… о российской бедности

Если использовать западные методики подсчета, то в стране - 30% бедного населения

В последнее время тема российской бедности достаточно часто звучит в высказываниях высокопоставленных членов правительства. Вице-премьер Голодец называла ее «уникальной», а министр труда Топилин сетовал, что в России слишком большой разрыв между богатыми и бедными. О причинах «нетипичной» российской бедности и о том, как с ней нужно бороться, нам рассказала директор Института социального анализа и прогнозирования РАНХиГС Татьяна Малева.
— Могли бы вы нарисовать портрет современной российской бедности: сколько в стране бедных, кто они, на какие категории делятся, где они концентрируются?
- По итогам 2016 года к бедным относится 13,4% населения (порядка 19 млн человек. — «МК»). Это немало, но еще 17–18 лет назад, на рубеже 1999–2000 годов, этот показатель составлял 29%, то есть почти треть населения находилась за чертой бедности.
С тех пор уровень бедности сократился более чем вдвое. Но с зафиксированного в 2010 году минимума в 12,5% за время кризиса он вырос на процент. Таким образом, в последние годы бедность в стране растет. Уровень российской бедности нельзя назвать критическим, ведь даже в богатых странах остается бедное население. Для развитых экономик мира естественный фоновый показатель бедности составляет 5–10%, и Россия, с каждым седьмым бедным в стране, не на много превысила этот уровень, ведь шестеро из каждых семи россиян живут с нормальным достатком. Но дело не только в масштабе бедности, но и в ее структуре.
— А что не так со структурой бедности в нашей стране?
- Обычно в рыночной экономике структура бедности состоит из безработных, которые потеряли стабильный доход, инвалидов, которые не могут полноценно участвовать на рынке труда, многодетных семей. В России же все по-другому.
Мы сталкиваемся с нетрадиционной картиной бедности, когда самую большую группу бедных составляют семьи с детьми, причем необязательно с их большим числом. По нашим данным, даже появление второго ребенка в семье в 40% случаев означает, что домохозяйство окажется за чертой бедности. Десять лет назад ситуация была еще хуже: к бедным относилась половина семей с двумя детьми.
Между тем с 2007 года с помощью мер социальной политики российское государство стремится вернуть двухдетную модель семьи как социальную норму. На фоне демографической цели роста рождаемости существование и воспроизводство масштабной бедности среди детей выглядит парадоксально.
— Не так давно вице-премьер Ольга Голодец говорила еще об одной «уникальной» черте российской бедности — существовании класса «работающих бедных». Этот феномен тоже является составляющей нетипичной картины российской бедности?
- Да, работающие бедные — это вторая нетипичная группа, которая еще более красноречиво рисует картину российского социального неблагополучия. К работающим бедным относятся более 5 млн человек, которые заняты на местах с зарплатой ниже прожиточного минимума. То есть эти люди получают доход, которого недостаточно для обеспечения каждодневных потребностей одного человека, не говоря уже о детях и иждивенцах, если они имеются. Такое положение дел является социальной аномалией.
В западных развитых странах норма — это когда наличие рабочего места и заработной платы гарантирует людям, что бедными они не будут. Справедливости ради нужно сказать, что группы бедности пересекаются между собой, ведь в домохозяйствах с детьми родители часто оказываются теми самыми «работающими бедными».
Напомню, что долгое время у нас в группу с высоким риском бедности входили пожилые люди и пенсионеры, что, кстати, и в мире довольно часто встречается. Но в 2010 году во многом удалось решить эту проблему. Тогда правительством было установлено, что минимальный размер пенсии не может быть ниже регионального прожиточного минимума, и это значительно сократило число бедных среди пенсионеров.
Однако, выведя пенсионеров из категории бедных, мы не избавились от парадоксальной проблемы, когда в группу с высокими рисками бедности попали дети до 16 лет. Именно эта специфическая модель, которую мы называем «российский профиль бедности», и отличает нашу страну от других государств с рыночной экономикой.
— Как же мы пришли к этой нетипичной картине бедности?
- Самую важную роль сыграл тот экономический выбор, который страна сделала 25 лет назад, — уже четверть века Россия находится в рыночной экономике. За это время и сформировались все вышеназванные группы бедности. Объяснение в том, что за четверть века сложился низкий уровень заработной платы: именно таким образом к вызовам рыночного развития адаптировался рынок труда.
Как мы помним, в 1990-е годы промышленное производство и ВВП сократились в два раза. Для рынка труда это означало высокие риски массовой безработицы — чего государство боялось больше всего, поскольку мог последовать социальный взрыв.
Но российский рынок труда выбрал не модель массовой безработицы, а модель сокращения зарплат и рабочего времени. Так удалось избежать роста безработицы, но вот уже на протяжении 25 лет мы являемся заложниками установившейся модели, когда даже в кризисные периоды ситуация с занятостью остается благополучной, безработица составляет фоновые 4–5%, а зарплаты и доходы населения катастрофически падают.
По такому же сценарию разворачивались события последнего экономического кризиса. В 2015 году на ухудшение экономической ситуации рынок труда при сохранении высокой занятости ответил падением зарплат на 9,5%. Это очень много. В 2016 году рост зарплат стал восстанавливаться, но незначительно, почти в пределах статистической погрешности. Можно сказать, что наблюдаются лишь слабые попытки восстановления прежнего уровня заработной платы, но не ее рост.
Модель сокращения реальных заработных плат породила огромную проблему — снижение всех других доходов населения и, как следствие, рост бедности. Когда в стране низкая заработная плата, это предопределяет все остальные социальные индикаторы: низкие отчисления в пенсионную систему и как следствие — низкий размер пенсий и других пособий. Вот так, казалось бы, положительный факт в виде отсутствия безработицы как снежный ком потащил за собой целый ряд социальных диспропорций.
— Каков в принципе порог бедности в России и как он рассчитывается?
- Понятие бедности не может быть каноническим, оно менялось на разных этапах экономического развития. В настоящее время для определения бедности мы оперируем показателями прожиточного минимума, в который входит не только набор продуктов питания, но и непродовольственные товары и услуги. В мире существуют разные подходы к определению бедности. Доля населения с доходом ниже национальной черты бедности, в нашем случае ниже прожиточного минимума, называется абсолютным измерением бедности.
А вот Европа, например, по-другому оценивает бедность, следуя так называемому относительному подходу. Там бедными называют тех, чей доход более чем в два раза ниже медианного дохода, то есть заработка среднестатистического гражданина.
В свою очередь, в Великобритании применяется третий подход — депривационный, или «измерение лишений», когда люди не могут позволить себе те или иные продукты питания, одежду, у них нет доступа к образованию и медицине, и если таких лишений набирается много, то эти люди признаются бедными. Если применять все эти измерители в одной стране, то мы получим совершенно разную картину бедности.
Обычно минимальный уровень бедности получается при абсолютном подходе, какой и применяется в России, а если считать бедными тех, кто имеет много ограничений в потреблении, то мы получим не 13%, а 30% бедного населения. Медианные доходы российской статистикой также не измеряются, в этом случае бедность составляла бы 20–25%.
Отмечу, что существует еще и четвертый подход — «субъективный», который обычно показывает самый высокий уровень бедности. В этом случае в ходе соцопросов респондент сам оценивает свое материальное положение как неудовлетворительное. Субъективные оценки бедности в нашей стране иногда превышают 40%.
— В России существует два основных социальных показателя: минимальный размер оплаты труда (МРОТ) и величина прожиточного минимума. При этом МРОТ составляет 7,5 тыс. рублей, что на 2,5 тыс. меньше, чем прожиточный минимум. Правительство регулярно обсуждает вопрос приравнивания этих показателей друг к другу, но пока безуспешно. Такая мера помогла бы исправить ситуацию с бедностью?
- Стремиться к постепенному устранению разрыва между прожиточным минимумом трудоспособного человека и МРОТ нужно, иначе последний не будет иметь экономического смысла. Мы уже имеем пример, когда правительство приравняло пенсии к прожиточному минимуму и существенно сократило число бедных пенсионеров.
Однако в случае с МРОТ эта мера сработала бы не столь эффективно: бедность сократилась бы всего-навсего на 0,5–1%. Потому что МРОТ — это показатель дохода одного работника, а показатель прожиточного минимума формируется на душу населения в домохозяйстве, где у этого работника еще могут «семеро по лавкам» сидеть.
Иными словами, оплата труда — это характеристика индивидуальная, а бедность — характеристика семейная. Среди получателей МРОТ много работающих пенсионеров, у которых зарплата — это дополнение к пенсии, которое уже дает им прожиточный минимум. Наконец, мы хорошо знаем о существовании масштабного неформального сектора, когда работник помимо «белой» части зарплаты, равной МРОТ, получает еще и доход «в конверте», в несколько раз превышающий официальные выплаты. Получается, что среди работающих бедных не все такие уж и бедные.
— Насколько вообще теневой сектор на российском рынке труда масштабен и в чем причины его разрастания?
- За ответом на этот вопрос опять нужно обратиться к событиям 25-летней давности, когда был дан старт формированию рыночной экономики. Тогда теневой сектор тоже возник не случайно, став следствием мягкого регулирования рынка труда. Мы хотели низкую безработицу, и мы ее получили, заплатив падением доходов населения, потому что та формальная работа, которая у людей осталась, не давала им возможности прокормиться.
Естественно, работники, да и работодатели, стали искать другие пути решения проблемы и уходили в теневой сектор. Работа без оформления, расплата наличными. Был даже целый вид экономической деятельности — неорганизованная торговля, которую представляли челночники. Эта неформальная деятельность помогла многим россиянам адаптироваться к новым условиям, прокормиться, исключила риск массовой безработицы, но привела к формированию большого скрытого сегмента в экономике и на рынке труда.
А дальше, даже на успешных этапах экономического развития, неформальный сектор не исчезал. В настоящее время теневой сектор охватывает примерно 20% рынка труда. Многие склонны интерпретировать разрастание теневого сектора как способ для его участников уйти от налогов, но это не единственная причина. В России все-таки достаточно низкие налоги, а ставка НДФЛ на уровне 13% должна была массово вывести людей из теневой занятости.
Еще один стимул — проведена пенсионная реформа, которая гарантирует пенсию, рассчитанную только из «белой» части зарплаты. Но сокращения неформальной экономики даже при этих новациях не произошло. Причина тому — российское законодательство и институциональная среда, которая настолько тяжела и содержит такое число административных барьеров, что существование в неформальном секторе оказывается гораздо экономичнее, свободнее, гибче.
Поэтому сегодня даже сам работник зачастую сознательно делает выбор в пользу теневого сектора, где стороны не отягощены сложными процедурами, которые, например, диктует Трудовой кодекс. В теневом секторе работник не обязан отрабатывать две недели, решив уволиться, он может регулировать свое рабочее время, ему импонирует отсутствие обязательств в таких трудовых отношениях. Еще более выгодны эти условия работодателю.
— Реальные доходы населения два года падали, в январе 2017-го резко скакнули вверх, в феврале снова сократились. Можно ли ожидать хотя бы стабилизации доходов населения в ближайшем будущем?
- Рост заработной платы и доходов прямо зависит от динамики ВВП и вторичен по отношению к другим экономическим показателям роста. Мы можем только предполагать, как поведет себя уровень занятости и заработной платы, исходя из прогнозов траектории экономического роста. Без него доходы у всех расти не могут.
Но в отсутствие экономического роста одним из способов повышения доходов у малоимущих может быть выравнивание дифференциации доходов, которая у нас очень высока. В частности, можно и нужно перераспределить доходы в пользу семей с детьми.
В отличие от пенсионеров, чей минимальный доход не может быть меньше прожиточного уровня, детям государство таких гарантий не дает. На детей не выплачиваются постоянные пособия, а право на получение соцвыплат семьи должны доказать. После того как регион проверит семью на нуждаемость, им начисляется пособие в размере, например, 400 рублей, что составляет всего 5% от прожиточного минимума.
Получается, что перед пенсионерами государство выполняет обязательства по предотвращению бедности (кстати, без всякой проверки на нуждаемость), а перед детьми — нет. Словом, рост доходов у бедных возможен и при не очень бурных темпах роста, если оптимизировать процессы перераспределения. А нам есть что перераспределять.
— В 2016 году зафиксирован значительный рост миллионеров (плюс 10%). Между тем министр труда Максим Топилин недавно заявил о пятнадцатикратном разрыве доходов между богатыми и бедными. Есть ли шанс перепрыгнуть эту пропасть?
- Во всем цивилизованном мире этот разрыв существенно ниже, и Россия на общем фоне относится к числу стран с высокой дифференциацией доходов. Но опять же, эта модель — следствие нашего болезненного и затянувшегося перехода к рыночной экономике.
На стадии становления рыночной экономики разрыв доходов является естественным драйвером экономического роста: тогда часть людей богатела за счет того, что развивались новые сектора, новые производства, создавались миллионы рабочих мест. Таким образом, на начальных этапах рынка факт высокой дифференциации был вполне закономерен. Но сейчас пора ее снижать.
Добиться этого можно несколькими способами. Например, поставить барьер максимальных зарплат, но в России подобные запретительные меры обычно ни к чему хорошему не приводили.
Еще одним механизмом сокращения разрыва между богатыми и бедными может стать дифференцированное налогообложение, в частности прогрессивная шкала НДФЛ. Но эта мера также вызывает множество вопросов и споров, поскольку существующую плоскую шкалу подоходного налога можно отнести к позитивным сторонам российской экономической среды.
Чтобы преодолеть бедность или содействовать ее преодолению, можно ввести ставку 0% на размер заработной платы ниже прожиточного минимума. Сверх прожиточного минимума можно вводить более высокую ставку, но не более 15–18%.
А вот такие высокие ставки, как 30–40–50%, существующие в скандинавских странах, где государство всеобщего благосостояния опирается на высокое налогообложение, России категорически не подходят. В этом случае мы добьемся лишь дальнейшего роста теневой экономики, дестимулирования высокопроизводительного труда и оттока за рубеж квалифицированных кадров.
Если мы не дадим людям возможность получать достойную зарплату, то будем обречены на дальнейшее технологическое отставание и экономический застой, и здесь уже никакая прогрессивная налоговая шкала не поможет.

Инна ДЕГОТЬКОВА. «Московский Комсомолец», 28 марта 2017 года