Что мы знаем о лисе?.. Ничего. И то не все Борис Заходер

Смертность в России сквозь призму приватизации

Дэвид Стаклер из Оксфордского университета, Лоренс Кинг из Кембриджского университета и Мартин Макки, профессор Лондонской школы гигиены и тропической медицины, авторы исследования "Массовая приватизация и посткоммунистический кризис смертности: транснациональный анализ", опубликованного в британском медицинском журнале The Lancet, знают, что:

"программы массовой приватизации были связаны с краткосрочным увеличением коэффициентов смертности мужчин в рабочем возрасте… В целом, в странах, которые проводили массовую приватизацию в первой половине 1990-х, наблюдалось резкое снижение продолжительности жизни; в тех, которые этого не делали, продолжительность жизни снизилась умеренно, а затем устойчиво повышалась"

David STUCKLER, Lawrence KING, Martin MCKEE.
Mass privatisation and the post-communist mortality crisis: a cross-national analysis.
www.thelancet.com Published online January 15, 2009.

Демоскоп знает больше.

Нам кажется,

что авторы статьи поступили совершенно правильно, когда для изучения пагубного влияния массовой приватизации на рост смертности в посткоммунистических странах обратились к сложным и изысканным статистическим методам, а не заявили об этом влиянии огульно и бездоказательно, как это делали, например, некоторые товарищи из КПРФ. Мультивариантный регрессионный анализ – это вам не газета «Правда»! Неплохо также, что исследователи не стали возиться с каждой отдельной страной, а подвергли этому анализу хорошо смешанный коктейль, в который на равных основаниях вошли и Россия, и Чехия, и Албания, и Туркмения, и Польша – и т.д., какая, в конце концов, разница?

Было бы странно, если бы усилия столь компетентных людей, вооруженных столь совершенными методами, не принесли бы и столь же значительных результатов. Разумеется, они их принесли. Если же у Демоскопа и возникли какие-то вопросы, то совершенно пустяковые. Это даже не вопросы, а один единственный крошечный вопросик: было ли вообще то явление, которое с таким блеском объяснили исследователи из самых престижных британских научных центров? Попросту говоря, был ли тот рост смертности в постсоветских странах, который так взволновал политический и научный мир?

Ах, лучше бы нам не задавать этого вопроса. Ну конечно же был, это всем известно! Впрочем, если бы его даже и не было, его надо было бы выдумать, иначе что бы мы стали объяснять с помощью всех этих корреляций и регрессий? Но он был, был, как можно в этом сомневаться. Тем более, авторы ссылаются на авторитетные источники, они и статью-то свою с этого начинают.

Вот их первая ссылка: доклад ЮНИСЕФ, в котором говорится, что «повышенная смертность, наблюдавшаяся в регионе на протяжении 1990-1999 годов, унесла около 3,26 миллионов человеческих жизней. Этих смертей можно было бы избежать, если бы коэффициенты смертности удержались на уровне 1989 года… Из этого числа 72 процента смертей пришлись на мужчин, а три четверти – на лиц в возрасте от 25 до 60 лет, и это свидетельствует о том, что кризис затронул преимущественно взрослых мужчин»¹.

Прислушаемся к мудрым выводам ЮНИСЕФ и проследим, что происходило на протяжении 1990-1999 годов – и даже раньше - с какой-нибудь возрастной группой российских взрослых мужчин. Возьмем, например, мужчин в возрасте 35-39 лет. В страшном своей дефолтностью 1998 году в этой группе умирало 7,73 человека на 1000, а в самый расцвет развитого социализма, в благословенном 1980 году, коэффициент смертности мужчин в возрасте 35-39 лет составлял 7,95, то есть был еще выше. Вот бы и взять в качестве исходной базы для сравнения 1980 год, тогда никакой приватизацией и не пахло. Но экспертам ЮНИСЕФ больше нравится 1989. Чем же он им так полюбился? Видимо тем, что, отталкиваясь от этого года, можно получить те результаты, которые хотелось получить, а отталкиваясь от 1980 года, – нельзя.

Известно, что начавшаяся в 1985 году антиалкогольная кампания привела к резкому падению коэффициентов смертности, хотя и ненадолго. Но, как говорится, лови момент! Минимум был достигнут в 1987 году, затем начался новый рост (рис.1). В 1989 году он делал первые шаги, коэффициент все еще был необычно низким и удобным для будущих сравнений. Чтобы, подобно авторам доклада ЮНИСЕФ, предположить задним числом, будто он мог удержаться на этом уровне, надо либо быть очень наивным, либо не представлять себе всю кривую, а видеть на ней лишь одну точку, либо обладать обоими этими достоинствами. А тем, у кого их не было, ничего не оставалось, как ожидать возврата показателя на «доперестроечный» уровень, с которого началось его падение,- и то лишь в лучшем случае. Потому что если маятник сильно отвести в одну сторону, то он потом столь же сильно качнется в другую, - такова особенность колебательных процессов. Что-то в этом роде мы наблюдаем на рис.1.

Рисунок 1. Коэффициент смертности российских мужчин в возрасте 35-39 лет, на 1000

Впрочем, в активе авторов «Ланцета» ссылка не только на ЮНИСЕФ. Сама программа развития ООН спешит им на помощь, к ней отправляет нас ссылка №2. Эта программа, с достоинством говорят авторы статьи, «оценивает число недостающих мужчин вследствие системных реформ более чем в 10 млн.». В самом деле, в 1999 году был опубликован доклад о положении в «странах с переходной экономикой», подготовленный в рамках Программы развития ООН, в котором утверждалось, что главной составляющей «человеческой цены» реформ «несомненно были потери жизней, выразившиеся в снижении ожидаемой продолжительности жизни в ряде главных стран этого региона, в особенности в Российской Федерации и затронувшие прежде всего мужчин молодых и средних возрастов»².

«Одним из способов оценить влияние перехода от централизованно планируемой к рыночной экономике заключается в том, чтобы подсчитать число “недостающих мужчин” в каждой стране», утверждалось в докладе. Это число определено в докладе для всех стран с “переходной экономикой” в 9,7 млн. человек, из которых 5,9 млн. приходится на Россию³. Логика рассуждения примерно такая. В 1994 году в России жило 69,5 млн. мужчин и 78,5 млн. женщин. Если бы соотношение мужчин и женщин было бы таким, как в Великобритании или Японии – 960 мужчин на 1000 женщин, то мужчин в России должно было бы быть 78,5 х 0,96 = 75,4 млн. А было всего 69,5 млн. Разница – 5,9 млн. – цена реформ.

Демоскоп всегда восхищается разными остроумными способами, с помощью которых можно оценить что-нибудь, что плохо поддается оценке, не остался он равнодушен и к творческой находке авторов доклада ПРООН. Но из-за своего вредного характера он зачем-то решил поинтересоваться, как обстояло у нас дело с мужчинами до непродуманного перехода к рыночной экономике. Так как незадолго до этого рокового шага, в том самом 1989 году, в СССР состоялась перепись населения, то удовлетворить свой интерес Демоскопу оказалось несложно. Он буквально повторил расчет замечательно изобретательных международных экспертов и получил не менее замечательный результат для 1989 года: 6,5 млн. недостающих мужчин – цена неизвестно чего.

То есть, по большому счету, конечно, известно. Демоскоп не знает, как там у них обстояли дела в Великобритании, но у нас тут случилась как-то Вторая мировая война, и она сильно подпортила нам соотношение полов. В 1989 году в России женщин было на 9,6 млн. больше, чем мужчин. Большие знатоки российских особенностей есть не только в Англии, но и в России, и они даже вознамерились использовать наш избыток женщин в целях ускоренного размножения россиян посредством введения многоженства. Знали ли эти бедолаги, что из 9,6 млн. избыточных женщин 8,6 млн. уже перешагнули 60-летний возраст?

Ну, а что касается международных экспертов, то, как теперь видят все читатели нашего еженедельника, их метод определения демографической «цены реформ», при котором последствия войны объявляются последствиями реформ, оказался если и не вполне безупречным, то абсолютно бессмысленным. Не использовать их выводы в качестве прочного основания для постановки важного вопроса с его последующим решением и представлением ценных политических выводов в журнале «Ланцет» было просто невозможно.

Что же в действительности происходило в 90-е годы со смертностью в России и других «посткоммунистических» странах? Росла она или не росла?

С одной стороны, такой вопрос звучит прямо-таки кощунственно, ибо доподлинно известно, что между 1989 и 1994 годами ежегодное число смертей стремительно увеличивалось. Но с другой-то стороны, этот ускоренный рост начался не в 1989 году, а раньше, и, главное, начался после того, как долговременная тенденция более умеренного роста на какое-то время прервалась и сменилась сокращением числа смертей (рис. 2).

Рисунок 2. Число мужских смертей в России, 1960-2005, тыс.

Примерно через 10 лет после начала колебания, запущенного антиалкогольной кампанией, число смертей вернулось на линию долговременного тренда (пунктирная линия на графике), чего, скорее всего, и следовало ожидать, поскольку антиалкогольная кампания не устранила и не могла устранить глубинных причин высокой российской смертности. Какая-то часть периода этого десятилетнего колебания, причем именно его восходящая ветвь, когда число смертей росло, совпала с «шоковой терапией» начала 90-х, которая, возможно, внесла свой вклад в этот рост. Но ее вклад не мог быть решающим, потому что подъем числа смертей имел свои внутренние основания, его сокращение в начале периода колебания было искусственным, в этот период не было никаких причин для того, чтобы многолетняя тенденция роста числа смертей сменилась устойчивой тенденцией их сокращения. Во всяком случае, такой позиции придерживаются многие демографы, которые давно уже интерпретируют рост числа смертей в начале 1990-х годов как компенсационный, объясняющийся реализацией «отложенных» смертей второй половины 1980-х⁴. Но поскольку в статье и без того имеется ссылка на 44 источника (о надежности некоторых из них говорилось выше), то не имело никакого смысла раздувать этот список, включая в него еще и те работы, от которых, с точки зрения задуманного результата исследования, все равно никакого проку бы не было.

Гипотеза авторов заключалась в том, что «реализация программ массовой приватизации объясняет различия в увеличениях смертности в посткоммунистических странах» (the implementation of mass privatisation programmes accounts for differences in mortality increases in post-communist countries). Демоскоп не знает, почему так получается, но обычно в исследованиях столь высокого уровня, с каким мы имеем дело, какая гипотеза закладывается, такая и подтверждается. Так случилось и на этот раз. В результате скрупулезного анализа всего, что можно было проанализировать, удалось-таки доказать, что гипотеза оказалась верной!

Процитируем еще раз главные выводы: «Наше исследование показало, что программы массовой приватизации были связаны с краткосрочным увеличением коэффициентов смертности мужчин в рабочем возрасте… В целом, в странах, которые проводили массовую приватизацию в первой половине 1990-х, наблюдалось резкое снижение продолжительности жизни; в тех, которые этого не делали, продолжительность жизни снизилась умеренно, а затем устойчиво повышалась». (Our study has shown that mass privatisation programmes were associated with a short-term increase in mortality rates in working-aged men… Overall, countries that pursued mass privatisation in the early to mid-1990s had sharp drops in life expectancy; in those that did not, life expectancy dipped modestly, but then steadily improved).

Нам остается последовать за авторами статьи и привести хотя бы одну иллюстрацию того, насколько надежны полученные ими выводы.

Конечно, авторы статьи в «Ланцете» оперируют не абсолютными числами смертей, как неотесанный Демоскоп, а стандартизованными коэффициентами смертности. Однако эти коэффициенты – лишь производные величины от чисел смертей и ведут себя так же, как они. Но все же, чтобы быть на уровне высочайших требований науки, воспользуемся коэффициентами и мы – только не стандартизованными, а обычными, ибо мы для простоты рассмотрим всего одну возрастную группу, предполагая и даже точно зная, что все остальные ведут себя примерно так же. Сохраним верность уже освоенной нами возрастной группе – мужчины в возрасте 35-39 лет, - но на этот раз воспользуемся данными по нескольким странам, а не только по России.

Авторы разделили страны на те, в которых имела место массовая приватизация (к ним относятся, в частности, Россия, Латвия и Чешская республика) и те, в которых ее не было (например, Польша, Венгрия или Эстония). Мы позволим себе оставить в стороне фигурирующие в обоих списках Азербайджан, Албанию, Армению, Грузию, Казахстан, Киргизию, Таджикистан, Туркмению и ряд других стран, и сосредоточимся на шести названных ранее. Коэффициенты смертности по этим странам мы и приведем на графике (рис. 3).

Рисунок 3. Коэффициенты смертности мужчин в возрасте 35-39 лет, 1980-2005, на 1000

В соответствии с классификацией авторов статьи и их проницательными выводами, российская кривая должна быть ближе всего к чешской, а никак не к эстонской, с которой у нее, тем не менее, обнаруживается неоправданное родство. А в Эстонии все должно быть не как в Латвии, к которой она оказалась неприлично близка, а как в Польше и Венгрии, которые зачем-то льнут не к сдержанной Эстонии, а к чрезмерно приватизированной Чехии. Знают ли эти нахальные кривые, как им надо себя вести, чтобы лучше соответствовать построенной, можно сказать, специально для них регрессионной модели? Что-то не похоже.

Справедливости ради, заметим, что авторы статьи пытаются оправдать неприличное поведение некоторых кривых и объясняют его ролью дополнительных факторов. Например, в Чешской республике эффект массовой приватизации оказался нейтрализован массовым же участием населения (48%) в различных социальных организациях – от профсоюзов и церковных общин до спортивных клубов. Повезло же чехам, подумал Демоскоп. А то бы и у них коэффициенты взлетели, может быть, даже выше, чем в Латвии или Эстонии. Это и ежу ясно.  

Одним словом, читатель теперь видит, какая сила эта наука. Если ею овладеть как следует, то она может объяснить любые факты, даже те, которых, может быть, и не было. Один крошечный пример (все-таки Демоскоп Weekly – это не The Lancet) – и бесспорность выводов становится очевидной.

А из этих выводов следуют еще более бесспорные и масштабные, поистине достойные такого издания, как The Lancet, выводы всемирно-исторического значения, с которыми нас и знакомят под занавес авторы статьи.

«Политические выводы ясны. Нужна большая осторожность, когда с помощью макроэкономической политики стремятся радикально перестроить экономику без оглядки на потенциальные последствия для здоровья населения. Учитывая, что варианты политики быстрых реформ обсуждаются в Китае, Индии, Египте и некоторых других развивающихся странах со средними доходами, в том числе в Ираке, которые только приступают к приватизации их крупного принадлежащего государству сектора, уроки перехода от коммунизма должны быть приняты во внимание». (The policy implications are clear. Great caution should be taken when macroeconomic policies seek radically to overhaul the economy without considering potential effects on the population’s health. As variants of rapid reform policies are being debated in China, India, Egypt, and several other developing and middle-income countries-including Iraq - which are just beginning to privatise their large state-owned sectors, the lessons from the transitions from communism should be kept in mind).

Да и зачем вообще нужны эти реформы? Здоровье дороже.

¹ Десять лет переходного периода. Проект MONEE ЦВЕ/СНГ/Балтия. UNICEF, Региональный мониторинговый доклад №8, 2000, с. 49-50.
² Human Development Report For Central and Eastern Europe and the CIS 1999. UNDP, New York, 1999, p. 5.
³ Ibid., p. 42.
⁴ См., напр.: Avdeev A., Blum A., Zakharov S., Andreev E. Réaction d’une population hétérogène a une perturbation. Un modèle d’interprétation des évolutions de mortalité en Russie // Population. 1997. № 1: 7-44; Захаров С.В. Когортный анализ смертности населения России. (Долгосрочные и краткосрочные эффекты неравенства поколений перед лицом смерти) // Вопросы прогнозирования. 1999. № 2: 114-131; Вишневский А. Подъем смертности в 90-е годы: факт или артефакт? // Население и общество. 2000. № 45; Что произошло в 1980–1990-е годы? «Демографическая модернизация России, 1900-2000». М., Новое издательство, 2006, с. 293-297.