Диалектика урбанизации и миграции в России[1]

А.С. Ахиезер

Связь урбанизации и миграции в России сложна и неоднозначна. Эти два процесса могут совпадать по своей направленности, но могут и противостоять друг другу. Устойчивая массовая миграция представляет собой изменяющийся по своей важности элемент образа жизни, форму деятельности, реализующей ценности части населения, его групп, связанных с временной или постоянной сменой мест проживания и труда. Миграцией может быть также названо насильственное переселение людей (например, при крепостном праве помещики обладали правом продавать крестьян без земли "на вывоз", а в годы советской власти насильственно переселяли целые народы).

Миграция может быть велика, вплоть до того, что само общество может оказаться результатом миграции, результатом переселения целых народов. Разные периоды человеческой истории характеризуются существенными различиями в масштабах, содержании, направленности миграции, ее ролью и местом в воспроизводственном процессе. Формирование городов привело к появлению миграции, определяемой урбанизацией, сложившимися типами поселений, территориально закрепленными социокультурными различиями в обществе, значимыми для образа жизни, для воспроизводства жизни людей. Урбанизация - фактор дальнейшей миграции, результат определенного освоения территории, превращения ее в притягательную черту нового образа жизни, новых форм труда.

Колонизация как миграция

Исторический процесс "расползания" России на окружающие территории шел как стихийный процесс ее колонизации населением. Но колонизация осуществлялась и силами государства, захватывающего новые земли. Государство шло как за склонными к колонизаторской деятельности переселенцами, так и впереди их, затем заселяя захваченные территории, подчас оттесняя, депортируя местное население. Значение этих двух составляющих в истории страны менялось, и постепенно роль государства в расширении территории России возрастала. Некогда массовое стихийное переселение вдохнуло жизнь в имперскую политику государства. На новых территориях эта политика отличалась двойственностью, расколотостью, что проявлялось, в частности, в двойственности, противоречивости, расколотости миграционной политики. Власть то поддерживала миграцию на новые земли, то ей препятствовала, часто смотрела сквозь пальцы на серьезные нарушения собственных запретов на переселение.

Масштабы территорий, охватываемые российской миграцией, столь велики, что это, без сомнения, играло и играет исключительно важную роль в формировании общества таким, каким мы его видим сегодня. Оно складывалось как бродячее на безграничных просторах, как результат попытки людей жить если не в процессе постоянного перемещения (и одновременно жесткого, хотя и не всегда эффективного стремления государства подчинить этот процесс внешней силе начальства), то почти всегда стремясь к такому перемещению. Для истории России характерны массовое, идущее от народной почвы, расширение осваиваемой территории, массовая колонизация во всех направлениях, где этому не было достаточно мощных природных и общественных препятствий.

Население Московского государства сложилось в результате упадка Киевской Руси, что вызвало передвижение от среднего Днепра на юго-запад и северо-восток, т.е. от центра Киевской Руси к ее окраинам. В период своего максимального расширения страна почти в 50 раз превышала существовавшие некогда собственные минимальные размеры. Процесс колонизации по сути своей был одновременно миграцией - колонизацией-миграцией. Ее парадокс в Сибири заключался в том, что она протекала почти в пустыне, в дикой суровой стране. С конца XVI века за век с небольшим территория Сибири, присоединенная к России, в 11 раз превысила Европу. Это была главным образом неплодородная земля с редкими и малолюдными поселками. Она воплощала и закрепляла присущее сложившейся культуре стремление к природе в ущерб стремлению жить в государстве, в больших общностях, служила закреплению ценностей догосударственных структур. Это был фактор, благоприятствующий сохранению пассивного отношения людей к традиционным отношениям, противостоящий развитию способности подчинять данные отношения конечному эффекту, подчинять структуру функциям. А это жизненно важно для формирования новых более сложных решений и интенсивных форм труда.

Как известно, еще на рубеже XIX и XX веков вплоть до Первой мировой войны ограниченность земли, пригодной для земледелия, служила фактором миграции крестьянства в Сибирь. Однако не следует забывать, что об этой ограниченности можно говорить лишь с определенными оговорками, так как она вытекала из архаичной формы земледелия. В тот период в переселении участвовали не самые бедные и малоземельные крестьяне, что заставляет думать о появлении в этом процессе зачатков формы миграции, нацеленной на качественные сдвиги в образе жизни, в труде. Хотя данная тенденция не получила своего развития.

Специалисты указывают на несколько причин колонизации-миграции. Одна из них заключалась в том, что вся территория, составляющая историческое ядро Русского государства, "была мало плодородной"[2]. Это стимулировало миграцию двух типов. Во-первых, подсечная система земледелия (которую лишь условно можно назвать "системой земледелия") требовала почти ежегодной смены участков обрабатываемой земли, т.е. постоянного перемещения. Это приводило к "бродячести" (выражение В. Ключевского), к периодическому стремлению покидать обжитое место. Исторически сложившийся образ жизни, связанный с особой формой хлебопашества, носил «подвижной, неусидчивый, кочевой характер... Земледелие носило "переносный" характер»[3]. Во-вторых, на определенном этапе миграцию стимулировало мощное давление аграрного перенаселения. Если в 1860-х годах на ревизскую душу приходилось 4,8 десятины, то в 1880 году надел уменьшился до 3,5 десятин, а в 1900 году - до 2,6 десятин[4]. Это означало, что стремление к расширению сферы проживания могло достигать значительных масштабов.

В целом, однако, миграционные процессы проходили в условиях низкой плотности населения. В период раннего средневековья плотность населения России была примерно в 3-6 раз меньше, чем на Западе. В XVI веке Европейская Россия в 10 раз уступала по данному показателю Германии и в 20 раз - Франции[5]. Думаю, это объясняется не только менее благоприятными условиями земледелия в нашей стране, но и стремлением отвечать на все проблемы экстенсивными решениями.

Мощным фактором переселения являлось стремление человека уйти от власти, от государства, воплотить идеал воли, переселиться на дальние "вольные земли", где начнется совершенная новая идеальная жизнь, представления о которой культивировались в народных утопиях. Стремления воплотить эти идеалы подчас принимали форму массового бегства. Именно это отношение к власти на определенных этапах истории, возможно, следует рассматривать как главный фактор колонизации.

К данной проблеме проявляли острый интерес мыслители и писатели России. Так. Н. Бердяев писал: "Необъятные пространства, которые со всех сторон окружают и теснят русского человека, - не внешний, материальный, а внутренний, духовный фактор его жизни. Эти необъятные русские пространства находятся и внутри русской души и имеют над ней огромную власть... Огромность русских пространств не способствовала выработке в русском человеке самодисциплины и самодеятельности - он расплывался в пространстве"[6]. Тем самым подчеркивалось влияние гигантской колонизации-миграции на ментальность, на формирующиеся стереотипы культуры.

На недовольство властью люди отвечали не стремлением ее изменить, усовершенствовать, взять на себя ответственность за нее, но массовым перемещением как способом сохранения, активизации догосударственных, архаичных ценностей во всех сферах человеческой деятельности. Стремление уйти с, казалось бы, обжитых земель закрепляло представления о возможности иметь дом везде, о земле как безграничном ресурсе, как их безграничном вместилище. В результате производственные решения основывались на вовлечении в экстенсивный оборот все большей массы представляющихся безбрежно изобильными ресурсов. Локальное их истощение компенсировалось перемещением "жидкого элемента русской истории" (выражение С. Соловьева) в пространстве не только в масштабе Земли, но и всей Вселенной. (Здесь можно видеть важный стимул философии "русского космизма".)

Это было как результатом архаичных форм воспроизводства, так и предпосылкой их сохранения. Л. Милов пишет о бытовавшей в сельском хозяйстве Европейской России "архаике, которая существовала отчасти и в XIX столетии"[7]. Более того, Россия выступает как "архаичный социум", в котором "был сохранен и архаичный защитный механизм общинного землепользования"[8]. В. Булдаков говорит об архаичном массовом поведении уже в XX веке. В начале века, по его мнению, произошел не прорыв в будущее, а напротив, архаизация всей общественной структуры, проснулись настоящие племенные инстинкты, фактически общество пришло к сакрализации самых архаичных форм человеческого естества. В результате победила "социальная архаика"[9], которая по-прежнему была элементом повседневности.

Механизм консервации архаики в России можно понять, лишь учитывая, что безграничные возможности для колонизации-миграции открыло массовое расселение в форме малочисленных поселений, редко превышающих два-три двора и находящихся друг от друга на значительном расстоянии. Культурные последствия такого типа расселения определялись тем, что не создавались условия для совершенствования форм общения, для культивирования этого процесса как специфической ценности[10]. Такая социокультурная особенность образа жизни не создавала благоприятных возможностей для формирования новых, более совершенных, более эффективных типов организации всех форм деятельности, ценностей, ставящих ее эффективность выше ценности сохранения исторически сложившихся отношений. Это препятствовало преодолению господства ограниченных экстенсивных форм воспроизводства, затрудняло распространение конструктивных инноваций, использование опыта других стран и народов.

Миграция как форма воспроизводства экстенсивных форм труда, принятия решений привела к тому, что можно назвать неосновательностью целей миграции, т.е. к слабой ориентации людей на поиск через миграцию прочного, устойчивого на многие годы места жительства и места работы, на создание устойчивой семьи, своего дома, на стремление к устойчивому диалогу со своим окружением. Видимо, определенную роль здесь сыграли частые пожары: российские поселения вплоть до XX века были по преимуществу деревянными. Это консервировало нестабильность повседневности, создавало объективные условия для массовых строек силами малоквалифицированного труда и в конечном итоге приводило к расточительному использованию как человеческих, так и всех иных ресурсов.

Урбанизация как фактор миграции

Города, возникавшие в древности на Руси, представляли собой административные центры, значимые для защиты территории. Однако превалирование административновоенных факторов делало развитие этих городов односторонним, существенно отличающим их от городов Запада. Это даже позволило некоторым специалистам отрицать правомерность использования в российских условиях понятия "урбанизация". Во всяком случае непосредственно города в тот период не были центрами притяжения для существенных миграционных потоков, каковыми, например, могли бы быть города - центры торговли и производства, распространяющие влияние на значительные территории.

Судьбы этих городов выявили важную специфику развития российского общества. В своей основе они стали проводниками государственной политики. Урбанизация держалась на ресурсах, накопленных государством, а не на массовой активности людей, склонных к предпринимательству, к развитию своей жизненной среды, поселений, городов. Это также существенно отличало российские города от европейских.

Государство, формируя систему поселений в соответствии с собственными нуждами и интересами, одновременно стимулировало миграцию людей, необходимых для осуществления задуманного. "Служилые люди и духовенство, поселенные в Сибири, на первых порах всецело находились на иждивении государства, получая денежное и хлебное жалованье. Позже они обыкновенно получали земли и должны были сами производить хлеб. Но это было возможно далеко не везде и притом лишь после покорения инородцев и крепкого утверждения русского владычества в Сибири. Казне вследствие этого приходилось иметь в Сибири большие запасы хлеба для раздачи служилым людям и духовенству. Подвозить хлеб из Европейской России было тяжело даже в Западную Сибирь, а тем более в Восточную. Поэтому вслед за служилыми людьми, а иногда даже одновременно с ними в Сибирь высылали крестьян-земледельцев. Эти крестьяне получали участки земли, которые обрабатывали в свою пользу, a в виде главной казенной повинности возделывали десятинную пашню, с которой урожай шел в государевы житницы служилым людям и духовенству... Крестьяне отправлялись в Сибирь так же, как служилые люди, либо по прибору, либо по указу"[11].

Крепостническое государство решало свои проблемы, манипулируя крепостными. Вспомним гоголевского Чичикова, представлявшегося как "херсонский помещик" и желавшего купить крестьян без земли "на вывоз". Иначе говоря, насильственное переселение подневольных людей было не чем-то необычным, а признанным элементом миграции. Это бросает свет на дальнейшие российские урбанизацию и миграцию. Существовало ярко выраженное стремление формировать их для реализации государственной политики. Отсюда - государственное принуждение как фактор такой политики, закрепощения.

В советский период данная тенденция приобрела множество различных форм. Миграция по-прежнему в значительной степени существовала как принудительная. Создавалась громадная система ГУЛАГа, где концентрировалась значимая часть общества, одновременно погибавшая и "трудившаяся" в неблагоприятных для труда и жизни районах, выполняя работу, не требующую квалификации. Тем самым не столько создавались материальные ценности, сколько уничтожались люди. (Впрочем, впоследствии были организованы так называемые шарашки, где делались попытки использовать высококвалифицированный труд. Но это уже можно рассматривать как шаг самоотрицания советской системы.) Важнейшей формой принудительной миграции стали депортации целых народов. Нельзя также не отметить, что огромные массы людей перемещались в качестве оккупационных войск и администраций на захваченные территории.

Вместе с тем существовала и вторая сторона развития городов и миграции в России. Каковы бы ни были непосредственные факторы их развития, российские города постепенно становились притягательной силой для возрастающей массы людей. прежде всего для миллионов реальных и потенциальных жертв коллективизации.

Урбанизация превратилась в относительно комфортный фактор миграции: места труда, новых его форм, возможностей интенсификации труда. Это породило иллюзии о новой роли рабочих как классе - носителе прогрессивной формы труда и социального творчества. Миграция продолжала нести в себе в той или иной форме способности людей по реализации планов, потребностей, их стремление к поискам более комфортной жизни и т.д.

При исследовании процессов миграции прослеживались направления, свидетельствующие об относительной независимости миграционных потоков от государственных стремлений. Например, Л. Иофа писал о существовавших несколько столетий миграционных потоках на юг и на запад, свидетельствовавших о том, что власть никогда не могла полностью подавить неконтролируемые процессы[12]. В еще большей мере это касалось эмиграции. На закате советской власти государство все более теряло возможность препятствовать эмиграции из страны.

Ярко выраженный двойственный характер миграции выражался в том, что ее потоки резко различались по своим мотивам. Одни, определяемые и стимулируемые государством, направлялись главным образом на север и восток, тогда как другие, нацеленные на поиски условий более комфортной жизни, шли на юг и запад. В этом расколе был зародыш краха всей государственной политики урбанизации и миграции.

Картина сильно усложнялась взаимопроникновением противоположных полюсов этих процессов. Например, государство пыталось направлять потоки мигрантов в своих интересах для реализации амбициозных, часто утопических планов, опираясь на стремления людей искать более комфортные условия в городах. Для этого оно ввело материальное стимулирование, например в форме знаменитых "северных надбавок". Для осуществления такой программы необходимы были немалые средства. Однако по мере ослабления власти, исчерпания ресурсов, которыми оно могло поддерживать свои планы, больше становилось обращений к населению, к молодежи с идеалистическими призывами, дополняемыми, впрочем, различными утилитарными посулами. Власть призывала отправляться на различные стройки, на подъем целины, где обычно в тяжелых условиях при крайне низкой организации труда штурмом решались сложные проблемы. Часто это имело разрушительные последствия. Например, хрущевский подъем целины дал образцы массовой масштабной дезорганизации. Государство при этом опиралось на неосновательность ценностей мигрантов, решающих свои проблемы на экстенсивной основе, на ограниченное стремление осваивать и благоустраивать свою территорию. Это можно рассматривать как определенное проявление культуры, не разорвавшей полностью с ценностями кочевого образа жизни, со слабым стремлением к развитию благоустроенной повседневности. Внутренняя раздвоенность урбанизации и миграции порождала общую неустойчивость общества, неизбежность опасных катастрофических изменений, возникновения разных сочетаний элементов этой раздвоенности.

Кризис связи урбанизации и миграции

Возможности государства контролировать ход развития городов, направление миграции всегда были ограничены его собственными ресурсами, возможностями административного принуждения. Возможности того и другого вопреки массовым иллюзиям не были безграничны. Происходили количественные и качественные изменения, катастрофические сдвиги, росла внутренняя противоречивость всего общества. Менялось соотношение между ресурсами, которые могло мобилизовывать государство для реализации своих целей, с одной стороны, и спонтанными массовыми процессами, в частности массовым стремлением реализовать потребности в личных или групповых планах, - с другой. Причем способности государства влиять на массовые процессы, реагировать на неблагоприятные процессы, в частности на возрастающие препятствия колонизации-миграции, ослабевали.

Специфика миграции, вышедшей из колонизации-миграции, исторически заключалась в преобладании центробежных процессов над центростремительными. На наших глазах произошел, однако, поворот к преобладанию центростремительной миграции. Это свидетельствовало о разрыве с традицией, складывающейся на протяжении всей истории России. "Со второй половины 70-х годов направление миграции изменилось на прямо противоположное - в Центральную Россию и на восток страны из южных республик и районов". Миграционная "экспансия русских сменилась их реэмиграцией в свою республику". Это вытеснение русских было "буквально громом среди ясного неба"[13]. В то же время такой разрыв с традицией имел глубокие исторические корни. В 1979-1988-х годах процесс реэмиграции русских охватил большинство республик СССР. Затем он принял характер эвакуации, включая выезд из районов острых этнических конфликтов, где речь шла уже о бегстве[14].

Налицо глубокий качественный перелом, значение которого еще предстоит осмыслить. Казалось, бесконечный процесс "расползания" натолкнулся на некоторые внешние преграды. Действительно, речь шла об изменении соотношения сил. С одной стороны, при удалении от исторических центров происходило ослабление энергетического потенциала колонизации-миграции, общее уменьшение объема ресурсов, которые общество, государство могли направить на ее поддержку. С другой стороны, рост самосознания народов, этносов приводил к усилению сопротивления российской колонизации-миграции.

Разумеется, и раньше имелись свидетельства того, что "расползание" приобретает нездоровый характер. Оно не могло продолжаться безгранично. Уже поражение России в Крымской войне говорило о растущем сопротивлении геополитическим изменениям, сопровождающим этот процесс. Одним из последствий той войны стала продажа Аляски в 1867 году. Причины этого шага лежали в осознании Россией неспособности осваивать отдаленные гигантские территории. По мнению великого князя Константина, Аляска требовала стольких расходов, что ее не стоило защищать. Освоение же амурского бассейна, по его мнению, могло принести стране больше преимуществ[15].

Советская власть пыталась продолжить политику "расползания" территории, целиком превратив ее в государственную монополию. Уже в этом можно усмотреть симптомы упадка, так как это была попытка превратить относительно мирную народную колонизацию, непосредственно не несущую в себе склонности к конфликтам с местными народами, в последовательную государственную агрессию.

В советское время выявились явные признаки исторического исчерпания тысячелетнего процесса расширения государства, пытавшегося распространить свое влияние за границы страны на все "социалистическое содружество". Начало этого процесса следует, видимо, относить к выпадению Югославии И. Броза Тито из единого строя стран социализма. Поворотной точкой, очевидно, можно считать неудачную попытку подчинить Афганистан. Распад СССР, войну в Чечне, склонность восточноевропейских стран ослабить связи с Россией и интенсифицировать контакты с Западом можно рассматривать как закрепление этого поворота, как симптом усиления нажима окружающего приграничного мира, в основном юга, на Россию мирными средствами, в частности попытками колонизации, например китайцами на Дальнем Востоке. Нельзя не учитывать также усиления на юге исламского фундаментализма, пришедшего к власти в Иране, существование опасного агрессивного режима в Ираке, сил, поддерживающих эти режимы в других государствах, включая страны СНГ.

Прекращение колонизации, изменение определяющего вектора миграционных процессов совпали по времени с важнейшими глубокими качественными сдвигами в обществе. Наше общество, как считает А. Вишневский, пережило экономическую, городскую и демографическую революции. Однако эти процессы не были доведены до конца, что приводит "общество в противоречие с его исходными, традиционными, холистскими принципами", а это не исключает опирающегося на архаику реванша. "возможности тоталитарной диктатуры"[16]. Иначе говоря, проблема заключается в том, что поворот миграционных потоков, конец колонизации вне официальных границ России можно понять как важнейший элемент глубоких изменений, неотделимых от динамики России, ее цивилизационной характеристики. Этот факт требует коренного изменения самосознания общества.

Обращает на себя внимание, что на определенном этапе российской истории для страны оказались характерны гигантские, невиданные в мировой практике темпы урбанизации, "городской взрыв", соответствующий поворот потоков миграции, буквально хлынувших в города[17]. Среди причин, породивших этот процесс, обычно указывают на политику коллективизации, нанесшую чудовищный удар по деревне, и индустриализации, толкающей государство на "перекачку" людей, способных работать, из деревни в город. Однако была еще одна причина, возникшая еще до 1917 года и получившая с некоторых пор название "крестьянской революции", которое, по-моему, не отвечает сути происшедшего.

До сих пор даже среди историков существует точка зрения, что сельская территориальная община стала разваливаться после 1861 года. Этот процесс действительно имел место, но затем сменился нарастающим процессом восстановления общины, который лишь усилился в ответ на столыпинские реформы. Крестьянство стало "вползать" в гражданскую войну, которая началась как борьба с помещиками, но постепенно переросла в войну между теми, кто защищал максимальную уравнительность, и теми, кто отказывался встать на этот путь. Постепенно количество погромов богатых крестьянских хозяйств стало все больше превышать количество погромов помещиков. Из сожженных строений в деревне в 1907-1909-х годах помещичьих усадеб было 70,9%, а крестьянских домов в деревнях - 29,1%. В 1910-1913-х годах это соотношение сменилось на противоположное: сожженных усадеб было 32,5%, крестьянских домов - 67,5%[18]. Постоянная борьба за уравнительность создала невыносимые условия жизни в деревне, подрывала основы производства (что свидетельствовало о дезорганизации деревенской жизни еще до коллективизации). Появление рабочих мест в городах, казалось, открывало возможность уйти от развивавшегося дискомфорта.

Мигранты, хлынувшие в города, на первый взгляд, воплощали в своем движении политику индустриализации государства и одновременно реализовывали свои личные планы. Как могло показаться, исчезла двойственность государственно направляемой урбанизации и личных планов, возникло "морально-политическое единство советского народа". Тем не менее, по историческим меркам это был лишь миг. В город хлынула архаичная рабочая сила, десятки миллионов неквалифицированных людей, в значительной степени приверженных тотемизму, стремящихся отдать бремя решений "тотему-отцу-вождю". Это означало, что потоки мигрантов сметали достижения урбанизации прошлого, заключающиеся в развитии очагов (впрочем, немногочисленных) урбанизированной культуры. Произошла аграризация городов[19]. Об урбанизации в этих условиях можно говорить лишь с существенными оговорками. Урбанизация, фокусом которой является формирование качественно новой для общества урбанизированной культуры, вошла в противоречие с массовой миграцией, несшей в города архаичный потоп.

Раскол между городом (точнее - городскими функциями городов, культивированием и реализацией городских ценностей) и деревней (точнее - функциями, опирающимися на архаичные ценности) продолжал усиливаться. Конец нэпа стал капитуляцией перед неспособностью решить задачу культурной, хозяйственной интеграции города и деревни, как тогда говорили, их "смычки". Это был зловещий симптом распада урбанизации и миграции, краха попытки интеграции всего хозяйственного и государственного порядка, неспособности преодолеть раскол. Руководство государством полагало, что массовый архаичный элемент можно использовать для формирования нового общества, опираясь на административную власть, террор, идеологическое воздействие, включение людей в ритмы организации производства, сводимого главным образом к технологии. Этот субъект мог сформировать лишь псевдоиндустриализацию, ее технический аспект. Реальная индустриализация должна была включать реальный механизм воспроизводства, т.е, возможность использовать рыночную реализацию товаров для постоянного воссоздания производства на все более высоком техническом и организационном уровне. В действительности было создано невиданное в мировой истории гигантское натуральное хозяйство, лишенное механизма эффективного воспроизводства.

Архаизация ослабляла общество, что в конечном итоге привело к ослаблению энергии миграции, к почти повсеместному уменьшению притока населения в города, начавшегося еще в СССР в межпереписном периоде 1979-1988-х годов[20]. Появилась большая группа республик с преобладающим оттоком городского населения. В противоположность западным районам бывшего СССР Средняя Азия, Южный и Центральный Казахстан, Армения, Азербайджан, автономии Северного Кавказа (кроме Кабардино-Балкарии) «представляют собой регион, где наблюдается застой в развитии урбанизации. Преодолеть кризисную ситуацию при такой ее динамике невозможно. Стагнация городов укрепляет элементы консервативности, патриархальности, национальной и этнической обособленности, "удобряя" тем самым почву для национальных конфликтов»[21].

Это говорило о появлении антиурбанизационного импульса, которой в ряде важнейших регионов принял характер стагнации, архаизации общества. Все свидетельствовало об усилении поляризации регионов бывшего СССР, которая способствовала его распаду, позволяла говорить о дезурбанизации, о существовании в настоящем и прошлом псевдоурбанизации. Архаизация хорошо видна при изучении специфики культуры горожанина. Результаты исследований показывают, что "городское (по статистике) российское общество имеет в значительной степени аграрный менталитет"[22]. К его признакам можно отнести и приоритетность продовольственного самообеспечения, и негативное восприятие социального неравенства и купли-продажи земли, и подозрительное отношение к иностранцам, и т.д.

В таких процессах можно усмотреть абстрактную модель колониализма, т.е. распространение своей деятельности на якобы пустое пространство, которое, однако, постепенно выявляет свое внутреннее содержание и вступает в конфликт с колониализмом. Спорящие о том, была ли Россия - как досоветская, так и советская - колониальной империей, насколько мне приходилось слышать, игнорируют тот факт, что в стране исторически развивалось отношение к самой себе, к точкам своего тела как к колонии. И это - не следствие злодейского замысла, но результат не достигшего минимально необходимого в данной исторической ситуации уровня массовой рефлексии, осознания собственной самоценности.

Строительство городов и массовая миграция в них населения были призваны обеспечить нужды индустриализации. Но сама индустриализация была понята как тиражирование уже имеющихся образцов техники и технологии, во многом она опиралась на покупку упавшего в цене в результате мирового кризиса западного оборудования, а также на архаичное отношение к труду. Все это привело страну к хозяйственной катастрофе, к техническому застою, за исключением относительно узких сфер производства, куда направлялись усилия научно-технической элиты и соответствующие ресурсы. В итоге начался упадок миграции и урбанизации, страна пришла к национальной катастрофе как в политической сфере (развал СССР), так и в хозяйственной. И сегодня мы имеем общее ослабление, истощение человеческого ресурса, крах империи, крах государства как субъекта насильственной урбанизации и миграции. Выявилась неспособность нашего общества осуществлять комфортную миграцию и урбанизацию, имеющих в качестве своих предпосылки и результата наращивание человеческого капитала. Мы все сегодня стали свидетелями, современниками и участниками крутого качественного поворота в реальной практике освоения пространства, который разрушает вековые ритмы и говорит о неэффективности исторически сложившейся мифологии пространства, включая и советскую мифологию.

Российская государственность на огромных территориях столкнулась со слабостью общего культурного основания, которое могло бы внутренне объединять все разнообразие населяющих страну народов, конфессий, регионов. Это, с одной стороны, угрожало обществу распадом, а с другой - стимулировало центральную власть к усилению организационных административных интеграторов в ущерб культурным. По сути, возникновение советской системы можно считать попыткой взамен старого культурного интегратора, опирающегося на идею единства "православия, самодержавия, народности", выдвинуть идеологию пролетарского интернационализма с идеей тождества всех народов, этнических групп. Однако эта идея не открывала пути к формированию базисного консенсуса, некоторого мощного пласта гомогенности культуры, который служил бы достаточно устойчивым интегратором целого. Доказательством чему было то обстоятельство, что данная идея нуждалась в дополнении ее террором. Центральная власть, как, впрочем, и все общество, оказывалась слабой, когда речь заходила о налаживании нормальной органической жизни в масштабе всей территории страны, в частности об эффективном хозяйственном освоении территории.

Снижение потенциала урбанизации означало ослабление возможности воспроизводить сложившуюся инфраструктуру. Это несло в себе серьезную угрозу обществу, угрозу разрушения жизни огромной массы людей. Инфраструктура и, следовательно, вся основанная на ней жизнь развивались на эфемерной основе урбанизации, не способной интегрировать общество, носили поверхностный, неустойчивый характер, не выполняли своей главной социокультурной функции, т.е. формирования урбанизированной культуры, нацеливающей личность на интенсификацию своих решений.

Урбанизация и миграция сегодня

Специфика современного этапа развития российского общества не может рассматриваться как переходная к рынку, ибо, как считает Ж. Зайончковская, возможности, появившиеся на рынке труда вследствие перехода к рыночным отношениям, по-видимому, исчерпаны. Современный этап можно охарактеризовать как возрастающую дезорганизацию общества, перерастающую в дезорганизацию государства, в общую депрессию. Это этап активизации локализма, который в различных формах уже неоднократно имел место в России.

Современный этап характеризуется и скрытой дезурбанизацией, и падением масштабов миграции, происходящих вследствие стремления людей выжить в резко ухудшившейся ситуации. Можно также говорить и об ослаблении государственного насилия, перемещении его центров к частным лицам, к группам, профессионально решающим свои проблемы посредством насилия. Современному этапу присущ общий рост дезорганизации, различные типы опасностей, а также рост бедности.

Важнейшая особенность современного периода - снижение роли урбанизации как процесса формирования очагов развития, центров сохранения комфортности и разнообразия жилья, мест приложения труда, отдыха. В частности, потери жизненного потенциала населения в городах в 1992 и 1994 годах выше, чем сельского населения, особенно у мужчин[23]. Ослабление связей между поселениями разрушает каркас сложившихся форм расселения. Ослабляются связи внутри агломераций, урабанизационный потенциал сохраняется лишь в ограниченных точках, прежде всего в столичных городах.

Проблема заключается в том, что слабость урбанизации обусловила формирование особого образа жизни, связанного со слободизацией страны. Слобода - в известном смысле "антигород". "Российская слобода копила силы в тени официального квазигорода, расширилась за счет летнего сезонничества на городских стройках"[24]. Интересно, что с закатом большевизма в брежневские времена слобода заметно расширила свой домен. "Слободское непременно означало временное, в любой момент готовое к изгнанию, сносу и перемещению, обустраивающееся кое-как, чтобы день прожить, принципиально чуждое и даже враждебное всякому оттенку стабильности, наследуемости, вкореняемости"[25]. Этот мир можно рассматривать как "отрицание цивилизации".

Для слободизации характерны отход от ортодоксального традиционализма и усиление влияния умеренного и, возможно, развитого утилитаризма. Для него типично осознание ценностей окружающего мира как бесконечного набора реальных и потенциальных средств. Одновременно образ жизни, тяготеющей к утилитаризму, характеризуется определенным слиянием элементов городского и сельского образа жизни, элементов традиционализма и определенных аспектов либерализма, связанных с науч­но-техническим прогрессом. Такой образ жизни носит эклектический, гибридный характер, включает противоположные характеристики. С одной стороны, город остается фокусом общества, центром потенциального возрождения, с другой - фокусом укрепления противостоящего урбанизации нерасчлененно-синкретического образа жизни.

Урбанизация, переживающая состояние упадка, не способна в должных масштабах культивировать, стимулировать развитие высококвалифицированной рабочей силы, развивать трудовой потенциал. Слабость урбанизации - важнейший фактор снижения качества трудового потенциала страны. Академик Ю. Яременко считал, что крупные контингенты занятых работали у нас с элементами принудительного труда. В этой связи прежде всего вспоминаются "лимитчики". Эти люди "воспринимали труд как принудительный акт... Психология, трудовая мораль на нашем производстве зачастую такая же, как в местах заключения... На нашем производстве вместо социализации происходит активная десоциализация, обучение антиобщественным навыкам. Возникает асоциальный тип человека"[26]. Такие люди, как правило, очень конфликтны, "они с большим трудом идут на сотрудничество друг с другом, с администрацией"[27]. В результате формируется глубоко дезорганизованный человек, органически связанный с дезорганизующими друг друга урбанизацией и миграцией.

Насильственная миграция, как и миграция в целом, резко снизилась. Отмечаются случаи, когда люди отказываются выезжать даже из тех районов, жизнь в которых представляет серьезную опасность для здоровья. Общее снижение миграции, происходящее в настоящее время, можно рассматривать как свидетельство упадка и застоя общества, обеднения людей, потерявших возможность выехать и обустроиться на новом месте.

Ныне урбанизация не опирается на государственные капиталовложения, нет роста рабочих мест, ухудшаются условия труда и быта. Это означает разрыв с советской традицией, когда государство несло на себе все бремя урбанизации. Одновременно из-за слабости частной инициативы ничтожны возможности развития урбанизации за счет частных капиталов. Следовательно, этот процесс теряет обе свои движущие силы.

В тех масштабах, в которых миграция продолжается, меняется ее вектор. Окончание колонизации приводит как к отказу от движения на Север и Восток, так и к продолжению движения в старопромышленные районы, на Юг и Запад, стимулирует эмиграцию. Ослабление зависимости миграции, повседневной жизни от урбанизации в российских условиях означает ослабление зависимости людей от государства, ослабление его поддержки. Снижающийся уровень миграции тем не менее показывает, что в условиях окончания колонизации на первый план явственно выходят именно те направления миграции, которые наиболее освоены и одновременно наиболее благоприятны для жизни и здоровья, но не соответствуют историческим традициям государства.

Сокращение миграции на всей территории бывшего СССР в 1997 году можно рассматривать как ее переломный момент в масштабах СНГ. Эти итоги "можно рассматривать и в качестве предвестника нового кризиса в России, что и случилось в 1998 году"[28]. Финансовый и хозяйственный кризис резко снизил доходы граждан и усилил тенденции удорожания стоимости эксплуатации жилого фонда, увеличения той ее доли, которая перекладывалась на граждан. Одновременно резко возросло стремление к слиянию элементов городского и сельского образа жизни, в той или иной степени продвигаться к древнему отсутствию различий города и деревни, к усилению никогда не исчезавшей в России массовой тенденции "деревенизации жизни города". В то же время усилилось желание формировать образ жизни, который опирается на сложившийся жилой фонд, на уже созданные инфраструктуру, систему транспорта и связи, на доходы, которые продолжала давать работа в городе.

В современном образе жизни просматриваются попытки сочетания этих тенденций с усилением у горожан "сельскохозяйственных источников питания" за счет производства силами своей семьи натурального сельскохозяйственного продукта. Такое подсобное производство всегда занимало в стране значимое место. Но усиление этой тенденции означает, что практически происходит массовое движение в деревню, не фиксируемое статистикой, так как люди при этом остаются юридически в своих городских квартирах и не теряют статуса городских жителей. Происходят сезонные перемещения в деревню определенных демографических групп, прежде всего детей и пенсионеров. Отмечено возвращение к практике царских времен, когда промышленные предприятия закрывались на период сельскохозяйственных работ и рабочие выезжали в деревню.

Все это - свидетельства массовых попыток подчинения образа жизни созданию максимальных предпосылок для выживаемости на основе сочетания городских и сельских условий, использования городской инфраструктуры, включая медицину, более широких возможностей для получения пенсий (в городах больше вероятность их аккуратной выплаты), сочетания получения денежного дохода за работу в городе с выращиванием и собиранием натурального продукта с земли. В результате складывается особый тип населения, близкий к поселковому, что, как кажется многим, создает предпосылки для наибольшей стабильности в нестабильном обществе. Люди в этих условиях обычно не склонны к миграции. У них возрастает страх перед изменениями, которые, по их мнению, могут нарушить стабильность повседневности.

Сегодня Россия расплачивается за многовековой процесс экстенсивного освоения территорий, который не поднимал ее на качественно новый уровень развития, не усиливал потенциал, необходимый для ответа на новые все более сложные вызовы истории, а толкал к невиданному растранжириванию и человеческих, и природных ресурсов. Страна затаилась в ожидании позитивных изменений. Господствует вера, что какие-то скрытые ритмы мироздания вернут ее к благоденствию. Эта вера пришла к нам из архаичных мифологических времен. Сегодня она приобретает форму ожидания чуда, харизматического вождя, способного все за нас решить. Думается, в этих условиях задача науки заключается в поиске новых позитивных тенденций, ведущих к господству более эффективных решений, к интенсификации урбанизации и миграции.

[1][1] Ахиезер А.С. Диалектика урбанизации и миграции в России // Общественные науки и современность 2000. № 1. С.78-89.
[2] Милов Л.В. Природно-климатический фактор и особенности российского историчес­кого процесса // Вопросы истории. 1992. № 4-5. С. 39, 47.
[3] Ключевский B.C. Сочинения. М., 1956. Т. 1. С. 309,310
[4] Ахиезер А. Почему мы такие бедные? // Знание - сила. 1995. № 4. С. 9
[5] Трейвиш А. Российская геополитика от Гостомысла до наших дней //Знание - сила. 1995. № 8. С. 9
[6] Бердяев Н.А. Судьба России. М., 1990. С. 63-64
[7] Милов Л.В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. М., 1998. С. 27
[8] Там же. С. 571.
[9] Булдаков В.П. Красная смута. Природа и последствия революционного насилия. М., 1997
[10] Ключевский B.C. Сочинения. М., 1956. Т. 1. С. 314
[11] Любавский М.К. Обзор истории русской колонизации с древнейших времен и до XX века. М., 1996. С. 457
[12] Иофа Л.Е. Города Урала. М., 1951. Ч. 1. Феодальный период
[13] Зайончковская Ж.А. Демографическая ситуация как фактор эмиграции из СССР II Миграция населения. М., 1992
[14] Вишневский А., Зайончковская Ж. Миграция из СССР: четвертая волна. М., 1991
[15] Алексеева Е.В. Русская Америка: новые концепции в англоязычной историографии // История, филология и философия. Новосибирск, 1993. № 1
[16] Вишневский А.Г. Модернизация России: позади или впереди? // Куда идет Россия?.. Альтернативы общественного развития. М., 1995
[17] Вишневский А. Серп и рубль. Консервативная модернизация в СССР. М., 1998
[18] Универсальное и специфическое в истории России. "Круглый стол" ученых // Общест­венные науки и современность. 1999. № 3.
[19] Вишневский А. Серп и рубль. Консервативная модернизация в СССР. М., 1998
[20] Зайончковская Ж.А. Демографическая ситуация и расселение. М., 1992. С.76
[21] Зайончковская Ж.А. Там же. С.79
[22] Алексеев А.И., Симагин Ю.И. Аграрный характер российского менталитета и реформы в сельской местности России // Российские регионы в новых экономических условиях. М., 1996
[23] Флоринская Ю.Ф. Потери жизненного потенциала населения регионов России (Авто­реф. дис.). М., 1997
[24] Глазычев В. Слободизация страны Гардарики // Иное. Хрестоматия нового российского самосознания. М., 1995. Т. 1. С.64
[25] Глазычев В. Там же. С.87
[26] Яременко Ю.В. Экономические беседы. М., 1998. С. 257, 258
[27] Яременко Ю.В. Там же. С. 258
[28] Зайончковская Ж.А. СНГ через призму миграции // Миграционная ситуация в странах СНГ. М., 1999. С.62