"Такая медицина убивает". Тюрьмы и эпидемия ВИЧ в Екатеринбурге
В Екатеринбурге официально объявлено об эпидемии ВИЧ. Свердловская область находится на первом месте в России по числу заболевших на сто тысяч населения. Инфицирован каждый пятидесятый житель Екатеринбурга. Часть заболевших находится в том числе и в колониях Свердловской области – там болен каждый пятый, 5 тысяч человек из 25 тысяч. Нужное лечение получают меньше половины из них.
По официальной статистике, предоставленной пресс-службой ГУФСИН Свердловской области, только за январь и февраль 2019 года в лечебно-исправительных учреждениях умерли от всех причин 25 человек, из них по болезни – 24 человека. В том числе, от ВИЧ-инфекции умерло за два месяца 12 человек, то есть половина.
"Выгоднее, чтобы они умирали дома" Анна Андриянова потеряла в колониях Свердловской области сразу двух близких людей: сына и мужа. Сына Алексея в 22 года посадили на пять лет за хранение курительной смеси по ст. 228. Пьяный, он уснул с сигаретой в руках, так и не выкурив ее.
Еще в СИЗО у Алексея диагностировали ВИЧ. Сокамерники рассказали ему о тяжелых побочных эффектах от приема лекарств, а врачи, по словам Анны, ничего толком не объяснили, только кричали. В результате от приема антиретровирусной терапии Алексей отказался.
– Заразившимся ВИЧ в первую очередь нужна психологическая помощь, но в колониях ее нет, – объясняет руководитель центра социальной помощи "ЛУНа" Людмила Винс, которая сама живет с ВИЧ более 20 лет. Человек остается один на один со своими страхами – страхом смерти, страхом огласки и страхом дискриминации.
Основным источником информации для заключенного обычно становятся не врачи, а сокамерники, которые склонны недооценивать опасность заболевания и преувеличивать побочные эффекты от терапии. По статистике за 2018 год, всего 48% ВИЧ-инфицированных людей в колониях области получают нужное лечение.
В апреле 2016 года Анне сообщили, что Алексей, который тогда сидел в ИК-2, попал в больницу с высокой температурой, после чего его отправили в ЛИУ-51 (Лечебное исправительное учреждение 51 ФСИН России. – РС), где отбывают наказание и параллельно лечатся заключенные, больные туберкулезом и ВИЧ.
- Сын позвонил 30 мая радостный – условия содержания на ЛИУ-51 мягче, чем на “Двойке” (ИК-2 в Екатеринбурге. – РС). “Мама, я могу в туалет ходить тогда, когда я хочу!”, а не тогда, когда их повели, – рассказывает Анна. – Мыться можно было хоть каждый день.
У меня сын в коме, а там начальник сидит с каменным лицом
В палате обычно четыре-пять человек. Когда Алексею стало совсем плохо и он перестал вставать с постели, за ним ухаживали другие заключенные. Анне пришлось с ними познакомиться и через них поддерживать связь с сыном.
– Только в ЛИУ-51 мой Леша начал что-то понимать про ВИЧ, – говорит она. – Ему парни все объяснили, когда он увидел других лежачих: обкаканные, описанные, никому не нужные, и никто не придет, и укол не поставит! Я приезжала на короткое свидание 15 августа. Он уже сам не ходил, превратился в скелет.
В итоге Алексей все-таки написал заявление на прием ВИЧ-терапии. Однако в то же время врач ушла в отпуск. Его заявление не было рассмотрено вовремя. Ушедших в отпуск медицинских работников в колониях, как правило, никто не замещает.
– Когда врач из отпуска вышла, Лёша уже был в коме. Я случайно с ней поговорила по телефону. Она орала так, что я трубку от уха убрала, но слышали все, кто находился рядом. Сказала, что заявления от него не видела. Обвинила меня в его болезни и в том, что он не принимает терапию. Я не ожидала такого обращения и пошла к начальнику больницы на прием. У меня сын в коме, а там начальник сидит с каменным лицом, – говорит Анна.
Мать заключенного была шокирована отношением тюремных врачей к своим пациентам.
– Я понимаю, что профессия врача накладывает какую-то долю равнодушия, но до такой степени… У меня ребенок умирает. Врач подала на актировку, я и пошла опять к главврачу, чтобы ускорить. Григорьев развалился в кресле, прямо барин, я овечкой себя чувствовала. Я прошу ускорить – он в окно смотрит и говорит: "Мне тоже выгодней, чтобы они умирали дома, а не здесь. Я не хочу лишиться должности".
Чтобы освободить тяжелобольного от отбывания наказания, лечащий врач должен подать заявление, потом требуется пройти медкомиссию и добиться решения суда. По словам представителя свердловского управления ФСИН Александра Левченко, отношение прокуратуры и суда обычно такое: "Он преступник – пусть умрет в колонии!" Поэтому врачи подают на актировку только в самых крайних случаях – когда больной оказывается на пороге смерти. По свидетельству общественного наблюдателя Ольги Вековшининой, недавно в одной из колоний освобожденный по состоянию здоровья человек умер сразу, как только его вынесли за ворота. Ольга предполагает, что тяжелобольных и актируют в последний момент как раз для улучшения статистических показателей. Умерший за воротами колонии в статистику уже не попадает.
Сын Анны Андрияновой умер в тюремной больнице. На третий день после похорон матери пришло письмо, что Алексея освободили по состоянию здоровья и она может забрать его домой.
"Можно, я в трубку порыдаю?"
Анна говорит, что думала уйти вслед за своим Лёшей, даже выбрала конкретный мост, чтобы свести счеты с жизнью. В одну из бессонных ночей ей вдруг без повода позвонил из зоны сокамерник умершего сына, Илья, один из тех, кто ухаживал за больным в последние дни. Спросил, как у нее теперь дела.
– У меня было такое состояние, и поделиться не с кем. Я говорю: "Можно, я порыдаю в трубку?" Он говорит: "Рыдай!" Я ему свою жизнь рассказала, он мне – свою. И так – до шести утра.
В ту ночь Илья подробно рассказал Анне о жизни своей семьи в 1990-е: мать пьет, они с братом в подъезде, есть нечего, ночевать негде. Он шел воровать, отбирал телефоны. Бабка-скупщица за награбленное давала еды и спирта. Еду Илья отдавал младшему брату, а спирт пил сам, чтобы есть меньше хотелось. Голодали так, что Илья, бывало, ходить не мог.
Илья был в шоке: "Ты посмотри, сколько, оказывается, вокруг хороших людей!"
Посадили Илью в первый раз за грабежи и кражи по малолетке, в 15 лет вышел, в 20 убил двоих человек из-за денег, снова сел – на 19 лет. В детдомах его селили отдельно, потому что много дрался. На малолетке ждали с нетерпением, пока он уедет на взрослую зону.
– Это я знаю только по его рассказам. Я его таким не видела и не представляю, что он таким был, – делится Анна.
Туберкулез Илье диагностировали еще в колонии для малолетних. Когда его посадили за двойное убийство, он по интернету познакомился с девушкой из Невьянска. Она оказалась наркоманкой. Приехала к нему на длительное свидание и заразила ВИЧ. Сам Илья, по рассказам тех, кто его знал, никогда не был наркоманом.
После той ночной беседы Илья и Анна решили пожениться. Вживую они увиделись в первый раз, когда расписывались, вспоминает Анна: "Все говорили мне, что я сумасшедшая, но я была уверена на все 100, и я не ошиблась". Илья был младше ее на шестнадцать с половиной лет.
Вскоре после женитьбы у Ильи обострилось заболевание и появилась перспектива выйти по актировке. Уже наученная горьким опытом, Анна пошла не к тюремному начальству, а к адвокату.
– Пока мой Леша был жив, я не знала о правозащитниках, ждала помощи от главврача и от начальника колонии, – продолжает Анна. – А после отыскала в Екатеринбурге адвоката Романа Качанова. Приезжаю в офис, там Дмитрий Халяпин, Алексей Соколов и сам Качанов. Это потрясающие люди, они болеют своим делом! Халяпин поехал к Илье сразу, как член Общественной наблюдательной комиссии. 3 апреля 2018 года Илью освободили из колонии по состоянию здоровья. Мне такая огромная куча людей помогала! Я сама была в шоке, и Илья был в шоке. Он мне говорит: "Ты посмотри, сколько, оказывается, вокруг хороших людей!"
Когда Анна забрала мужа из тюрьмы, он при росте 192 см весил 55 килограммов. Зная о хобби Ильи (он отлично рисовал, резал по дереву), жена купила для него тату-машинки.
– Он так радовался, даже одну наколку кому-то за деньги сделал: "Смотри, я первые деньги в своей жизни заработал!" У него было постоянное чувство вины, что сидит у меня на шее. По дому помогал, ужин готовил, старался все время хоть чем-то меня порадовать... Я такого не встречала в жизни.
Свободным человеком Илья прожил всего восемь месяцев. Несколько раз лежал в больнице. Противотуберкулезная терапия принесла было облегчение, но организм не справился с таким количеством лекарств, развилась кишечная непроходимость. Илью прооперировали, но после операции он умер. Урна с прахом мужа до сих пор стоит у Анны дома.
– Когда замуж за Илью собиралась, подружки спрашивали – не боюсь ли я заразиться? Но все, чего надо было бояться, со мной случилось, когда умер мой Леша. Мне было все равно, – рассказывает она. – Сейчас все анализы сдала, и на ВИЧ, и на туберкулез – здорова! Сказали – можно хоть завтра в космос.
"Его сгубила тюремная среда обитания"
Петр лежал в ЛИУ-51 в той же палате, что и Алексей с Ильей. Ему 35 лет, у него тот же диагноз – туберкулез и ВИЧ, он женился на ВИЧ-положительной девушке, сознавая все риски. Недавно освободился по УДО. Сейчас Петр – инвалид с нарушениями опорно-двигательного аппарата, носит корсет и ждет операции на позвоночнике. Живет с мамой.
– Я помню, как заболел туберкулезом, это случилось в начале 2016 года, еще на воле. В мае я попал в стационар на ул. Чапаева, там у врача отношение ко мне по сути было ничем не лучше, чем в колонии. В июне я оттуда сбежал без вещей. Потом жене Тане стало совсем плохо, и 10 сентября она умерла в больнице на Камской, 37. Ее лечили от ВИЧ и туберкулеза, и только патологоанатом сказал, что причиной смерти была онкология. Если у человека ВИЧ-статус, то тебя в нормальных поликлиниках вообще не лечат.
ВИЧ-инфицированных в Екатеринбурге лечат в Свердловском областном центре профилактики и борьбы со СПИД. Но это только поликлиника. Специального стационара для ВИЧ-инфицированных нет. Когда они заболевают, к примеру, пневмонией, их, как правило, отвозят в туберкулезный диспансер. В других больницах ВИЧ-инфицированных пациентов, по их собственным рассказам, принимают очень неохотно.
Обстановка в колонии гнетущая – сплошные ограничения, людям морально очень тяжело, многие сдаются
Вскоре после смерти жены Петр попал в колонию в третий раз, ему дали один год за мелкое преступление. В заключении Петр сначала не хотел принимать антиретровирусную терапию (АРВТ). Лечение требует тщательного подбора, длительного привыкания и часто сопровождается тяжелыми побочными эффектами. Страх побочных эффектов – одна из основных причин, по которой люди избегают лечения.
– Самое хреновое – это, понимая, что ты умираешь, оставаться наедине с самим собой. Приход того же инспектора – уже облегчение. Поначалу товарищи по палате тебе говорят: “Крепись!” С тобой носятся, потом надоедает всем: выпил кружку воды, а во рту все равно песок, ты постоянно хочешь пить и хочешь в туалет. Постоянно нужна чья-то помощь, и очень быстро люди устают.
6 марта 2017 года Петр позвонил маме, попросил свидание. Говорит, думал, что видим друг друга в последний раз. После этого свидания Петр решился на прием терапии:
– Я уже с мамой попрощался и решил: пусть даже мне будет хуже с этих таблеток – не так страшно. Все эти препараты мне до сих пор принимать тяжело. К вичевой терапии я уже привык и не ощущаю ее. Туберкулезную терапию я принимаю с весны 2017 года, и до сих пор есть побочные действия. А представьте, какая обстановка в колонии гнетущая – сплошные ограничения, людям морально очень тяжело, многие сдаются. Сами ложатся в постель и перестают ходить.
Противотуберкулезная терапия, о которой говорит Петр, тоже очень тяжело переносится организмом, особенно в сочетании с АРВТ.
Там, в ШИЗО, без разницы, болен ты или нет Сейчас Петру намного лучше, он даже пробует бегать без корсета. По его признанию, сигареты – единственная вредная привычка, от которой он так и не смог избавиться:
– Я бросил героин, анашу. У меня общий стаж потребления наркотиков 21 год, с 14 лет. В 2016-м бросил окончательно. Просто “наелся”. Пока человек сидит на наркотиках, болезни не очень ощущаются, человек себя чувствует нормально. Как только бросил – все болячки начинают обостренно лезть. Я вот о чем думаю, покоя мне не дает: Илья наркотики никогда не принимал, он и моложе меня, и диагноз одинаковый. Если поставить рядом его образ жизни и мой – я с 14 лет употреблял тяжелые наркотики, я жив и чувствую себя хорошо, а его уже нет. Я думаю, это из-за того, что он так много сидел в тюрьме. У меня было два срока по 2,5 года и третий срок – 1 год. Шесть лет всего провел в колониях. А Илья сидел много, когда мы познакомились, он уже 9 лет сидел, а ему всего 28 было. Его сгубила тюремная среда обитания. Холодный карцер без отопления. Только при мне он целый месяц сидел в карцере. А сколько до этого? Там, в ШИЗО, без разницы, болен ты или нет. Если тебе стало плохо – придет врач, разломит анальгин пополам – это тебе от головы, это – от ж***ы. Смотри, не перепутай. И все. А в карцер можно попасть как за дело, так и не за дело. Можно как в собственной петле запутаться, так и в чужую попасть, остаться крайним.
"Тюремным врачам все безнаказанно сходит с рук"
Правозащитник и писатель Алексей Федяров, отсидевший несколько лет в колониях Свердловской области, говорит, что медицинской статистике ФСИН верить нельзя, "все построено так, чтобы люди не обращались за помощью":
– Люди живут в сырых бараках с плесенью, работают 12–14 часов, снег убирают без удержу, сушить вещи негде, постирать сложно, бараки холодные. Чтобы попасть к врачу, нужно записаться у дневального. Дневальный всех записавшихся одновременно приведет в одну очередь. Летом, когда тепло, это может быть 15 человек, зимой я видел очередь из двухсот человек. Входить в помещение здравпункта нельзя. Нужно стоять на улице и ждать, даже если идет снег. В среднем осмотр одного пациента занимает 30 секунд. Из лекарств – парацетамол да аспирин, больше ничего нет. Абсолютно абсурдные, бессмысленные порядки, которые приводят к тому, что человек заболевает все больше и больше.
Руководитель пресс-службы ГУФСИН Свердловской области Александр Левченко, наоборот, полагает, что ситуация с медуслугами в колониях области едва ли не лучше, чем на свободе:
У нас осужденные не пьют, наркотики не употребляют, в ДТП не попадают.
– Если брать по охваченности на тысячу человек врачами любыми, у нас этот показатель даже больше, чем в населенных пунктах Свердловской области. Смертность в колониях ниже, чем на воле. Я беру население Тавдинского городского округа – тысяч тридцать, и наше, условно говоря, население – 25 000 “спецконтингента”. По информации с официального сайта, за 2018 год в Тавдинском округе умерло больше тысячи человек. У нас смертность в этом году – 170 человек, включая и старость, и ВИЧ, и туберкулезных больных, в том числе из-за того, что у нас осужденные не пьют, наркотики не употребляют, в ДТП не попадают. Вы должны понимать – у нас находятся 60% хронически больных граждан в колониях по области! За последний год новым руководителем ГУФСИН много сделано по освобождению тяжелобольных, освобождено 132 человека за 2018 год. Это примерно как за два предыдущих года. А раньше таких людей вообще не освобождали!
– Никто из официальных должностных лиц специально не следит за судьбой этих людей после освобождения, но половина из них, скорее всего, уже умерли, – отмечает общественный наблюдатель Ольга Вековшинина.
Часть заключенных умирает из-за некачественной медицинской помощи в ЛИУ, считает правозащитник. По одному такому случаю Вековшинина писала заявление в Следственный комитет, но делать такие обращения можно только при участии родственников:
– Если родственникам все равно, ОНК здесь бессильна. В основном, тюремным врачам все это безнаказанно сходит с рук. Я считаю, что врачей не наказывают потому, что работать некому. Но такая медицина убивает заключенных.
