Разбираемся, почему не существует рас, национальность — это концепт, а не природная данность, как вскоре изменится политгеография планеты и почему вашим потомкам не пригодится автозагар.
Почему мы разные?
Вообразите встречу: восьмидесятилетняя бабушка, ни разу не покидавшая родное село под Сызранью, лоб в лоб сталкивается с высоким улыбчивым темнокожим из Нигерии с атлетическим вытянутым торсом, жесткими курчавыми волосами и пламенной любовью к игре на бонго. Они по-разному друг друга воспримут и поприветствуют, по-разному начнут вести диалог. Чем бы ни закончилась странная встреча, ясно одно: и физически, и поведенчески у наших героев масса отличий, первые из которых мы обычно относим к «расовым», а вторые — к вопросам национальной идентичности.
Для начала разберемся с биологией. На протяжении всей человеческой истории теория деления людей на расы не раз выпрыгивала на авансцену и вершила судьбы, но, как показывает современная наука, ее следовало изначально гнать в шею. В 2000-м году на церемонии в Белом Доме Крейг Вентер, ведущий мировой исследователь ДНК, провозгласил: «у концепции расы нет генетической или научной основы». Вентер ссылается на фундаментальные исследования генома человека — ученые, собирая полный геном Homo Sapiens, сознательно отбирали образцы людей из разных рас. Как выяснилось, формально на генетическом уровне все мы — представители одной расы: африканской.
Что интересно, генетически больше различий найдется не между русской бабушкой и нигерийцем, а между двумя африканскими племенами — к примеру, народом Кхо-Сан и Пиджмис. Все дело в хитром механизме генетических изменений. Мутации в ДНК появляются с почти одинаковой периодичностью, и потому чем дольше сохраняется группа, передавая гены поколение за поколением, тем специфичнее гены именно ее генофонда. А чем дольше отделены друг от друга популяции, тем сильнее разница между ними — именно в этом причина того, что самое большое генетическое разнообразие мы наблюдаем в Африке. Кхо-Сан и Пиджмис живут раздельно на протяжении десятков тысяч лет и сепарировались задолго до того, как мы покинули Африку.
Как сообщает современная генетика, возникли мы в Восточной Африке примерно 200 тысяч лет назад, затем постепенно расселялись по континенту, а около 50000 лет назад стали заполнять и другие территории, создавая новые популяции. Они получились столь разношерстные, поскольку в ДНК то и дело возникают мутации и часть из них, самая конкурентоспособная, закрепляется в ходе естественного отбора. Причем то, что годится в Южной Африке под палящим солнцем вблизи Экватора, то мешает, как ненужный хвост, в средней полосе Евразии, и наоборот.
Возьмем выразительный пример: цвет кожи. Он зависит от количества эумеланина, пигмента, действующего как природный солнцезащитный крем. У живущих в обнимку с экватором, эумеланина больше, а защита кожного покрова — сильнее крема SPF50. У жителей нетропических районов, куда солнечный свет падает под наклоном, мало пигмента и светлая кожа, способствующая интенсивной выработке витамина D. Любой белокожий, хоть раз обгоравший в южных странах, в курсе, к чему приводит несоответствие среды и генетики. Темнокожему Homo Sapiens, отправившемуся из любви к северной природе в страну на высокой широте, тоже будет несладко — он рискует нарушить метаболизм или заполучить рахит и деформацию скелета.
«Фиксированные признаки, связанные с исторической геолокацией (как цвет кожи), абсолютно условны...»
В зависимости от места, куда занесла наших предков судьба, наши гены со-настраиваются, а благодаря изолированности популяций, эти настройки прочно закрепляются и выливаются в ярко выраженные физиологические особенности. Но что важно: на протяжении истории разные группы Homo Sapiens не были идеально изолированы друг от друга — все мы слышали про Шелковый путь или Столетнюю войну. Подобные контакты между популяциями вызывали активное взаимодействие, что влияло на будущие поколения.
Как показывают исследования по секвенированию различных геномов, генетический обмен и крупные эпизоды миграции сопутствуют нам с очень давних времен. Дэвид Рейх, палеогенетист Гарвардского университета, как и многие другие ученые, и вовсе утверждает, что фиксированные признаки, связанные с исторической геолокацией (как цвет кожи), абсолютно условны, потому что миграция и смешение популяций постоянно их размывают.
То же можно сказать и про менталитет, еще более подвижную настройку. Формируются национальные особенности по той же, что и генетические особенности, формуле: взаимодействие со средой + изолированность группы. Так, согласно международным исследованиям, на черты личности сильно влияют климатические условия — к примеру, недостаток солнечного света способствует эмоциональным «качелям» и частым сменам настроения. Потому одной из самых невротичных наций планеты исследователи провозгласили японскую, а вот жителей Конго и Словении определили как самых уравновешенных. Другой анализ показал, что бразильцы, мальтийцы и франкоязычные швейцарцы — главные экстраверты планеты, а вот нигерийцы, марокканцы и индонезийцы — наоборот.
Подобных национальных фишек — бессчетное количество, но у них, как и у физиологических особенностей, зависящих от географии, есть свой «срок годности». И в отличие от эволюционного, он краток. Формально любая нация — это лишь сундучок с политическими, религиозными, экономическими, культурными и иными факторами, исторически закрепленными за определенной страной и поддерживаемыми коллективным самосознанием и исторической памятью ее сыновей. Национальные особенности этих сыновей могут меняться под воздействием миграции, смешения групп и даже политических решений, а границы национальной идентичности часто пролегают по границам государств и их идеологем. В современных условиях это выглядит все более странно, ибо страны возникают и исчезают с молниеносной скоростью. Относительно недавно Чехословакия канула в лету, а Восточный Тимор, напротив, только возник, и гражданам обоих государств приходится заново переизобретать свои национальности. Интернет и вовсе делает границы государств условными.
Нации — структура подвижная и прочно привязана к наличию стран, а физиологические особенности зависят от географии и постоянно меняются из-за миграции и смешения групп. Чтобы определить, каким будет средний «гражданин планеты» в будущем, нам нужно понять, какой именно будет перетасовка популяций и какой будет страна будущего.
Будем ли мы разными?
Самые внимательные заметили, что мы говорим «страна», а не «страны». Почему? Сегодня земной шар ощутимо разрывают два противоположных тренда: глобализация и глокализация. Про первую, этот ключевой хэштег XXI века, все наслышаны, а вторая означает обратное стремление — не к глобальному, а локальному, не к единению, а к индивидуализации. Однако судя по общей статистике, глобализация уверенно берет верх и человечество все же движется в сторону космополитизма.
Мы перемещаемся так быстро и часто, как никогда прежде. Первый пассажирский самолет, Boeing 737-200, был создан лишь в 1970-х (и, кстати, до сих пор находится в эксплуатации), а уже в 2000-м году среднестатистический житель планеты летал один раз каждые 43 месяца, в 2017-м — уже раз в 22 месяца. В 2017 году авиакомпании переместили более четырех миллиардов пассажиров, а в 2036, как прогнозируют специалисты, ежегодное число пассажиров достигнет 7,8 миллиарда человек (это больше, чем все население Земли сегодня).
Мы не просто перемещаемся — мы переезжаем. Уровень миграции каждый год бьет мировые рекорды и ежегодно повышается на 1-2% — сегодня около 258 млн людей живут не там, где родились (по официальным данным, следовательно, умножаем как минимум на два). Такие понятия как «меньшинство», «национальное разнообразие» и «сегрегация по расовому признаку» постепенно стираются, а людей неопределенной национальной принадлежности становится все больше и все чаще возникают примеры вроде того, что остроумно описывает писательница Тайе Селаси:
«У меня есть друг по имени Олу. Ему 35 лет. Его родители, родившиеся в Нигерии, приехали в Германию учиться. Олу родился в Нюрнберге и жил там до 10 лет. Когда его семья переехала в Лагос, он учился в Лондоне, потом приехал в Берлин. <...>
Олу, который выглядит как нигериец, нужна виза, чтобы посещать Нигерию. Он говорит на языке йоруба с английским акцентом, а на английском — с немецким. <...> Так откуда Олу?».
Селаси предлагает любопытную формулу неонациональной идентичности: «не спрашивайте, откуда я родом, лучше узнайте, где я местная». Как показывают исследования, ассимиляция мигрантов и их потомков часто приводит к тому, что национальная идентификация заменяется чем-то иным — социальным сходством или символической принадлежностью. Тайе Селаси наверняка пришелся бы по вкусу и прогноз профессора экономики Кьелла Нордстрема о том, что уже через 50 лет не будет стран как структур, а «вместо 218 государств будет 600 городов». Или перспектива образования единой планетарной системы. По прогнозам ученых, в ближайшем будущем нас ждет самая масштабная миграция за всю историю Земли. Интересно, что главная ее причина та же, что и прежде — климатические изменения.
Пресная вода уже сегодня определяет, куда лучше перенаправлять свои пожитки, а в будущем станет общемировой проблемой. Глобальный прогноз погоды утверждает, что уровень моря продолжит повышаться, а значит, населению низких прибрежных мест придется покинуть свои дома. Уже к 2100-му году, если мы не исправимся и продолжим вести себя по отношению к природе так же, как и раньше, нас ждет почти тотальное вымирание большинства видов. Некоторые ученые поговаривают, что оно идет уже сейчас. Как философски замечает профессор геофизики Даниель Ротман, прогнозирующий апокалипсис видов: «История Земли — это история перемен».
Массовая миграция, которую спровоцируют перемены, ощутимо встряхнет всю структуру нашего генофонда и вызовет беспрецедентную перетасовку популяций. После нее делом займется эволюция, и мы не возьмемся прогнозировать ее исход, ибо общей картины того, какой будет наша планета через миллионы лет, не найдется даже у самого зоркого футуролога. Но вот как изменится внешний вид людей во время Великого Переселения прогнозировать можно.
Некоторые исследователи уверены, что разнообразие никуда не исчезнет, и приводят в пример Америку, которую так любят называть «плавильным котлом народов». Вот уже 500 с лишним лет на ее территории идет смешение групп, которое так и не переплавило все нации в одну. При этом сегодня в Америке появляется все больше людей смешанного происхождения, что отлично показывает фотопроект National Geographic «Changing face of America», созданный в 2013 году. Снимок Джордан Спенсер из Техаса разошелся по сети с подписью «Среднестатистический человек в 2050 году по версии журнала National Geographic»:
Энтузиасты, тиражирующие фото Джордан Спенсер, не совсем преувеличивают. Согласно отчету исследовательского центра Pew, в 2013 году в США 12% официальных молодоженов создавали «мультирасовые» семьи (причем в подсчете не учитываются «межэтнические» браки между латиноамериканцами). Сегодня около 17% мировых браков — межрасовые, что в 5 раз больше, чем в 1960-х. Если учитывать, что интернет делает нас все более толерантными друг к другу, а тенденция «межрасовых» и межнациональных браков связана с подобными социальными изменениями, можно прогнозировать увеличение скорости — сегодня в США межрасовое общение и смешанные национальности одобряют более 40% людей, а 51% считает, что «раса» не имеет значения.
Смешанная или даже отсутствующая (в современном смысле) национальность и «межрасовость» — главные тренды будущего. Стивен Стеарнс, Ейльский профессор поясняет: экология, глобализация, миграция и культурная диффузия постепенно усредняют черты лица и внешний вид в целом, поскольку большинство внешних черт, которые мы обычно приписываем совсем разным группам (цвет волос и кожи, форма глаз и др.) контролируются несколькими генами, они не следуют простой схеме рецессивных и доминантных черт (Помните о сравнении бабушки из-под Сызрани и нигерийца и двух представителей разных народов в Африке?). Работа простой схемы доминантных и рецессивных генов приведет к тому, что средний «человек мира» в будущем вероятно будет похож на современного бразильца, так как доминантные черты подавляют рецессивные (например, рыжие волосы или голубые глаза).
«Средний "человек мира" в будущем вероятно будет похож на современного бразильца...»
Впрочем, как бы ни развернулась эволюция и какими бы генетически ни были наши потомки, решающая роль отходит вовсе не природе. Уже сегодня мы можем отредактировать собственный геном с помощью CRISPR/Cas9 и лечить такие заболевания как гемофилия или лейкемия. Футуролог и мультимиллионер Рей Курцвейл обещает нам гибридизацию человека и машины уже к 2040-му, а авторитетный биолог Стив Джонс заявляет, что эволюция Homo Sapiens почти остановилась. Сообщества больше не изолированы, удобства и медицина делают естественный отбор бессмысленным. По законам природы, нам бы следовало быть более разнообразным видом для успешного выживания, но мы не только не дотягиваем, но и стремимся к окончательному генетическому смешению. Значит, дальнейшее изменение нас как вида целиком и полностью зависит от технологий.
Наталия ДЕРИКОТ. ФУТУРИСТ. 30 апреля 2019 года
Новая идентичность. Как бизнес стирает национальные границы
Скоро 2/3 населения Земли будет жить в городах, а вместо 219 стран формировать мировую экономику и политику будут 600 мегаполисов. Известный экономист Кьелл Нордстрем и один из выдающихся лекторов Швеции экс-политик Пер Шлингман заявляют: национальных государств скоро не будет. Forbes публикует фрагмент из их книги Urban Express, выходящей в издательстве «Альпина Паблишер» в мае.
Мирный переговорщик из Бейрута. Хоккеистка из Найроби. Пиццайоло из Норвегии. Вот материал, из которого ткутся грезы. И центральные конфликты бесчисленного множества голливудских постановок. Похоже, нам не наскучивают истории о том, кто мы такие и откуда родом. Но где наша настоящая родина в мире, в котором «откуда» уже не то же самое, что «кто»?
Мы стадные животные Мы не любим быть одни. Давайте на минуту забудем об отшельниках и тех периодах, когда нам самим хочется остаться наедине с собой. Нам нужно чувствовать себя частью целого. В этом мнении, кажется, сходятся исследователи и философы всего мира. Нам не укротить свое стадное чувство. Возможно, поэтому для нас столь важное значение имеет место. Деревня или страна. География отрезала нас друг от друга. Но, похоже, теперь стадо, частью которого мы себя считаем, начало меняться. С помощью технологий мы вырвались из оков географии.
Великая Китайская стена поражает своими масштабами. Каменный барьер длиной почти 9000 километров, проходящий по горному хребту на севере Китая. Впечатляет. Но теперь, в мире, где географические границы, культура и религия не всегда совпадают, это не более чем любопытная туристическая достопримечательность.
Наша национальная идентичность субъективна. Иначе ведь и быть не может? Поэтому очень трудно выделить то, что формирует основу нации. У каждой есть ряд идей и убеждений, которые сохранялись на протяжении долгого времени и постепенно обрели политическое значение. Но дальше начинаются трудности. Кто-то считает, что нация состоит просто из жителей одной страны, независимо от того, какого они происхождения. Это подход, отводящий главную роль географии. Но есть и другая концепция, называемая этнонациональным, или культурологическим, подходом. Тут нация определяется культурологическими характеристиками. Нацию связывает воедино то, что люди, проживающие на данной территории, имеют общую идентичность. Так что нет ничего удивительного в том, что национальная идентичность кажется нам, существам извечно стремящимся к безопасности, столь необходимой. Держать под контролем свою территорию — национальное государство — значит создавать безопасную среду для своего стада. Но факторы, из которых складывается основа этой идентичности, можно, безусловно, оценивать по-разному. То, как и за счет чего мы обособляемся от других, — наука неточная. И современный образ жизни ни в коей мере не внес ясность. А что станет с национальным государством тогда, когда мы будем проживать часть жизни или даже ее всю так, будто его вовсе не существует?
Довольствуемся только лучшим Это началось очень давно. Возможно, еще тогда, когда Васко да Гама и другие первооткрыватели начали разгадывать тайны мира в XV в. А может, мы сделали первые шаги в сторону того, что ныне зовется глобализацией, еще раньше? Как бы то ни было, в первые годы после окончания Второй мировой войны случилось нечто особенно интересное. Как стало ясно позже, этот сюжет заинтриговал куда большую аудиторию, чем та, которую собирали шпионские триллеры этой эпохи. Мировая торговля стала развиваться куда быстрее, чем росли экономики отдельных стран. Международная составляющая мировой экономики обогнала все остальные. Несколько лет спустя, в начале 1960-х гг., начали стремительно множиться прямые иностранные инвестиции компаний. Компании стали организовывать свой бизнес за пределами родины. Транснациональные корпорации перестали быть редким исключением и превратились в норму жизни. График этого развития напоминает хоккейную клюшку. (См. диаграмму.) Медленный, осторожный рост, проходивший до определенного года, образует крюк клюшки.
А затем следует резкий взлет — ее черенок. Вот тут все и приобрело свой современный вид. Встало на путь, который мы позже назовем глобализацией. Компании под давлением конкуренции начали отыскивать новые рынки — точно так же, как первооткрыватели прошлого отыскивали новые земли. Поначалу главной задачей было найти новых покупателей, но вскоре цель стала шире: компании заинтересовались местами, где можно было бы производить часть своей продукции или всю ее целиком. Погоня за наилучшими условиями для бизнеса вырвалась за национальные границы и охватила весь мир. По данным гарвардского исследования, проведенного Лорой Альфаро, транснациональные компании теперь производят более 50% всех товаров и услуг в мире.
Конец войны положил начало новой эпохе. Мы медленно восстали из руин в каждой сфере нашей жизни. Условия для ведения бизнеса претерпели радикальные изменения. Оглядываясь назад, мы видим отчетливую цепочку. Удивительно, каким простым и очевидным все кажется по прошествии времени. После войны наши страны и наш быт стали все больше походить друг на друга. Образ жизни среднего класса продолжил свое победное шествие по миру. Возросла мобильность денег. Национальные рынки были дерегулированы. Появились кредитные карты. Были упразднены тарифные барьеры и сформированы региональные зоны свободной торговли. Новые технологии объединили нас в соцсетях, а также кардинально изменили отношение между стоимостью и весом. Дорогостоящие продукты уменьшенного размера еще больше усилили интернационализацию. К тому моменту, когда мобильный телефон и Всемирная паутина вышли из лабораторий в конце 1990-х гг., строй мира уже переменился. Глобальная мозаика из стран, валют, рынков и моделей потребления превратилась в огромное единое пространство. В наши дни большинство компаний рождаются сразу гражданами мира. Spotify предложил новое решение для прослушивания музыки — потоковое аудио. Спустя всего семь лет после своего основания Spotify охватил порядка 20 стран. Facebook завоевал мир всего за несколько лет. Теперь можно говорить о глобальном рынке, чего нельзя было делать раньше.
Компании очень важны. Они предлагают что-то новое. Служат движущей силой. Так уж заведено, что тот, кому приходится постоянно выживать в условиях конкуренции, становится изобретательным. Это необходимое условие успеха. В своих непрекращающихся попытках создать лучшие продукты, найти большие рынки, более эффективных поставщиков или еще более талантливых работников, они продвигаются во все более отдаленные уголки мира. А за ними следуем и мы все. Они влекут нас за собой. Сейчас сложно найти такую область человеческой деятельности, которую не затронула интернационализация — напрямуюили косвенно. То, что раньше было исключением, стало нормой. Университеты и колледжи перебрасывают мосты через границы. Культура во всех ее проявлениях нашла способы достучаться до регионов, далеких от ее «домашней зоны». Любой, даже самый крошечный, городок или поселок отыскал несколько мест далеко за пределами границ своей страны, с которыми он может себя сравнить и у которых готов поучиться. А наша личная жизнь — это вообще сплошной поток информации и продуктов из-за границы, о чем порой невольно задумываешься, сидя в самолете на пути к очередному месту отдыха.
Просто мы хотим себе всего самого лучшего. Нам совершенно ясно, почему студенты так стремятся добраться до лучшего пива и лучшего образования. Когда Siemens ищет новых специалистов в таких областях, как, скажем, передача электроэнергии, ему, конечно, нужны только самые лучшие кадры. И зачем слушать местного караокепевца, если можно нажать на одну кнопку и послушать Кэти Перри или Лучано Паваротти? Мы все такие. Во всем хотим получать лучшее из того, что можем позволить на свои средства, — и неважно, откуда оно к нам попадет. Не больше и не меньше. Теперь, когда мы можем выбирать лучшее в большинстве сфер, недалеко и до следующего шага (...).
Национальное государство — вопреки всем националистским течениям — уже не столь значимая единица для анализа. В чисто практическом и фактологическом смысле компании опираются в работе на иные, не географические, принципы членения мира. Большинство из нас уже давно приняли то, что транснациональные корпорации больше не делят планету на национальные государства. Само их название указывает на то, что их интерес обращен на нечто большее, нежели отдельные страны. Большинство нисколько не удивляется тому, что банки, СМИ и компании-платформы давным-давно опираются на иные критерии: язык, культуру, половую принадлежность или образ жизни — а не на страну происхождения и проживания. Они делят свой бизнес на глобальные подразделения, которые ищут наименьший общий знаменатель среди всех потребителей развлечений и покупателей тоннелепроходческих агрегатов в мире. Географию не вставишь в одно предложение с такими понятиями, как CNN, карта Visa и «Симпсоны». Это как ожидать от Бейонсе или Мэрайи Кэри особого интереса к польским деревням. Здесь уже и так всем все ясно.
Но грядет еще кое-что. Появление транснационального человека. Людей без границ. Мы уже сейчас можем наполнить свою жизнь идеями и продуктами со всего мира. Сделать ее эклектичной. Не все сразу, но постепенно, шаг за шагом, мы к этому придем. И что, возможно, еще важнее, это та технология, которую Ингвар Кампрад, основатель сети мебельных магазинов IKEA, любил характеризовать понятием «для многих». Все больше и больше людей начинают смотреть на мир так же, как руководители транснациональных компаний. Раньше мобильные телефоны предназначались для агентов, глав государств и торговцев кокаином. В наши дни кочевые масаи без проблем отправляют сообщения своим друзьям в Танзании и переписываются со своим банком в Найроби. То, что раньше было доступно избранным, теперь стало нормой для многих. Для подростков в Минске так же естественно слушать Пинк и Лану Дель Рей, как для жителей Найроби — ходить в KFC и закупаться в Adidas.
Но, безусловно, это не только вопрос потребительства, брендов и покупательских привычек. На самом деле, здесь кроется нечто гораздо большее. Это интернационализация наших чаяний. Больше и больше деталей пазла становятся доступны все большему числу людей. Ингредиенты нашей общей фантазии о хорошей жизни уже здесь, нас от них отделяет один клик. Похоже на Lego, из которого мы можем собрать модель шикарной жизни. Всех нас манит бытие среднего класса. Может, такое, как на окраине Лондона или Нью-Йорка? Свобода и демократия. Достаточно высокий уровень безопасности. Если прибавить сюда итальянской еды и скандинавского здравоохранения и социального обеспечения, пазл начнет складываться. Идеализированный, конечно. Порой совершенно нереалистичный и ошибочный. Но от мечтаний нельзя требовать научной точности. Они нужны для того, чтобы мы могли воспарить над обыденностью. А затем — создать наше завтра.
