В буднях великих строек…[1]

Моисеенко В.М., Мукомель В.И.

Сегодня общественное мнение встревожено феноменом «наброди» - это сказано о тех, кому «не дороги ни местные традиции, ни местная история, ни здешняя природа, да и коренные жители тоже». О тех, кто, агрессивно вторгаясь в чужеродную среду, размывает местный тонкий культурный слой. (Столь условный, что статья Л. Невлера двадцатилетней давности, посвященная отношению жителей древнего Переславля к городской среде, носит символичное название - «Культура хамства». [«Декоративное искусство СССР», 1987, №9. ]

Отсутствие культурной оседлости - когда духовный потенциал местных жителей передается из поколения в поколение - способствовало отрешенности, внутренней свободе русской культуры. «К несчастью, - пишет Д.С. Лихачев, - свобода, которой она владеет, состоит не только в свободе выбора учителей и учебного материала, не только в свободе творить, но и в свободе отрекаться от чужого и своего, крушить, уничтожать, продавать, сносить, отправлять в безвестность здания, города, села, картины, памятники, фольклор, а затем и самих авторов». [«Литературная газета», 1988, 12 октября.] Этой-то свободы мы и пожинаем плоды...

Чем ее объяснить: историей России, которая вся, по выражению В. Ключевского, - история страны колонизуемой? Охотой к перемене мест? Традиционной российской расхлябанностью, глубинными чертами русского характера, особенностями общественного сознания? Еще Петр Чаадаев писал: «Мы все имеем вид путешественников. Ни у кого нет определенной сферы существования, ни для чего нет хороших привычек, ни для чего нет правил; нет даже домашнего очага; нет ничего, что привязывало бы, пробуждало в нас симпатию или любовь, ничего прочного, ничего постоянного; все протекает, все уходит, не оставляя следа ни вне, ни внутри нас. В своих домах мы как будто на постое, в семье имеем вид чужестранцев, в городах кажемся кочевниками и даже больше... ибо они сильнее привязаны к своим пустыням, чем мы к нашим городам».

Или неведомыми Истории социальными экспериментами, пережитыми нашей страной в первые десятилетия советской власти?

* * *

После первой мировой войны, гражданской войны, голода и разрухи первых послевоенных лет, огромных потерь населения (более двух десятков миллионов) и эмиграции, достигшей 2 млн. человек, в стране постепенно восстанавливалась мирная жизнь. К 1926 году численность горожан достигла 26,3 млн. человек. Однако, несмотря на экономический подъем и повышение уровня жизни населения, число их было все еще меньше, чем в 1913 году (28,5 млн. человек). Тем неожиданнее взрывной рост городского населения в конце 20-х и в начале 30-х годов: к 1939 году численность горожан удвоилась - темпы, прямо скажем, беспрецедентные.

Центростремительные переселения вчерашних крестьян в города, временами, правда, принимавшие характер безоглядного бегства, имели объективные причины. Первая их них - относительное перенаселение деревни.

В преимущественно земледельческой стране со 120-миллионным крестьянским населением и 20 миллионами малодоходных хозяйств, какой была Россия к середине 20-х годов, чрезвычайно острые вопросы аграрного перенаселения приобретали политический оттенок и решение этой проблемы рассматривалось как крупная политическая и экономическая задача, рассчитанная на длительный период. (По оценкам Госплана СССР, избыток трудовых ресурсов в деревне в 1925-1926 годах составлял около 7 млн. человек).

Ограниченные возможности использования рабочих рук в деревне вынуждали миллионы крестьян уходить на поиски заработка в города либо переселяться в многоземельные районы.

В середине 20-х годов численность отходников была меньше довоенного уровня (5 млн. человек ежегодно), но она быстро росла: в 1923-1924 годах в отходе участвовали 1,6 млн. человек, а в 1928-1929 годах - 4,2 млн. человек. [См.: Минц Л.Е. Аграрное перенаселение и рынок труда в СССР. М., 1929, с. 291; «Вопросы труда», 1930, 2, с. 54; «Вопросы труда в цифрах». Стат. справочник за 1927-1930 гг.] Среди отходников преобладали мужчины, в основном это были чернорабочие, строители. Женщины, а их было среди отходников около 20%, находили работу в текстильной промышленности и сельском хозяйстве. В условиях низкой доходности крестьянских хозяйств социальное значение отходничества было велико: заработок отходников, достигавший 38,0% доходов хозяйства, был существенны привеском в бюджете семьи.

Как и в дореволюционной России, отходничество становилось первым шагом к переселению в город: сначала на сезонные заработки в город приезжал глава семьи, а после того, как он находил постоянную работу и жилье, к нему перебирались остальные члены семьи, родственники. Если в 1921-1923 годах горожанами стали 2,2 млн. человек, то в последующие годы, когда вырос спрос на рабочую силу и усилилось отходничество, их число возросло, достигнув к 1925 году 1 млн. человек, а к 1926 году - уже 1,4 млн. человек. [См.: Всесоюзная перепись населения 1926 г. М.,1931, т. 51, с. 130, 143.].

Нараставший приток крестьян в города усиливал безработицу в них. Несмотря на значительный прирост рабочих мест в городах, безработица увеличивалась еще быстрее: численность безработных возросла со 160 тыс. человек в 1922 году до 1,4 млн. в 1927 году. В 1925 году Н.И. Бухарин так оценивал ситуацию: «Характерным моментом современного положения в деревне является то, что в деревне мы имеем массу крестьян, которые фактически нигде не работают, но есть должны; такое же избыточное перенаселение имеется среди кустарей, и вот это избыточное (скрытое и открытое) перенаселение страшно давит на город, усиливая безработицу. Совершенно естественно поэтому, что центр тяжести проблемы безработицы лежит не столько в городе, сколько в аграрном перенаселении.

Ничего смертельного в этих явлениях нет, конечно, но это есть огромная гиря на наших ногах, которая мешает идти более быстрым шагом вперед». [Бухарин Н. Избранные произведения. М., 1988, с. 135.]

Аграрное перенаселение и безработица в городах уподоблялись Сциллее и Харибде, меж которыми приходилось прокладывать курс политике отходничества. Главная цель состояла в упорядочении отхода жителей в города. Поскольку при выборе места крестьяне руководствовались традицией и слухами, что нередко не совпадало с действительной потребностью в рабочей силе, в сельской местности была организована сеть корреспондентских пунктов, информировавших крестьян о спросе на рабочую силу в различных районах. Уже в 1925-1926 годах было завербовано 10,7% рабочих-отходников, а по ряду профессий их было еще больше. Стали заключаться договора с крупными городскими хозяйственными организациями, для которых централизованно вербовались рабочие определенных профессий на основе широкой информации о состоянии рынка труда.

Особое внимание уделялось переселению крестьян в многоземельные районы (характерное для многовековой истории России переселение крестьян - вспомним В. Ключевского - достигло больших размеров после строительства Сибирской железной дороги и особенно накануне Первой мировой войны. С начала гражданской войны переселения практически прекратились). Уже в 1923 г. стала ощущаться возрастающая потребность в переселениях, особенно в районах с большими резервами рабочей силы в сельском хозяйстве, участились случаи стихийных переселений крестьян. Поэтому в конце 1924 - первой половине 1925 года были официально начаты переселения в многоземельные районы. Точные данные об их величине отсутствуют. Однако известно, что в 1925-1929 годах, по ориентировочным оценкам, в Сибирь прибыло почти 910 тыс. человек. [Cм.: Платунов Н.И. Переселенческая политика Советского государства и ее осуществление в СССР (1917 г. - июнь 1941 г.). Томск, 1976, с. 82.] Реальные масштабы были много меньше возможных: в 1924 году поступило заявок на переселение 163 тыс. человек, в 1926 году - 500 тыс. человек. [См.: «Вопросы труда», 1927, №5, с. 26-27.].

Переселенческому движению уделялось большое внимание. На состоявшемся в 1925 году III Всесоюзном съезде Советов были приняты конкретные меры помощи переселенцам, в их числе - подготовка земель, снабжение необходимым инвентарем. Реализация таких мер требовала значительного увеличения средств, выделяемых на эти цели государством. В дальнейшем меры помощи расширялись, поскольку среди переселенцев было много семей бедняков и середняков. В соответствии с разработанным 10-летним планом предполагалось переселить 4,2 млн. человек, в том числе на Дальний Восток - 1,1 млн., в Сибирь - 1,8 млн., на Урал - 0,5 млн., в Поволжье - 314 тыс., на Север европейской части РСФСР - 395 тыс. человек. [См.: там же, с. 28. ]

На I Всероссийском совещании работников по переселенческому делу 28 февраля - 5 марта 1927 года были внесены новые предложения, уточнен 10-летний план переселений. Но уже в 1929 году плановые сельскохозяйственные переселения официально были свернуты.

Кардинальные изменения в социально-экономической политике наметились уже в ходе дискуссии о путях и темпах индустриализации, что конкретно проявилось при обсуждении заданий первого пятилетнего плана 1927/1928-1931 /1932 годов.

В соответствии с отправным вариантом пятилетнего плана прирост городского населения планировался относительно небольшим - в размере 4,9 млн. человек, или на 20%, а ежегодный приток в города - в размере 0,5 млн. человек - даже меньше, чем в предшествующие годы. Политика сдерживания миграции из деревни в город обосновывалась многими причинами, среди которых назывались необходимость интенсификации капитальных вложений и сдерживание численности занятых, острота жилищного кризиса. Намечалось замедление темпов роста лиц наемного труда. В этих условиях неизбежным было даже усиление аграрного перенаселения до 10 млн. человек и рост безработицы в городах. [См.: «Вопросы труда», 1927, №8-9, с. 15.]

У такого варианта развития, по мысли его авторов, не было альтернативы: «Нельзя искусственно понижать производительность труда и создавать на фабриках и заводах недопустимую в производственном отношении обстановку. Излишек рабочей силы на предприятиях означает расхлябанность, отсутствие стимула к рационализации и техническому нормированию, падение трудовой дисциплины. Промышленность должна иметь лишь то количество рабочей силы, которое действительно обусловлено необходимостью для производства». [Там же, №11, с. 10-11.] Отстаивая отправной вариант первого пятилетнего плана, отдельные авторы ссылались на мнение Троцкого, который на XII съезде партии говорил: «Было бы величайшим маловерием со стороны рабочего класса в целом и его партии, если бы они маскировали безработицу, т.е. содержали на заводах и фабриках лишнее количество рабочих и служащих» [Там же, с. 4.]

В ходе обсуждения проекта пятилетнего плана вопросы занятости, социальные последствия рационализации производства, намечаемые темпы индустриализации явились объектом острой полемики. Подверглись критике взгляды тех экономистов, которые допускали возможность существования в СССР «нормальной» резервной армии безработных. Одновременно утверждалась необходимость планирования более высоких темпов роста производства в ведущих отраслях народного хозяйства. Такие темпы должны были обеспечить занятость 1 млн. безработных в городах и 1,5-2 млн. работников, которые переедут в город из-за низкого уровня жизни в деревне. В итоге в 1928-1929 годах сформировалось крайне отрицательное отношение к отправному варианту, который все чаще стал называться «минимальным», оппортунистическим.

В апреле 1929 года XVI партконференция приняла завышенный, так называемый «оптимальный» вариант пятилетнего плана развития народного хозяйства, но и после этого его показатели неоднократно повышались. Резкое увеличение плановых показателей повлекло за собой изменение всей экономической политики, характерными чертами которой стали жесткий централизм, введение административно-командной системы управления. Ее неотъемлемыми чертами стали непререкаемость плана и отрицание альтернативных вариантов социально-экономического развития, нагнетание идеологических нападок и немедленно следовавшие за ними политические и организационные выводы.

Новые ориентации проявились и в отношении к переселениям в многоземельные районы. Судьба многовекового движения была решена: после непродолжительной и тенденциозной дискуссии в 1929-1930 годах переселения были прекращены по причине больших затрат на их организацию и отсутствия быстрого эффекта; одновременно был закрыт Государственный научно-исследовательский колонизационный институт, созданный в Москве в 1922 году.

Реализация оптимального варианта первого пятилетнего плана, означавшая форсирование темпов индустриализации, привела к беспрецедентным масштабам переселений. Резко усилившийся спрос на рабочую силу со стороны промышленности, строительства, транспорта, колебания темпов производства промышленной продукции, низкий рост производительности труда в промышленности и особенно в строительстве - ниже запланированного уровня, более устойчивый заработок служили мощным фактором притяжения мигрантов в крупные города и новостройки.

Очередной социальный катаклизм - коллективизация. Ее «успехи» были столь головокружительны, что миллионы семей «кулаков и подкулачников», в большинстве своем мнимых, оказались за тысячи километров от своих очагов. Согласно Инструкции ЦИК и СНК СССР от 4.02.1930 года предписывалось «свыше 1 млн. кулацких семей подвергнуть выселению» - маловероятно ее невыполнение. А по свидетельству У. Черчилля, ссылавшегося на И. Сталина, в коллективизацию пострадало 10 млн. человек. По мнению академика В. Тихонова, в ходе коллективизации было ликвидировано около 3 млн. крестьянских хозяйств, то есть не менее 15 млн. душ осталось без крова. См.: «Литературная газета», 1988, № 31.

Наиболее сообразительные, распродав заранее имущество, бежали в город: по оценкам советских историков, в 1929-1930 годах свыше 200 тыс. подлежащих раскулачиванию семей или около 1 млн. человек нашли убежище в городах. [См.: Советское крестьянство. Краткий очерк истории (1917-1969). М., 1970, с. 239.] Остальные были выселены - преимущественно в Сибирь, на Урал, на Север России.

Разрушение деревни, начатое коллективизацией, довершил массовый голод 30-х годов, ею порожденный. Оценки его масштабов разноречивы - от 3-4 до 6-7 млн. погибших от голода. По более поздней оценке самого Сталина, в стране голодало не менее 25-30 млн. человек. «Народ жить хочет, но ему нельзя», — говорит герой романа А. Платонова «Котлован», написанного в 1930 году.

Потенциально мобильная рабочая сила, существовавшая до этого в виде отходничества, выталкивалась из села под воздействием чрезвычайных мер при проведении хлебозаготовок, создании колхозов. Сокращение производства сельскохозяйственной продукции и ухудшение положения сельского населения, голод усилили отток из села. Коллективизация и массовый голод разверзли клапан для массового бегства из деревни, приоткрытый ранее индустриализацией: если в 1929 году численность горожан возросла за счет переселенцев на 1,4 млн. человек, то в 1930 году - на 2,0 млн., а в 1931-м - на 4,1 млн. человек. Только в 1931 году численность городского населения выросла за счет мигрантов на 12%. Масштабы переселений были беспрецедентны: прибывшие в этом году в города составили 32% горожан, а выбывшие - 20%. [См.: Труд в СССР. Экономико-статистический справочник. М.-Л., 1932, с. 53.] Как не вспомнить слова Б. Пастернака, сказанные, правда, по иному поводу: «Все сместилось и перемешалось, старое и новое, церковь, деревня, город и народность. Это был несущийся водоворот между безусловностью оставленной и еще не достигнутой».

* * *

По признанию публициста, с прочтением замятинского «Мы» становится яснее, что мы строили, платоновского «Котлована» - как мы строили и «Собачьего сердца» Булгакова - кто строил. Итак, кто же строил?

За время Первой мировой войны, гражданской войны рабочий класс понес огромные потери: только к 1928 году численность рабочих промышленности достигла уровня 1913 года. К этому времени профессионально-квалификационный состав рабочего класса оставлял желать лучшего: не менее половины кадровых рабочих были отмобилизованы в годы гражданской войны в армию, продотряды, части особого назначения - не счесть погибших от пуль, голода и болезней, покинувших заводы и фабрики и вернувшихся в деревню (только Москва потеряла не менее миллиона жителей). На смену им пришла масса, «лишь по форме именовавшаяся “рабочей”, а по существу являвшаяся осколками люмпен-пролетариата и мелкой буржуазии». [Васильев Б. Люби Россию в непогоду... - «Известия», 1989, 17 января.]

Форсирование индустриализации страны еще более размывало костяк рабочего класса. За годы первой пятилетки народное хозяйство пополнилось 12,5 млн. новых рабочих и служащих. Лишь малую, незначительную часть составляли старые кадровые рабочие, возвращающиеся в города из деревень, куда они бежали во время голода. Преобладали же - 8,5 млн. человек - бывшие крестьяне. Переселяясь в города (а только в 1928-1934 годах численность горожан увеличилась на 15,1 млн. за счет бывших деревенских жителей), вчерашние крестьяне неохотно расставались с привычным, то есть сельским, образом жизни. «Можно несколько остановиться на этом новом типе рабочего, пришедшего из деревни, который рассматривает себя до известной степени как гостя, как временного жителя фабрик и заводов, - свидетельствует на XIV съезде столь авторитетный знаток вопроса, как председатель ВЦСПС Томский. - Под воскресенье, в субботу такой рабочий уезжает с заработком в свою деревню, к понедельнику он возвращается на работу...»

Зачастую этот рабочий еще и сохраняет землю в деревне: среди шахтерского пополнения в Донбассе в середине 20-х годов 24% имели землю, среди металлистов Московской области - 25%. [См.: Лацис О. Перелом. - «Знамя», 1988, №6, с. 159-160.] Половина металлистов-«землевладельцев» не только сеяли на этой земле, но и содержали скот.

Нельзя не сказать и о феномене общественного сознания - «духе тридцатых годов». К тому времени подросла молодежь, вся сознательная жизнь которой пришлась на послереволюционный период. Для которой, как писала с тревогой А. Коллонтай в 1930 году, коммунизм стал той же догмой, какой являлось ранее христианство. Которой «некогда мыслить, судить да рядить. Делать надо. И делают. Работают с энтузиазмом». Молодежь, бесспорно, была одной из главных опор курса на форсированную индустриализацию. Ее энергия, энтузиазм позволили преодолеть тяжелейшие испытания. «Первые пятилетки мы вырвали, как штангист штангу запредельного веса, не только за счет дешевой рабочей силы, не только неимоверной экономической, физической и моральной эксплуатацией, но и благодаря реально существовавшему энтузиазму широких трудящихся масс». [Васильев Б. Люби Россию в непогоду... ]

Вот как описывает один из участников строительства сталинградского тракторного завода свое решение приехать на его строительство: «Это началось зимой 1929 г. ...пятилетка Киева коснулась краем. Первый год пятилетки прошел незаметно, и мы еще не освоились с этим словом. Но вот все чаще и чаще стали говорить и писать о таких гигантах, как Тракторный, Магнитострой, Кузнецкстрой... Силы пятилетки стали себя проявлять. Проблемы пятилетки возникли уже более реально и ощутимо.

Мы читали о Форде, особенно запомнилась нам одна скупая фраза из его книги: «В минуту - три автомобиля!» Эта фраза стала для нас физически ощутима. И вот все чаще и чаще стали говорить о Тракторном. Все наши размышления, мечты, неопределенные стремления как-то разом прорвались, понятным стало все, о чем мы читали, создается в нашем Союзе.

Но получился разрыв. С одной стороны, громадная пятилетка, с другой - Киев, еще не затронутый ею... а каждый день приносит все новые и новые известия. Появилась статья Луначарского о социалистических городах. Это совпало с нашими мечтами. Луначарский писал о новом быте, и перед нами раскрылась прекрасная картина социалистических городов, в которых мы будем жить. Трудности! Они нас не пугали, вернее мы их не видали... Поехали... Тогда много людей сорвалось с места, вся Россия была на колесах». [Люди сталинградского тракторного. М., 1934, с. 131-133.] Эксплуатация энтузиазма молодежи позволяла перебрасывать массы рабочей силы на новостройки, которые охватили всю страну. Потрясает прагматизм властей: когда обнаружилось, что на Дальний Восток едут в основном молодые мужчины, выход нашелся в организации «хетагуровского движения» - призыва к девушкам принять участие в освоении восточных районов.

Однако эксплуатацией романтических устремлений молодежи нельзя было прикрыть организационные и управленческие огрехи. Сталинградский тракторный осваивали, например, почти столько же времени, сколько его строили. Да и могло ли быть иначе, если 80% рабочих этого завода прибыли из деревень и не имели элементарных технических знаний и производственных навыков. Отсутствие бережного отношения к технике, обезличка приводили к частым поломкам станков. Как пишет Б. Васильев, созидание и уничтожение с энтузиазмом шагали в ногу... Энтузиазм не мог компенсировать малограмотность - только в 1930 году введено обязательное четырехклассное образование (даже в 1939 году каждый пятый житель был неграмотен). Популярнейший лозунг второй пятилетки - «кадры решают все» — являл констатацию низкого культурного уровня подавляющего большинства работников.

Люди не справлялись с техникой - и резко возрос производственный травматизм. На 1000 застрахованных рабочих промышленности в 1928-1929 годах приходилось 223 несчастных случая, в том числе в каменноугольной промышленности - 506, в металлургии - 336, в машиностроении - 306 случаев потери трудоспособности. [См.: «Вопросы труда», 1930, №9, с. 58.] Деревенские привычки неистребимы: наряду с повсеместным энтузиазмом имели место пьянки на работе, прогулы, хулиганство, опоздания, невыходы на работу в религиозные праздники, случаи оскорбления и избиения специалистов и т.д.

Наряду с массовым привлечением труда молодых людей, женщин, крестьян все шире начинает использоваться дармовая рабочая сила - заключенные. Энтузиазм соседствует с насилием.

Уже в конце 20-х годов было высказано предложение об использовании труда арестованных в освоении местностей, на земляных работах крупных строек, а главным образом на заготовках леса, экспорт которого давал необходимую валюту. В 30-е годы это предложение было реализовано. Именно тогда ленинский тезис о необходимости двинуть десятки и сотни тысяч людей туда, куда надо советской власти, трактовался его преемниками однозначно, в духе трудовых армий Троцкого - детища гражданской войны. (Л. Троцкий не мыслил будущего «без установления такого режима, при котором каждый рабочий чувствует себя солдатом труда, который не может собой свободно располагать, если дан наряд перебросить его, он должен его выполнить; если он не выполнит, он будет дезертиром, которого карают».)

Целый ряд индустриальных гигантов (Норильский комбинат), транспортных артерий (Беломорканал), городов (Магадан, Комсомольск-на-Амуре) были построены руками и на костях заключенных. Так, сооружение Беломорско-Балтийского водного пути было выполнено под руководством ОГПУ силами осужденных на разные сроки уголовников и политических. Несмотря на исключительно трудные геологические и гидрологические условия, он был закончен в рекордно короткий в практике гидротехнического строительства срок - 20 месяцев. [См.: Беломорско-Балтийский канал имени тов. Сталина. Беломорстрой, 1933, с. 3. ] В связи с окончанием строительства были освобождены от дальнейшего отбывания заключения 12,5 тыс. человек «как вполне исправившиеся и ставшие полезными для социалистического строительства». Сокращены были также сроки 59,5 тыс. лиц, «осужденных на разные сроки и проявивших себя энергичными работниками на строительстве». Кроме того, была снята судимость и восстановлены в гражданских правах 500 человек по представленному ОГПУ списку. [См. там же, с. 12. ] Характерно и то, что все 15 человек, награжденных орденом Трудового Красного Знамени (в основном инженерно-технический состав), имели в прошлом судимость, в том числе и за вредительство.

Молох Архипелага ГУЛАГ, набиравший силу, с каждым годом будет требовать все больше и больше жертв. Экономические и политические подоплеки существования Архипелага, сплетенные в тесный клубок (когда не поймешь, что главное в его существовании - то ли даровой труд, то ли уничтожение заключенных), в дальнейшем породят столь же грандиозные, сколь и бессмысленные проекты типа тоннеля под Татарским проливом или железной дороги Салехард-Игарка - почти полторы тысячи километров по вечной мерзлоте (не этот ли проект спустя десятилетия подвигнет Л. Брежнева на сооружение еще более грандиозного памятника эпохе - строительства БАМа_, столь же «обоснованного»?). Тысячу раз прав С. Залыгин: «...гигантомания - это метод выживания социалистического общества в критические моменты его существования... Но если мы применяли этот метод из года в год, значит, наше общество и не выходило из критического состояния, будь то военный коммунизм, год великого перелома, тридцатые годы ударных строек, индустриализации и коллективизации, или послевоенный период восстановления народного хозяйства, или период застоя с его БАМами и с той же аральской эпопеей». [«Литературная газета», 1989, 8 февраля.]

Истины ради заметим, что Беломорканал имел своей предтечей Соловки, функционировавшие как лагерь особого назначения (СЛОН) с 1923 года. Однако с 1936 года СЛОН преобразился в СТОН (Соловецкая тюрьма особого назначения); в знаменитом соловецком лозунге «Железной рукой загоним человечество к счастью!» акцент был перенесен со «счастья» на «железную руку». Повсеместно воплощался в жизнь другой соловецкий лозунг: «Соловки - рабочим и крестьянам!» По оценкам, этим призывом были «охвачены» десятки миллионов человек.

* * *

Чрезмерная концентрация сил и ресурсов на развитии тяжелой промышленности в годы первых пятилеток неизбежно сказывалась на социальной политике, жизненном уровне населения. Особенно тяжелыми были жилищно-бытовые условия, поскольку строительство жилья хронически отставало от роста основного производства, роста численности занятых. Обеспеченность жильем на строительстве Магнитогорского металлургического комбината составляла всего 2м2 на человека. Часть рабочих была вынуждена жить в товарных вагонах, свыше 10 тыс. человек жили в палатках. [См.: «Вопросы труда», 1931, №10, с. 15.] И это при острой нехватке даже товаров первой необходимости, сверхурочной работе, практически без выходных. Своеобразной реакцией на эти обстоятельства было усиление идеологии аскетизма и уравнительности. Большинство рабочих сталинградского тракторного завода жили в бытовых коммунах, что соответствовало представлениям о равенстве, социальной справедливости и принципах коммунистического общежития. [См.: Люди сталинградского тракторного, с. 208-209. ]

В критической ситуации оказались крупные города, социальная инфраструктура которых трещала по швам, не выдерживая притока мигрантов. (Только Москва в 1931 году увеличилась на 406 тыс. жителей. Всего, по более поздним оценкам, в годы первой пятилетки в Москву и города Московской области, а также в Ленинград и города Ленинградской области переселилось по 3,5 млн. человек, в Горький и города области - около 350 тыс. человек.) [См.: «Вопросы труда», 1927, №8, с. 36.]

Особую тревогу вызывал жилищный кризис. Уже в 1927 году обеспеченность в городах жилой площадью понизилась до 5,59 м², что было значительно меньше принятой санитарной нормы. К концу 1926 г. в перенаселенных квартирах проживало 60% городских жителей. [См.: «Статистическое обозрение», 1928, №7, с. 83.]

За приведенными цифрами нетрудно увидеть реальные проблемы 20-х годов. Вот как описывается мужское общежитие одной из текстильных фабрик Москвы: «Вчера был день получки... В палате взрослых, покачиваясь на шатком шкафчике, дребезжали бутылки, пахло спиртом, потом и солеными огурцами... Разноголосо вопили подвыпившие ткачи. Рядом, пытаясь уснуть, ворчали и ворочались соседи. В углу за занавеской плакал побитый мальчонка. Жалобно надрывался грудной младенец... На праздники понаехало из деревень и из других городов много баб к своим мужьям на побывку. И до этого в мужской палате постоянно проживало 4 семейства... 60 кроватей, а жильцов на них 90. Некоторые спят без матраца. Каждый постоянно на глазах восьми-десяти соседей, от которых не укрыться никакими занавесками... Раньше пытались одергивать людей, разлагающих и грязнящих общежитие, но решимость отдельных жильцов быстро иссякала, натолкнувшись на жесткий, давящий на всех жилищный кризис». [Ильин Я. Жители фабричного двора. - «Молодая гвардия», 1928, с. 22-23.]

А вот из статьи 60-летней давности: «При жилищной нужде обычно при выпивках присутствует и детвора, которая по некультурности родителей, по своей ребячьей озорливости и любопытству тут же приучается тянуть горькую». [«Известия», 1929, 6 февраля.]

В тяжелых жилищных условиях жили не только мигранты. Перенаселенние городов и рост квартирной платы толкали отдельные рабочие семьи на сдачу коек, углов, что ухудшало их собственные жилищные условия.

Одна из особенностей жизни городов середины и конца 20-х годов - наличие бездомного населения. Существовавшие в 1928 году ночлежные дома в Москве с трудом пропускали до 7 тыс. человек в день, а за воротами ночлежек оставалось ежедневно несколько тысяч бездомных.

Огромный спрос на рабочую силу индустриальных отраслей изменил ситуацию на рынке труда, в результате чего к 1931 году в стране была ликвидирована безработица. Однако развитие народного хозяйства столкнулось с новыми затруднениями: во многих отраслях стало остро не хватать рабочей силы. Уже в начале 1930 года потребность на рабочую силу в Москве удовлетворялась на 40%, в Ленинграде - на 49%, в Ростове-на-Дону - на 38%. В сентябре 1930 года журнал «Вопросы труда» писал: «Сейчас уже нет почти ни одной отрасли народного хозяйства, которая, несмотря на бурный рост числа занятых рабочих, не испытывала бы острого недостатка в квалифицированных рабочих кадрах». [«Вопросы труда», 1930, №9, с. 3.]

Еще более обострился дефицит рабочей силы в 1931 году, когда началось строительство 518 новых крупных промышленных предприятий, в числе которых были Магнитогорский металлургический и Кузнецкий металлургический комбинаты, Днепрогэс, Челябинский тракторный и др.

Форсированная индустриализация, концентрация средств на строительстве ударных объектов при сохранении сезонного характера труда отходников обостряли проблему надежного обеспечения промышленности кадрами. В то же время существовало представление о возможности ее сравнительно легкого решения, основывавшееся на оценках резервов рабочей силы в сельском хозяйстве. По мнению ряда экономистов, эти резервы могли уже в ближайшее время резко возрасти в результате механизации. По некоторым расчетам, производительность труда в сельском хозяйстве к 1937 году по сравнению с 1930-м могла вырости в 10 раз. Предполагалось, что из сельского хозяйства будет "высвобождено около 30 млн. человек трудоспособного населения. [См.: «Вопросы труда», 1931, №10, с. 47.] Очевидно, что столь смелые оценки создавали иллюзию неисчерпаемости трудовых ресурсов села, оправдывали политику выкачивания рабочей силы без учета каких-либо последствий для развития как деревни, так и города.

В реальной жизни обеспечение промышленности кадрами осложнялось продолжавшимся самотеком рабочей силы, несовершенством планирования потребности в рабочей силе, неувязками во взаимоотношениях колхозов и органов Народного Комиссариата труда. Неурегулированными остались взаимоотношения отходников с колхозами. К тому же рост потребности в рабочей силе обгонял возможности традиционных районов отходничества Центральной России. В других же районах крестьяне скептически относились к отходничеству. В одном из украинских колхозов колхозники заявили, что «они не рязанские лапотники, любят свою землю, свою хату, жен и галушки и в отходники не пойдут». [«Вопросы труда», 1931 №2, с. 25.]

В условиях административно-командной системы управления экономикой неизбежной стала замена вербовки отходников (означавший колебания их численности и состава) надежной формой обеспечения кадров. Такой формой с 1931 года стал организованный набор рабочей силы.

Выступая на совещании хозяйственников 23 июня 1931 года, И.В. Сталин вопреки логике фактов утверждал, что после ликвидации безработицы в городах и преодоления массовой нищеты в деревне, в результате снабжения деревни десятками тысяч тракторов и сельхозмашин «...у нас не стало больше ни «бегства мужика из деревни в город», ни самотека рабочей силы... Значит, от «политики самотека» надо перейти к политике организованного набора рабочей силы для промышленности. Для этого и существует лишь один путь - договоров хозяйственных организаций с колхозами и колхозниками». [Cталин И.В. Соч., т. 13. М., 1952, с. 53. ]

Для усиления притока рабочих из сельского хозяйства в индустриальные отрасли в июне 1931 года было принято постановление ЦИК и СНК СССР «Об отходничестве». Этим постановлением для колхозников и единоличников, уходивших на работу в промышленность, строительство и на транспорт, был установлен ряд льгот. Например, отходники-колхозники полностью освобождались от всяких отчислений с заработка в общественные фонды колхозов, а после возвращения им в первую очередь предоставлялась работа в колхозах. Хозяйственные органы обеспечивали отходников жильем и продовольствием, им оплачивался проезд к месту работы и обратно, выдавались суточные. Поощрялись колхозы, которые заключали договоры о выделении рабочих-отходников или содействовали их вербовке: такие хозяйства получали право на преимущественное обеспечение сельскохозяйственными машинами, в них в первую очередь строились школы, детские сады, ясли.

Принятые меры способствовали ликвидации напряженного положения с рабочей силой в индустриальных отраслях, но они же стимулировали дальнейший приток населения в крупные города, где концентрировалась промышленность. В условиях чрезмерно быстрого роста крупных городов была поставлена проблема ограничения их роста. В советской литературе постановку этой задачи традиционно связывают с резолюцией пленума ЦК ВКП(б) 15 июня 1931 года года. «О московском городском хозяйстве и о развитии городского хозяйства СССР».

Городское хозяйство г. Москвы, отставая от роста населения, имело, помимо других недостатков, крайне неудовлетворительное санитарное состояние. (Так, в 1930 году на 1000 детей в возрасте до 1 года в городе умирало 120 детей.) Однако проблема была поставлена значительно шире: необходимо было как можно скорее ликвидировать отставание городского хозяйства от потребностей города, добиться решительного перелома в темпах его развития.

Промышленное строительство предлагалось вести в новых районах, учитывая нецелесообразность нагромождения «большого количества предприятий в ныне сложившихся крупных городских центрах, и предложено в дальнейшем не строить в этих городах новых промышленных предприятий, в первую очередь не строить их в Москве и Ленинграде, начиная с 1932 г.» [Решения партии и правительства по хозяйственным вопросам, т. 2. 1929-1940 г., М., 1967, с. 330.] Но политика ограничения роста городов в условиях экстенсивного развития экономики не была подкреплена экономическими мерами, ограждавшими эти города от натиска новых предприятий. Более того, намеченные пути ускорения темпов развития городского хозяйства, и особенно жилья, предусматривавшие концентрацию капиталовложений в основных промышленных и городских центрах, приоритетное обеспечение этих городов необходимыми материалами и оборудованием (при их огромном дефиците), делали их особо привлекательными как для нового производственного строительства, так и для мигрантов.

В отсутствие эффективного экономического механизма ограничения роста крупных городов панацеей стали административные меры (в условиях тоталитарного общества - всегда репрессивные): в конце 1932 года была введена паспортная система. (Практически одновременно развернулась широкая кампания выселения из Ленинграда, Москвы, некоторых других городов «классово чуждых» элементов, которых насчитывалось около 1 млн. человек.)

Введением паспортной системы движение сельского населения ставилось под контроль государства. Характерно, что вслед за постановлением о паспортизации в марте 1933 года было принято новое постановление об отходничестве. В соответствии с ним резко ограничивалась возможность стихийной, вне организованного набора, миграции из села в город.

Паспорта и прописка по месту жительства стали обязательными для всех граждан, достигших 16-летнего возраста и постоянно проживающих в городских поселениях, районный центрах, в определенных районах Ленинградской области, на всей территории Московской области и в ряде других областей. Сельское население страны в большинстве своем оставалось непаспортизированным.

Рост преступности, вызванный миграцией, явился одной из причин введения паспортной системы и обязательной прописки, хотя были и другие - необходимость точного учета миграции, потребность в регулировании городского населения. Последняя причина затем стала указываться в качестве единственной. [См., например: БСЭ. Второе издание. М., 1955. Т. 32, с. 200.]

Но в тридцатых-то годах обоснование введения паспортной системы было весьма недвусмысленно: «Советское законодательство, в отличие от буржуазного, никогда не вуалировало классовую сущность паспортной системы, пользуясь последней в соответствии с условиями классовой борьбы и задачами диктатуры рабочего класса на различных этапах строительства социализма». «Необходимость» планомерного регулирования передвижения населения из сельских районов в промышленные и обратно» [Паспортная система. - БСЭ. М., 1939,] - последняя в ряду причин паспортизации.

Быть может, паспортизация способствует борьбе с преступностью, что хоть в какой-то мере оправдывало бы ее введение? Но еще в прошлом веке этот тезис признан несостоятельным: «Специалисты по полицейской части... высказывались за ненужность паспортной системы с точки зрения общественного порядка и спокойствия (комиссия гр. Сольского 1869 г.)». [Паспортная система. - Энциклоп. словарь т-ва «Бр.А. и И. Гранат и К°», 7-е изд., (1912), т. 31, с. 324.].

Тогда, возможно, экономические плюсы регламентации передвижений превышают неизбежные переиздержки ограничения свобод? И на этот вопрос давно найден ответ: «Свобода передвижения, самая элементарная свобода гражданина, вытекает из общих условий современной экономической деятельности». [Там же, с. 323.] Более того, «паспортная система, ограничивая свободу передвижения человека, вместе с тем задерживает и промышленное развитие страны». [Паспорт. - Энциклопедический словарь. «Ф. Брокгауз, И. Эфрон». СПб., 1897, т. ХХII-а, с. 923.] Но королевство кривых зеркал живет по своим законам: какое дело до элементарных свобод тоталитарному обществу, до соображений личной безопасности, когда царит госбезопасность, когда рабский труд кладется в основу экономической деятельности, а сам работник становится «трудовым ресурсом»?

* * *

Сегодня — время собирать камни, разбросанные в буднях великих строек.

Вглядываясь в окружающую действительность, мы понимаем, что «уничтожение кулачества как класса» обернулось почти повсеместным уничтожением крестьянства как такового. Со всеми вытекающими последствиями: разрушением традиционной крестьянской культуры, базирующейся, по мнению Чаянова, на «началах трудового семейного хозяйства» (которое мы сегодня столь рьяно пытаемся возродить). Тотальному разрушению подверглась сама культурная основа, вокруг которой формировалась деревня как социальная и хозяйственная единица. [См.: Мяло К. Оборванная нить. - «Новый мир», 1988, №8, с. 255.]

Мы яснее понимаем, что курс на руководство и «переделку крестьянства» - по выражению Н. Бухарина - привел к появлению качественно нового работника, лишившегося деревенских корней и не обросшего городскими, утратившего крестьянскую культуру и не приобретшего индустриальную. (Маргинальный налет и сегодня явственно проступает - и на крестьянстве, и на рабочем классе, и на истощившейся прослойке интеллигенции.) Кокетничанье и заигрывание с новоявленным рабочим классом, развращение «гегемона» позволяли, прикрываясь его именем, творить любые преступления. Принадлежность не к рабочему классу, документально засвидетельствованная отметкой в паспорте, закрывала перед не охваченным «высоким званием» все двери - кроме лагерных.

Результатом грандиозных социальных подвижек стал, по выражению М. Волошина, «геологический сдвиг душ». Зима 1929 года; восприятие деревенской старухи: «Социализм, может, будет через лет 50, потому что у нас народ нечестный». [«Литературная газета», 1988, 12 октября.] Потрясение нравственных основ сопровождалось утверждением новых, «классовых» приоритетов

В вареве классовой борьбы закалялся новый человек. (Спустя десятилетие «закалке» подверглись целые народы, высланные в места с благоприятствующим для этой цели климатом.) Гвозди и винтики, шурупы и кирпичи - из лексикона времени, в котором человек утратил свою самодовлеющую ценность. В котором мы его потеряли. Попутно возведя на пьедестал Павлика Морозова и Лидию Тимашук. [Павлик Морозов донес на своего отца, за что был убит родственниками, «врагами Сов. власти». Образец для подражания советских пионеров. А его отец и родственники - расстреляны.

Лидия Тимашук - тоже доносчик - сыграла свою роль в т.н. «деле врачей» в начале 50-х годов. [Прим. ред.]

Б. Слуцкий позже напишет: «Шел весь народ, его большой объем. Довольный исторической судьбой своей, а личной не вполне довольный: все революции да войны, еще нескоро прозвучит отбой. Величьем удовлетворен вполне, зарплатой удовлетворен не полностью...» Шел или бежал? - в города от голода («знает деревенское дитя, сын и внук крестьянский, что в крестьянстве ноне не прожить...»), на новостройки - не только по безмерности энтузиазма, но и бежал от клейма «классово чуждого элемента», просто на поверку? Не только трагические тридцатые годы, но и фарсовые последних десятилетий внесли лепту в формирование генераций «перекати-поля» - сотнями «ударных комсомольских», пресловутым БАМом. Стоит ли сегодня удивляться, что «именно набродь - наиболее активная миграционная единица, которой не дороги ни местные традиции, ни местная история...». [«Известия», 1988, 21 октября.] Стоит ли удивляться, что и спустя десятилетия мы имеем вид путешественников? Что ни у кого нет определенной сферы существования? Что в своих домах мы как будто на постое, в семье имеем вид чужестранцев, в городах кажемся кочевниками...

Джордж Оруэлл в романе «1984» заметил, что тот кто контролирует прошлое, контролирует будущее; кто контролирует настоящее, контролирует прошлое. Мы перекормлены контролируемой действительностью, и это внушает оптимизм: есть возможность вплотную заняться изучением прошлого - во имя будущего...

[1] Мосеенко В., Мукомель В. В буднях великих строек…//СССР: демографический диагноз./Сост. В.И. Мукомель. М.: Прогресс, 1990. С. 213-229.