Rambler's Top100

№ 407 - 408
25 января - 7 февраля 2010

О проекте

Электронная версия бюллетеня Население и общество
Институт демографии Государственного университета - Высшей школы экономики

первая полоса

содержание номера

читальный зал

приложения

обратная связь

доска объявлений

поиск

архив

перевод    translation

Оглавление Глазами аналитиков 

Невидимые сдвиги в развитии городов

Ход концентрации населения в центральных частях субъектов РФ после 1990 года

Московская агломерация

Городская агломерация: старое название – новое содержание

Архив раздела Глазами аналитиков


Google
Web demoscope.ru

Невидимые сдвиги в развитии городов

Ольга Вендина - специально для Демоскопа

Снижающаяся прогностическая способность исследований, посвященных городскому развитию, ставит вопрос о глубинных сдвигах, происходящих в жизни городов, и недостаточности методов их изучения. Дело не в том, что данные нехороши или методы плохи – современный статистический анализ, использующий сложные математические модели, становится все более тонким и изощренным, - а в том, что анализу подвергаются лишь долговременные процессы, лежащие «на поверхности» и носящие массовый характер. В результате статистическая и наблюдаемая реальность расходятся: города, которые по всем признакам должны были бы «умереть», живут и здравствуют, тогда как статистические лидеры на поверку не обладают столь завидным здоровьем. Что происходит, почему успешные города превращаются в свою противоположность? Многие современные индустриальные центры демонстрируют именно такую динамику, а их развитие выглядит как весьма неустойчивое. Достаточно привести примеры Магнитогорска или Череповца. Откуда исходят наиболее «опасные» вызовы городскому развитию? Возможно, ли предвидеть грядущий кризис города и выработать адекватную политику?

«Другая реальность» или городская жизнь с разных точек зрения

В качестве примера расхождения аналитической и реальной картины жизни города возьмем такой важный сюжет как вовлеченность российских городов в процессы глобализации. Предполагается, что включенность в глобальные сети, приносит городу дополнительные дивиденды и стимулы развития. Обратный эффект имеет «исключенность» города из мирового мейнстрима. Изучение развитости и интенсивности международных связей опирается на методику определения Индекса глобализации, включающего четыре группы показателей: 1) экономические (прямые иностранные инвестиции, финансовые трансферты, объемы экспорта/импорта); 2) политические (членство в международных организациях, число посольств и консульств, участие в ратификации международных соглашений); 3) технологические (Интернет и связанный с ним сервис); 4) личностные (международные поездки и туризм, телефонный трафик, денежные переводы и счета в зарубежных банках).  Необходимым источником информации в этом случае служат задокументированные административные и бизнес контакты, а также отчеты о деятельности разного рода компаний (авиационных, туристических, телекоммуникационных и прочее).  Это, безусловно, очень значимая часть анализа, но она оставляет открытым вопрос о социальной и культурной части глобализации, и прежде всего, о миграциях людей и их индивидуальной деятельности. Возникающие трансграничные контакты остаются «в тени» не только для налоговых органов, но и для исследователей. Отсюда и  глобализированность крупных административных центров, расположенных «внутри» страны и сосредотачивающих деньги и власть, оказывается выше, чем многих приграничных городов, что вряд ли соответствует действительности.

Так, оторванные от «материковой России» Калининград или Владивосток обязаны своим относительным экономическим и социальным благополучием именно высокому уровню интеграции в мировой рынок, хотя эта интеграции имеет скорее теневой характер. Населению этих городов удается поддерживать достигнутый уровень жизни и повышать свое благосостояние почти исключительно за счет приграничной ренты. Теневая экономика, ориентированная на соседние страны, определяет структуру занятости и доходов местного населения1. Несмотря на негативную оценку такого рода экономики, она позволяет людям увидеть перспективы и работает на сохранение молодого и активного населения, расширяет возможности получения образования и самореализации, способствует накоплению человеческого капитала. Местное население ощущает себя «другой Россией»2, более современными людьми.  При этом глобализация Калининграда и Владивостока  лишена своих ключевых символов и атрибутов – амбициозных Сити3, крупных торговых сетей и штаб-квартир транснациональных компаний, а городские администрации озабочены скорее созданием и поддержанием знаков российского, а не китайского или европейского присутствия.

Другой пример, оценка эффективности модернизации российских городов, поиск «полюсов роста» и «локомотивов развития». Согласно теории модернизации, развитие является результатом систематического изменения и совершенствования технологий, институтов и системы ценностей общества. Успешность модернизации в значительной степени зависит от динамичности рыночной экономики, генерирующей рост благосостояния населения, и возможностей перераспределения богатства в обществе. Именно рост душевых доходов в пересчете на покупательную способность был и остается одним из основных индикаторов, позволяющих делить страны на развитые (модернизированные), развивающиеся (модернизирующиеся) и слаборазвитые. В применении к городам модернизация, помимо роста доходов населения, означает высокую степень изменчивости,  постоянное генерирование «нового», расширение возможностей высоких заработков и качественного потребления, причем не только материальных благ, но и широкого спектра услуг, повышающих удовлетворенность жизнью. В соответствии с данным подходом строятся исследования, ориентированные на выявление новых черт в городской экономике (например, инновационное и наукоемкое производство, индивидуальное жилищное строительство, торговые сети, сотовая связь или Интернет), рост уровня образования населения, рост доходов, изменение модели и структуры потребления, автомобилизация, благоустройство городской среды, субурбанизация, экология и пр. Все это очень хорошо и правильно, но оставляет чувство неудовлетворенности, поскольку каждый из индикаторов и даже их совокупность, отражая изменения, все-таки не вполне отражают реальное развитие.

Во-первых, рост доходов. Конечно, увеличение денежной массы в карманах у людей расширяет возможности, но совсем не обязательно ведет к развитию. Вопрос в том, как и на что тратить деньги. Помимо этого, можно  быть горожанином со стажем, вполне обеспеченным человеком и проповедовать архаичные идеалы и систему взаимоотношений в обществе.

Об архаизации российского общества как главном препятствии модернизации в 1990-е годы много писал А.С. Ахиезер. Он подчеркивал:

Архаизация – результат следования субъекта культурным программам, которые исторически сложились в пластах культуры, сформировавшихся в более простых условиях и не отвечающих сегодня возрастающей сложности мира, характеру и масштабам опасностей. Архаизация выступает как форма регресса, в которой программы деятельности носят специфический характер, связанный с доосевой культурой, с господством чисто локальных миров, где отношения основаны на эмоциях людей, чей кругозор ограничивался лично знакомыми членами локального сообщества, не знавшими развития как культурной ценности4.

Сегодня об этом постоянно говорит В.Л. Иноземцев5, указывающий на то, что именно состояние российского социума, его сопротивление модернизации является главным препятствием развитию страны.

Отсутствие прямой связи между количеством денег и развитием определяет относительность «развивающего» эффекта потребления. Показатель изменения характера и особенностей потребления хорошо работал как индикатор развития в условиях недостаточного потребления, когда покупка новых вещей превращалась в событие, а исполнение мечтаний о стиральной машине или автомобиле приводило к высвобождению свободного времени и увеличивало возможности для самореализации. Сегодня потребление все большего числа людей становится избыточным, превратившись из акта купли-продажи в акт самовыражения и образ жизни. Потребляя, люди покупают не вещи или услуги, а символы – имидж, ощущения, стиль, чувство принадлежности к клубу избранных и даже индивидуальность. Купленное, а не достигнутое или пережитое мало что добавляет к развитию. Недостаточность критерия доходов и потребления для определения развития стала ясна уже в 1970-х годах6, однако реально этот показатель перестал самостоятельно употребляться лишь в 1990-х, войдя в состав комплексных индексов, таких как Индекс развития человеческого потенциала, включающего в себя оценку душевых доходов, долголетия и уровня образования населения7.

В-вторых, звучит криминально, но и образование с долголетием имеют свои развивающие лимиты. Повышение уровня образования дает значимый эффект при переходе от неграмотности к всеобщему среднему образованию, а увеличение средней продолжительности жизни при снижении показателей младенческой смертности. Все эти сдвиги обеспечиваются, в первую очередь, государственной политикой, ростом образовательных и медицинских стандартов. Но дальнейшее продвижение в развитии зависит от индивидуальной мотивации людей, качества получаемого образования и обретаемого долголетия.  Так, высшее образование еще в советскую эпоху превратилось в один из объектов символического потребления, диплом стал важнее знаний. Это привело к взрывному расширению рынка образовательных услуг в постсоветское время при одновременном снижении качества получаемых знаний, что сработало скорее «против», нежели «в пользу» развития. Похожие метаморфозы происходят и с долголетием, поскольку важно не просто долго жить, а сохранить качество жизни, что доступно далеко не всем и требует трансформации образа жизни. Существует и проблема другого рода: в тех странах, где было достигнуто реальное долголетие, возможность качественной старости, освобождающей стариков от разных форм зависимости (материальной, семейной, социальной), резко изменила матримониальное и прокреативное поведение людей, отношение к семье и желаемому количеству детей. Прямым следствием роста долголетия и поведенческих сдвигов стало прогрессивное старение общества, превратившееся в серьезную социально-экономическую проблему и вызов развитию.  Поскольку, как не велика ценность долголетия, «качественным», по-прежнему, считается молодое, активное и образованное населением.  

Другая сторона изучаемых трансформационных процессов в городах – их инновационность и открытость нововведениям. Казалось бы, это тот случай, когда малые изменения способны привести к серьезным социальным, экономическим и технологическим сдвигам. Однако специфика современной экономики такова, что требует вовлечения в инновационные процессы значительной части общества. В России, как известно, доля такой экономики с трудом дотягивает до 10%, а доля занятых в ней и того меньше. Даже если использовать знаменитое соотношение Парето 20/80, то и тогда существующие сегодня показатели не дотягивают до пороговой величины, позволяющей получать от инновативности социальные и экономические дивиденды. Еще в меньшей степени это позволяет говорить о развитии, предполагающем, что  инновационные практики успешно освоены большинством членов общества, став нормой повседневной жизни и потеряв свою инновационность. В сочетании «диффузия инноваций» с точки зрения развития оба слова являются ключевыми. Верхушечные трансформации не дают ожидаемого эффекта, развитие не затрагивает все слои общества, даже если инновации текут широкой рекой. Скорее мы сталкиваемся с ситуацией экономической и социальной многоукладности, расслоением общества и имущественной сегрегацией в результате разницы в оплате труда в традиционных и инновационных секторах городской экономики.

Возвращаясь к вопросу о другой реальности, слабо фиксируемой статистикой, приходится констатировать собственную аналитическую беспомощность. Поскольку, анализируя происходящие сдвиги,  мы обращаемся к процессам, инициируемым городскими «китами» – бизнесом и властью,  действия которых относительно хорошо поддаются наблюдениям и статистическому учету, в то время как развитие городов все в большей мере начинает определяться индивидуальными жизненными стратегиями населяющих его людей, даже если это стратегии выживания. Этот сдвиг в значительной степени предопределен переориентацией экономики городов на непосредственное потребление населения и сферу услуг – отрасли, в которых постоянно возрастает роль малого бизнеса и индивидуального предпринимательства. Одновременно, роль, так называемых, градообразующих предприятий  в жизни городов постепенно и верно снижается, также как ослабевает и давление администраций разного уровня, утрачивающих рычаги прямого влияния на экономику, если конечно оставить за скобками коррупцию и нелегитимные методы административного рэкета. Другой фактор – социально-психологический. Будущее города все в большей мере определяется не наличием крупного работодателя, а мотивами поведения людей, тем, насколько они связывают с ним свое будущее и будущее своих детей, их миграционными настроениями и жизненными приоритетами.

Например, Сургут – классический российский промышленный город, расположенный в зоне нового освоения, хотя и имеющий исторические корни (острог Сургут был основан в 1594 году). Рост и развитие Сургута в советские годы были связаны с идеей временности проживания работающего населения в суровых природно-климатических условиях. Ранний выход на пенсию и высокие заработки, увеличиваемые северными коэффициентами, должны были помогать людям после исполнения своих производственных обязанностей перебираться «на юг». Однако в Сургуте сложился социум, спаянный сильнейшей локальной идентичностью, тесными дружескими связями и особыми отношениями между руководителями и подчиненными: представители местной власти и руководители крупного бизнеса вместе со всеми делили трудности и прошли весь путь строительства города в «чистом поле». Это чувство значимости места, а через него и самоутверждения, подкреплялось и неформальным титулом Сургута как «нефтяной столицы России». В результате жизнь в таком городе стала оцениваться как преимущество. Если в 1970-е годы сургутяне, уезжая в отпуск, говорили: «Я домой поехал», то уже в 1990-е «дом» для большинства сургутян был в Сургуте. Сравнивая уровень и качество жизни в  своем городе и за его пределами, люди делали выбор в пользу Сургута. Более того, сюда «к детям» стали переезжать престарелые родители и возвращаться собственные пенсионеры, не прижившиеся «на юге».

Другой пример, Лейпциг – город, обладающий высокой символической значимостью для Германии. После объединения он был одним из первых в планах экономической реструктуризации. В реновацию Лейпцига были вложены огромные средства, построены обширные офисные площади, логистические центры, реконструирован вокзал и аэропорт, открыто множество супермаркетов и магазинов, населению были выданы льготные кредиты для строительства собственных домов в пригородах, субурбанизация стимулировалась. Несмотря на все эти беспрецедентные меры и вложения, население «не поверило» в перспективы Лейпцига, а главное в перспективы собственного успеха в Лейпциге, и массово уезжало. Суммарно за девяностые и начало двухтысячных годов город не только не рассматривался как привлекательный для бизнеса, но и потерял почти 100 тыс. человек. Вновь отстроенные офисные площади пустовали, shopping malls терпели убытки, знаменитая Лейпцигская ярмарка работала лишь благодаря постоянной поддержке правительства: только в 2006 году ярмарка впервые свела баланс своей деятельности с нулевым результатом. Гораздо более эффективной для «возрождения» Лейпцига оказалась не инвестиционная деятельность государства и крупного бизнеса, а вложения мелких частных инвесторов. Во-первых, Лейпциг как место «прописки» Фауста и Мефистофеля стал центром неформальной субкультуры «неоготов», а как место жизни И.-С. Баха – многочисленных культурных акций. Во-вторых, городская среда с обилием парков, зеленых дворов, городских вилл и доходных домов конца XIX века, отличающихся индивидуальностью и просторными квартирами, оценивалась более благополучными жителями западных земель Германии как привлекательная для жизни. В то время, как местные люди стремились перебраться в скромный домик с садиком за городом или в «старые земли», западные немцы стали покупать большие квартиры «для семьи» в центре Лейпцига, функционируя в челночном режиме между офисом в западных землях и семьей в восточных. Затем и собственное население оценило преимущества «городской жизни», люди начали массово продавать свежеотстроенные коттеджи в пригороде и отремонтированные квартиры в районах социалистической застройки, перебираясь обратно «в центр». Город, поражавший обилием сносимого жилья и пустующих жилых домов, зияющих глазницами битых окон, начал преображаться и ожил. Надо думать, что следующим шагом станет рост спроса на созданную в первые годы после объединения и недостаточно востребованную инфраструктуру экономики. Таким образом, процессы джентрификации, движимые частной инициативой, оказались более эффективными с точки зрения развития города, чем прямые вливания в экономику.

Оба приведенных примера показывают расхождения трендов развития городов, определяемых индивидуальными жизненными стратегиями людей и «плановыми мерами», включая стратегии бизнеса. Именно в этом и кроется причина недостаточной эффективности прогнозов, плохо учитывающих иррациональность человеческих решений и действий.

Экономический рост и развитие

Растущая значимость индивидуальных человеческих решений для развития городов переводит дилемму «экономический рост/развитие» из области деклараций в область конкретных действий. Предпочтение, традиционно отдаваемое экономике, и остаточное финансирование гуманитарных программ и социальной сферы начинают все больше входить в противоречие с требованиями времени.

На протяжении всей эпохи индустриализации, а в России все последнее столетие, идея «экономического роста» была ключевой идеей развития. Логика роста была заложена во все крупные и мелкие проекты. Рост превратился в ожидаемый результат проводимой политики. Отсутствие роста трактовалось как тревожный сигнал и отсутствие успеха. Данная логика в значительной степени соответствовала социально-экономическим реалиям, ключевые процессы эпохи были связанны с демографическим переходом, урбанизацией и индустриализацией. В соответствии с этой логикой и старопромышленные территории, и регионы нового освоения, и подавляющее большинство городов постоянно и неуклонно наращивали численность населения, экономический потенциал и благосостояние, часто демонстрируя впечатляющую динамику.

Эпоха «роста» подошла в нашей стране к своему логическому завершению еще в советское время, хотя никто не говорил о необходимости пересмотра критериев развития. Наступивший «застой» объяснялся неповоротливостью советской плановой машины, нуждавшейся в реформировании. Сегодня недостаточность экономического роста для развития еще более очевидна, и это невозможно списать на экономический кризис, транзитный характер российской экономики, наследие советского прошлого и прочее. Хотя в стране в целом тенденции экономического роста сохраняются, но они ненадежны, так же как и рост цен на энергоносители. Рынок труда напряжен не столько из-за экономического бума, сколько из-за неблагоприятной демографической ситуации и сокращения населения. Если еще десяток лет назад городские и региональные власти были обеспокоены тем, как создать новые рабочие места, то сегодня голова болит о том, как заполнить уже существующие. Необходимость привлечения рабочей силы и массовой миграции пугает города, поскольку масштаб проблем перевешивает все экономические выгоды. Процессы урбанизации достигли своего зенита, последней возможностью роста остается агломерирование – стягивание ресурсов в единый центр или создание полицентричных урбанизированных ареалов, насыщенных разными видами экономической деятельности. Сельской местности уже некого отдать городам, во многих регионах депопуляция приобрела необратимый характер8, поэтому города – главные фокусы территориального развития – начинают тянуть соки друг из друга. О «моногородах» сегодня говорят примерно так же, как когда-то говорили о «неперспективных деревнях», забывая, что они обслуживают территорию и сохраняют ее обжитость, что принципиально важно для поддержания инфраструктуры и будущего развития. Тенденции социальной и пространственной поляризации заметно усилились. Место, где человеку повезло или не повезло родиться, приобрело огромное значение, став залогом бедности или успешности. Миграция превратилась в почти безальтернативное средство социальной мобильности. Общество разделилось на «выигравших» и «проигравших». Рост в одном месте происходит, как правило, за счет других территорий, лишая их шансов или резко замедляя развитие.

Это не мрачная страшилка, а вполне реальная картина, которую дает любое серьезное региональное исследование. Более того, это не российская специфика, а отчетливый тренд, проявляющийся во многих развитых странах мира. Так что же, пришел конец развитию, и нам в удел досталась деградация, захватывающая все более обширные пространства по мере ослабления источников экономического роста? Вряд ли с этим можно согласиться, скорее «экономический рост» не имеет универсального значения для развития, и логика «роста», добавляющая оптимизма, должна быть дополнена логикой стабилизации или даже «сжатия». Развитие в условиях нулевого демографического или экономического роста, а возможно и спада, предполагает не количественные, а качественные изменения. Инвестиции не только в экономику, но и в людей. Это не гуманитарные альтруистические пожелания, а вполне прагматичная точка зрения. Человеческий капитал – единственный вид капитала, не подверженный инфляции и обесцениванию9, его недооценка или разбазаривание приводят к потерям во всех сферах жизни общества10.

Данный вывод не нов и не оригинален, более того, от частого употребления он превратился в банальность. Почему же тогда он так плохо усваивается? Слишком велик соблазн экономического роста и упование на экономическое чудо, позволяющее быстро совершить головокружительный скачок в развитии. Тем не менее, повторяющиеся кризисы возвращают от чудес к реальности и постоянно ставят вопрос о соотношении экономического роста и развития.

Впервые о неоднозначности влияния экономического роста на развитие заговорили еще в 1930-е годы, но темой общемировых дискуссий это стало в 1970-х, когда был опубликован первый отчет Римского клуба о «Пределах экономического роста» (1972) и вышла книга Олсона и Ландсберга «No-Growth Society» (1975), пропагандирующая идеи нулевого экономического роста и ограничения потребления в развитых странах. Дискуссии, вызванные этими публикациями, внесли огромный вклад в формирование концепции устойчивого развития, которая сегодня положена в основание большинства стратегических документов, касающихся стран, регионов и городов. Очередной возврат к этой теме произошел в конце 1990-х годов, когда «новая экономика», после десятилетия феерических успехов, начала давать сбои. В литературе все чаще развитие человека как высшая цель и результирующая всякого развития стало противопоставляться экономическому росту как своего рода «эрзацу» развития, обеспечивающему некоторый уровень социального обеспечения.

У экономического роста появились свои протагонисты и антагонисты. Среди первых подавляющее большинство – экономисты, которые  полагают, что экономический рост желателен и может быть устойчивым. Их аргументы в пользу экономического роста сводятся к следующему:

  • экономический рост приводит к росту благосостояния населения, позволяя людям самостоятельно удовлетворять свои потребности, покупая не только товары, но и услуги образования, здравоохранения и пр;  
  • экономический рост увеличивает национальное богатство и дает правительствам возможность реализовать крупные национальные программы и инвестиционные проекты, особенно инфраструктурные;
  • экономический рост способствует технологической модернизации, развитию более совершенных и менее «грязных» технологий, освобождению от непроизводительного и тяжелого труда;
  • экономический рост во все большей мере связан не с потреблением природных ресурсов, а с информацией и знаниями, поэтому он не приводит к «истощению» природы и стимулирует развитие человека.

Экологи, напротив, указывают на побочные эффекты экономического роста, подчеркивая, что чем богаче мы живем, и чем быстрее развивается экономика, тем больше «мусора» должна переварить природа. Характерной метафорой является трагедия, произошедшая в Маниле в 2000 году, когда в результате внутренних биохимических процессов обрушилась гора мусора, и городская свалка похоронила сотни людей. С экологической точки зрения экономический рост априори не может быть устойчивым, а достижение высоких темпов роста экономики скорее нежелательно, поскольку это усугубляет и без того острые экологические проблемы, возникшие в результате индустриализации и сменяющих друг друга циклов экономического бума и рецессии.

Социологи обращают внимание на то, что экономический рост не может быть повсеместным, он способствует усилению социального и территориального неравенства. Быстро растущая экономика приводит к резким социальным диспропорциям и имеет многочисленные побочные эффекты – от имущественной сегрегации и роста социального напряжения до множественных стрессов и неуверенности в будущем. Сам по себе экономический рост не ведет к решению социальных проблем. Для этого нужна воля правительств и соответствующие институты, а не только накопление богатств и увеличения ВВП. Кроме того, повышение жизненных стандартов и качества потребления в результате роста благосостояния еще не означает повышения качества жизни. Фактически экономический рост дестабилизирует социально-экономическую систему, возникающие в связи с этим проблемы, такие как миграция, социальное неравенство, фрагментация общества и прочее, перевешивают получаемые дивиденды.

С аргументами, приводимыми всеми сторонами, невозможно не согласиться, поскольку они справедливы, актуализируясь в зависимости от обстоятельств. Это указывает на сложность отношений между экономическим ростом и развитием. Экономический рост характеризуется преимущественно количественными показателями. Развитие отражает не столько количественные, сколько качественные сдвиги. Рост и развитие чаще всего взаимосвязаны, как в случае, когда рост сопровождается развитием или, напротив, отсутствие роста приводит к стагнации, а возможно и деградации социальных институтов и общества. Но наличие подобных прямых эффектов совсем не обязательно. Как свидетельствует история многих стран, вполне возможен экономический рост без развития. Причин «роста без развития» достаточно много: коррупция, недостаточность социальных расходов, несправедливое перераспределение доходов, неумелое планирование и прочее. Как показало исследование Рэйниса, Стюарта и Рамиреса11, страны, демонстрирующие высокие темпы экономического роста при недостаточных затратах на социальную сферу, довольно быстро начинают отставать в развитии, теряя темпы роста. И, напротив, страны, где наблюдался весьма умеренный или даже слабый экономический рост, но были реализованы социальные программы и институциональные реформы, в следующие десятилетия ускоряют свое развитие и переходят к экономическому росту.

Основной вывод состоит в том, что главным препятствием для достижения устойчивого развития является не столько отсутствие экономического роста, сколько проблемы бедности, социального и имущественного неравенства. Следствием низкой социальной мобильности становится исключение  значительной части населения из процессов модернизации, обеспечивающих экономический рост12. Таким образом, принцип – сначала экономический рост, а уж затем вложения в социальную сферу, плохо работает, и без инвестиций в развитие не стоит и мечтать об устойчивом экономическом росте, особенно в условиях постиндустриальной экономики, развернутой в сторону «нематериального» производства.

Все сказанное может быть в полной мере отнесено к городам. Советская урбанизация дает наглядный пример расхождения между достигнутым экономическим ростом и далекими от совершенства условиями жизни людей. Даже если не оглядываться на эпоху сталинской индустриализации, бурный рост городов в брежневское время сопровождался множественными и острейшими жилищными и транспортными проблемами, резким ухудшением экологии, антропогенными катастрофами, социальными расколами и прочее. Вместе с тем, социальная сфера тогда финансировалась и поддерживалась намного лучше, чем в предыдущие и последующие годы, что, безусловно, способствовало накоплению человеческого капитала. Именно этот интеллектуальный и профессиональный резерв позволил, несмотря на катастрофический обвал экономики в начале 1990-х годов, достаточно быстро и в целом успешно пройти переходный период, адаптировать и использовать новые технологии, новые профессии и сферы деятельности. При этом, чем выше был уровень накопленного в городе человеческого капитала, тем быстрее и успешнее город проходил транзитный этап и включался в процессы экономического восстановления и роста.

Самый яркий пример – Москва, ее успешный взлет связан не только, и не столько с административными ресурсами, сколько с высокой концентрацией (уникальной в нашей стране, но не уникальной в мире) интеллектуальных ресурсов, способных обеспечить нормальный контакт с партнерами во всем мире. Однако, стартуя с низких экономических, но высоких интеллектуальных позиций, Москва быстро развернулась от приоритетов развития к приоритетам экономического роста. Процветающая московская экономика превратилась в заложницу монопольного бюрократического распоряжения столичной рентой. Социальная сфера (за исключением прямого потребления) практически не модернизировалась, оставаясь по сути советской и ориентированной на постоянных жителей – москвичей по прописке, в составе которых все большую долю составляют пенсионеры, несмотря на меняющиеся нужды реального городского сообщества, с постоянно возрастающей долей мигрантов и временно проживающих. Наглядным примером является отношение к младенческой смертности. Так, руководитель московского департамента здравоохранения, комментируя успехи, достигнутые в столице, не преминул подчеркнуть, что «без учета иногородних детей показатель младенческой смертности составлял бы 4,4 на тысячу родившихся живыми, что соответствует европейским нормам»13. Это означает, что Москва вынуждена мириться с досадным присутствием «иногородних» мамочек, ухудшающих показатели, и не готова рассматривать их детей как капитал будущего развития, требующий сбережения на самых ранних этапах. Заметно снизились в Москве и стандарты школьного образования. Одновременно выросли и укрепились социальные и имущественные барьеры в обществе: коэффициент Джини в российской столице, отражающий неравномерность распределения доходов населения, сравним с показателями Бразилии – лидера контрастов между «богатством» и «бедностью»14. К социальным проблемам добавились межэтнические противоречия. Обеспеченность жильем осталась на уровне советских стандартов, и пр.

Вместе с тем, Москва имеет привилегированное столичное положение, что позволяет ей пополнять свой человеческий капитал и ресурсы развития за счет других российских городов и территорий. Гораздо острее проблема соотношения экономического роста и развития стоит в провинциальных центрах, ориентированных все последнее десятилетие на экономический рост и сегодня находящихся в тяжелой ситуации в результате экономической рецессии. Например, Магнитогорск, где по состоянию на июль 2009 года, сокращение производства составило 43%, а суммарная безработица, по официальным оценкам достигла 12-13%, а по неофициальным – вдвое выше. Вся сфера услуг, сложившаяся в период экономического роста и ориентированная на потребление лиц с высокими доходами – развлекательные центры, рестораны, фитнесклубы, турагентства, если не рухнула, то понесла серьезные убытки и начала сворачиваться. При этом беспрецедентная для нашей страны помощь государства населению по выплате пособий, переобучению людей, созданию условий для самозанятости и организации малого или даже микробизнеса не достигла своих целей. Согласно магнитогорской прессе, почти 30% безработных города предпочитают свой нынешний статус и пособие, а не переобучающие программы. Люди сохраняют надежду на восстановление своих прежних позиций и кратковременность рецессии. К тому же, они не хотят менять гордое имя металлурга на менее звучное работника коммунальных служб или строительного рабочего. Еще хуже дело обстоит с субсидиями на открытие собственного бизнеса: многие магнитогорцы, получив деньги на эти цели, предпочли потратить их на нужды текущего потребления, а не на самообразование или поиск самостоятельного выхода из тяжелой экономической ситуации. Все это означает, что индивидуальные жизненные стратегии людей, так же как и города в целом, не ориентированы на развитие, поэтому в новых посткризисных условиях после санации многих предприятий и увольнения избыточных работников, вернуться к ситуации высоких темпов экономического роста и одновременно роста благосостояния большинства городского населения не удасться.  

Таким образом, вопрос о преодолении социальной инерции и развитии в условиях экономического спада или незначительного экономического роста является открытым и принципиально важным для городов. Решение многих городских проблем связано не просто с дополнительным финансированием или технической поддержкой, а с преодолением сопротивления общества переменам, в необходимость которых люди далеко не всегда верят, в силу их «перпендикулярности» жизненному опыту и сложившимся стереотипам.

Кто оплатит развитие?

Без ответа на этот ключевой вопрос все рассуждения о развитии являются демагогией.

В конце 1970-х годов, когда в западных странах процессы деиндустриализации и перемещения капитала в развивающиеся страны привели к изменению условий формирования городских бюджетов, когда рост городских расходов перестал сопровождаться соответствующим или даже опережающим ростом городских доходов, а дотации и субвенции остались на прежнем уровне или даже начали сокращаться, городские администрации начали активно искать пути решения возникающих проблем и новые источники пополнения бюджета, чтобы обеспечивать достигнутый уровень социального обеспечения и нормальное функционирование общественного сектора городской экономики. Крайне ограниченные возможности увеличения налогового бремени на население потребовали изменения подходов к управлению городским развитием. Выход был найден в отказе от  прежней «забюрократизированной» системы городского управления и переходе к более гибкой и прогностической политике, позаимствованной у бизнеса. Основная дискуссия тогда разворачивалась вокруг вопросов: должны ли городские власти участвовать в поддержке или даже непосредственном создании новых предприятий, и если – да, то какие именно предприятия необходимо поддерживать или создавать? Должны ли они защищать и опекать главных работодателей города, и если – да, то каким предприятиям отдавать предпочтения? Должны ли городские власти ориентироваться на поддержание и развитие уже сложившейся структуры экономической деятельности и городской жизни, или они должны развернуться к новым формам активности?

Ответом на встающие вопросы стал тезис об ограниченности ресурсов развития, конкурентных преимуществах города и нарастающей конкуренции между городами. Анализируя происходящие изменения, Дэвид Харви определил их как сдвиг городской политики от управления городской экономикой без прямого вмешательства  (managerialism) к участию администраций в предпринимательстве (entrepreneurialism) и ввел понятие «entrepreneurial city»15.  

Основные черты предпренимательской политики городов можно свести к следующим пунктам:

  1. Изменение принципов формирования городского бюджета, расширение сферы  неналоговых поступлений за счет получения прибыли от участия в предпринимательской деятельности и привлечения налоговых средств к операциям на рынке недвижимости в интересах городского сообщества.
  2. Public-Private partnerships, что неточно переводится на русский язык как частно-государственное партнерство, поскольку речь идет не о партнерстве государства и частного сектора (данный союз описывается в терминах монополизма и коррупции), а о согласовании интересов местного самоуправления и частной инициативы. При этом,  как городские власти могут поддерживать развитие местного бизнеса, используя правовые механизмы и участвуя в совместной реализации проектов, так и местный бизнес может внести свой вклад в городское развитие, неся свою долю социальной ответственности и «зарабатывая» деньги для городских бюджетов через реализацию разного рода социально ориентированных проектов.
  3. Наличие долговременной стратегии развития. Бизнес-ориентированный подход привел к смене приоритетов, выдвинув городской маркетинг на первый план. Согласно предпринимательской парадигме, стратегии развития городов должны быть: 1) инновационными, позволяющими нарастить конкурентные преимущества города; 2) четко формулировать цели и способы их достижения в обозримой перспективе; и 3) не только использовать предпринимательские методы, дискурсы и терминологию, но продвигать себя на рынке в качестве таковых, активно формировать свой бренд и имидж.
  4. Создание квази-государственных (муниципальных) агентств, которые берут на себя координирующую и посредническую роль при реализации проектов. Такие агентства работают с каждым проектом в отдельности, находя индивидуальные решения, не пользуясь стандартными схемами.
  5. Создание и использование экспертных сетей и институтов (governance networks), что позволяет «обкатать» проекты городского развития на самых разных уровнях от индивидуальной экспертизы до международных обсуждений.  
  6. Наличие сильного мэра и городской команды, позволяющей мобилизовать ресурсы для реализации городских «предпринимательских» проектов. В этом смысле предпринимательские города гораздо больше похоже на авторитарно-управляемые, нежели на демократически-управляемые. Возрастание возможности ошибок при авторитарном принятии решений нивелируется открытыми публичными и экспертными дискуссиями, а также процедурами согласования интересов, сильно ограничивающими волюнтаризм.
  7. Создание благоприятного предпринимательского климата. Entrepreneurial cities не только сами становятся участниками бизнеса, но и создают множественные финансовые и нефинансовые стимулы и преимущества для его успешного осуществления, работая на привлечение инвестиций, улучшение инфраструктуры транспорта и связи, необходимых для успешного функционирования предприятий и деловой жизни города, облегчая бюрократические препоны и снижая административные барьеры. Фактически социальная сфера городского хозяйства начинает работать на рост доходности бизнеса.

Идеология entrepreneurial cities была необыкновенно популярной в 1990-х и начале 2000-х годов, когда городская политика многих городов США и Западной Европы была переориентирована в пользу экономического роста, усиления конкурентоспособности городов, территориального маркетинга (город как оптимальное место локализации и ведения бизнеса), поиска новых источников доходов, и частно-общественного партнерства. Например, в Германии более 50 городов приняли идеи предпринимательского подхода к развитию. Среди них, крупнейшие городские агломерации Берлина, Мюнхена, Кельна, Гамбурга и Франкфурта. В Голландии – Амстердам и Роттердам, в Великобритании – все крупнейшие города, включая Лондон, в Испании – Мадрид и Барселона, в Турции – Стамбул. Во Франции и Италии идея никогда не была особенно популярной, распространяясь лишь на малые и средние города.

Несмотря на широкое распространение и видимые успехи, прошедшие 15 лет эйфории от предпринимательского подхода к развитию городов закончились разочарованием, все громче стали высказываться сомнения относительно полезности конкуренции для городского развития. Причин охлаждения к идее предпринимательского города довольно много. Во-первых, успех или неуспех города определяется схождением или расхождением векторов экономического (увеличение конкурентных преимуществ) и социального (общественного согласия и удовлетворенности жизнью) развития. В идеале оба вектора должны быть взаимодополняющими. Однако опыт использования предпринимательского подхода к развитию городов показал, что они скорее исключали друг друга: чем более город становился конкурентоспособным, тем менее он был социальным, росла имущественная сегрегация и снижался уровень общественного согласия. Помимо этого, оказалось, что не столько бизнес работал на расширение общественных фондов и возможностей, сколько наоборот – общественные фонды использовались для развития бизнеса.

Во-вторых. Хотя конкуренция между городами способствует наращиванию потенциала преимуществ, особенно с точки зрения экономической эффективности, она несет с собой и чрезвычайно высокие риски для развития городов, связанные с «летучестью» глобального капитала и его ориентаций на краткосрочные инвестиции. Яркий пример финансовый кризис 1998 года, когда практически в один день с финансового рынка Юго-Восточной Азии ушли миллиарды долларов, что обрушило экономику ее крупнейших экономических центров и стало началом цепочки следующих кризисов. Аналогичный эффект мы наблюдаем сегодня и в городах России, оказавшихся в ситуации резкого недофинансирования многих проектов в силу закрытия иностранными банками кредитных линий. Даже такой амбициозный и имеющий символическую значимость проект как Московское Сити оказался замороженным.

В-третьих, понятная озабоченность городов необходимостью привлекать внешние инвестиции, их желательность и очевидная живительная сила заслонили противоречие между высокой мобильностью капитала и локальной привязанностью города. Города тратят колоссальные усилия на «привлечение» капитала, а последний не демонстрирует никакой благодарности, продолжая искать лучшие условия для размещения. В итоге «плата» города за полученные инвестиции оказывается  выше получаемых выгод. Конкуренция за финансовые ресурсы привела к неоправданному дублированию дорогостоящей инфраструктуры и возможностей, ориентированных на самые высокие стандарты и иностранных инвесторов, клонированию международных аэропортов, бизнес и конгресс центров, бизнес парков, гигантских спортивных комплексов и концертных залов, и прочих символических проектов, призванных подчеркнуть значимость и современность города. Во многих случаях ожидания не оправдались, на всю эту инфраструктуру были истрачены значительные бюджетные средства, но не нашлось достаточных бизнес потребителей, она оказалась сильно недоиспользованной. Более того, в условиях кризиса многие компании стали сворачивать деятельность и стремительно покидать провинциальные центры новой активности, возвращаясь к своим «старым», чаще всего столичным адресам. Для города это означает, что вместо ожидаемой прибыли, он должен наращивать затраты на поддержание созданной, но не используемой инфраструктуры.  

Похоже, что сценарий превышения городских затрат над получаемыми дивидендами от реализации предпринимательской стратегии будет типичным и для России. К такому выводу подводит современная стратегия развития Петербурга, целиком нацеленная на конкуренцию и привлечение инвестиций. Размещение в городе сборочных автопредприятий и строительство нового бизнес-центра в исторической части города (Охта-центр), явно работают против будущего города, снижая его экономическую гибкость и устойчивость, и разрушая накопленный символический капитал.

В-четвертых, жесткие условия конкуренции обрекают успешные города на унификацию городской среды и приватизацию общественных пространств. Поскольку, если у тебя нет того, что есть у соседа, ты теряешь в конкурентоспособности, а восполнить «пробелы» легче всего за счет общественных, как бы «ничьих», фондов. Одинаковые shopping malls, пешеходные зоны с фигурами, главная улицами с одними и теми же витринами, исчезающие общественные пространства, когда-то служившие украшением города, имитация исторической застройки в центрах городов, следование стандартному набору символических проектов в духе Храма Христа Спасителя, все это – дань конкуренции. Одновременно города, лишенные «конкурентных» преимуществ – не столичные, не имеющие экспортно-ориентированных производств, расположенные в стороне от главных транспортных путей и зависящие от бюджетных трансфертов, оказываются в еще более тяжелой ситуации, поскольку все ресурсы оттягиваются центрами, заявляющими о своих претензиях на статус «мировых городов», «полюсов роста» и «локомотивов развития». Более того, и на государственном уровне активно проводится идеология необходимости поддержки «жизнеспособных», а не «умирающих» городов, создания экономических «кластеров» и «центров регионального развития», в надежде на синергетический эффект.  

Наконец, недостаточная эффективность использования предпринимательского подхода к развитию городов определяется изменением структуры конкурентных преимуществ. Традиционные факторы успеха, такие как: экономическая специализация, природные ресурсы, наличие дешевой и качественной рабочей силы, низкие транспортные расходы, все больше отходят на второй план, а социально-культурные параметры города – качество и благоустройство городской среды, интенсивность культурной и социальной жизни, политическую стабильность, низкий уровень бедности и преступности, позитивный имидж, прозрачность системы принятия решений – выходят на первый. Характерный пример размещение завода Nissan в России: принципиальным условием при выборе места для строительства было обеспечение иностранному менеджменту предприятия высокого качества жизни, которое включало бы в себя не только комфортное жилье, но и общую культурную атмосферу города. Именно этот фактор стал ключевым для Nissan при выборе между Петербургом и Пермью, а не «дешевизна» городской земли и рабочей силы.  

Такой сдвиг в определении преимущества городов, подводит нас к ответу на вопрос: «Кто оплатит развитие?». Очевидно, что это будет не бизнес, хотя его роль велика. В условиях высокой подвижности капитала и его зависимости от ситуации на мировом рынке устойчивый спрос на более высокое качество жизни в городе может создать только местный, в значительной степени малый или средний бизнес, а также сами люди – жители городов. То, что сами люди «оплатят развитие» (как они это делали всегда), не означает тотальную платность всего, включая воздух. Речь идет, во-первых, об инвестициях горожан в самих себя, собственную жизнь и свое дело16, будущее своих детей, и во-вторых, об инвестициях, полномочия на которые население делегирует властям разного уровня в надежде, что собираемые налоги будут потрачены в общих интересах на общественный «бесплатный» сервис.

Конечно, когда власть не слишком зависит от собираемости налогов и не чувствует своей обязанности отчитываться перед населением за производимые траты,  более того, стремится снять с себя социальные обязательства, второе утверждение отчасти повисает в воздухе, но первое – работает. Эгоистически инвестируя в себя, люди инвестируют в городское развитие и городское благоустройство. Берусь утверждать, что именно расширение возможностей инвестиций населения в собственное жилье, образ жизни, образование детей в постсоветские годы кардинально изменили жизнь российских городов. Но этот сдвиг не нашел отражения в их стратегиях развития, по-прежнему, остающихся «слепком» со стратегий развития бизнеса и планов инвесторов.

Какая политика адекватна современным трендам развития городов?

Устойчивая традиция рассматривать города как генератор экономического роста17 в значительной степени предопределяет повышенное внимание к вызовам, сопряженным с глобальными экономическими трансформациями, и слабую изученность вызовов развитию городского сообщества. Однако город – это, прежде всего, люди.  В ситуации отсутствия роста численности населения или даже его сокращения вызовы городскому сообществу становятся, если не ключевыми для будущего городов, то, как минимум, равноценными вызовам трансформирующейся экономики. Если провести ревизию проблем, с которыми российские города уже столкнулись или столкнутся в ближайшем будущем, это проявится со всей очевидностью.

Проблемы, связанные с хорошо изученными («видимыми») вызовами развитию городов.

  1. Реальная угроза утраты ключевых экономических и геополитических позиций. Глобализация, принципиально меняет взаимоотношения между городами, давая преимущество вовлеченным в сетевые международные взаимоотношения. Города, обладающие высоким статусом в локальной или национальной системе городов, но выпадающие из системы мировых экономических, политических, культурных и прочих связей, оказываются на периферии процессов экономического, политического и культурного развития.
  2. Деиндустриализация, что крайне негативно отражается на рынке труда, порождая феномен лишних рабочих рук при острой нехватке кадров. Диспаритет в оплате труда в промышленности и сервисе создает негативную социально-экономическую ситуацию.
  3. Иммиграция. Активизация международных миграций, расширение списка городов, привлекательных для иммиграции, и списка стран эмиграции, замещение «исхода из села» – «исходом» из дестабилизированных чаще всего бедных стран, кардинально меняют социальную атмосферу города, рождают множественные напряжения и конфликты.
  4. Плохая экология, которая заставляет людей искать более благоприятные места жизни. Материальный ущерб от плохой экологии трудно оценить, но на уровне здравого смысла понятно, что потери, связанные с высокой заболеваемостью и ранней смертностью людей, генетическими и психическими нарушениями, так же как и с выведением из оборота городских земель, нуждающихся в санации и рекультивации, чрезвычайно велики.

Проблемы, связанные с плохо изученными («невидимыми») вызовами развитию городов.

  1. Сокращение численности население и увеличение доли стариков. Постарение ведет к возрастанию платы за городской образ жизни, меняет поведение людей и структуру социального сервиса. Потенциальная возможность осуществления сценария разделения городов на «жизнеспособные», куда будет стекаться молодое население, и «умирающие», где будут доживать старики. Это влечет за собой кризис среднего класса и модели общества потребления, способствует усилению социальной поляризации, формированию слоя «новых бедных» и еще большей деградации российской провинции.
  2. Агрессивная политика на рынке недвижимости, которая в отсутствии механизмов, регулирующих землепользование, ведет одновременно к разрушению городской и природной среды, а также к снижению качества жизни.  
  3. Усложнение социальной и этнической структуры населения городов, атомизация городского сообщества, ослабление и дробление городской идентичности, утрата понимания общих интересов, и как результат сегментация общества и фрагментация городской среды.
  4. Рост мобильности населения. Высокая мобильность разрушает установившийся порядок жизни, меняет отношение к собственности, общественным пространствам, исторической памяти, и прочее. В жертву мобильности приносятся дружеские и семейные связи, и в конечном счете гражданское общество, способное формулировать требования, предъявляемые власти и бизнесу.
  5. Рост значимости культурного капитала (разнообразие, креативность, изменчивость, обучаемость) и кризис социального капитала (традиции, консерватизм, крепкие социальные связи, сильная локальная идентичность) обретает форму конфликта между устойчивостью и изменчивостью, что приводит к дестабилизации городских сообществ.

Последний пункт требует объяснений, поскольку отношения социального и культурного капитала рассматривались ранее как конфликтные только в контексте межпоколенческих проблем (отцы и дети), но никак не с позиций городского сообщества, в становлении которого оба капитала играли существенную роль, дополняя друг друга. Нельзя сказать, чтобы эта ситуация кардинально изменилась, но набирающая обороты иммиграция делает ее менее однозначной. Сошлюсь на авторитет Роберта Патнема, который сильно сомневается в том, что «позитивный социальный капитал», понимаемый как сеть социальных взаимоотношений, основанных на доверии и сотрудничестве, способен сохранять свою устойчивость в условиях роста этнокультурного разнообразия.18 Безусловно, размывание социального капитала не фатально, и всегда остается возможность замещения выпадающих социальных связей и контактов новыми, а часто и инновационными. Как убедительно показал Ричард Флорида, главной движущей силой современного городского развития становится новый «креативный класс» молодых, образованных и мобильных профессионалов, имеющих самое разное этническое происхождение, опыт миграций или иммиграции и предпочитающих жить в районах с этнически смешанным населением.19

Однако сценарий культурной открытости, приводящей к наращиванию социального и культурного капиталов, осуществляется далеко не везде и не всегда. Он возможен лишь там, где этнокультурная гетерогенность компенсируется социальной гомогенностью, сходством социального опыта и городской культуры. Например, в Москве, наиболее привлекательные и дорогие кварталы центральной части города являются одновременно и наиболее диверсифицированными с точки зрения этнического состава населения и длительности его проживания в городе, а также наиболее толерантными и безопасными. Совершенно иная ситуация в кварталах Южного или Северного административных округов.  Как бы то ни было, потенциальная конфликтность социального и культурного капиталов, «страх» перед надвигающейся угрозой доминирования «чужаков» и разрушением привычного социального порядка формируют один из серьезнейших вызовов городскому развитию.

Возвращаясь к приведенному (наверняка не полному) списку проблем, хотелось бы подчеркнуть, что все они взаимосвязаны и что «невидимые» вызовы являются теневой частью спектра известных проблем. Именно с непониманием происходящего «в тени» в значительной степени связано ощущение высокой степени неопределенности и непредсказуемости будущего, а не только с глобализацией или непостоянством мирового капитала. По степени фундаментальности изменений, затрагивающих все стороны жизни городов, происходящие сегодня процессы могут быть сравнимы только с начальным этапом урбанизации, отмеченным кардинальными сдвигами в экономике и системе ценностей общества. Как ни печально, но это делает громадный опыт прежнего управления городским развитием не адекватным требованиям времени и диктует  необходимость пересмотра многих ключевых понятий и подходов, поскольку стремительно нарастающие противоречия уже не могут быть разрешены старыми добрыми методами. Однако есть ли надежда, что городская политика будет переосмыслена?  И если – да, то в чьих интересах она будет осуществляться? Современная российская городская политика несет на себе печать крайнего меркантилизма и олигархизма, что соответствует устаревшим, даже по сравнению с советской моделью, подходам к городскому управлению, несмотря на использование современной риторики и новейших бизнес-методик.

Еще в 1953 году Флойд Хантер применил к городскому управлению понятие «политического режима»20. Он утверждал, что элиты (а не население) играют доминирующую роль в вопросах выработки городской политики. При этом, внутри городского политического режима устанавливается собственная иерархия, лидирующие позиции в которой занимают представители бизнеса, обеспечивающие финансовую поддержку городским лидерам во время выборов. Именно от отношений власти и бизнеса зависит реализация многих, в том числе и социальных, городских проектов. В 1961 году Роберт Дал в противовес теории «режима» выдвинул теорию «плюрализма», согласно которой жесткая зависимость политики городского развития от альянса бизнеса и власти разрушается по мере демократизации общества и расширения социальной базы принятия решений21. Следующий виток дискуссий состоялся в 1980-х годах, когда Пол Петерсон предложил теорию «общего выбора», согласно которой деятельность городской власти и местного бизнеса подчиняются общим экономическим принципам. Давление внешних объективных факторов заставляет их действовать в одном направлении, вступать в альянсы и совместно выстраивать экономические стратегии, конкурируя за приток капитала с другими участниками рынка.22 Этот трезвый взгляд был подвергнут жесткой критике Джоном Логаном и Харви Молочем, которые показали как следовании теории «общего выбора», превращает города из места жизни людей в «машину для выжимания денег» (growth machine)23. Тесный союз городских властей и бизнеса создает мощное лобби, которое полностью подавляет более слабых агентов городского развития. В результате реализуемые городские проекты нередко противоречат интересам городского сообщества и имеют далеко идущие негативные экстерналии. Характерно, что книга Логана и Молоча, вышедшая в конце 1980-х, была переиздана в 2007, что явно указывает на сохранившуюся актуальность их точки зрения.

Думается, что сегодня в постиндустриальном и переболевшем глобальным предпринимательством обществе уже практически очевидна необходимость выстраивать более равноправные отношения между всеми участниками городских процессов, и что только в этом случае вырабатываемая городская политика будет адекватна современным вызовам. На смену идеям entreprenerial cities пришли идеи livable cities, т.е. городов, успех которых определяется политикой поддержания равновесия между экономическим ростом, экологией и интересами общества. Это означает окончание конкуренции между городами, по меньшей мере, как принципа выстраивания стратегий городского развития. В общем, мне не понятно, почему, в то время как все крупнейшие корпорации образуют мировые альянсы и постоянно декларируют необходимость кооперации и обмена идеями, сокрушая государственные и институциональные границы, города по-прежнему должны конкурировать, и, более того, эта конкуренция должна усиливаться со временем? Конечно, для России, где согласование интересов никогда не было приоритетом, а все конфликтные ситуации решались в пользу более сильного, отказ от конкуренции в пользу партнерства и кооперации чрезвычайно сложная задача. Но, видимо, придется учиться, поскольку именно в этом направление заставляет двигаться и нарастающая территориальная неравномерность развития, и потребность в формировании агломераций, и постарение общества, и изменение его этнокультурного состава.

Заключение: город как генератор и проводник изменений

Открыв любой учебник по урбанизации можно узнать, что города многофункциональны и обеспечивают реализацию множественных социальных  целей. Почему же на практике из всего многообразия городских функций такое непропорциональное значение отдается «производству» и «потреблению» денег. Никто не спорит, что это важно. Однако, те города, философия жизни которых сведена к этим двум принципам со временем теряют горизонт и неизбежно утрачивают свой блеск. Примеров множество, от богатых купеческих городов, «откупившихся» когда-то от железных дорог, угрожавших их успешному бизнесу, до современных экспортно-ориентированных промышленных центров, выжимающих до последнего существующие производственные мощности.

Совсем иная динамика свойственна городам, оказавшимся в трудной ситуации безденежья и вынужденным генерировать изменения. Они довольно быстро находят внутренние источники развития. Конечно, это еще не означает процветания, но они движутся вперед, люди видят перспективы, включаются процессы джентрификации, мобилизуется символический капитал городов, и постепенно они становятся все более привлекательными и для внешних инвестиций. Иногда даже слишком привлекательными, превращаясь в жертву собственного успеха, как скажем город Мышкин, прославившийся на всю страну своей имиджевой стратегией развития. Другой пример, Арлингтон, являющейся частью Вашингтона, где активная политика поддержания культурного разнообразия, гражданского участия и толерантности запустила механизм джентрификации. За прошедшие 20 лет Арлингтон из ничем не выделяющегося района Вашингтона превратился в район высокой концентрации успешного бизнеса и наиболее образованного населения, отличающегося высокой степенью смешанности этнического состава. Одновременно, несмотря на мощное давление «денег», здесь сохраняются умеренные цены на жилье и аренду офисов, поскольку местной администрации удалось мобилизовать гражданскую инициативу для отстаивания общих интересов.

Несколько лет назад я уже пыталась обратить внимание на то, что прежние формы управленческой мобилизации, основанные на сочетании трех базовых принципов: монополия – концентрация – конкуренция, ранее надежно обеспечивавшие экономический рост, заметно снизили свою эффективность и должны быть сбалансированы другой триадой: мобильность – координация – специализация, обеспечивающей внутренние изменения.24 Мобильность предполагает, что связанность городов становится важнее географической близости или административного подчинения, а доступность возможностей превращается в ключевой параметр развития. Движение по социальной лестнице дополняется возможностью реальной смены места жительства и получения необходимых социальных услуг независимо от «прописки». Мобильность и доступность естественным образом снижают уровень централизации и способствует выравниванию уровня жизни населения. Координация предполагает информационную открытость и согласование интересов, конкуренция и конкурентные преимущества здесь важны не «во вред соседу», а «на благо» обществу. Наконец, специализация означает не столько наращивание конкурентных преимуществ, сколько комплeментарность, достижение каждым городом высокого уровня развития в какой-либо из приоритетных областей, важных для общества в целом. Обретение собственного лица предполагает не только рост автономности принятия решений, но и значимости согласованности действий, перераспределения функций и ответственности между центрами разного уровня, интенсификацию обменов услугами.

Все это невероятно трудно осуществить, поскольку в России до сих пор и города, и регионы делят сферы влияния, стремясь застолбить и контролировать свою денежную поляну, любая деятельность на которой ограничена разрешениями местной администрации. Однако разнообразные кризисы, переживаемые страной (демографический, экономический, политический), оставляют нам не так много шансов жить в прежней логике доминирования власти и денег, если мы, конечно, хотим и дальше не просто жить, а быть вполне успешными индивидами и вполне здоровым обществом.

Наиболее очевидными шагами, позволяющими перейти от политики стимулирования экономического роста к политике стимулирования развития и осуществимыми на уровне городских администраций, являются, во-первых, поддержка изменений, даже если это требует затрат. Города нуждаются в собственных источниках инноваций, независимых от деятельности крупных бизнес-корпораций. Эти изменения должны иметь не только экономический, но и институциональный или организационных характер, затрагивая сферы принятия решений, управления и выстраивания взаимосвязей между властью и обществом. Во-вторых, формирование единого информационного пространства, обслуживающего любые формы межгородских обменов, включая систему образования, студентов и профессоров, обеспечивающего мониторинг рынка труда и недвижимости, транспортные и культурные связи. В-третьих, совместное использование и обслуживание дорогостоящей уникальной инфраструктуры, рационализация необходимых инфраструктурных затрат и существующей системы здравоохранения и социального обеспечения в соответствии со структурой населения и его реальными запросами. В-четвертых, поддержание и наращивание капитала разнообразия, включающего в себя не только местный колорит, но и возможности интернациональной культуры и образа жизни, что позволяет запустить процессы джентрификации. В-пятых, объединение усилий для решения совместных экологических проблем, эта задача теснейшим образом связана с улучшением здоровья населения, ростом продолжительности и качества жизни. Ну и наконец, отказ от авторитарных подходов к управлению (пишу и не верю) в пользу сотрудничества и более гибкой системы принятия решений, основанной на учете разных групп интересов, представляемых соответствующими акторами или институтами, которые разделяют общие цели, но имеют разную компетенцию и не подчиняются городской администрации.


1 Согласно экспертным оценкам, «легальная» сфера экономики на обеих «окраинах» России охватывает, по самым оптимистичным оценкам) не более половины осуществляемой там экономической деятельности. (См., например: Белов А.В. Факторы экономической динамики Дальневосточных регионов России. //Вестник ДВО РАН, №6, 2004. С.14-25.  Бурова Н.Б. Опыт изучения нелегальной деятельности на уровне региона. // Вопросы статистики. 2006. №6. С.70-71)
2 Берендеев М.В. «Кто мы?». Калининградцы в поисках идентичности // Социологические исследования, № 4, 2007.  С. 127-132. 
3 Хотя во Владивостоке и планируется создать крупный конгресс- и гостиничный центр к саммиту АТЭС 2012 года, перспективы его строительства выглядят туманно, и вероятнее всего мероприятие обойдется временными средствами размещения VIP-гостей на круизных лайнерах.  
4 См. например, А.С. Ахиезер. Архаизация в российском обществе как методолгическая проблема. // Общественные науки и современность. №2, 2001. С. 89-100.
5 В. Л. Иноземцев. О невозможности модернизации России. / Российская модернизация: размышляя о самобытности. Институт Кеннана. «Три квадрата», 2008. С. 145-165.
6 См., например: Ж. Бодрийяр. Общество потребления. Республика. 2006. 272 с.
7 UNDP, Human Development Report, 1990
8 Нефедова Т. Г. Сельская Россия на перепутье: Географические очерки М.: Новое издательство, 2003. 408 с.
9 Конечно, любое знание может устаревать, а отдельные личности или даже общество в целом деградировать, рост ценности человеческого капитала связан с его внутренней способностью к саморазвитию и способностью общества воспроизводить достигнутый уровень знаний и квалификации в меняющихся социально-экономических условиях.  
10 Первое издание монументального труда лаурета Нобелевской премии Гэри Беккера, посвященного значимости инвестиций в человеческий капитал для экономического роста, вышло еще в 1964 году. В течение следующих 30-ти лет его идеи получили широкое распространение, а книга выдержала три новых издания. (Becker, G. S. Human Capital: a theoretical and empirical analysis, with special references to education / The University of Chicago Press, 1993. 385 p.).  
11 Ranis G., Stewart F. and Ramirez A. Economic Growth and Human Development // World Development Vol. 28, No. 2. 2000. pp. 197-219
12 Birdsall N, Graham C. (Eds.) New Markets, New Opportunities? Economic and Social Mobility in a changing World. Washington DC, Brooking Press, 2000. 331 p.  
13 Интервью с Главой московского департамента здравоохранения А.Сельцовским. – Пропустите «скорую». Российская газета. Центральный выпуск №4703 от 10 июля 2008 г.
14 Д. Николаева, М. Шишкин. Москва подводит черту неравенства. Разрыв доходов богатых и бедных продолжает расти. Комерсантъ, №68 (3644), 24.04.2007. С. Гуриев, А. Рачинский. Неравенство: Рио-де-Москва. Ведомости, № 85 (1612), 15.05.2006  
15 Harvey, D. From Managerialism to Entrepreneurialism: The Transformation in Urban Governance in Late Capitalism // Geografiska Annaler. Series B, Human Geography, Vol. 71, No. 1, 1989. P. 3-17.
16 Когда я говорю «свое дело», я не подразумеваю, что это будет бизнес. На собственном примере не сложно убедиться, как много каждый из нас инвестирует в повышение эффективности собственного труда, улучшение условий работы и жизни, а часто и в осуществление собственных проектов.
17 Представление о городе как источнике экономического роста вполне соответствует действительности. Города производят огромную долю мирового богатства. В странах с низким уровнем доходов экономическая деятельность городов формирует 55% ВВП, в странах среднего уровня – 73%, а в высокоразвитых – 85%. Это означает, что современная экономика в значительной степени «привязана» не к территориям, а к городам и их сетям, которые и определяют лицо регионов и стран
18 Putnam, Robert. “E pluribus unum”: diversity and community in the twenty-first century”. The 2006 Johan Skytte Prize Lecture. // Scandinavian Political Studies. Vol.30, no.2, 2007. P. 137-174    
19 Florida, Richard. Cities and the Creative Class. NY, Poutladge. 2007, 208 p.
20 Hunter, Floyd. Community Power Structure: A Study of Decision-Makers. Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1953.
21 Dahl, Robert Who governs? Democracy and Power in an American city. New Haven: Yale University Press, 1961.
22 Paterson, Paul. City Limit. University Of Chicago Press, 1981. 284 p.
23 Logan, John & Harvey Molotch. Urban Fortunes: The Political Economy of Place. University of California Press. Second edition, 2007. 413 p.
24 Вендина О. Стратегии развития крупнейших городов России: поиск концептуальных решений // Городской альманах, вып.2, 2006, С.  205-227.

Вернуться назад
Версия для печати Версия для печати
Вернуться в начало

Свидетельство о регистрации СМИ
Эл № ФС77-39707 от 07.05.2010г.
demoscope@demoscope.ru  
© Демоскоп Weekly
ISSN 1726-2887

Демоскоп Weekly издается при поддержке:
Фонда ООН по народонаселению (UNFPA) - www.unfpa.org (c 2001 г.)
Фонда Джона Д. и Кэтрин Т. Макартуров - www.macfound.ru (с 2004 г.)
Фонда некоммерческих программ "Династия" - www.dynastyfdn.com (с 2008 г.)
Российского гуманитарного научного фонда - www.rfh.ru (2004-2007)
Национального института демографических исследований (INED) - www.ined.fr (с 2004 г.)
ЮНЕСКО - portal.unesco.org (2001), Бюро ЮНЕСКО в Москве - www.unesco.ru (2005)
Института "Открытое общество" (Фонд Сороса) - www.osi.ru (2001-2002)


Russian America Top. Рейтинг ресурсов Русской Америки.