Интеграционный потенциал мигрантов

И.М. Кузнецов
(Опубликовано в: Нужны ли иммигранты российскому обществу? / Под ред. В.И. Мукомеля и Э.А. Паина. М.: Фонд "Либеральная миссия", 2006. с. 79-94)

Мигрантофобия, усилившаяся в связи с массовыми иммиграционными потоками в крупные города России и порожденная боязнью утратить контроль над собственной локальной средой обитания, превращается постепенно в массовую ксенофобию, в общем-то, нехарактерную для страны, исторически сложившейся как многокультурная. Российское общество не готово к приему мигрантов. А в какой мере иммигрантские группы готовы к интеграции в России, насколько для них характерны такого рода устремления?

Альтернативы адаптации иммигрантов

При каких условиях иммигранты могут стать органичной частью российского общества? Только в этом случае мы можем говорить, что имеем дело с интеграцией иммигрантов в принимающую среду как в свою собственную жизненную среду дальнейшего обитания. Альтернативный вариант адаптации — анклавизация иммигрантов, то есть выстраивание внутри новой, но чуждой социально-культурной среды обитания своей собственной, более привычной и психологически комфортной¹.

Одна из ключевых проблем адаптации иммигрантов состоит в том, чтобы избежать (или хотя бы минимизировать) возможности образования мигрантских анклавов, со всеми порождаемыми ими криминальными, социально-культурными и иными рисками. Логику формирования анклавов в предельно простой форме можно описать через особенности функционирования на повседневном уровне двух ключевых мифологем общественного сознания.

С одной стороны, это абсолютно пустая и бессмысленная в историческом, этнографическом и даже антропологическом плане мифологема «лицо кавказской национальности», сложившаяся в сфере обыденного сознания. Некое виртуальное пугало для «своих» и пожизненное клеймо для «чужих», конкретным воплощением которых в обыденном сознании могут быть все, кто отличается от столь же виртуальной «славянской внешности», включая и этнических русских. Эта воображаемая, сконструированная принимающей стороной «национальность» становится в смысловой структуре повседневности вполне реальной категорией россиян, с которой вынуждены считаться и к которой вынуждены относить себя иммигранты, ориентированные именно на интеграцию, на растворение в местном сообществе.

С другой стороны, это этнополитическая мифологема о мультикультурализме современной «продвинутой» городской среды, представляющая скорее желаемое (с точки зрения политики), нежели реальное состояние межкультурного взаимодействия в современной городской среде. Эта мифологема позволяет не замечать всей сложности и деликатности проблемы интеграции массы иммигрантов, столь необходимых для стабильного экономического роста большинства развитых стран. Виртуальный, воображаемый мультикультурализм социальных сред превращается в реальность посредством законодательства и практик, фактически закрепляющих приоритет прав члена группы меньшинства перед правами человека и гражданина. Таким образом, мифологема, призванная элиминировать необходимость интеграции инокультурных мигрантов в принимающем сообществе, стимулирует процессы анклавизации, т.е. внутреннего, инициируемого самими мигрантами отчуждения от социума и культуры принимающей среды.

Анклавы, как форма самоорганизации и жизни людей одной культуры по стандартам своей культуры внутри иной социально-культурной среды, появились не вчера и, пожалуй, как исторически, так и по масштабам такая форма самоорганизации характерна именно для представителей Западной Европы, во всяком случае, она активно практикуется ими со времен великих географических открытий по сей день и зарекомендовала себя как эффективное средство освоения природных и человеческих ресурсов неевропейских территорий. Для «простого советского москвича» анклавы также не были «буржуазной экзотикой». Достаточно произнести слово «лимитчик», как сразу вспоминается весь негатив, все тогдашние опасения за сохранность московской культурной среды, связанные с этим словом, хотя тогда это были не какие-то чуждые «лица кавказской национальности», а большей частью свои, родные рязанские, смоленские и т.п. И не исключено, что многие бывшие «лимитчики», забыв все унижения и обиды, нанесенные им когда-то «коренными» москвичами советского времени, с азартом очищают современную Москву от «чужаков»².

Функциональность анклава в том, что в рамках этой, по сути, буферной среды первоначальный этап вживания в новую среду, сопровождающийся неизбежным (особенно для традиционных сельских сред) отторжением чужака средой³, оказывается менее травматичным в психологическом, а иногда и в физическом смысле, чем в случае одиночного переселения⁴. Но это краткосрочный позитивный эффект. Долгосрочные и негативные эффекты заключаются в ослаблении мотивации к адаптации, «растворению» в принимающей среде; мигранты гораздо дольше оказываются «чужими среди своих» со многими связанными с этим состоянием проблемами выживания, вплоть до незнания бытового языка и символического контекста новой среды, неписаных правил поведения и других важных составляющих повседневного взаимодействия.

С начала прошлого века волны массовых миграций (в основном на Американский континент) приводили к формированию анклавов, но чаще всего эти анклавы рассасывались или, по крайней мере, теряли свою рельефность, за исключением, пожалуй, анклавов мигрантов из Юго-Восточной Азии, в первую очередь китайцев. Это дало исследователям основание считать анклавы промежуточной, рано или поздно преходящей стадией приспособления мигрантов к новой среде. Сегодня ситуация иная. Во-первых, в отличие от сегодняшних ранее изучавшиеся миграции были волнами именно переселений, а не временного пребывания на данной территории ради заработка, за исключением, кстати, китайских миграционных волн. Сейчас, при столь же массовых и даже еще больших по масштабу миграционных потоках, мотив временного заработка, во всяком случае для России, является преобладающим.

Современные миграционные потоки — это не столько потоки оседающих на новом месте иммигрантов, сколько потоки прокачки людей разных культур через определенные, чаще всего наиболее благополучные в экономическом отношении территории, являющиеся некой сферой коллективной privacy для принимающего населения. Важно понять, что процесс прокачки непрерывен, он не прекращается, а скорее перенаправляется на новые территории, когда данная территория перестает быть привлекательной для мигрантов. Анклавы из специфической формы приспособления иноэтничных мигрантов к принимающей среде трансформируются в ряде случаев в институализированную инфраструктуру по обслуживанию временных мигрантов, которая может стать процветающим теневым коммерческим предприятием; принимающая социокультурная среда в этом случае не просто безразлична, она становится обузой, мешающей бизнесу.

Во-вторых, перемещения людей разных культур осуществлялись ранее на практически «пустые» в социально-культурном плане территории, т.е. в сообщества, по европейским меркам не имеющие целостной, исторически глубоко укоренной и более или менее единообразной культурной и социальной традиции. После того как такие же мощные потоки хлынули в Европу, важность учета этого обстоятельства стала очевидна.

Наконец, в-третьих, более пристальное рассмотрение исключений, тех же устойчивых китайских мигрантских анклавов, навело на мысль о том, что, видимо, есть культуры, для представителей которых жизнь в анклаве, в некой буферной социокультурной среде, является предельно возможной формой интеграции с принимающей средой⁵, т.е. такие анклавы принципиально неинтегрируемы, и проблема в том, мешают они нормальному функционированию принимающего сообщества или нет.

«Добро пожаловать в анклав»

Вероятно, не всем вообще этническим мигрантам, а в большей мере временным трудовым мигрантам, прибывающим на заработки, свойственна тенденция дистанцироваться от принимающего сообщества, рассматривать его исключительно как экономический ресурс и, следовательно, вполне осознанно пренебрегать освоением основных социокультурных реалий этого общества, включая язык и принятые нормы общежития.

Образ жизни именно этой группы мигрантов, безотносительно к конкретному этническому происхождению, служит материалом для конструирования и поддержания стереотипа «лица кавказской национальности», агрессивного чужака, который затем переносится на всех, как-либо антропологически или культурно отличающихся от основной массы принимающего населения: представителей традиционных для России меньшинств (автохтонных меньшинств), приезжих, давно интегрировавшихся в российский социум представителей этнических диаспор.

Для проверки этой гипотезы были сформированы две примерно равные группы из 300 мигрантов-азербайджанцев⁶. К первой отнесены те, кто выразил желание получить (или уже имел) российское гражданство и намеревался остаться в Москве навсегда («ориентированные на интеграцию»), ко второй — те, кто собирался немного поработать здесь и уехать либо в Азербайджан, либо в другую страну («ориентированные на временный заработок»). По ряду параметров интеграционного потенциала между этими группами обнаружились неслучайные, статистически значимые различия, не всегда очевидные и ожидаемые.

Ориентированные на интеграцию с московским сообществом более склонны причислять себя к россиянам и москвичам, чем приехавшие в Москву ради заработка, что видно из приведенной ниже таблицы сравнительных ранговых позиций разных сообществ, с которыми чаще всего отождествляют себя иммигранты в Москве (см. табл. 3.1).

Таблица 3.1. Ранговые порядки идентичностей азербайджанцев-иммигрантов в Москве⁷

Первые три места в списке, который условно можно назвать «Мы — это прежде всего...» занимает безотносительно к дальнейшим жизненным планам (остаться навсегда или поработать и уехать) принадлежность к своей родной земле, своей национальности и своей религии. У решивших остаться на жительство в Москве азербайджанцев сразу же за этим идентификационным ядром следует принадлежность к москвичам и россиянам, а «кавказцы» и «закавказцы» идут последними в списке. Иначе говоря, эти люди не приемлют отождествления себя с «лицами кавказской национальности», столь активно навязываемого им московским сообществом и представителями власти.

У временных трудовых мигрантов — все наоборот, они прежде всего отождествляют себя с теми, кто столько же зарабатывает, и с «кавказцами», раз уж так угодно этому сообществу «россиян» и «москвичей», с которым они не стремятся ассоциироваться.

Мигранты, ориентированные на интеграцию, с меньшей охотой причисляют себя к людям своей национальности и с большим энтузиазмом — к «кавказцам», чем их соотечественники, временные трудовые мигранты⁸ (см. табл. 3.2).

Таблица 3.2. Самоотождествление азербайджанцев-иммигрантов Москвы

Примечание. В % ответивших в данной группе.

На наш взгляд, такая странная позиция мигрантов, ориентированных на интеграцию, объясняется достаточно просто, если учесть, что эта позиция является функционально оправданной реакцией на опыт их повседневной жизни среди москвичей, а не на этнополитические формулы или статистические выкладки о многонациональном составе Москвы. В самом деле, человек, стремящийся слиться с новой средой, прежде всего пристально всматривается в повседневные реалии этой среды, в их латентную смысловую нагрузку и принимает эту специфически осмысленную реальность как данность, которой необходимо руководствоваться с минимальным ущербом для собственной самооценки. (Не забудем, что для нашего мигранта ядром его самооценки является его принадлежность к Азербайджану и азербайджанцам.)

В московском социально-смысловом пространстве есть внешне безэтничная реалия «москвич», латентно прочно ассоциирующаяся с принадлежностью к русским. В Москве в то же время нет устоявшегося в общественном сознании понятия «москвич определенного этнического происхождения», каковое отчасти присутствует в крупных городах Западной Европы и, безусловно, присутствует в Нью-Йорке. Взамен понятия, фиксировавшего равноценность двух идентичностей, дополнявших одна другую, в Москве четко обозначена такая ставшая уже неотъемлемой частью московской социальной среды, реалия, как «лицо кавказской национальности». И эта реалия оказывается единственной нишей, куда может отнести себя азербайджанец, если он хочет идентифицировать себя с москвичами, поскольку других адекватных его самосознанию реалий в московской повседневной жизни нет.

Именно стремление «жить как все» заставляет азербайджанцев, ориентированных на интеграцию, считать себя «лицами кавказской национальности» в большей степени (24,8%), чем соотечественников, не собирающихся интегрироваться (всего 9,8%), и в меньшей степени — «азербайджанцами» (56,6 против 69,5% соответственно).

Этот феномен воздействия локальной повседневной структуры смыслов и реалий мы бы назвали добровольно-принудительной сегрегацией: никто не принуждает иммигранта надевать на себя маску «кавказской национальности», но быть признанным москвичом он может только в этой маске. Что необязательно для временных трудовых мигрантов, которые не собираются здесь жить и не стремятся быть своими. Поэтому последние более настойчиво отказываются от смешения очевидных для них этнокультурных различий народов Кавказа и соответствующих этнонимов в одну массу.

Другой ряд вопросов возник при анализе структуры идентичностей мигрантов, то есть системы связей между перечисленными выше самоопределениями.

Идеальный вариант структуры идентичностей, который бы соответствовал основному условию эффективного процесса интеграции — включенности в повседневное общение с представителями «коренного» сообщества, — представляет собой связанные в один кластер базовые идентичности. Например, идентичности «происхождения» (территория выезда, и/или национальность, и/или конфессия) увязываются с идентичностями, базовыми для принимающего сообщества: «россияне», и/или «москвичи», и/или «люди моего уровня доходов». Это свидетельствовало бы о том, что идет активный процесс освоения локальной московской вариации русского языка, повседневных норм, привычек общения и т.д., то есть тех латентных поведенческих и ментальных нюансов, которые делают москвичей москвичами. Результаты анализа данных социологического опроса дают несколько иную картину (см. рис. 3.1).

Рисунок 3.1. Идентификационная структура азербайджанцев, ориентированных на интеграцию в Москве

В сознании иммигрантов существует отчетливая связь понятий «россияне» и «москвичи». (Напомним, что эти понятия занимают существенное место в списке самоопределений мигрантов, ориентированных на интеграцию в московской среде.) Однако, как видно на рис. 3.1, эта пара понятий структурно никак не связана с другими самоопределениями, в том числе базовыми. Иначе говоря, причисление себя к москвичам и россиянам обозначается скорее как стремление, чем реальность. В реальности нет условий для осуществления этого стремления: московская среда готова считать иммигрантов своими лишь условно — в качестве «лиц кавказской (или «азиатской», или «китайской») национальности». Причисление и самоотнесение к этим сконструированным принимающей средой категориям порождает специфические именно для иммигрантов круги повседневного общения в принимающей среде — земляки, люди одной национальности, единоверцы, лица одинакового уровня дохода, выходцы с Кавказа.

Можно с большой долей уверенности предположить, что именно такова типичная структура идентичностей и, следовательно, повседневных рутинных кругов общения члена регионально-культурного анклава в большом городе: значимая, но декларативная принадлежность к принимающему сообществу и реальные круги общения, замкнутые на искусственно сконструированное принимающей средой и в этом смысле навязанное иммигрантам регионально-культурное и/или конфессиональное сообщество. Противоречивость этой ситуации, ее проблемность определяются тем, что именно люди, искренне стремящиеся интегрироваться в принимающее сообщество, вытесняются на позиции, наименее способствующие такой интеграции.

Необходимо отметить, что такая структура идентичностей, по нашим данным, характерна для иммигрантов, достаточно долго (в среднем свыше 7 лет) проживших в новой среде. Для тех, кто приехал недавно или не собирается оставаться здесь на постоянное жительство, характерна иная структура идентичностей, представленная на рис. 3.2. Эту конструкцию даже трудно назвать структурой, это скорее набор ситуативных самоопределений, никак не связанных ни между собой, ни с базовыми самоопределениями. Предположительно, носитель такой «структуры» вообще не ассоциирует себя со средой, в которой он сейчас живет, а следовательно с ее ценностями и нормами общежития.

Рисунок 3.2. Идентификационная структура азербайджанцев -временных трудовых мигрантов в Москве

Неслучайно, по нашим данным, этим людям в большей степени, чем ориентированным на интеграцию, свойственна склонность к нарушению социальных норм и правил. Однако необходимо подчеркнуть, что это очень слабо проявленная тенденция, не имеющая ничего общего с тем «разгулом» этнической преступности, о котором так любят говорить некоторые политики.

Внутренняя логика процесса самоорганизации иммигрантов в анклав состоит в том, что, имея в виду главную цель приезда — заработок, они идут по пути наименьшего сопротивления, стремясь по возможности быстрее выстроить временную, но все же относительно привычную среду обитания. Со временем некоторые из них оседают на новом месте и становятся постоянными жителями анклава, носителями и трансляторами его традиций, главным образом потому, что принимающая среда в ином качестве их не воспринимает. Иммигранты, изначально стремящиеся интегрироваться, также со временем вытесняются в анклав, несмотря даже на самые благие намерения принимающей стороны⁹. И здесь мы тоже видим определенное противоречие: на уровне элит, в том числе и властных, декларируется намерение максимально приспособиться к многокультурному иммиграционному потоку, сделать интеграцию в новую среду наиболее эффективной, лишь бы люди приезжали и работали; а на уровне повседневности выстраивается внешний культурный барьер, практически блокирующий интеграцию и в конечном счете ограничивающий социальную мобильность мигрантов.

При всем этом иммигранты, ориентированные на постоянное жительство, имеют очень высокий интеграционный потенциал, выраженный в хорошо согласованной системе представлений относительно особенностей принимающей среды и требований, которые она к ним предъявляет. Эта группа иммигрантов проявляет устойчивое стремление стать «коренными жителями» в новой среде, хотя бы во втором поколении, даже осознавая определенную несовместимость этого с тем, что «в семье, среди своих можно и нужно соблюдать традиции и обычаи своего народа, независимо от того, где ты живешь»¹⁰.

Стремление стать «коренными москвичами» тесно связано с пониманием того, что «в Москве надо стремиться жить, как все», причем это суждение тесно сцеплено в сознании иммигрантов с представлением о том, что, безусловно, «Москва — русский город, и жить здесь надо согласно русским обычаям и традициям».

Более того, именно несогласие с этими суждениями, характерное преимущественно для временных трудовых мигрантов, напрямую связано с комплексом суждений, оправдывающих необходимость изоляции от московской среды: «в образе жизни москвичей есть особенности, с которыми азербайджанцу трудно примириться», «в Москве можно работать и зарабатывать, но нормально жить здесь постоянно невозможно», «москвичи никогда не будут считать азербайджанцев своими». Иначе говоря, отрицание русской основы Москвы и необходимости жить здесь, как все (то есть, по сути, поликультурные установки в их бытовой интерпретации), ведет к признанию неприемлемых для азербайджанцев особенностей в образе жизни москвичей и бесперспективности когда-либо стать здесь своими.

Именно признание этнической и культурной определенности Москвы, восприятие ее не как размытого и многослойного мегаполиса, а как некой специфической, скорее этнокультурной, нежели малопривычной на постсоветском пространстве — гражданской — целостности и общности, запускает механизм интеграции у мигрантов. И наоборот, видение Москвы как неопределенной этнокультурной мозаики, как сугубо гражданского объединения автономных индивидов запускает процесс анклавизации.

В этом смысле, видимо, можно говорить о внутреннем, составляющем специфику данного иммиграционного потока факторе, влияющем на процесс интеграции/анклавизации. Выходцы из традиционной, преимущественно сельской среды¹¹, привыкшие ориентироваться в своих суждениях и поступках на жесткую социальную структурированность и ценностно-нормативную целостность и определенность этой среды, могут интегрироваться только в такую же структурированность и целостность, пусть даже отличающуюся по содержанию от привычной для них. Но если иммигранты видят социальную и культурную размытость, некую мозаику вместо привычной целостности, то они в поисках необходимой устойчивой опоры стремятся воспроизвести в новой, неопределенной, с их точки зрения, среде привычные социально-культурные стандарты, т.е. оформиться в анклав. Последняя посылка хорошо согласуется с полученными нами в ходе предыдущих исследований восприятия московской среды мигрантами данными о том, что даже давно укорененные москвичи азербайджанского происхождения видят проблемность московской среды в ее атомизации и неопределенности ценностно-нормативных стандартов.

И здесь хотелось бы задать вопрос сообществу исследователей: как так получилось, что практически аксиомой, само собой разумеющимся стал тезис о том, что иноэтнические мигранты непременно захотят и, следовательно, должны иметь возможность воспроизводить на новой территории свои привычные этнокультурные стандарты общежития, как того требуют, скажем, лидеры этнических диаспор? Не мостим ли мы, таким образом, нашими гуманными намерениями дорогу в анклав, когда стремимся рассматривать такие качественно различающиеся явления, как этнические диаспоры граждан данного государства, этнических вынужденных мигрантов и добровольных экономических мигрантов в рамках одной и той же концепции этнических диаспор?

Добровольные мигранты сами сознательно выбирают свой путь. Не исключено, что тех из них, кто ориентирован на интеграцию, привлекает в новой среде не только возможность заработать, но и присущие этой среде традиции и ценности общежития, пусть это даже традиции другой этнической культуры. Во всяком случае, многие наши респонденты, укорененные москвичи и жители других городов России азербайджанского происхождения, отмечают, что со временем их начинает тяготить необходимость соблюдения традиций даже во время краткосрочного пребывания на их прежней родине или во время приезда родственников оттуда, а их дети по той же причине не особенно стремятся провести каникулы на родине родителей.

Как формируется стереотип «лица кавказской национальности» в СМИ

Конструируемый образ «лица кавказской национальности» — именно как образа «чужака» — провоцирует мигрантофобии и этнофобии. Косвенно нам бы хотелось получить ответ на вопрос: когда респонденты в многочисленных опросах оценивают свое отношение к тем или иным конкретным этническим группам, представляют ли они себе, о ком, собственно, идет речь и что они имеют в виду на самом деле, какой образ типичного представителя этой группы у них формируется? Для выяснения этого мы провели два эксперимента¹², основанных на материалах электронных СМИ, которыми в основном пользуется молодежь.

Суть первого эксперимента состояла в том, чтобы определить, насколько характеристики, приписываемые в электронных источниках информации, могут быть квалифицированы аудиторией как присущие именно данной этнической группе (в нашем случае азербайджанцам), то есть можно ли по совокупности характеристик определить группу? На первом этапе проведения эксперимента мы выбрали из электронных источников сообщения, в которых каким-либо образом характеризуются или упоминаются представители азербайджанской национальности. Для систематизации результатов мы сгруппировали отобранные нами элементы этих сообщений согласно следующей условной структурной решетке: особенности внешнего вида, еда, материальное благосостояние, деловые особенности (трудолюбие и т.п.), особенности общения (закрытость/открытость) и поведения, особенности рода деятельности, степень агрессивности. Приведем примеры по каждой из указанных категорий¹³.

Особенности внешнего вида

«Этот гриб невелик: редко встретишь азербайджанца выше 170-175 см. Несмотря на густые черные брови и традиционно крупные черты лица, явно кавказские стороны в его внешности отыскать будет сложно. В первую очередь потому, что у азербайджанцев совершенно прямой нос и почему-то не затемненная палящим солнцем кожа. Одеваются они строго, элегантно и смотрятся, по меньшей мере, внушительно»¹⁴.

Еда

«Азербайджанцы все варят и жарят по отдельности и в таком виде подают на стол, а уже за столом каждый пирующий волен соединять ингредиенты по своему вкусу...»¹⁵.

Материальное благосостояние

«От торговли в столице азербайджанцы ежегодно получают $1,5—2,5 млрд. в год, тогда как весь бюджет Азербайджана $1,4 миллиарда»¹⁶.

Деловые особенности (трудолюбие, уровень образования и т.п.)

«Азербайджанский народ невероятно трудолюбивый, невероятно талантливый»¹⁷.

«Эти дети гор на родном языке писать не умеют... Сидели бы себе в ауле, а к нам в Москву не совались»¹⁸.

Особенности общения (закрытость/открытость и т.д.) и поведения

«...Хороший семьянин, человек, который свято чтит память отца, способный проявить великодушие, продемонстрировать глубокие знания»¹⁹.

Особенности рода деятельности

«Отдельные секторы экономики уже захвачены этническими группами. В торговле заправляют азербайджанцы...»²⁰.

Виды бизнеса

«Торгово-закупочный. Плодоовощная продукция — монополисты. Мелкорозничная торговля китайским и турецким ширпотребом. Алкоголь, сигареты — круглосуточные палатки и магазинчики. "Цветочный бизнес". Крупнооптовая торговля одеждой, обувью и т.д. — "Снежная королева", владелец — Вугор Исаев. Торговые центры "Крокус-Молл", "Крокус-Сити", "Твой Дом" — владелец Арас Агакоров. Торговые павильоны ВВЦ — первый заместитель генерального директора Магомед Мусаев»²¹.

Уровень агрессивности

«Азербайджанцы народ чинный и спокойный по сравнению со своими товарищами по крови. Любой конфликт с ними можно уладить без диких воплей и кулачных боев»²².

Далее были организованы две фокус-группы из студентов московских вузов (21-23 года), где был зачитан весь набор приведенных выше характеристик, но без указания этнонима. Участникам фокус-групп было предложено обсудить данные характеристики и попытаться угадать, о какой именно этнической группе идет речь. В конце обсуждения, поскольку участники не могли прийти к общему мнению, были предложены варианты: грузины, азербайджанцы, армяне, таджики, чеченцы. Результат этой пары фокус-групп был неожиданным в том смысле, что довольно большой список наименований национальных групп содержательно связан в сознании молодежи с одними и теми же культурными и поведенческими характеристиками, то есть номинальные национальности как бы являются вариациями одной содержательной группы «чужих». Ниже приведены наиболее характерные суждения с сохранением речевого своеобразия:

...когда про консолидацию зачитывали, это точно вьетнамцы;

...или грузин, или армянин, да. А может, чеченец еще;

...а если их вотчина — торговля наркотиками, то азербайджанцы. Не, ну точно ара;

...армяне! Я сначала думала, что или армяне, или грузины, или чеченцы. Но, по-моему, они все одинаковые, я так особо их не различаю;

...все вот, кто с Кавказа приехал, у них семьи. Ну, там, детей столько-то, сколько-то жен, сколько-то там двоюродных, пятиюродных и пятая вода на киселе. И все родственники, и все гости. А че еще про них сказать, я не знаю. Нос кирпичом. Грубые и невежественные, и вообще;

...ну кто, вот я не знаю, про кого тут прочитали, ну армяне, наверное;

...я тебе говорю, я их не очень различаю. Вот грузинов... ты про вино ничего не сказала. Наверное, не грузины, потому что в Грузии очень вино пьют и про вино говорят, наверное. Уж что-нибудь бы всплыло, какая-нибудь винная промышленность. Про подрывную деятельность ничего не сказано, значит, не чеченцы. Ты говорила про наркотики. Ну, значит, через Азербайджан, Армению везут, там, наверное, рядом все находится;

...гастарбайтеры. У них национальность такая — гастарбайтеры;

...это не чеченцы, точно;

...да они бы уже все повзрывали.

Наглядно видна динамика сцепления проходящей в СМИ информации о тех или иных конкретных этнических группах в некий образ квазиэтнической группы «кавказской национальности». Иначе говоря, здесь налицо феномен конструирования средствами массовой информации стереотипа «лица кавказской национальности», который обобщает все этнические группы Кавказа, смазывает границы между ними, причем связующим материалом служит преимущественно негативная оценка и подчеркивание «чужеродности», «приезжести» и агрессивности по отношению к «нашей» культуре. Стоит обратить внимание и на то, как именно этот связующий материал (чужие, приезжие, агрессивные по отношению к «нашей» среде) плавно и незаметно перетекает на коренные народы Российского Кавказа (чеченцев и дагестанцев, в наших примерах).

И хотя решающая роль СМИ в формировании и поддержании негативных или позитивных образов этнических (в основном мигрантских) групп отрицается прежде всего представителями СМИ, можно говорить о том, что часть изданий и журналистов эксплуатирует этот обобщенный образ, который может быть наклеен на любое «неславянское» лицо.

Боле того, существует еще малоизученная проблема непрямого, косвенного подкрепления этого квазиэтнического стереотипа в потоке нейтральной новостной информации, которая укладывается в более широкую психологическую проблему роли массовых информационных потоков в конструировании персонифицированных образов групп.

Основание утверждать это дали результаты второго эксперимента, для которого была выбрана типичная репортерская статья о «криминальной разборке» в одном из московских боулинг-клубов. Текст этой статьи был предложен для обсуждения на указанной паре фокус-групп с той лишь разницей, что в одной из них славянские фамилии действующих лиц были изменены на условно «кавказские». Участники делились своими эмоциями, впечатлениями от услышанного и высказывали свое мнение о героях данных статей.

На фокус-группах явственно проявились различия в отношении к участию в криминальных действиях так называемых своих и чужих, а также отдельные элементы информационных сообщений, провоцирующие эти различия.

Участники первой фокус-группы (где был зачитан текст статьи со славянскими фамилиями) не были сильно шокированы происшедшим и даже склонялись к тому, чтобы больше обвинять охранников, нежели убийц, списывая все на сложную криминальную обстановку в стране, передел зон влияния и пр.:

...какие-то «быдла» не поделили дорожку в боулинге и решили разобраться;

...пришли нормальные чуваки поиграть в боулинг;

...а вот пистолет надо было проверить охраннику. Охранники испугались, вот они и перестрелялись;

...не, ну понимаешь, это как про самолеты. Сколько их падает? Да их в тыщу раз больше приземляется нормально. То же самое ты узнаешь про эту преступность.

Сразу отметим такое высказывание, прозвучавшее в этой фокус-группе:

...беспредел. Зачем на общей территории (в общественном месте), в своей стране такое устраивать? Идите за заборчик и там разберитесь. Ради Бога, разбирайтесь, не зря же стрелки устраивают, сборища.

Ключевые фразы здесь — «в своей стране» и «ради Бога, разбирайтесь». То есть основным приоритетом для участников первой фокус-группы является собственная безопасность. В своей стране можно делать что угодно, главное, чтобы непричастные не пострадали.

Участники второй фокус-группы (где был зачитан тот же текст, но фамилии участников изменены на условно «кавказские») сразу же стали употреблять явно ксенофобно окрашенные выражения:

...пускай это происходит не в нашей стране, а в ихней стране. Почему потасовка происходит в нашей стране? Приехали чурки нерусские и мочат кого попало;

...они, чурки, приезжают, руководят русскими; ...если они не русские, чего они в нашей стране разбираются?

Обратим внимание на последнюю цитату и сравним ее с отмеченным нами высказыванием в первой фокус-группе. В обоих случаях мы наблюдаем осуждение участниками фокус-группы действий преступников (не столько самих действий, сколько выбранного места действия). Однако в первом случае такое осуждение вызвано беспокойством за свою безопасность и безопасность невинных людей, поэтому бандитам просто предлагается переместиться «за заборчик». Во втором случае такая реакция имеет чисто этнофобные предпосылки, протекает на уровне «мы» и «они», «свои» и «чужие», и действующим лицам предлагается переместиться в «свою страну». Хотя человек, которого в средствах массовой информации упорно называют «кавказцем», вполне может являться уроженцем и гражданином Российской Федерации.

Очень важно также отметить, что обсуждение образа и стереотипных черт «азербайджанца» в первой паре фокус-групп не выявило у данной этнической группы таких атрибутов, как «враждебность», «вспыльчивость» или «дикость»:

...говорилось, что народ чинный и спокойный, а армяне дерутся, между прочим.

Однако в следующей паре фокус-групп мы уже слышим следующие высказывания про тех же азербайджанцев:

...у них в крови эти разборки. Они же горячие мужчины. Они привыкли все вопросы решать рукоприкладством. Как что, сразу за нож хвататься;

...и им, главное, все равно, где свои разборки учинять. Это же общественное место! Это не аул, где пристрелил корову, мимо пробегающую, и не велика потеря;

...у них там род, и если вдруг что-то с твоим родом не так или если другой род пришел не туда, тут запросто может быть драка.

Чем вызвана такая разница в суждениях о сюжете статьи? Отрицательный образ «кавказца», уже сформированный в информационной среде, в дальнейшем активно подкрепляется и детализируется за счет новостных сводок. Даже упоминание в нейтральном информационном сообщении национальной принадлежности действующих лиц ведет к созданию либо поддержке этнических стереотипов, в корне меняя общее восприятие смысла сообщаемой информации.

¹ Отождествление интеграции с ассимиляцией, а анклавизации — с сегрегацией часто имеет место в публицистике. Эти термины, внешне сходные по смыслу, принадлежат к противоположным проблемным контекстам: интеграция и анклавизация обозначают альтернативные варианты естественного процесса вживания в новую социальную среду; ассимиляция и сегрегация как понятия сформировались в рамках дискурса о внешнем, волевом, насильственном включении данной группы в новую для нее среду или, наоборот, выдавливании какой-то группы из этой среды. По тем же причинам не стоит смешивать такие феномены, как «гетто» (тоже формы сегрегации), с анклавом как формой самоизоляции.
² Кстати, наши респонденты-мигранты четко различали «коренных» и относительно недавно приехавших москвичей (в первом поколении), приписывая именно последним резко негативное отношение к вновь прибывшим.
³ Процесс первоначального отторжения чужеродных элементов вполне естествен, сродни процессам в живом организме, и свидетельствует скорее о мере целостности и традиционности среды, чем о болезненном состоянии ее представителей, называемом ксенофобией.
⁴ См.: Кузнецов И.М. Факторы адаптации мигрантов из Средней Азии в Нечерноземье // Новое в этнографии. Полевые исследования. Вып. 1. —М.: Наука, 1989. С. 60-64.
⁵ См., напр.: Кузнецов И.М. Адаптивность этнических культур и этнокультурные типы самоопреде­ления личности // Советская этнография. 1988. № 1. С. 15-27.
⁶ По материалам поддержанного Фондом «Либеральная миссия» социологического обследования в Москве в 2005 году в рамках проекта «Демифологизация этнических мигрантов и проблемы формирования толерантности к мигрантам в российском обществе», включающего опрос мигрантов-азербайджанцев Москвы и фокус-группы с московскими студентами.
⁷ Самоидентификация. Шрифтами выделены идентичности, составляющие ядро, средний уровень и периферию структуры идентичностей.
⁸ Что не противоречит низким (или высоким) ранговым позициям указанных отождествлений.
⁹ Имеются в виду часто вполне искренние попытки утвердить принципы политкорректности, толерантности и проч.
¹⁰ Судя но матрице корреляций установок иммигрантов-азербайджанцев на интеграцию и изоляцию.
¹¹ Большинство наших респондентов — выходцы из сельских районных центров Азербайджана.
¹² Автор благодарит студентку факультета социальной психологии Московского психолого-педагогического университета Т.А. Кухарь, взявшую на себя труд по отбору материала, организации и проведению обоих экспериментов.
¹³ Мы стремились отбирать характеристики как положительно, так и отрицательно окрашенные, но это удавалось далеко не всегда.
¹⁴ Разные лица одной национальности // Я молодой. 2002. 24 окт.
¹⁵ К нам едет Байрам // Аргументы и факты. 2004. 10 ноября.
¹⁶ Некоторые городские сектора экономики уже захвачены иностранцами // Известия.ru. 2004. 22 окт.
¹⁷ Михаил Швыдкой. Наши культурные традиции не зависят от политической конъюнктуры // Известия.ru. 2005. 31 марта.
¹⁸ Мешают ли России нерусские? // Известия.ru. 2005. 28 янв.
¹⁹ Время уличных митингов и шествий безвозвратно ушло // Известия.ru. 2004. 28 окт.
²⁰ Они приезжают, рожают детей и захватывают государство //Известия.ru. 2005. 13 янв.
²¹ Русских отучили зарабатывать? В итоге ощутимая часть московского рынка занята выходцами с Кавказа и из Средней Азии // Комсомольская правда. 2004. 10 сент.
²² Разные лица одной национальности // Я молодой. 2002. 24 окт.