Малые города России: сходство исторических судеб и различия траекторий развития

Ольга Вендина - специально для Демоскопа

В России, согласно переписи 2010 года, насчитывается 781 малый город с населением до 50 тыс. человек, в 420 из них проживает менее 20 тыс. Из столиц и крупнейших российских городов их малые братья выглядят как обломки затонувшей цивилизации, занесенные песком времени, деградировавшие, но хранящие удивительное наследие прошлого. Между тем, в малых городах России проживает 16,5 млн. человек. Это сравнимо с населением Голландии и немногим меньше населения Казахстана. Значит, помимо наследия, малые города обладают значимым демографическим потенциалом, даже если он и подвергся серьезной эрозии и негативной селекции в результате оттока населения в крупные города. Когда непосредственно соприкасаешься с малыми городами, то первое, что поражает, это разнообразие социально-экономических ситуаций и различия общественных настроений в диапазоне от полной апатии и безысходности до гордости и гражданской активности. Возникает вопрос, почему города, расположенные в одной и той же географической зоне и обладающие очень сходными историческими судьбами и ресурсами, демонстрируют в постсоветские годы такие разные траектории развития? Почему одни добиваются успеха, а другие – деградируют. Какие факторы и обстоятельства это определяют?

Малые исторические города Осташков и Торопец

Осташков и Торопец – два старинных города, письменные свидетельства о которых существуют с XI-XII веков. Согласно статистике, население Осташкова в 2012 году составляло 17,7 тыс. человек, но летом, благодаря дачникам, вдвое большое, в Торопце – 13 тыс., и летом тоже значительно больше. Исторически оба города были окраинными и пограничными, через них прокатывались волны завоеваний, часто со сменой власти. Граница разделяла Новгородские (затем, Московские) земли и Великое княжество Литовское. Еще в XVI века эта граница проходила через окрестности Волоколамска, Зубцова, Ржева и Осташкова. С обеих сторон этой границы жили люди русские и православные, но геополитические союзы того времени заключаются с разными соседями. В осташковском летописце читаем: В 1608 году … Осташков целовал крест Тушинскому вору, но в 1609 году сдался присланному Скопиным русско-шведскому отряду и принес В.И. Шуйскому повинную. ... В 1609 году Осташков занят поляками, но начальник французов, присланных шведом Эдуардом Горном, Пьер де ля Вилль выгнал поляков. … В 1615 году Осташков как пограничный с Новгородской областью, находившейся до 1617 года под властью шведов, был назначен местом для ведения предварительных переговоров со шведами о мире.[1]

В XIX веке Осташков превращается в образцовый для своего времени город. «Всякий, кому случалось бывать в этом городе, считал непременною обязанностью печатно или изустно довести до всеобщего сведения о тех диковинах, которые ему пришлось в нем увидать: о пожарной команде, библиотеке, театре и проч., то есть о таких предметах роскоши, о которых другие уездные города пока еще не смеют и подумать». Далее следует вопрос, который и сегодня остается актуальным. Почему один город сидит себе по уши в грязи, и грамоте даже учиться не хочет (как Камышин), а другой – без театра и библиотеки немыслим? Почему осташковская мещанка кончив дневную работу (большей частию тачание сапог), надевает кринолин и идет к своей соседке, такой же сапожнице, и там ангажируется каким-нибудь галантным кузнецом на тур вальса или идет в публичный сад слушать музыку; а какая-нибудь ржевская или бежецкая мещанка…выпив три ковша квасу, идет за ворота грысть орехи и ругаться с соседками?»[2].

Торопец, в отличие от Осташкова, был центром удельного княжества, находившегося в сфере литовско-польского влияния. Из Торопца была родом мать Александра Невского, что вероятно было одной из причин заключения здесь династического брака между Александром, тогда князем Новгородским, и Полоцкой княжной. В состав Московского государства эти земли вошли только в начале XVI века, оставаясь вплоть до середины XVII века зоной территориальных претензий соседей и вооруженных конфликтов, если выражаться современным языком. И сегодня от Торопца до границы с Белоруссией и ее приграничных центров много ближе, чем до областного центра, а в речи людей, в их «яканьи» слышны явные отзвуки единого культурного пространства.

Расстояние между Осташковом и Торопцом около 160 км. Древняя и кратчайшая дорога, идущая через Андреаполь, на большом протяжении сохраняет свой первозданный вид, представляя собой широкий грунтовый тракт. Новые асфальтированные пути намного длиннее, составляя в зависимости от маршрута 200 и 340 км. Это значит, что связи между двумя городами не востребованы и практически отсутствуют.

Оба города входят в состав Тверской области, расположены на примерно равном удалении от Москвы, у озер, изобилующих рыбой. Хотя оз. Селигер, конечно, больше, чем оз. Соломено. Вокруг озер те же светлые сосновые боры без подлеска, серебристые мхи и цветущий вереск, песчаные пляжи. Начиная с XVII века, оба города переживают расцвет, залогом которого становятся лес, рыболовство и кожевенная промышленность. Особенно знамениты были не пропускавшие воду кожаные рыбацкие сапоги «осташи», продаваемые по всей Европе. С ростом числа жителей в городах растут дома, монастыри и соборы, богатство городов отражается и на деревнях, где строятся кирпичные избы. С середины XIX века начинается постепенный и медленный экономический упадок. Главные транспортные пути и промышленная модернизация идут в стороне, оба города оказываются в прямом и переносном смысле «тупиковыми». Их «изоляция» еще более усиливается в эпоху советской индустриализации, незначительно затронувшей оба города. Градообразующим предприятием Осташкова становится кожевенный завод, а в Торопце – завод по производству пластиковых деталей упаковки «Метапласт», введенный в эксплуатацию в 1978 году. Жизнь в городах консервируется, а сами они превращаются в объекты «исторического наследия», хотя конечно из исторического наследия уцелело далеко не все. Уединенность делает города привлекательными для военных[3]. В 1960-х годах и Осташков, и Торопец становятся популярными местами турпоходов, а спустя еще десять лет, благодаря деятельности ВООПиК – одной из самых массовых советский общественных организаций, обретают статус «исторических городов». В «желтой серии», сочетающий в себе черты путеводителя, архитектурного справочника и исторического эссе в 1972 году выходит книжка «Торопец и его окрестности», а затем «Художественные памятники Селигерского края»[4].

Особую известность получает Селигер, в описаниях и оценках которого господствуют исключительно превосходные степени. В это время активно обсуждаются проекты создания здесь национального природного парка, совмещающего режим охраны и рекреационное использование территории. Озеро включено в состав Всесоюзных туристических маршрутов, которые обслуживают две турбазы, а третья на территории Ниловой пустыни обеспечивает прокат лодок, снаряжения и сухой паёк для «дикарей» – неорганизованных туристов. В 1974 году Осташков признан центром регионального курорта «Селигер», в городе построена гостиница, торговый центр, новая пристань, речной и автовокзал. Вслед за туристами на Селигер потянулись дачники, сначала к родственникам в деревне, а затем москвичи и некоторые ленинградцы стали покупать и перестраивать деревенские дома. Эти процессы продолжались вплоть до распада СССР, когда резко изменились все обстоятельства. Каждый из городов пошел свои путем, ища собственные способы выживания и развития. Результат, к которому города пришли через 20 лет, сильно отличается, хотя проблемы развития обоих городов оказались похожими. Это депопуляция, постарение населения, недофинансирование, сокращение числа рабочих мест, муниципальная реформа и ограничения, накладываемые статусом исторического города.

Осташков – жертва сказочного мифа о Селигере. «Каждый житель может сегодня легко оценить деятельность городской власти за последние несколько лет. Повсюду горы мусора, развалины домов, убитые дороги, заросли бурьяна, кромешная темнота».[5] Это цитата, резко контрастирующая с отзывами конца XIX века, взята из интервью бывшего главы Осташковского района, прославившегося отношением к управляемой им территории как к собственному бизнесу. Фигура одиозная, но сказанное им в отношении Осташкова – справедливо. За постсоветские годы историческая часть Осташкова одичала и выродилась. Асфальт искрошился, а там где остался, кажется, что лучше бы его и не было. Контраст между красотой природы и городской разрухой – ужасает. Ощущение, что власть бросила этот город, а людей, озабоченных его жизнью, не осталось. Московские дачники строят виллы среди погоревших домов, но вилл – мало, а сгоревших домов – много. Реклама Селигера как туристической Мекки не оправдывается, сервис – сомнительный, а туристу среди захламленного и обрушающегося города делать нечего. Вместо туристов на улицах города можно встретить коров. Говорят, что водопровод и канализация еще действуют, проблема только с горячей и питьевой водой. Все встреченные нами люди ставили городу один диагноз – деградация. При этом все были уверены, что Осташков – это «чудо» и «золотое дно».

Чтобы понять причины произошедшего, следует оглянуться на советское время. В конце 1970-х был разработан план реконструкции города с приданием ему статуса исторического заповедника. Ленгипрогором совместно с Всесоюзным научно-реставрационным объединением были составлены два тома описаний домов, с замерами и объяснениями их историко-архитектурной ценности. Ключевая идея – важно сохранять не только дома, но и городскую среду. Результат этой деятельности – получение государственного финансирования на реконструкцию жилого фонда города, предполагавшего сохранение застройки при замене коммуникаций.

Вокруг денег возникает конфликт интересов между сторонниками идеи «охраны наследия» и властями, обязанными решать социальные проблемы и понимающими задачу реконструкции жилого фонда иначе. На выделенные деньги строится новый микрорайон на окраине Осташкова, куда переселяют жителей. В этом явно есть социальный смысл. Люди приветствуют – из исторических коммуналок без удобств в новые квартиры с горячей водой. Старый жилой фонд, ставший нежилым, быстро деградирует, но в воздухе все еще носятся идеи об особой историко-архитектурной ценности города. Перестройка хоронит надежды на их реализацию. В 1990-х местное отделение ВООПиК самоликвидируется, а в соответствующий отдел администрации назначается начальником жена мэра города, которая занимается выведением зданий из реестра памятников с «перепрофилированием» и понятными следствиями. Теперь надежды не на статус исторического города и государство, а на частную собственность и «хозяйское» отношение к собственности. Однако, новые хозяева руководствуются личными, а не городскими интересами, приспосабливая город под себя и обходя имеющиеся ограничения с помощью местной власти. В результате, приоритет частной собственности ускоряет процессы разрушения городской среды.

Все это происходит на фоне экономического кризиса, депопуляции и миграционного оттока молодежи в крупные города – Тверь и Москву. Однако, главный кормилиц города – Кожзавод – на плаву и работает. Переоборудованный на излете советской эпохи и приватизированный в 1993 году людьми, близкими к тверской администрации, он выпускает кожевенный полуфабрикат, находящий сбыт в Испании. Это создает иллюзию относительного благополучия, даже при том, что предприятие зарегистрировано в Москве, а значит и платит свои налоги в столице. Еще у города «в запасе» есть два федеральных оборонных предприятия – «Луч» и «Звезда». Хотя они слабо включены в городское развитие, но их наличие создает ощущение стабильности и перспективы. Но главные надежды в городе связаны не с реальным сектором экономики, а с ожиданиями, что «чудо» Селигера когда-то обратится в золотой дождь.

В сентябре 2002 года администрацией Тверской области принимается постановление «Об особо охраняемой природной территории курорта регионального значения Селигер», которое должно было вступить в силу спустя десять дней после официального опубликования. Постановление имело превентивный характер: в 2003 году начинал действовать федеральный закон о земле, разрешавший свободную куплю-продажу земельных участков, поэтому было необходимо создать законодательные барьеры для сохранения общественно значимых территорий. Однако мудрое тверское постановление было опубликовано только в марте 2009 года. Результаты такого «промедления» очевидны. За это время прошла массовая приватизация прибрежной полосы и островов Селигера, над озером пролился «золотой дождь», но он осел не на улицах города, а где-то в других местах. Новое постановление тверской власти 2011 года о границах «курортной зоны» фактически легализовало сложившуюся ситуацию.

Помимо рыночных трансформаций на 2000-е годы пришлись и административные: в 2003 году был принят 131-ФЗ «Об общих принципах организации местного самоуправления». Его целью было приблизить местную власть к людям и их повседневным проблемам. Администрации города Осташкова и Осташковского района разделились и обрели самостоятельность. При этом район, бюджет которого был примерно в десять раз больше городского, «освободился» от тяжелых обязательств, связанных с ЖКХ, а город получил возможность распоряжения своим имуществом. Отношения между городом и районом были конфликтными уже давно: в районе думали, что город живет за его счет, а город, полагал, что район пользуется городской инфраструктурой и преимуществами, не поддерживая их финансово. Разделение властей усугубило конфликт, обнаружив при этом тесную связь между хозяйством города и района и полную неспособность местных властей прийти к согласованным действиям и решениям.

Задача поиска денег на выполнение социальных обязательств в условиях нищенских муниципальных бюджетов превратила муниципальное управление в множество бизнес-проектов. Главным ресурсом Осташкова было муниципальное имущество. Федеральный закон подталкивал муниципалитеты к приватизации муниципальной собственности для «повышения эффективности управления» и «привлечения инвестиций». Приватизировать предлагалось объекты, которые не связаны с выполнением функций и полномочий муниципального образования. Желающие приобрести осташковскую собственность нашлись.

ОАО «Тверской порт» приватизировал пристань, построенную как раз для развития курортной зоны, перекрыл свободный проход к воде и прекратил «нерентабельное» пассажирское движение пароходов по Селигеру. Торговой плавбазы – теперь тоже нет. Пароходы используются как экскурсионно-туристические: прогулка стоит 700 руб. для взрослых и 300 – для детей. Причал для «посторонних» закрыт. Мотивируется это тем, что пристань – это производственный объект, где используются опасные для жизни и здоровья механизмы. При приватизации органы, принимающие решение, не оговорили требование общедоступности объекта, и пристань была оформлена как территория промышленного назначения. Поскольку работников администрации трудно заподозрить в наивности, приходится предполагать иные причины принятия такого решения. Другое «ООО» приватизировало соседний с пристанью участок с набережной, парком, летним театром и военным мемориалом, обнеся их забором с воротами и надписью «частная собственность». В заборе, как это всегда бывает, образовались прорехи, а в бывшем сквере – горы мусора. Приватизировались и те дома, которые в результате реставрационных работ в 1980-х, были пригодны для использования, конечно, с предварительным их выведением из реестра памятников. Сегодня в кафе Наутилус трудно узнать памятник XVIII века, на первом этаже которого располагалась кузница.

В середине 2000-х, когда тема патриотизма актуализировалась и историческому наследию стали вновь уделять внимание, федеральная власть решила поддержать Общество охраны памятников истории и культуры. Реанимированный ВООПиК подписал Соглашение о сотрудничестве и взаимодействии с партией «Единая Россия» и стал участником программы «Историческая память». По партийной разнарядке отделения Общества создавались во всех исторических городах, где они возглавлялись членами партии – представителями местных администраций. Осташковская интеллигенция от этого проекта отказалась, заподозрив очередную чиновничью уловку, способную навредить городу, и настаивая на придании городу еще более строгого статуса «заповедника».

Однако городская администрация не знала, что делать и с имеющимся статусом. То, что казалось желанным в советское время, суля финансирование и дивиденды, обернулось огромным количеством ограничений и требований, которым было невозможно следовать. «Памятники» требовали бережного обращения, дорогостоящих проектных работ, согласований и разрешений. 40-50 миллионов городского бюджета даже фокусникам не позволяют этого сделать. Использование «памятников» было проблематичным из-за старости, а их продажа или ремонт – из-за многочисленных обременений. Исключения были единичными. В результате, дома в Осташкове начали массово гореть. В пожарах обвиняли местных бомжей и пьяниц, но, похоже, что причины имели не случайный, а системный характер.

В довершение ко всему летом 2013 года в Осташкове был закрыт и попал под прокурорскую проверку Кожевенный завод. Банкротство угрожало предприятию уже в 2001 году. Тогда обошлось, но все последующие годы завод сотрясали разного рода скандалы, связанные с перераспределением собственности и выполнением обязательств перед партнерами в Австралии, Китае, Турции. Управление заводом искало кредиты на развитие и способы снижения себестоимости продукции. Начали рекрутировать рабочую силу в Средней Азии. Новые работники жили на территории завода, выходя в город только за покупками или по выходным. Река местных жителей, идущих утром на Кожзавод, превратилась в ручеек. Зарплата регулярно задерживалась.

В последние два года обострились и конфликты между городской и районной администрацией, причиной которых, как и прежде, было имущество и плохое выполнение обязательств перед населением. В 2013 году оба главы были отстранены от работы. Город живет без власти и без своего главного завода. Местное сообщество морально парализовано. Люди состарились, не видят выхода из ситуации и способов борьбы. Население к проблемам города безразлично, была бы «озерная» рента от сдачи жилья, продажи рыбы, рыбалки и прогулок на катере. Главный архитектор города – строитель. Для него главная ценность – это недвижимость. Он знает, что новая стройка – это возможности, бюджеты и развитие компаний, а реконструкция старого жилья – это затраты и головная боль. И вся эта плачевная ситуация упакована в сказочный миф о Селигере.

Торопец – доверие и патернализм как ресурсы территориального развития. Торопец производит особенно сильное впечатление по контрасту с Осташковым. Город ухожен, фасады обновлены, старые крепкие дома выстроились вдоль улиц, асфальт без выбоин, тротуары замощены. Гуляет молодежь с колясками, на стадионе тренируется местная футбольная команда, а возле Дома детского творчества его молодая руководительница, опершись на велосипед, о чем-то оживленно беседует с не менее молодой маляршей, красящей стену очередного памятника XVIII века, где этот Дом располагается. Старшеклассники белят стволы старых груш, высаженных вдоль главной улицы и увешенных зреющими плодами. Невольно возникает вопрос: «Почему коррозия поразила один город, и не тронула – другой?».

Торопец, конечно, менее известен, чем Осташков. Возможно, с этим связано отсутствие у местных властей и населения завышенных ожиданий, что статус исторического города и спрос на Торопец как центр отдыха и туризма непременно трансформируются в доходы и развитие территории. Хотя в городе все – от жителей до руководства – уверены, что Торопец место уникальное, что в городе – все особенное и «торопчане, как англичане», отношение к статусу исторического города двойственное. С одной стороны, он ценится, как подтверждение самобытности, а с другой, – воспринимается как обуза, препятствие экономическому развитию, поскольку «даже самая богатая история сама по себе не обеспечивает лучшей жизни»[6].

Это противоречие остро проявилось в конфликте между активистами Торопецкого исторического общества, взявшего на себя миссию выявлять, изучать и сохранять историко-архитектурное наследие города, и местной администрацией. Конфликт разгорелся вокруг должности инспектора по надзору за объектами культурного наследия. Местная власть возложила эти обязанности на заведующую отделом строительства. Такой шаг вызвал понятное возмущение: власть – сама строит, сама и рушит, а в случае спорных вопросов получает необходимые экспертные заключения. Но, не все так просто.

Возможности произвола есть не только у власти, но и у НКО, лидеры которых способны превратить добрые начинания в личный бизнес. Инспектор по надзору за объектами культурного наследия в историческом городе – это местный «король», без его визы невозможно ни дом покрасить, ни водопровод заменить. Нужны предварительные работы археологов, экспертиза, проект и пр. А в городе нет реставрационного участка, и проект зоны охраны исторического наследия еще не принят. Любое действие без этих документов может рассматриваться как ущерб наносимый памятникам, караемый по закону, а действия по правилам обрастают затратами, неподъемными для муниципальных бюджетов и затягиванием необходимых работ. Попытки местной власти вырваться из этих тисков и создать местный закон о жилом доме, касающийся небольших строений, площадь которых не превышает 125 кв.м., успехом не увенчались. Другими словами, в случае корыстных намерений должность инспектора открывает неограниченные коррупционные возможности. Именно этими соображениями руководствовались торопецкие власти, назначая инспектором подконтрольного человека и вступая в конфликт с Торопецким историческим обществом. Их подозрительность усиливалось еще и тем, что организаторы НКО были москвичами (у москвичей плохая репутация в стране), перебравшимися в Торопец и уже заявившими о себе рядом громких акций, таких как расклеивание картонных информационных табличек на домах и протестом в прокуратуру против реконструкции здания торговых рядов под супермаркет «Магнит».

Однако и в случае взаимного доверия, чистоты помыслов и альтруистичных намерений обеих сторон конфликт вокруг наследия все равно возникает. Охрана памятников предполагает приоритет материальной среды города, видя в ней главную ценность, а с местной власти «спрашивают» не за состояние памятников, а за выполнение обязательств перед населением и нормальное функционирование всех городских систем. Реставрационные и прочие изыскательские работы рассматриваются как роскошь, они не по карману местному самоуправлению. Существующее противоречие между охраной памятников и решением текущих задач разрешается несколькими способами. Во-первых, сносом памятников в силу их ветхости и затем строительства чего-то нового (возможно даже в старых формах), отвечающего современным требованиям. Во-вторых, музеификацией памятников (фактически их забрасыванием при сохранении таблички «Охраняется государством») и перенесением жилых и прочих функций города на новое место, в новые дома, и пр. В-третьих, развитием туризма, предполагающего новый тип использования памятников и возможность на памятнике «заработать денег» для его поддержания.

Наиболее частым выбором в малых городах является вторая стратегия. Этим путем уже прошел Осташков, по нему движется и Торопец. Об этом свидетельствует и плачевное состояние главного торопецкого монумента Богоявленского собора[7], в котором расположен краеведческий музей и на крыше которого уже выросла береза, и переселение жителей в новые дома на окраинах. Ситуацию с деградацией исторического жилого фонда отчасти спасают дачники, отчасти молодые семьи. Материнский капитал, которого не достаточно для покупки двухкомнатной квартиры даже в Торопце, позволяет купить хороший старый дом за миллион рублей, а средний за 400-500 тысяч. Однако вид людей, которые моют посуду в реке и вечером в жаркий день там же и моются, наводит на мысли об острой необходимости реконструкции этого жилого фонда.

Третий сценарий, предполагающий развитие туризма, кажется в Торопце желанным – о нем заявляют на всех собраниях и пишут в стратегиях, но не слишком реалистичным. Плохая транспортная доступность, которая в последнее десятилетие усугубилась ремонтными работами на трассе «Балтия» (на преодоление 390 км до Москвы и 340 км до Твери нужно потратить более десяти часов), делает Торопец непривлекательным для туроператоров. Инфраструктура туристского сервиса в городе также недостаточно развита для обеспечения туристического потока. Администрация могла бы самостоятельно проявить инициативу, инвестируя в отдельные привлекательные проекты, но не очень понимает, в чем конкурентное преимущество (изюминка) Торопца. В горе «изюма», который есть у города, не могут выбрать что-то одно, «чтобы не распыляться». Средства ограничены. Подход, противоречащий развитию туризма и позиции туриста, для которого чем выше разнообразие, тем больше поводов приехать в данное место. Идеи совместной деятельности малых городов в выстраивании проектов туристического развития, создания «золотого кольца» областного уровня, соединяющего города соседних районов, наталкиваются на административные барьеры, невозможность договориться и подозрительность к соседям, «желающим решить свои проблемы за счет другого». Объединение глав муниципальных образований есть, но реальных контактов и сотрудничества между ними – нет. Организация разного рода локальных фестивалей и событийных мероприятий, привлекающих людей в город, воспринимается с осторожностью, поскольку городу за это «нечем платить». Самодеятельные туристы симпатии не вызывают, они «привозят одну грязь». Получается, что не туризм вносит вклад в городскую казну, а город оплачивает потребности туристов. Экономический и тем более мультипликативный эффект туризма для торопецких властей не очевиден, а проблемы, связанные с его развитием уже сегодня нужно решать.

Прагматичная узость такого подхода позволяет избежать риска, но и выгод не приносит, создавая негативное восприятие проектов развития туризма. А потенциал у Торопца действительно есть, и заключается он не только в исторической среде города, но и в его замечательной атмосфере. Как удалось ее сохранить, почему в отличие от Осташкова город не стал маргинальным, ведь для его руководителей историко-культурное наследие было скорее данностью, с которой приходилось считаться, а не приоритетом развития?

Прежде всего, в городе не было конфликта районных и городских властей. После принятия 131-ФЗ город и район заключили соглашение о распределении полномочий. Все задачи политического уровня были переданы в район, а за городом осталось обеспечение повседневной жизни и текущие коммунальные проблемы. В 2004 году главой Торопецкого района был избран представитель местного промышленного «гиганта» Метапласта. У него было ясное видение индустриально-социальной стратегии развития района и города в традициях патернализма. Для реализации этой политики было необходимо, во-первых, наличие успешного градообразующего предприятия (желательного нескольких), пополняющего местную казну и обеспечивающего население работой, и во-вторых, контроль расходования средств местного бюджета на социальные нужды, исключающий его разворовывание. Третьим фактором являлось использование возможностей любых федеральных программ – от поощрения талантливой молодежи до переселения людей из ветхого жилья.

Первое условие выполнялось, благодаря Метапласту. В 2004-2005 годах в город были привлечены еще два предприятия – Мегапласт, специализирующийся на пластиковой упаковке, и Гекса-НМ, выпускающее нетканые материалы. Этот «пластмассовый кластер» обеспечил порядка полутора тысяч рабочих мест, для малого города – это много. Основу рабочих коллективов составляет местная молодежь. Второе условие требовало политической воли, но в Торопце сохранилась атмосфера ответственности перед обществом, люди хорошо знают друг друга, работают механизмы социального самоконтроля. Мы были свидетелями, как зам. главы администрации Торопца искал перед зданием администрации место для парковки своих стареньких жигулей. Персональной стоянки у администрации нет, чтобы торопчане не обвинили в привилегиях. Информация о деятельности департаментов администрации, особенно в части проведения торгов и выводов счетной палаты, открыта. В городе никогда не было ни рэкета, ни криминальных разборок. Землей, когда появилась возможность ее купли-продажи, торговали «скупо», приберегали для потребностей городского и районного развития. В городе сохранилось много обустроенных общественных пространств и мест свободной социализации, где по вечерам любит собираться молодежь. Сохранилось в Торопце и местное сообщество, несмотря на депопуляцию и социальную эрозию последнего времени. Характерный пример День города, который был не праздником, устроенным властью для населения, а праздником населения, в котором участвовали все жители города, а власть выделяла средства (очень скромные) и помогала с организацией. Результатом десятилетней деятельности местной администрации стало воспроизводство ресурсов доверия населения, хотя конечно людей, недовольных деятельностью власти хватает. И именно это доверие, а не только промышленная политика, позволили сохранить город как локальное сообщество.

На сегодняшний день для Торопца все складывается относительно благополучно, но ресурсы патерналистской политики ограничены. У города есть только два действительно «недвижимых» и неотъемлемых ресурса – природа и история с архитектурой. Пластмассовый бизнес города уже сегодня испытывает трудности. Во-первых, меняется характер упаковок, а во-вторых, ему тоже нужны дороги и дешевая рабочая сила. И здесь привлекают мигрантов из Средней Азии для работы на производстве и в строительстве. Поэтому предпринимателям выгоднее переместить производственное оборудование поближе к рынкам сбыта и «перевалочным» пунктам рабочей силы. Демографические ресурсы города сильно исчерпаны, лучшие – уезжают в большие города, а те, кто в меньшей степени мотивирован и ориентирован на успех, – остаются. Город дочерпывает «жидкие» ресурсы села. Тех, для кого Торопец составляет ценность, становится все меньше. Местное сообщество размывается, а иждивенческие настроения – нарастают. Патерналистская политика позволила Торопцу пережить трудные времена и сохранить свой потенциал, теперь нужно искать альтернативы, инвестируя в городскую среду и поддерживая потенциал саморазвития.

Пушкинские горы и музей-заповедник «Михайловское»: спина к спине

Связь малых городов и заповедников (природных, мемориальных или историко-культурных) неслучайна, чаще всего их создание потому и было возможно, что город по разным причинам оказался в стороне от бурной индустриализации и урбанизации, «законсервированным» в прошедшем времени и пространстве. Иногда и сам город становился, как в случае Суздаля, таким заповедником, но чаще он служил базой его организации, обеспечивая транспортную доступность, снабжение, рабочие руки. Это превращало малые города в «тень» заповедников, становившихся их raison d’e^tre. Примеров много, пара п. Пушкинские горы – музей-заповедник «Михайловское» – один из них, возможно, самый известный.

Пушкинский музей-заповедник является для Пушкинских гор градообразующим предприятием, которое обеспечивает стабильные налоговые поступления и зарплату более тысячи работников. Получаемое музеем государственное финансирование в значительной степени «оседает» на территории. Эти деньги превращаются в реставрацию старых и строительство новых объектов, подрядные работы, коммунальные платежи, покупки, оплату услуг, и пр. Благодаря музею в поселке, насчитывающим всего 5 тыс. человек, существует инфраструктура большого города – супермаркеты, концертный зал и свой «конгресс-центр», несколько гостиниц, кафе и рестораны, художественная школа-интернат, хорошее транспортное сообщение, несколько банковских отделений, скоростной интернет.

Но и музей, как всякое градообразующее предприятие, не является «местным благодетелем». Ему нужны образованные и квалифицированные кадры, хорошо понимающие значимость места, и такие кадры лучше всего иметь по соседству, минимизируя проблему жилья и социального обеспечения. Он зависит от социальной инфраструктуры, созданной в городе, и ее качества. Большое значение имеет и вся прочая инфраструктура жизнеобеспечения, без которой музей оказывается наедине со своими проблемами.

Ситуация взаимозависимости создает условия для взаимопонимания. Кажется, что город должен всеми силами помогать музею-заповеднику, поскольку от благополучия последнего зависит его собственное существования, а музей поддерживать город, обеспечивающей его всем необходимым. Однако реальная практика показывает, что противоречий и причин для конфликтов больше, чем поводов для объединения. Господствующая точка зрения местной администрации: музей препятствует экономическому развитию района и города, создавая непреодолимые ограничения, а музейной – город недооценивает значимость музейной деятельности для своего развития, «подрывая» своим самоуправством ее основы. Взаимопонимание возникает не на уровне согласования интересов и поиска взаимовыгодных решений, а на уровне хороших отношений руководителей. В 2009 году после напряженной борьбы на должность главы Пушкинского района была избрана одна из ведущих сотрудниц музея-заповедника, что и обеспечило снижение градуса конфликтов.

Причины того, что город и музей постоянно поворачиваются спиной друг к другу, предпочитая не видеть проблем партнера, имеют институциональную, экономическую и идеологическую подоплеку.

Музей-заповедник «Михайловское» занимает обширную территорию в 9713 га, расположенную преимущественно в Пушкиногорском районе и захватывающую части Островского и Красногородского районов. Охранный режим заповедника распространяется не только на мемориальные объекты и ландшафты, но и пейзаж. В зоне прямой видимости от усадеб «Михайловское» и «Тригорское» расположено семь деревень. Помимо этого, вокруг заповедника существует буферная зона, создающая континуальность пейзажа. В 1995 году «Михайловское» было отнесено к особо ценным объектам культурного наследия федерального значения, однако законодательно охранялись только территории музеев, но не прилегающие земельные участки. Регулирование вопросов осуществлялось в рамках региональных законодательных актов. В 2013 году статус федерального объекта культурного наследия был распространен на весь заповедник. Это означает, что любое строительство, хозяйственная деятельность или изменение ландшафта могут быть осуществлены только с согласования министерства культуры. Вполне возможно, что это решение окажется как спасительным, так и губительным для музея, поскольку не только местные власти, но и музейщики лишаются свободы действий. Избавившись от произвола местных властей, можно столкнуться с произволом федеральных, и тогда будет некуда обращаться.

Поселок Пушкинские Горы, несмотря на свой малый фактический размер, административно также является обширной территорией, называемой в документах «городское поселение Пушкиногорье», и включает, помимо Пушкинских гор, 118 деревень с очень разной численностью населения. Муниципальная реформа 2003 года и дальнейшее ее усовершенствование привели к «растворению» поселка в окружающей территории и лишению его субъектности в отношениях с музеем. Главой Пушкинских Гор является председатель городского собрания депутатов, работающий «без отрыва от производства», а городской администрацией руководит назначенный управляющий, занимающийся текущими хозяйственными вопросами. Все полномочия политического и социального характера переданы на уровень муниципального района, а поселок Пушкинские Горы (точнее городское поселение «Пушкиногорье», в которое входят Пушкинские Горы) находится на бюджете района.

Музей-заповедник для администрации района является лишь одной из организаций, расположенной на вверенной ей территории, причем организацией, деятельность которой находится вне сферы компетенции района, а значит и «вне» района. Характерно, что из информации, размещенной на официальном сайте можно узнать, что основу экономики района составляет пищевая промышленность, сельское хозяйство, а в самой последней строке, в виде приписки, что музей-заповедник «Михайловское» также является экономически важным предприятием. Это полностью перевернутая оптика, поскольку, именно, туризм является ключевой отраслью экономики района – по душевому объему платных услуг район стоит на втором месте в области после Пскова![8] Однако, туризм как отрасль экономики выпадает из поля зрения местных властей, фигурируя только в проектах на будущее. Туризма не найти и в статистических отчетах, дающих представление о социально-экономическом положении муниципальных образований Псковской области. Поскольку туризм не рассматривается как внутренний драйвер районной экономики, он превращается во внешнюю силу, а музей-заповедник, как опора туризма, в конкурента района, причем в конкурента сильного.

Бюджет «Михайловского» сравним с бюджетом района, к тому же музей имеет значительные ресурсы лоббирования своих интересов и возможность привлекать дополнительные внебюджетные средства для своих проектов и мероприятий. Например, только на ремонтные работы Научно-культурного центра музея-заповедника в 2007 году было выделено 9 млн. рублей. Сумма по районным меркам огромная, составляющая примерно 10% местного бюджета, и воспринимаемая как богатство на фоне бедности: «у них мрамор отваливается, а у нас нет денег на отопление жилья». Вокруг расходования этих денег разгорелись нешуточные баталии с прокурорскими проверками, взаимными обвинениями в воровстве и корыстных помыслах.

В глазах районной администрации, музей-заповедник, получая государственное финансирование и прочие бонусы, препятствует реализации полномочий местной власти в части владения, пользования и распоряжения имуществом, находящимся в муниципальной собственности муниципального района. А именно это имущество, и прежде всего земля, является потенциальным источником пополнения доходов местного бюджета. Заметим, что Пушкиногорский район в Псковской области, судя по статистическим данным, является лидером по превышению среднедушевых расходов бюджета над среднедушевыми доходами,[9] другими словами, живет не по средствам, и чем дальше, тем больше.

Причину высоких бюджетных расходов представители местной власти видят в значительном сезонном росте населения. Дачники приезжают только на лето (в реальности с мая по ноябрь), а требования предъявляют как постоянные жители, чтобы и дорога была, и больница, и вся инфраструктура. Они «нагружают» местную инфраструктуру, которая приходит в негодность, заставляя тратить деньги на ее реабилитацию. Местное население (а в Пушкиногорском районе около трети населения составляют лица в возрасте 60 лет и старше) соглашается жить как есть и ничего не требует. Не избалованные.

Причину недостаточных доходов местного бюджета, помимо общефедеральных проблем функционирования системы сбора и перераспределения налогов, видят в ограничениях на использование земельных ресурсов.

«Михайловское» является визитной карточкой Пушкиногорья. Близость к пушкинским местам подогревает интерес к земельным участкам, повышая их стоимость. К тому же в районе есть значительные резервы земель для продажи. Колхозы были акционированы, земельные паи разделены, а сельскохозяйственная деятельность резко сократилась. У местных жителей в собственности оказались значительные земельные наделы. Там, где они примыкали к селитебным территориям, земли сельхозназначения переводились в «садовые», а затем отдавались под коттеджную застройку. Примерно с середины 2000-х годов Пушкиногорский район охватил строительный бум, многим обеспеченным и влиятельным людям захотелось иметь домик «как у Пушкина» и проводить там свой досуг. Деревни, не попадающие в зону непосредственной видимости, резко изменили свой облик.[10] Музейщики стонут от неправомерных действий властей, не соблюдающих охранные и строительные регламенты, а представители местной администрации – от запретов, накладываемых музеем.

Тем временем, пока администрации спорят и пытаются строить независимые стратегии развития без учета партнера, потребность в совместной деятельности нарастает, а идущие процессы грозят стать необратимыми. Заброшенные сельхозугодья зарастают, молодой лес не хуже застройщиков уничтожает знаменитые дали и пейзажи, а средств поддержания ландшафта нет. Нет и идей как это делать и где находить возможности для дотирования традиционных форм хозяйства. Дороги для проезда зимой туристов надо чистить, а это «больше нужно» музею. Фестивали и праздники, проводимые музеем, не получают поддержки местного населения и власти, посещаемость этих мероприятий низкая. Инфраструктура торговли и услуг ориентирована на приезжих, а не на местных жителей, которые, как и прежде, покупают на вещевых и продовольственных рынках или в маленьких магазинах. Молодое население уезжает из Пушкинских гор, а музей-заповедник лишь в малой мере становится фактором, сдерживающим эти негативные процессы. Зато в музее мечтают о создании Международного университетского гуманитарного центра, из которого должен вырасти самый настоящий университет[11]. Воистину, именем Пушкина творятся чудеса, только, похоже, что толку от этих чудес не будет, пока не будут изжиты отношения конкуренции между музеем и районом и не закончится подсчет благодеяний или наносимого ущерба.

Печоры и Ивангород: малые города и граница

Печоры и Ивангород расположены на западных рубежах России, их история связана с попытками русских князей, московских царей и затем Петра Первого обеспечить выход к Балтике. Оба города неоднократно меняли свою государственность и административную принадлежность, становясь то «внутренними», то пограничными. В истории, развитии и современном состоянии обоих городов можно найти много общего. В Печорах живет порядка 12 тыс. человек, в Ивангороде – около 11. Оба города возникли примерно в одно время и всегда имели стратегическое значение. Административное деление начала XVIII века относило Печоры к Рижской губернии (1713), а Нарву-Ивангород – Санкт-Петербургской (1710). Реформа 1727 года выделила Лифляндию (Печоры) и Эстляндию (Нарва-Ивангород). В 1920 году по Тартуским соглашениям оба города отошли к Эстонской республике. Секретный протокол к Договору о ненападении между Германией и СССР августа 1939 года открыл для сталинского правительства возможность создания военных баз в Эстонии и размещения там крупных армейских контингентов. Советские войска были введены в начале лета 1940 года, а уже в августе было принято постановление о включении Эстонской республики (на добровольной основе, разумеется) в состав СССР. После войны Печоры и Ивангород – снова стали российскими, и в 1945 году были переданы в состав Псковской и Ленинградской областей. В советские годы Печоры развиваются как центр сельского района, практически лишенный промышленности, за исключением завода по производству кислотоупорных плиток и керамических труб, а Ивангород как спальный пригород Нарвы, называемой местными жителями «Ивановской стороной» или совсем уничижительно «Ванькиной деревней». Несмотря на свою незначительность, оба малых города были широко известны. Печоры, благодаря действующему Свято-Успенскому Псково-Печерскому мужскому монастырю с его могучими крепостными сооружениями, контрастирующими с пряничными соборами, а Ивангород – масштабной средневековой крепости, в XVI веке вставшей через реку от нарвского Замка Германа.

Признание независимости Эстонии в 1991 году вновь превратило оба города в приграничные. Повседневные дружеские и родственные контакты населения оказались затруднены, транспортное сообщение нарушено, рабочие места потеряны. Особенно сильно пострадал Ивангород, вся жизнь которого была ориентирована на Нарву. Закрытие и приватизация предприятий Нарвы привели к массовому увольнению работников, многие из которых жили в Ивангороде. Но граница для местного населения стала не только бедствием, но и способом выживания. Советскую плановую экономику заместила теневая рыночная стихия. Народные былины и в Печорах, и в Нарве хранят память о контрабандистах, нелегальном трафике сигарет, водки и бензина, трансграничных шлангах, через которые перекачивался спирт, и много других удивительных историй о коррупции и криминальном использовании выгод приграничного положения. Постепенно теневая экономика оформилась в пограничную ренту, получаемую местным населением. Пограничные и таможенные службы стали хорошо и стабильно оплачиваемой работой, магазины duty free – местом покупок алкоголя, а разница в ценах и структуре товаров повседневного спроса и услуг по разные стороны границы позволяла экономить, имея при этом большой выбор. Неудобства границы были частично трансформированы в некоторые преимущества. Вступление Эстонии в 2004 году в ЕС и изменение статуса границы не сильно отразилось на устоявшейся ситуации[12]. Челночная торговля утратила значение как единственный источник заработка, возникли новые места приложения труда. В Печорах в 2001 году был переоборудован местный керамический завод, ставший Еврокерамикой, а в Ивангороде в 2010 году начал работать завод по производству электропроводки для Hyundai, обеспечивший занятость около тысячи человек, преимущественно женщин, из которых 10% – это жители Нарвы[13].

Несмотря на все эти сходства и подобия, ситуация в Ивангороде и Печорах сильно различается, и различия эти проявляются в траекториях их развития, устройстве местной жизни, облике городов, городской атмосфере, настроениях населения, отношении к будущему.

Ивангород – величие, внушающее пессимизм. Спецификой Ивангорода является его положение относительно Нарвы, расположенной на другом берегу реки Наровы. В 1648 года, Ивангород был административно подчинен Нарве, два берега одной реки были объединены. Но логика, казавшаяся «естественной» в случае городов, не воспринималась в качестве таковой в случае территорий. Река служила символом «естественного» размежевания «культурных миров».[14] Это противоречие сохранилась до сегодняшнего дня.

В эпоху промышленной революции Нарва и Ивангород функционировали как единое целое, о чем наглядно свидетельствуют корпуса Кренгольмской ткацкой мануфактуры и расположенного на другом берегу рабочего поселка «Парусинка», который когда-то воплощал социальную утопию о лучшей жизни для рабочих, а сегодня иллюстрирует ее крах. В межвоенный период единство города сохранялось при сменившейся государственности. Во время Второй мировой войны город пережил троекратную смену режимов и был сильно разрушен. После войны граница Эстонской ССР прошла по Нарове как «исторически признанной» линии. Ивангород административно был отделен от Нарвы и получил статус рабочего поселка, с 1954 года – города областного подчинения, а с 2006 стал частью Кингисеппского района.

Хотя внутренние административные границы СССР были в значительной степени формальными, они оказывали существенное влияние на экономическое развитие территорий, определяя зоны управленческой ответственности, структуру и характер снабжения. Идеи повышения роли рабочего класса в еще недавно буржуазной Эстонии способствовали тому, что новые крупные предприятия размещались в Нарве. К восстановленной после войны Кренгольмской мануфактуре, добавился завод Балтиец, работавший на ВПК, завод ЖБК и др. Исключение составлял филиал Ленполиграфмаша, размещенный в Ивангороде, и Нарвская ГЭС, построенная в 1956 году. Перегораживая реку, она неизбежно вставала на двух берегах.

Крупные предприятия требовали рабочей силы, которую поставляли преимущественно русские регионы. Политические предписания совпадали с демографическими реалиями, маленькая сельская Эстония и не могла обеспечить кадрами промышленный рост городов. В результате Нарва и Ивангород стали «близнецами» по составу населения, с той разницей, что к концу советской эпохи в Нарве проживало 82,2 тыс. человек, а в Ивангороде – 11,2. В Нарве кипела жизнь, а Ивангород был маргинальным соседом. Чувство маргинальности усугублялось еще и тем, что в 20 км от Ивангорода находился Кингисепп, бурно развивавшийся и благоустраивавшийся в 70-80-х годах. Фактически единственным способом вырваться из этой ситуации для жителей Ивангорода была миграция, социальная мобильность требовала физического перемещения. Началась негативная селекция населения – молодые и активные уезжали, пожилые и пассивные оставались. Депрессивность поразила город задолго до того как он стал действительно депрессивным. События постсоветского двадцатилетия только укрепили эти ощущение.

Мнение, что «там» (в Нарве) – «лучше» высказывали все наши собеседники в Ивангороде – от мальчишек в крепости до местных депутатов. Преимущества, которые они называли (больше кафе, гостиниц, магазинов, городское благоустройство, чистота), были преимуществами городского центра над окраиной, большого города над малым. Население обоих городов – русское, проблем коммуникации нет, люди не чувствуют себя «чужаками» на обоих берегах Наровы. Многие наровчане имеют российское гражданство, а ивангородцы – эстонское. Резкого контраста в уровне жизни населения тоже нет, но «там» больше проблем с трудоустройством, гражданством, учебой детей, социальным статусом. Нарва еще более маргинальна в Эстонии, чем Ивангород в России. Отсюда вывод: преодоление этой маргинальности требует восстановления утраченного единства Нарвы и Ивангорода, сулящего выгоды каждой из сторон. Способы достижения этой цели предлагаются разные – от проведения референдума «о воссоединении» под эстонским флагом до реализации программы приграничного сотрудничества ЕС – Россия под лозунгом «Граница объединяет».

В 1999 и 2010 году депутат местного совета Ю. Гордеев дважды выступал с инициативой проведения референдума о передаче Ивангорода Эстонии. Для депутата и его сторонников референдум – это двойная стратегия. В случае успеха инициативы, вхождение в состав Эстонии (и ЕС) должно обернуться финансовым благополучием, а в случае неудачи, российские власти, напуганные местным сепаратизмом, озаботятся проблемами города. Как бы то ни было, это стратегии ожидания «благодеяний», а не стимулирования внутренних ресурсов развития.

Другой путь, поддерживаемый программами приграничного сотрудничества, – развитие туризма. Проект развития «уникального приграничного ансамбля крепостей Нарвы и Ивангорода как единого культурного и туристического объекта» с общим финансированием 11 млн. евро в 2012-2014 годах, предполагает улучшение инфраструктуры крепостей обоих городов. С российской стороны должен быть построен подъезд, автостоянка, пешеходная зона, две лестницы (спуск и подъем к крепости), и пр.

Об успехах реализации проекта трудно судить. Летом 2013 года, чтобы подъехать к крепости, нужно было вилять по полуразбитым улицам, уводящим в сторону от главной трассы и пограничного пункта пропуска и приводящим на заросшие лопухами задворки. Отсюда к главному входу крепости шла лестница, строительство которой было начато и не закончено. Сама крепость, конечно, производит сильное впечатление. Отсутствие туристического глянца идет ей на пользу, создавая иллюзию суровой подлинности. Внутри крепости – своя, отдельная от города жизнь, с костюмированными фестивалями и немногочисленными старушками, посещающими службу в восстановленных храмах. Есть тут и редкие туристы. На вопрос, почему их здесь так мало, ответ достаточно прост. Российским гражданам, чтобы посетить Ивангород, требуется пропуск, поскольку это пограничная зона; без пропуска можно проехать транзитом только при наличии шенгенской визы. Значит приоритет для посещения памятника федерального значения, связываемого в программных документах с развитием национальной гордости и патриотизма, отдан транзитным посетителям и иностранцам. Но и в этом случае не все гладко, одновременное посещение обоих городов затруднительно, нужно либо идти пешком через мост, как делают местные жители, либо терять время в автомобильной очереди на границе. Сама эта очередь из фур, автобусов и легковых автомобилей заслуживает отдельного внимания. Отметим лишь незначительность влияния транзитного потока на городское развитие. «Транзитные» деньги текут мимо городского бюджета и не оказывают стимулирующего влияния на местный малый бизнес. Обслуживающая инфраструктура в городе развита слабо, кафе, ресторанов, мест проведения досуга почти нет. Исключение составляют бензозаправки, кучно расположившиеся при въезде в город. Их количество напоминает о популярном приграничном бензиновым бизнесе, выгодном обеим сторонам, но не странам. Все вместе создает пессимистическую картину и атмосферу города.

Печоры – паломничество как драйвер малого бизнеса. Печоры производят благоприятное впечатление. Дома покрашены, улицы выметены, в центре возле монастыря обширная торговля, многочисленные кафе, столовые, даже антикварные лавки. Торговые ряды, построенные в XIX веке, используются по назначению, там клубится разный народ – свой и приезжий. От торговых рядов к монастырю тянется сувенирный рынок, где можно найти все – от китайских украшений до икон и берестяных изделий местных мастеров.

В городе два главных работодателя – граница и муниципалитет. Работа на границе выглядит привлекательно, но получить ее трудно: много проверок и утверждение на должность в Петербурге. Но если уж кто попал на работу, то за нее держится, зарплата выше, чем в районе, позволяет строить и перестраивать собственный домик, ездить отдыхать за границу, и пр. Плюсом являются и разные бонусы, то конфискат, то дополнительные выплаты, то нужные связи. Бюджетная сфера, как везде, дает стабильность, но не дает доходов, лишь удерживая на плаву.

Настоящим драйвером развития города является монастырь. Он стоит на дне глубокого оврага, окруженный стенами мощной крепости, много раз служившей его защитой. Вид на монастырь, открывающийся за входными воротами крепости, впечатляет и сегодня, а раньше, наверное, это казалось чудом, раем на земле. Золотые купола, яркие цвета соборов, колокольный звон, монахи в развевающихся рясах, пещеры с мощами святых, и все утопает в цветах. Монастырь никогда не закрывался, во время войны он не был разрушен, и всегда оставался центром активной религиозной жизни. В Печорах и районе уровень религиозности населения был намного выше, чем в Псковской области. В советское время это заботило местное руководство, сегодня, напротив, видят в этом плюс.

В Печорах процветает паломнический туризм, как когда-то процветал туризм по профсоюзным путевкам.[15] Церковь удовлетворяет любопытство людей, потребность в общении и приобщении к вечным ценностям, предлагая при этом вполне бюджетный (если не бесплатный) вариант размещения в паломнических центрах и питания в церковных трапезных. Приезжая сюда организованные (небогатые) паломники предъявляют спрос на недорогие сувениры и доступный сервис небольших кафе и столовых, которых немало на центральной площади. Неорганизованные паломники, более состоятельные и, как правило, приезжающие семьями на машинах, пользуются более персонализированным сервисом – гостиницами и ресторанами, хотя и чистенькие столовые-кафе в почете.

К паломникам добавляются обычные туристы, которых заметно меньше. Их небольшой ручеек можно распознать по людям, которым интересно обойти крепость. Там, куда не доходят паломники, стоит памятный знак с указанием, что «Псково-Печерский монастырь – ворота в Европу. 1668-2008: 340 лет тракту Москва-Тверь-Новгород-Псков-Рига». Это самая старая «рига», которая потом спрямлялась, спрямлялась, спрямлялась, и так спрямилась, что прошла мимо Твери, Новгорода и Пскова, и стала до того не нужна, что почти 100 км трассы в течение уже семи лет практически разобраны.

Помимо паломников, на Псково-Печерский монастырь большой спрос предъявляют местные жители, для которых это популярное место венчаний и прочих обрядов. Свадебные кортежи и молодожены – часть городского пейзажа, добавляющая ему живописности, еще более нарядным город выглядит на Пасху и Рождество. Есть в Печорах и свои дачники, приезжающие сюда на лето, когда город резко молодеет, и свой этнографический музей.

В общую картину вписывается множество машин с эстонскими номерами. Большинство их владельцев – это не эстонцы, приезжающие прикоснуться к православным святыням или навестить родственников, а местные жители, для которых близость границы означает возможность избежать таможенных налогов при покупке машины за рубежом. Приграничная рента. Оформляя купленный в Эстонии подержанный автомобиль как временный ввоз в Россию сроком на три месяца, можно спокойно на нем ездить и с эстонскими номерами. Это, конечно, обязывает человека несколько раз в год выезжать в Эстонию и покупать там автостраховку, но при жизни на границе – это не противоречит установившемуся порядку.

Граница не оказывает на Печоры столь угнетающего влияния, как на Ивангород. Благодаря лоббистским возможностям церкви и поддержке населения, город, находящийся в нескольких километрах от границы, свободен от пограничного контроля, для въезда не нужно ни виз, ни пропусков. Но символический капитал монастыря, его влиятельность и популярность повышают не только туристическую привлекательность, но и стоимость недвижимости в Печорах и окрестностях. И здесь вступает в силу муниципальное право распоряжаться имуществом. Хотя эти процессы не получили в Печорах большого размаха – близость границы и вопросы госбезопасности осложняют куплю-продажу земли, в городе постоянно происходят скандалы из-за землеотводов и разрешений на строительство. Так в 2011 году стартовал конфликт вокруг выделения участков под застройку на территориях, рассматриваемых жителями города как рекреационные и общественно значимые[16]. Местным активистам уже более двух лет удается противостоять административному давлению и через суд опротестовывать постановления местных депутатов и исполнительной власти. Важным фактором относительной успешности этой деятельности является объединение дачников и местных жителей в отстаивании общих интересов. Ресурсами дачников являются их собственные знания и доступ к авторитетным экспертным структурам Москвы и Петербурга, а ресурсом местных жителей – их «право голоса» в решении местных проблем. И те, и другие являются патриотами Печор, связывающими свою жизнь с жизнью города. Их действия прагматичны, публичны и часто более профессиональны, чем действия администрации. Фактически в Печорах мы сталкиваемся с феноменом гражданского общества, не как теоретической концепцией, а как практикой решения местных проблем. Более того, в Печорах возникли два типа «гражданских обществ» или объединений, одно – городское и другое – околомонастырское, и они находят друг у друга поддержку, укрепляя свои позиции. Хотя часто они выступают как оппозиция слаженным действиям власти и бизнеса, но это противостояние не имеет системного характера, в случае совпадения интересов, как например в вопросах пограничного режима, все заинтересованные стороны находят взаимопонимание и объединяются. Такое внутреннее устройство местного сообщества отражается на облике Печор и кардинально отличает их от Ивангорода.

Заключение. Описанные примеры далеко не исчерпывают всего разнообразия ситуаций. Обращаясь к исследованию малых городов, мы предполагали, что нас ждет большое разнообразие ситуаций, но думали, что эти различия будут скрыты в деталях, поскольку успешность или депрессивность малого города зависит от главного фактора – его экономической базы. Однако это убеждение было сильно поколеблено.

Во-первых, траектории развития малых городов зависели не столько от денег, сколько от идей и отношений, сложившихся в местных сообществах, между обществом и властью, властью и бизнесом, от того были омертвлены и девальвированы достижения предыдущих поколений или они стали ресурсом развития. Деньги были инструментом реализации проектов, их залогом, а не стимулом или основой. Там, где деньги выходили на первый план, развитие принимало уродливые формы.

Во-вторых, полномочия администраций малых городов не ограничиваются их прямыми обязанностями. Там где деятельность местных властей предполагала вовлечение населения в происходящие процессы, поддержание общегородской социальной жизни и выстраивание процедур согласования интересов, ситуация была значительно лучше, чем там, где этого не происходило. «Включение» большого числа участников в городские процессы, конечно, усложняло принятия решений, но обеспечивало дополнительные ресурсы развития, тогда как процедуры «исключения», упрощая управления и открывая ворота произволу, влекли за собой непоправимые последствия и депрессивные настроения в обществе. Соблюдение этого принципа оказывается важнее, чем выбор ориентации городской экономики на реальный сектор, туризм или малый бизнес.

В-третьих, в тех малых городах, где местное сообщество не было размыто в результате миграции и постарения населения, оно оказывалось конструктивной опорой городского развития, препятствуя распространению коррупционных схем, превращению города в доходный проект, слиянию власти и бизнеса. Но есть и противоположный опыт. Гражданское общество как практика реагирования на деструктивные процессы способно стать тормозом развития. Альтернативные проекты разных общественных групп могут входить в противоречие друг с другом и интересами города в целом. К тому же многие гражданские институты консервативны и не приветствуют необходимые нововведения. Сбалансировать эти процессы только за счет внутригородского диалога тяжело, также необходим и диалог между городами, совместные проекты, получающие внутреннюю и внешнюю поддержку. Сегодня малые города существуют в относительной изоляции (хотя формально они объединены в различные ассоциации), уровень знания друг о друге, даже на уровне одной области, очень низкий, а взаимной заинтересованности – нет. Партнеров хочется искать не среди «равных», а среди «богатых», стратегии сотрудничества кажутся менее надежными, чем покровительство. Такая практика консервирует «захолустность» малых городов, мотивируя население к миграции и ускоряя разрушение местного сообщества.

Последнее, о чем стоит сказать, это роль временного населения в подержании развития малых городов. Сегодня дачники становятся не «параллельным сообществом» и пользователями ресурсов города, а реальными партнерами, заинтересованными в городском развитии не меньше, а иногда и больше постоянного населения. Этот человеческий капитал пока повсеместно недооценен и слабо используется, почти везде «дачники» воспринимаются как обуза и источник неприятностей.

[1] Покровский В.И. Историко-статистическое описание города Осташкова. Тверь. Типография земской управы, 1880. (Переиздание, 2013, с.29).
[2] Слепцов В.А. Письма об Осташкове. – Современник, 1862-63 г. URL: http://ostashkov.codis.ru/sleptsov.htm
[3] На острове Городомля через узкий пролив от Осташкова еще перед войной возникает режимное предприятие, положившее начало ЗАТО «Солнечный», а в 50-х годах вблизи Торопца вырастает пос. Октябрьский – военный городок.
[4] Галашевич А.А. Торопец и его окрестности. М. «Искусство», 1972. Галашевич А.А. Художественные памятники Селигерского края. М. Второе издание, 1983.
[5] Андрей Галахов: «Руки опускать не собираюсь». Межобластной еженедельник «Караван», №33 (909), 21.08.2013.
[6] Н.В. Аввакумов: «Мы должны вместе продолжать преобразования в районе». Мой край. 29.10.2009 http://www.moi-krai.info/sobitia/1466/
[7] Ситуация с Богоявленским собором осложняется тем, что он входит в список памятников федерального значения, и у города не только недостаточно средств на ремонт, но и нет прав что-то делать на объекте без соответствующих разрешений и документации.
[8] Муниципальные районы и городские округа Псковской области. Социально-экономические показатели. Статистический сборник, т.2. Псков, Псковстат, 2012. С. 132.
[9] Там же. С. 143.
[10] На тему неправомерной продажи и застройки участков в Пушкиногорье, а также конфликтов между музеем и районом опубликовано много статей. См., например, Алексин А. Высокое давление. Псковская губернiя. №11 (432), 25-32 марта 2009. http://gubernia.pskovregion.org/number_432/05.php
[11] Голкин Б. Свято место. Российская газета. Федеральный выпуск № 4805. 04.12.2008. http://www.rg.ru/2008/12/04/muzey-zapovednik.html
[12] Договор о границе между Россией и Эстонией не подписан до настоящего времени. Граница демаркирована только с российской стороны. Поэтому режим трансграничного сотрудничества никогда не имел статуса наибольшего благоприятствования. Стремление доказать легитимность притязаний Эстонии на часть приграничных территорий с Россией определило политику предоставления эстонского гражданства лицам, рожденным или проживавшим на территории Эстонии до 1940 года. Приграничное население отнеслось к этому праву прагматично. Часть использовало его как возможность беспрепятственной эмиграции «дальше», часть приобретала двойное гражданство как способ безвизового перемещения, часть не хотела поддерживать «неправомерные» действия Эстонии и видела для себя больше смысла в российском гражданстве.
[13] Порядка 35% населения Нарвы имеет российское гражданство, поэтому устройство на работу в России не требует никаких дополнительных документов.
[14] Уже в конце XIX века сложилось устойчивое представление о реке Нарове как границе между Эстляндией и Петербургской губернией. См. например, Межевич Н. М. Российско-эстонская граница: история формирования и современное значение для развития Северо-Запада России // Псковский регионологический журнал. 2007, № 4. С. 134-145.
[15] В 2012 году туристический поток в Псковскую область составил 350 тыс. человек, и подавляющее большинство этих людей посетило монастырь. Возможно, что число паломников было больше, поскольку люди не обязательно оставались ночевать в гостиницах области или пользовались услугами местных экскурсионных агентств.
[16] Эти корни делению не подлежат. В Печорах граждане пытаются прекратить раздачу общего леса в частные руки. Псковская губернiя, №31 (653), 14-20 августа 2013. http://gubernia.pskovregion.org/number_653/04.php