует технология опреснения, но она очень дорогая — и на нее нужны серьезные энергетические затраты. Это цепочка, которая не имеет конца. Например, огромное количество людей живет продуктами мирового океана. Как я сказал, популяции животных и рыб восстанавливаются автоматически, но это не работает, когда вмешивается человек. Сейчас рыбу разводят — казалось бы, найден путь. Но ее надо кормить, значит, требуется, скажем, зерно. А чтобы вырастить зерно, нужны земля, вода и энергия. Кроме того, произвести можно только ограниченное количество зерна. А еще разведение рыбы приводит к загрязнению акватории. Получается заколдованный круг.

Можно предположить, что человек способен создать мощные технические системы, которые позволят ему решить эти проблемы. Но это требует огромных затрат, и нужно угнаться за стремительным ростом населения. Да, сейчас вроде бы производят больше того же зерна, мяса — но в расчете на душу населения их количество остается почти неизменным, потому что одновременно увеличивается численность населения. Пока на все эти вызовы убедительных ответов не найдено.

Как можно остановить рост численности населения?

Есть всего два способа. Один — традиционные всадники Апокалипсиса. Та же война: с помощью бактериологического, химического или атомного оружия можно «почистить» мир не хуже, чем чума в XIV веке. Понятно, что сознательно на это никто не пойдет, тем более что невзначай можно вообще стереть с лица Земли человеческую цивилизацию.

Второй способ — снижение рождаемости. Казалось бы, это логичный вариант, но и на него не все соглашаются, поскольку он противоречит сохраняющимся традиционным установкам культуры. После Второй мировой войны ООН начала пропагандировать планирование семьи, и постепенно ее призыву вняли практически все правительства. Однако население с трудом меняет свои привычки, и религия часто его поддерживает, хотя и не всегда. В Иране рождаемость очень быстро упала после исламской революции, когда сами аятоллы инициировали кампанию по планированию семьи. Этого хотел в свое время и шах, но у него ничего не вышло, потому что это рассматривалось как западное влияние, — а когда за дело взялись аятоллы, это уже воспринималось по-другому. Сейчас рождаемость в Иране примерно на европейском уровне. Очень резко снизилась рождаемость в странах Магриба. На Ближнем Востоке низкой рождаемостью когда-то резко выделялся Израиль, а сейчас его обогнали другие страны региона. Так что процесс идет. Сегодня рождаемость снижается уже почти везде, даже в Африке, хотя там она остается еще очень высокой.

Есть разные пути ограничения рождаемости. Самый жесткий из них, наверное, китайский. Насколько, с вашей точки зрения, он оправдан?

Китайское правительство можно упрекать за то, что оно ущемляло права человека, действовало жестко, что эта кампания была очень болезненной и по многим ударила.

Но я вижу в ней рациональный смысл и думаю, что стратегически она была правильной. Рост населения съедает массу ресурсов: детей нужно воспитывать, образовывать, учить, им нужны рабочие места. Китай на этом сэкономил и рванул вперед. Повторяю, мир оказался в сложном положении, и простого выхода нет. Лучше так, чем вспышки голода, которые мы наблюдаем в Африке.

Но из-за этой политики в Китае возник серьезный гендерный перекос — сейчас там гораздо больше мужчин, чем женщин.

Это произошло потому, что в традиционном обществе выше ценятся мальчики. И это, кстати, связано в том числе с демографией. Женщина опасна тем, что она может родить много детей. С одной стороны, во всех культурах всегда говорили «плодитесь и размножайтесь», но с другой — везде были ограничения, снижавшие естественную плодовитость. Например, те же посты. Даже многоженство на самом деле несколько ограничивает рождаемость, потому что на одну женщину приходится меньше детей. Полигамия в среднем менее плодовита, чем моногамия. Если почитать русскую этнографическую литературу XIX века, можно узнать, что рождение девочки воспринималось как беда. Девочка требовала приданого — семья начинала собирать его с момента рождения дочери, чтобы выдать ее замуж. Это было экономически накладно. Несколько дочерей разоряли хозяйство. А мальчик, наоборот, приводил в дом жену с приданым. Это все заложено в культуре. Сейчас люди не осознают, почему мальчик лучше девочки, но продолжают так считать. Поэтому, когда стало доступно определение пола ребенка до рождения, женщины начали делать избирательные аборты. А от родившихся девочек в некоторых обществах избавляются. Это и влечет за собой половой дисбаланс. К чему это приведет через 20 лет, трудно сказать. Например, мужчины могут решиться на военный поход, чтобы добыть себе женщин. Все это небезопасно. Но тем не менее китайская политика осмысленна.

Вы говорите о необходимости снижать рождаемость, а в России ее наоборот пытаются стимулировать.

В России в начале ХХ века была очень высокая рождаемость, потом с конца 1920-х она рухнула и с тех пор только падала. Сейчас у нас не обеспечивается даже простое воспроизводство населения. Это рассматривается как катастрофа, социальная болезнь, но на самом деле низкая рождаемость для России, как для всех европейских стран, — это естественно. Наша демографическая проблема — не низкая рождаемость, а неприлично высокая смертность. Вот тут мы отличаемся от Европы. Рождаемость у нас не компенсирует смертность. С прошлого года, правда, начала компенсировать, но это ни о чем не говорит, потому что многое зависит от возрастного состава населения. Если в стране большая доля женщин детородного возраста, то появляется больше детей, а эта доля зависит от того, сколько их рождалось 20 или 30 лет назад. Поэтому получается то густо, то пусто: в какие-то годы рождаемость повышается, в какие-то понижается. Но ей и не нужно быть высокой — при нынешней смертности она должна быть чуть больше двух детей на одну женщину. Для мира сейчас проблема не низкая рождаемость в Европе, а высокая — в южных странах.

Говоря о необходимости повысить рождаемость, государство отталкивается от представлений XIX века. Вдумайтесь: в 1993 году у нас было 148,6 миллиона, а сейчас 143,8 миллиона (без Крыма). Предположим, в результате каких-то усилий у нас снова будет 148, или 150, или даже 155 миллионов (больше просто не может быть). Что это изменит на фоне более чем миллиарда 300 миллионов китайцев? Или примерно такого же количества индусов? Это просто муха, которую никто и не заметит. А вокруг этого ведутся такие баталии.

То есть кампания по увеличению рождаемости, на которую тратится столько ресурсов, по большому счету не нужна?

Я думаю, что тратить силы, время и средства можно и нужно для того, чтобы семья с детьми жила в относительно благоприятном климате — социальном, экономическом и т.д. Поскольку рождение и воспитание детей требуют определенных условий, которые есть не у всех, семья с детьми вправе претендовать на поддержку общества. Другое дело, в чем заключается эта поддержка. Поддерживаете ли вы семью — экономически, психологически и т. п. или демонстрируете эту поддержку тем, что требуете запретить аборты или гомосексуализм? Чтобы родители и дети чувствовали себя нормально, нужно вкладываться в школы, в детские учреждения. Но не надо на это накладывать демографическую нагрузку: мы вам что-то даем, а вы нам за это рожаете детей. Это не совсем нравственно и малоэффективно. Во всех этих пронаталистских программах речь идет об увеличении рождаемости на десятые доли ребенка в расчете на одну женщину, и это выглядит как государственное задание. По-моему, правильная цель семейной политики заключается в том, чтобы помочь каждой женщине и каждой семье иметь столько детей, сколько они хотят.

Если же говорить об улучшении демографических показателей, то наша первостепенная задача — сокращение смертности, удлинение продолжительности жизни и продолжительности здоровой жизни: мало просто долго жить, надо жить без болезней, без инвалидности.

В условиях неравномерного распределения населения миграция — естественный и неизбежный процесс?

На протяжении истории человечества миграция была механизмом регулирования роста популяции. Если популяция немного вырастала (а на ранних этапах плотность населения могла быть только очень низкой), то ее часть отселялась. Человечество возникло в Африке и за тысячелетия освоило весь мир. Иногда это были мирные переселения, иногда — завоевательные походы. В Европе в XIX веке был небольшой демографический взрыв, и континент сбросил избыток населения — несколько десятков миллионов человек — за океан. Тогда этого было достаточно. Сейчас масштаб совсем другой. По оценкам ООН, сегодня в мире свыше 200 миллионов мигрантов. Это больше, чем все население Земли в эпоху Великого переселения народов.

Недовольство миграцией в принимающих странах сегодня растет во всем мире, даже в США, которые себя позиционируют как страна иммигрантов. Людям кажется, что можно полицейским свистком остановить натиск миллиардов людей. На эмоциональном уровне протестующих можно понять. Но причины, которые вызывают миграцию, отменить никто не в силах. Миграция неизбежна, и это нужно осознавать. Люди будут бежать от перенаселения, потому что у них нет выхода; они будут ехать, чтобы выжить, чтобы прокормить свои семьи.

Мы сейчас говорим о миграции в традиционном смысле — но она может принимать и военные формы. Так что отношение к миграции — это проблема, которая стоит перед всем человечеством, а не перед отдельными государствами. Необходимо выстраивать миграционную политику таким образом, чтобы она стала неким клапаном по отношению к тем странам, в которых нагнетается большое давление. Нужна грамотная стратегия приема, перевоспитания, интеграции людей. У нас, как и в большинстве стран мира, этого нет. Мы так относимся к мигрантам, что, возвращаясь на родину, они начинают выступать против русских. Кто об этом думает? Ведь закономерный ответ на белый расизм — это черный расизм.

Подводя итог: справедливо ли все-таки говорить о перенаселении?

Население Земли сейчас очень велико, но абсолютного перенаселения, такого, чтобы людям не хватало места, нет. Вообще для демографа не совсем естественно говорить о лишних людях. Я бы не стал рассуждать о перенаселении. Я считаю так: демографический взрыв — безусловно признак того, что размножение человечества вышло из-под контроля. В природе оно всегда находится под контролем биологических механизмов, а у людей всегда был социальный контроль — культурные и религиозные нормы. И эти механизмы перестали работать. Сейчас стоит вопрос о том, чтобы снова вернуть размножение под контроль, создав новые механизмы. На это нужно время и добрая воля. Пока мир адаптируется к изменившейся ситуации, население будет расти.

Анна НАТИТНИК. «Harvard Business Review — Россия», октябрь 2014 года