Русские в ближнем зарубежье
(по материалам сравнительного этносоциологического исследования в Эстонии и Узбекистане)

Ю.В. Арутюнян
(опубликовано в журнале "СОЦИС", 2003, №11)

Представляется очевидным, что этнос в границах "своего государства" и вне его находится в принципиально разных условиях самовоспроизводства. В "своей" среде этнос утверждается и модернизируется по нормам и логике собственной этнокультурной эволюции. В инонациональной среде, подчиняясь необходимости адаптации к ней, этнос (или этническая группа) может трансформироваться в соответствии со спецификой осваиваемого инонационального пространства. И то, и другое - стабилизация и трансформация - нашли достаточно полное отражение в судьбах коренных наций в республиках бывшего СССР. Для них характерна была "верность" родным этническим признакам в границах собственных республик. За их пределами этнические группы трансформировались и, сохраняя в той или иной мере свою национальную атрибутику, активно адаптировались, например, к "инонациональной" российской среде. Изменения могли быть столь значительными, что во втором, а тем более в третьем поколении многие из них теряли первичные наследуемые этнические черты. Национальная принадлежность в результате становилась достаточно условной. Поэтому в литературе был даже поставлен вопрос о "границах" наций, о соотношении понятий "нация" и "национальность". За пределами "своей республики" речь могла идти уже не о нациях, а о дисперсно рассеянных национальных группах, интегрируемых общим понятием "люди одной национальности" - понятием во многом формальным, не претендующим на сохранность этнокультурных черт и тем более национально-государственных интересов¹. Государственность - пусть в рамках республик ограниченная - при таком подходе была обязательным требованием и признаком нации, выделяющим ее в более масштабном общем этническом образовании - этносе.

Сказанное было верно для всех советских наций и их представителей. Только русские в этом смысле составляли исключение, так как их интересы и культура ни в какой мере не замыкались в то время во многом формальными республиканскими российскими границами. И в "своей среде" - в России - и вне ее - во всем Советском Союзе - они реально находились "у себя". Русские в большей степени, чем народы других республик, воспринимали всю страну как подлинную Родину, не испытывая вне России - в других союзных республиках - особых трудностей адаптации. Это было вполне объяснимо и не только потому, что русских в Союзе было больше, чем людей всех других национальностей вместе взятых, и они, исполняя активные роли, во всех союзных республиках были достаточно влиятельными. Не менее существенными были как бы результирующие социально-психологические факторы. Именно в сознании русских активно формировалась идеология "новой исторической общности", с чем в первую очередь ассоциировалась общесоюзная, а в прошлом российская имперская государственность.

Сделанный краткий экскурс в историю призван помочь осознать глубину происшедших в начале 90-х годов прошлого века перемен в судьбах русских. Роль национальных меньшинств, в которой они в ближнем зарубежье вдруг оказались, была для них совершенно непривычной. Процесс расширения границ расселения русских, начавшийся по существу сотни лет назад после распада Золотой Орды, теперь вдруг не просто прекратился, а стал благодаря массовому возвращению русских в Россию приобретать противоположный характер. В историческом исчислении это произошло почти мгновенно. Ведь еще в первой половине последнего 20-го столетия русские продолжали перемещаться за пределы России, активно функционируя в союзных республиках, "окаймлявших" Российскую Федерацию. Динамика русского народонаселения там достигла тогда кульминации. Если в 1926 году в Союзе ССР вне России жило 5,8 миллиона русских (6,7% русского населения СССР), то в 1989 году - 25,3 миллиона (17,4%)².

Хотя глухие симптомы поворота в динамике русского населения в отдельных республиках, начиная со второй половины прошлого столетия уже давали о себе знать (по данным переписей 1970 года в Грузии, 1979 года - в Азербайджане, 1989 года - в Армении, Туркмении), массовый отток русских из стран ближнего зарубежья после распада СССР в 90-е годы был неожиданным. Взрыв в миграционных перемещениях русских был вызван множеством факторов, в том числе военными конфликтами (в Грузии, Молдове, Таджикистане, Чечне и т.д.), а главное - повсеместным обострением всех противоречий и ухудшением ситуации - социальной, экономической, этнонациональной, что и определило распад Союза ССР. По далеко не полным данным, в течение 1990-2001 годов из бывших союзных республик в Россию выехало 3,2 миллиона русских (нетто-миграция), что примерно в 6 раз превосходило их отток в предыдущие десятилетия³. Миграция русских в Россию из регионов бывшего Союза ССР была весьма неровной. Она усиливалась, условно говоря, с запада на восток, с Европы в Азию (см. таблицу 1).

Таблица 1. Динамика русского населения вне России

Примечание. Рассчитано по материалам: "Итоги Всесоюзной переписи населения. 1970 год." Т. 4. М, 1973. С. 12-15; "Население России. 1994 г.". Отв. редактор А.Г. Вишневский. М., 1994. С. 135; "Население России. 2001 г.". Отв. редактор А.Г. Вишневский. М., 2002. С. 141-145; "Русские. Этносоциологические очерки". Автор проекта исследования и отв. редактор Ю.В. Арутюнян. М., 1992. С. 19, 21,46,47; "Население и общество". Информационный бюллетень Центра демографии и экологии человека Института народнохозяйственного прогнозирования РАН. 2002. № 61-62.

Наиболее устойчивым русское население вне России, как это четко отражается в приведенной таблице, оказалось в европейских славянских государствах. В Белоруссию в отдельные годы русских больше приезжало, чем уезжало. Белоруссия была единственной республикой, где наблюдался, хотя и незначительный, прирост русского населения. Мера демократии, таким образом, на динамику русского населения не влияла. Достаточно стабильным было и русское население на Украине, где за 10 лет выбыло, по итоговой оценке, 3% русских⁴. В прибалтийских государствах и Молдове нетто-миграция в течение 90-х годах ограничивалась 10-13%. Ситуация заметно менялась на Востоке - Закавказье и Средней Азии. Из Азербайджана, Грузии и Армении, где русское население было и так незначительно (2-8%), мигрировало от половины до 2/3 его. Заметно сократилось русское население в Средней Азии, откуда мигрировало значительно больше 1/4 его.

Таким образом, произошло известное перемещение русских с востока на запад, с юга на север, что отражало процесс вестернизации русского населения. В общей сложности с 1991 по 2000 год из республик бывшего Союза в Россию прибыло 6,9 миллиона человек. Но окончательный миграционный прирост в России составил всего 3,8 миллиона человек⁵, так как часть населения выбывала из России, причем нередко не в страны СНГ, а в дальнее зарубежье. По некоторым итоговым оценкам, за пределами России в ближнем зарубежье остается теперь не более 20 миллионов русских⁶. Массовый приток мигрантов-беженцев в Россию сильно осложнял проблему их приема, благоустройства и даже в какой-то мере социально-экономической адаптации в новой среде.

При общей направленности процесс этот "во времени" шел неровно. Во второй половине 90-х годов при сохранении миграции русских из стран ближнего зарубежья отток их все же заметно уменьшился, что было связано с некоторым спадом напряженности и ограничением военных конфликтов. Постсоветские государства выходили из шока трансформации государственных устоев и военных столкновений прошлого. Миграция стала тормозиться как в местах "выхода", так и в самой Российской Федерации, испытывающей затруднения от непривычного притока населения извне. Прием беженцев требовал специальных ассигнований, кредитов для их устройства и жизнеобеспечения в новых местах, что нередко создавало очаги напряженности⁷.

Со своей стороны, отток русских из стран ближнего зарубежья вызывал немалые сложности, особенно у тех, кто должен был покинуть свои давние места жительства. У многих из них, особенно старожилов, здесь были "пущены корни". Люди обзавелись домами, привыкли к определенному укладу жизни, имели родню, друзей. Естественно, непросто им было уезжать, тем более, что многие были в зрелом возрасте⁸. Поэтому, осознавая трудности "перемены мест", люди теперь больше стремились адаптироваться там, где они уже находились. В той или иной степени это постепенно им удавалось. "Если в начале 90-х годов социальные перемены носили преимущественно негативный характер, то несколько лет спустя у них наметились определенные позитивные тенденции, что сразу же сказалось на снижении миграционного оттока русских из республик"⁹. Так происходило в Молдове, но в той или иной мере было характерно и для других стран ближнего зарубежья, во многих из которых стала теперь складываться новая ситуация, влияющая на условия жизни и динамику русского населения.

Российское руководство чем дальше, тем больше осознавало необходимость заботы о русском населении ближнего зарубежья. Это проявлялось теперь, в частности, в системе актов Государственной Думы - законах о беженцах, об общих принципах регулирования вопросов, связанных с беженцами и в межгосударственных решениях, например, Российской Декларации "О вечной дружбе и союзничестве, ориентированных на ХХI столетие"¹⁰ и т.п.

Такова действительность. А как оценить перспективы? Массовая миграция русских в Россию из стран ближнего зарубежья в обозримые сроки нереальна. Такие перемещения требуют огромных расходов, жилищного строительства, достаточной занятости пришлого населения, продовольствия и других жизненных средств, столь дефицитных теперь для собственного населения России. Поэтому даже при внимании и поддержке миграции русских они в подавляющем своем большинстве надолго останутся в странах ближнего зарубежья. Совершенно очевидно, таким образом, что стратегически решать проблему русских в ближнем зарубежье нужно не столько путем миграции, сколько иными, "более капитальными" средствами, приспосабливающими их этнические маркеры к качественно новой, точнее - обновленной среде постсоветских государств. "Этнические маркеры" - разграничители, могут быть единичными или представлять некий набор или, может быть, систему. И значение, и набор таких маркеров может меняться¹¹.

Наиболее решительный путь к таким переменам в "этнических маркерах" сопряжен с максимальной адаптацией русских к местной национальной среде, приобщенностью их к культуре новых государств, овладением языками и, в конечном счете, тесным содружеством, если не органическим слиянием с "титульными" народами республик. Это тот путь, который, прямо говоря, избран в России многими людьми других, нерусских национальностей, не имеющих здесь "своих" административно-государственных образований. Их яркие широко известные деятели, например, грузин Б. Окуджава или армянин А. Хачатурян, не теряя своей национальной принадлежности, реально отнюдь не представляли здесь свою "национальную культуру". Подобная органическая адаптация к иноэтнической среде пока вообще мало доступна русским, особенно старшим поколениям, проживающим в бывших республиках СССР, ибо они сформировались здесь как граждане Союза ССР, а не республик. К тому же для таких народов, как русские или, к примеру, англичане и французы, подобная адаптация затруднена и тем обстоятельством, что на протяжении длительного времени арсенал их богатой, как принято теперь часто называть, европейской культуры был самодостаточен, чтобы отвечать широким запросам современного общества. Однако новая ситуация будет стимулировать новые процессы, и трансформация социально-культурного облика русских, овладение ими культурой республик по месту своего проживания со временем окажутся необходимыми и, соответственно, приемлемыми. И лишь в тех случаях, когда такая трансформация будет затруднена, русские в государствах ближнего зарубежья вынуждены будут либо мигрировать, либо создавать и сохранять преимущественно свою социально-культурную среду, жить здесь собственной жизнью. Представляется, что тот или иной путь - адаптация к инонациональной культуре или активная миграция, наконец, известная локализация, консервация в указанных государствах как бы на собственных островах российской социально-культурной жизни - будет зависеть от среды новообразованных государств, неоднозначность которой в этом отношении и сейчас ощутима.

Так или иначе, уже сейчас сказывается неизбежность "вестернизации" русского населения в ближнем зарубежье, относительная его устойчивость в европейских странах и заметный отток из азиатских. Судить о результатах этих в какой-то степени контрастных процессах можно по данным нашего исследования, выполненного в 2002 году в Эстонии и Узбекистане, представляющих в известной мере разнотипные социально-этнические среды ближнего зарубежья. Несколько слов об этом исследовании. В Таллинне и Ташкенте было опрошено по телефону по 500 русских. Квотная выборка корректировалась в статистических пропорциях половозрастной и социально-профессиональной структуры населения столиц. В социологии принято считать, что выборка при телефонном опросе достаточно представительна, если уровень телефонизации не ниже 70%¹². Формально, если принять это соображение, можно было в Ташкенте, где, по данным нашего исследования, больше 70% русских имеют телефоны, пойти на сравнение результатов телефонного опроса 2002 года с материалами ранее проведенных статистически представительных исследований. Но чтобы обеспечить более строгую сравнимость данных, мы предпочли по материалам 90-х годов выделить для сопоставления группы телефонизированного населения (соответственно были пересчитаны итоги ранее проведенных исследований). В результате оценка изменений за период с 1991 по 2002 год по Ташкенту, как и по Таллинну, делалась по данным опроса телефонизированного населения. Сравнение этих материалов с данными по всему населению, включающего людей, не имеющих телефонов, подтвердило приемлемость телефонного опроса: практически по всем индикаторам дынные по населению, имеющему телефоны, мало расходились с информацией по всему населению. Например, по всему русскому населению уроженцев Таллинна было 42%, среди имеющих телефоны, - 47%; в Ташкенте соответственно - 57 и 61%. Людей квалифицированного умственного труда и руководителей среди всех русских в Таллинне было 19%, а у имеющих телефон - 22%, в Ташкенте - 33 и 35%. Людей, свободно владеющих государственным языком республики, среди русских, имеющих телефон, в Таллинне было 18%, а среди всего русского населения - 16%. В Ташкенте эти данные совпадали (8%).

Уместно напомнить, что в Эстонии и Узбекистане за 10 лет после распада Союза ССР произошло сокращение численности русского населения ввиду низкого естественного прироста его и миграции. Но это сокращение и его результаты неслучайно были довольно разными. Численность русских в Узбекистане с 1990 года по 2001 год включительно уменьшилась на 1/3 (с 1632,5 тысячи до 1092 тысяч), тогда как в Эстонии - на 1/5 (с 435 тысяч до 351 тысячи)¹³. Отъезд русских из Узбекистана был интенсивнее, хотя там в известной мере пытались сохранить квалифицированные русские кадры, чего никак нельзя сказать об Эстонии, где в начале 90-х годов обострилось сознание ущербности для их страны "оккупации 1940 года".

Известные различия в оттоке русского населения в указанных странах при относительно высокой рождаемости людей коренной национальности в Узбекистане и низкой - в Эстонии привели к полярным демографическим итогам в этих республиках - резкому сокращению удельного веса русского населения в Узбекистане - с 8% в 1990 году до 4% в 2001 году и относительной сохранности русских в Эстонии, где они составляли 30% населения республики по переписи 1989 года и 27% в 2000 году¹⁴. И это при том, что межличностные национальные отношения, судя по материалам исследования в Ташкенте, для русских были достаточно благоприятными. Решающую роль в известной "вестернизации" русских, отраженной, в частности, в данных о динамике населения, играли не субъективные социально-психологические факторы, связанные с национальными установками коренного этноса, а объективная ситуация в постсоветских государствах. Такая ситуация, определяемая условиями жизни, имела безусловные преимущества в Эстонии, что стало особенно заметно к концу десятилетия суверенного развития новых государств. Достаточно сказать, что средняя оплата труда, по официальным данным, в Эстонии стала значительно выше, чем в Узбекистане и даже в России. Так, среднемесячная оплата труда в Узбекистане в конце 90-х годов ограничивалась 20-47 долларами¹⁵, а в Эстонии она превзошла 300 долларов¹⁶. Более высокая обеспеченность населения в Эстонии отражалась на всех сторонах жизни проживавших там русских. Бытовые условия там также были благоприятнее. По данным нашего исследования на одного члена семьи у подавляющего большинства русских (80%) в Таллинне приходится больше 10 кв. м, тогда как в Ташкенте такой площадью располагали менее половины семей русских. О преимуществах в обеспеченности можно судить и по другим признакам. К примеру, примерно треть русских семей в Таллинне имеют автомашины (35%) и компьютеры (29%), а в Ташкенте - 13% и 7% соответственно. Русские в Таллинне, практически, не отстают по уровню обеспеченности от жителей Москвы.

Хотя историческими корнями русские с Ташкентом связаны больше, чем с Таллинном (почти 2/3 опрошенных русских были уроженцами Ташкента, в Таллинне среди русских уроженцев гораздо меньше - немногим более 1/3), тем не менее, столица Узбекистана привлекает русских совсем не так, как Таллинн. Это происходит не только в силу преимуществ материальных условий, но и благодаря многим другим обстоятельствам. У русских с эстонцами, что отражают конкретные исследования, немало сходства в повседневной жизни, семейно-бытовых отношениях, в художественной культуре, музыкальных вкусах и, наконец, даже в сходных по направлениям социальных ориентациях. Выразительным симптомом и самым лаконичным индикатором адаптации может быть овладение русскими языком республики "своего проживания". Эти данные лишний раз говорят о принципиальной разнице в возможностях и потребностях адаптации русских в разных - восточных и западных - иноэтнических средах. Несмотря на то, что среди русских в Ташкенте старожилов значительно больше, чем в Таллинне, русское население здесь в подавляющем большинстве своем (60-70%) совсем не знает узбекского языка; хорошо знающих его, как в 1991 году, так и теперь, только 8%. В Таллинне ситуация иная, хотя среди русских здесь гораздо больше, чем в Ташкенте, новоприбывших. Теперь владеют эстонским языком хорошо или даже свободно в 2 раза больше русских, чем 10 лет назад (35% в Таллинне "думают на языке" или "владеют довольно свободно"), причем, чем они моложе и квалифицированнее, тем лучше знают эстонский язык. Контрастна ситуация в Узбекистане: узбекским языком русские владеют плохо почти независимо от возраста и статуса (см. таблицу 2).

Таблица 2. Владение государственным языком русскими в Таллинне и Ташкенте
(2002 г., в % к числу опрошенных)

Языковая ситуация в Ташкенте и Таллинне убедительно говорит о разных возможностях адаптации там русских к местной национальной среде.

Существенны и культурные интересы. У русских они довольно отличны в сравнении с узбеками и сходны - с эстонцами. Например, наиболее предпочтительной для русских и эстонцев была европейская музыка - легкая (74-81%) и классическая (32-36%), тогда как у узбеков абсолютно доминировало предпочтение своей "народной" музыки (89%) и т.п. Особое значение для народов теперь имеет религиозность. Узбеки практически все верующие - мусульмане. У эстонцев и русских при одной христианской религии и разных церквах духовная дистанция в сознании, связанная с религиозностью, не могла приобрести сколько-нибудь существенного значения, тем более, что эстонцы довольно не зависимы от церкви. Эти и многие другие конкретные данные лишний раз показывают, что перспективы адаптации русских к республиканской национальной среде весьма неопределенны в странах Востока и достаточно реальны в европейских республиках ближнего зарубежья.

Мера адаптации русских отражается на их политических установках и социальных настроениях. В Эстонии у русских, свободно владеющих эстонским языком, незначительно, правда, но все же преобладала положительная оценка утвердившегося суверенитета республики (42% за суверенитет против 37%), у не знающих эстонский язык, наоборот, резко выражено отрицательное отношение к этому. О реальном потенциале и возможностях русских к адаптации в эстонской среде говорят данные об их социально-профессиональной мобильности. При знании эстонского языка разницы в социально-профессиональном статусе между русскими и эстонцами почти не наблюдалось. Если русский знал эстонский язык, он имел достаточные шансы в продвижении. По данным нашего исследования, в начале 90-х годов среди русских, владеющих эстонским языком, так же, как среди эстонцев, 3% были заняты на руководящей работе, 23-24% и тех, и других - специалисты квалифицированного умственного труда. Так как русские в Узбекистане чаще всего не знали узбекского языка, нет ничего удивительного в том, что теперь среди них стала преобладать отрицательная карьерная динамика - иммобильность. Исследования 2002 года зафиксировали, что в 1991-2002 годах в отличие от 80-х годов число русских, снизивших свое положение на работе, стало преобладающим.

Исследования 2002 года обнаружили контрастные оценки жизни у русских, проживающих в Таллинне и Ташкенте. В Таллинне и положение в государстве, и собственная жизнь оценивались значительно выше, чем в Ташкенте (см. таблицу 3), хотя межличностные отношения русских с узбеками, как фиксировалось исследованием, были теплее, чем с эстонцами.

Таблица 3. Социальные настроения русских (2002 год)

Примечание. Оценка жизни в республике фиксировалась тремя вариантами ответов: "все не так плохо и можно жить", "жить трудно, но можно терпеть", "наше бедственное положение терпеть невозможно". Вопрос о собственной жизни: "Становится ли она лучше с течением времени?" - предусматривал ответы: "да", "трудно сказать", "в чем-то лучше, в чем-то хуже", "нет".

Судя по данным таблицы, особенно разительны возрастные различия. В Эстонии среди русских в дееспособном возрасте (18-50 лет) принципиально преобладают положительные оценки жизни как в государстве, так и собственной, тогда как в Узбекистане, безусловно, доминируют отрицательные. Расхождения между оценками в Таллинне и Ташкенте настолько значимы, что они влияют и на социально-политические позиции русских. Русские, как свидетельствуют наши исследования, не случайно по-разному оценивают достигнутый республиками суверенитет: преимущественно поддерживают его в Эстонии и по существу отвергают в Узбекистане. Косвенно фиксируется это ответом на вопрос, хотят ли русские, чтобы республики жили прежней жизнью, той, которой они жили до 90-х гг. в Союзе ССР. В Таллинне подавляющее большинство русских не хочет этого, тогда как в Ташкенте, напротив, все они, за исключением только предпринимателей, предпочитают прошлое. Эти противоположные ориентации характерны почти для всех возрастных и социально-профессиональных групп русских. Исключение в Таллинне составляют люди старшего возраста, которые в большинстве своем, в отличие от людей дееспособного возраста, предпочитают прежнюю жизнь, в которой они играли активные роли (см. таблицу 4).

Таблица 4. Политические ориентации русских: "Хотите ли Вы, чтобы республика жила прежней жизнью, вернулась к тому, что было до 90-х годов?" (2002 г., в % к числу опрошенных)

Примечание. Нейтральные ответы в таблице не учитываются

Приведенные в этой таблице данные, на мой взгляд, могут иметь не только научное, но и практическое значение. Они подсказывают, каким путем идти. Хотя руководство в среднеазиатских странах и выражает некоторый интерес к сохранению нужных русских кадров и может поощрять их, путь органической адаптации русских к местной среде там все же мало вероятен. В Прибалтике объективно другая ситуация. Поэтому гораздо эффективнее затрата средств России не на консервацию этнокультурных запросов, сепаратизацию русского населения от прибалтийских национальностей, а внимание к всесторонней адаптации их к местной республиканской среде. Дальновидные российские политики понимают это. Правительство Москвы решило материально поддерживать в Эстонии "тех молодых людей, которые будут учиться в местных вузах и, став стипендиатами, останутся там в кругу своих соотечественников"¹⁷.

Косвенно это значит, что, заботясь об "оседании" русских в Прибалтике, надо думать не только о сохранении ими там собственного языка, что происходит более или менее естественно, но и об овладении ими языками прибалтийских республик, развитии их контактов с коренными народами этого региона. Соответственно должна строиться и пропаганда, и культурная политика России. Конечно, и эстонские политики не могут не принимать во внимание разные "адаптивные" возможности русских разных поколений. У русских немолодого возраста при всем их желании возможности овладения языками и полноценного приобщения к социально-культурной жизни республик объективно ограничены. Поэтому при высоких требованиях к иноязычной молодежи со стороны руководства прибалтийских государств должны быть проявлены либерализация и послабление в нормах адаптации к людям преклонного возраста.

Межпоколенные различия русских по существу говорят о возможностях разных перспектив в их развитии. Эстонский социолог В. Пароль считает, что сейчас они являются "частью русской нации, но в случае длительного дистанцирования русскоязычного населения от России неизбежно произойдет в исторической перспективе образование русско-эстонской нации, отражающей специфику развития данной общности"¹⁸. Такое понимание перспектив, безусловно, оправдано. В этом лишний раз убеждает сравнительный анализ социально-этнических индикаторов, выделенных по возрастным группам русских в Эстонии и Узбекистане, в известной мере отражающий контрастные процессы межнациональной идентификации (см. рисунок 1).

Рисунок 1. Этносоциальные характеристики русских (2002 год)
А) в Таллинне, Б) в Ташкенте

Зафиксированы следующие признаки: 1 - возраст, 2 - занятие; 3 - сознание Родины, 4 - свободное знание государственного языка республики, 5 - оценка своей жизни, 6 - отношение к жизни в республике до 1990-х годов. Связь между названными признаками фиксировалась коэффициентами Райского, которые рассчитывались по формуле: R(AB)=J(AB)/H(AB), где J(AB) - количество информации, содержащееся в признаке А относительно признака В; Н(АВ) - совместная энтропия признаков А и В. Выделялись как значимые следующие коэффициенты: .10 и выше - сильно выраженная связь, -.03 -.09 - достаточно выраженная связь, до .02 - связь слабо выражена или отсутствует.
Условные обозначения: .10 и выше - двойная линия, .03-.09 - сплошная линия, до .02 - пунктирная линия.

Как видно из рисунка, у русских в Таллинне система выделенных социальных индикаторов (занятия, оценка жизни) прямо и косвенно связаны с этническими (знание государственного языка республики, сознание Родины). Аналогичных зависимостей социальных и этнических характеристик в Ташкенте у русских практически нет. Это значит, что русские в Таллинне в отличие от своих соотечественников в Ташкенте активно ориентированы на социально-этническое взаимодействие с людьми коренной национальности республики.

Тем не менее и в Эстонии до русско-эстонского синтеза - по выражению В.И. Пароля, "русско-эстонской нации" - еще очень далеко. Даже в Таллинне, где дети русских (2002 год) начинают учиться в эстонских школах (19%), где многие русские в молодом поколении (18-29 лет) знают эстонский язык (58%), получили эстонское гражданство (72%) и считают Эстонию своей Родиной (64%), нет еще признаков полной идентификации их с инонациональной эстонской средой. Симптоматично, что русские даже в молодом поколении принципиально расходятся с эстонцами в понимании важных норм государственной национальной политики, фиксированных в оценках законов о гражданстве и государственном языке. Подавляющее большинство русских в Таллинне (85%) считают, что в Эстонии должны быть два государственных языка, а не один, как принято сейчас в республике. 96% русских отрицательно относятся к закону, ограничивающему там права гражданства. Примечательно также, что, несмотря на интенсивность национального взаимодействия, в самом интимном ключе - семейно-брачных отношениях - оно сдержанно: число национально-смешанных браков среди русской молодежи достигает 11%, что немногим превышает интенсивность таких браков в старшем поколении (50 лет и старше), составляющих 7%. Как видно, адаптация русских к инонациональной среде проходит сложно даже там, где она ими принята. Затрудняет и то, что этот путь никем из русских не избирался сознательно по прибытии в Эстонию, и то, что, по существующим представлениям большинства неэстонского населения, русско-эстонская идентификация необязательна для них в масштабах европейского или, условно говоря, мирового сообщества.
Итак, непростой, неоднозначный процесс трансформации национальных отношений русскоязычного населения в ближнем зарубежье сегодня идет. В различных регионах бывшего Союза ССР он требует достаточно дифференцированного подхода и совершенно неодинаковых решений. Чем раньше это будет осознано властной элитой, и русской и эстонской, тем эффективнее будут результаты. Наш исторический опыт лишний раз говорит о емкости понятия "национальные меньшинства" и важности правильной, а значит, разноплановой и достаточно широкой интерпретации Декларации о правах этнических и религиозных меньшинств, принятой ООН.

1 - Арутюнян Ю.В. Армяне-москвичи. Социальный портрет по материалам этносоциологического исследования // Советская этнография. 1991. № 2. с. 3.
2 - Союз. 1990. №32; Русские. Этносоциологические очерки. Руководитель исследования и ответственный редактор Арутюнян Ю.В. М., 1992. С. 18-21; Савоскул С.С. Русские в новом зарубежье. М., 2001. с. 5.
3 - Население России 2001. 9-й ежегодный демографический доклад. Ответственный редактор Вишневский А.Г. М., 2002. с. 144.
4 - В приведенных в таблице данных о нетто-миграции за 1990-2001 годы не исключены весьма существенные поправки "психологического" содержания, связанные с переменами в национальном самосознании в новых республиках-государствах. Особенно это возможно в данных по Украине, где довольно многочисленны русско-украинские семьи. Если в прошлом миллионы членов таких семей самоопределялись как русские, то теперь в суверенной Украине вполне вероятно стимулирование украинского самосознания и как выражение этого известная "украинизация" русских. По-видимому, именно это косвенно зафиксировано переписью Украины 2002 года, по данным которой число русских там с 1989 года уменьшилось более, чем на 1/4, точнее на 26,6% (см. Поляков В. А русских на Украине все меньше // Литературная газета. 12 февраля 2003 г.). Свою роль в использовании данных о народонаселении могла играть и временная миграция, не фиксируемая статистикой.
5 - Мукомель В.И. Миграционный потенциал и перспективы иммиграции соотечественников из государств СНГ и Балтии. Этнопанорама. 2001. № 3. С. 47.
6 - Евгеньев С. Негры - тоже соотечественники // Независимая газета. 2001. 16 августа.
7 - Национальное согласие и национальный экстремизм в современной России: исторические корни, реалии и перспективы. Саратов, 2000. С. 99-100.
8 - Миграционная ситуация, переселение и адаптация в России. Отв. ред. Савоскул С.С. М., 1997. С. 245.
9 - Остапенко Л.В. и Субботин И.А. Русские в Молдове. М., 1998. С. 147.
10 - Известия, 8 июля 1998 г.
11 - Асимметричная федерация: взгляд из Центра, республик и областей. Автор проекта и отв. ред. Дробижева Л.М. М., 2001. С. 6.
12 - См.: Казаренко Е.В., Новиков С.Г. Почему сегодня в России невозможны репрезентативные опросы населения? // Информационный бюллетень мониторинга. январь-февраль 1995 г. С. 46-47.
13 - Справка Госдепартамента статистики Узбекистана от 22 октября 2002 г. С. 2; Population & Housing, Census, vol. II Tallinn 2001. P. 64.
14 - Там же.
15 - Экономические новости России и содружества. № 17, сентябрь 2002 г.; Реформирование России - реальность и перспективы. (Под ред. Осипова Г.В. (руководитель), Левашова В.К., Локосова В.В., Суходеева В.В.). М., 2002.
16 - Эстония. 24 августа 1999 г., 21 сентября 1999 г.
17 - Там же
18 - Пароль В. Особенности социально-политической ситуации в Эстонии и основные пути ее нормализации // Русские в Эстонии. Таллинн. 2000. С. 75.