… о столетии отмены черты оседлости

Историк Павел Полян о еврейской эмансипации, оформленной Февральской революцией

Черта оседлости, или, точнее, «черта постоянной еврейской оседлости», – это ареал, открытый для легального и постоянного проживания в Российской империи тех, кто исповедовал иудаизм, т. е. евреев как конфессии. За пределами ее периметра проживание евреев строго воспрещалось и преследовалось за исключением некоторых категорий. Ограничения имелись и внутри самой черты оседлости, например, на проживание евреев в сельской местности (к городским поселениям относились и местечки).
В переносном смысле понятие черты оседлости стало синонимом политики государственного антисемитизма в России, особенно во второй половине XIX в. Режим черты оседлости строго коррелировал с политикой российских монархов в еврейском вопросе или, иными словами, с уровнем их антисемитизма и с соответствующей степенью дискриминации евреев: периодами относительной либерализации ее режима считались царствования Павла I и Александра II.
Как таковая черта оседлости в России была введена указом Екатерины II от 23 декабря 1791 г. На ее царствие пришлись все три раздела Польши (1772, 1793 и 1795 гг.), каждый из которых добавлял России на западе обширные земли, плотно заселенные евреями, или по-польски «жидами». С присоединением к России Курляндии, а в 1815 г. еще и 10 привислинских воеводств (позднее губерний), составивших так называемое Царство Польское, автоматически возникли как бы две новые зоны черты оседлости: они не были слиты в единый ареал уже имевшейся черты, как таковой, а существовали в силу своей исторической и правовой специфики параллельно и автономно. Мало того, евреи из официальной черты оседлости не могли переселяться в Царство Польское и наоборот, что было отменено только в 1868 г. Но с точки зрения проницаемости остальной так называемой внутренней России для евреев что из черты, что из царства различий не было никаких.
После включения в 1818 г. в черту оседлости Бессарабской области ее сводный контур более не менялся и охватывал воеводства Царства Польского и губернии: Бессарабскую, Виленскую, Витебскую, Волынскую, Гродненскую, Екатеринославскую, Киевскую, Ковенскую, Минскую, Могилевскую, Подольскую, Полтавскую, Таврическую, Херсонскую и Черниговскую. Даже внутри этого ареала евреям запрещалось селиться в сельской местности, а также в отдельных городах, в частности в Николаеве, Ялте, Севастополе, частично – в Киеве, где им дозволялось жить только в особой части города, а именно на Подоле: интересный случай переноса самого принципа черты оседлости во внутриселенный масштаб.
После 1818 г. в России оказалось сосредоточено около половины всего мирового еврейства, причем всех их империя чистосердечно потчевала традиционными еврейскими кушаньями: удвоенным налогообложением, например. Черта оседлости была одним из главных инструментов российского правительства в его политике по отношению к еврейскому населению: с ее помощью резко ограничивались или дозировались межнациональные, межконфессиональные, межсословные и межрегиональные контакты с участием евреев.
Еврейские массы в городах и местечках черты оседлости характеризовались повышенной рождаемостью, скученностью населения, явной и латентной безработицей: иными словами, большая часть российского еврейства все более погружалась в бедность и нищету, толкавшие их, во-первых, в революционное движение и, во-вторых, прочь из черты оседлости.
Александр II, став освободителем для российских крестьян, таковым же для российских евреев так и не стал. Но при нем начались либерализация статуса евреев и расширение круга корпораций, свободных от дискриминации чертой оседлости. В этот круг вошли купцы I и II гильдий, выпускники вузов и лица со степенью доктора или магистра, мастеровые и ремесленники, отставные рекруты и некоторые другие. В циркуляре от 3 апреля 1880 г. министр внутренних дел Маков предписал губернаторам внутренних губерний не выселять незаконно поселившихся в них евреев до пересмотра всех законов о евреях, что интерпретировалось как признак подготовки царя к освобождению российских евреев и отмене черты оседлости. Но были такие планы или не были, цареубийство 1 марта 1881 г. перечеркнуло их на корню.
Александр III зарекомендовал себя контрреформатором и наряду с Елизаветой I был, пожалуй, самым яростным антисемитом во всей династии Романовых. С его воцарением по России прокатилась первая из трех больших волн еврейских погромов – в 1881–1884 гг. (две другие – 1903–1906 и 1917–1921 гг. – выпадут на властвование Николая II и на безвластие Гражданской войны). Нет, он не давал указаний погромщикам, но его отношение превосходно характеризует пассаж из письма варшавскому генерал-губернатору Гурко: «Сердце мое радуется, когда били евреев, но допускать этого ни в коем случае нельзя, так как от них богатеет земля русская». Любой цинизм лучше фанатизма, и даже такое отношение – прогресс на фоне елизаветинского mot: «От врагов Христовых не желаю интересной прибыли».
Не забудем и введенную в 1886 г. numerus clausus для государственных гимназий и университетов, более известную как «трехпроцентная норма»: в черте оседлости – не более 10%, на остальной территории России – не более 5%, а в Москве и Санкт-Петербурге – не более 3%. Нормы эти, как правило, полностью выбирались медалистами, что фактически закрывало немедалистам дорогу к отечественному высшему образованию и толкало их или в заграничные университеты, или к вынужденно циничному крещению.
Царствование Николая II явилось продолжением отцовской, а не дедовской линии. Последний русский царь, будущий православный святой, верил не только в Распутина и его байки, но и в «Протоколы сионских мудрецов», а когда выяснилось, что «Протоколы» однозначно фальшивка, не стеснялся об этом сожалеть. В середине его царствия по России с грохотом прокатился новый вал погромов, начавшийся в апреле 1903 г. с Кишинева. После этого погромы и черта оседлости сделались предметом внешней политики, став камнем преткновения на переговорах с иностранными державами о новых займах России. В 1904 г. президент США Рузвельт сделал представление России, жестко потребовав от нее изменений в еврейском вопросе и строгого соблюдения Русско-Американского соглашения о торговле и навигации 1832 г. Сюрреалистичным был отказ царя пойти навстречу США в их требовании не препятствовать перемещениям по России граждан США, в том числе иудейского вероисповедания: коль скоро договор подразумевает подчинение американских граждан в России российскому законодательству, то, стало быть, к ним применим и режим черты оседлости. В 1911 г. Штаты денонсировали договор.
Политическое бесправие и депортации привели к тому, что началась массовая эмиграция евреев из России, а погромы ее многократно усилили: в 1881–1914 гг. только в США из России эмигрировало более 1,5 млн человек, причем экономически и творчески наиболее активных и продвинутых. Еврейская молодежь из числа остающихся изо всех сил рвалась сквозь бастионы черты оседлости и столь же массово уходила «в революцию», во все ее ответвления и рукава. Это напугало власть, заставило ее подумать не только о кнуте, но и о прянике, по возможности небольшом. Но когда Столыпин предложил царю и вовсе отменить запреты на проживание евреев в сельской местности по всей империи (за исключением областей казачьих войск), Николай отказался.
Общее бесправие, униженность, запертость и затертость в черте оседлости большей части еврейского населения крупнейшей в мире державы, претендующей на свой высокий пюпитр в европейском «квартете» и глобальном «оркестре», смотрелись вопиющим атавизмом и аномалией. Упрямое – вопреки всему – отстаивание черты оседлости подрывало международный авторитет Российской империи, тянуло ее вниз и назад, осложняло экономические связи с другими странами. После Кишинева получить займы от европейских банковских консорциумов, и не только с еврейским участием, стало крайне сложно.
Неудивительно, что призывы об отмене черты оседлости и об уравнении евреев в правах звучали постоянно. На стыке XIX–XX вв. это стало лозунгом не только еврейских организаций, но и частью программ большинства общероссийских партий, кроме черносотенных. За пределами Царского Села существовал консенсус, неплохо сформулированный Витте: «Я был бессилен заставить пересмотреть все существующие законы против евреев, из которых многие крайне несправедливы, а в общем законы эти принципиально вредны для русских, для России, так как я всегда смотрел и смотрю на еврейский вопрос не с точки зрения, что приятно для евреев, а с точки зрения, что полезно для нас, русских, и для Российской Империи». Витте улавливал и провиденциальную связь между еврейской политикой царя, революцией и судьбой монархии: «Я убежден в том, что, покуда еврейский вопрос не получит правильного, неозлобленного, гуманного и государственного течения, Россия окончательно не успокоится».
Но при всех царях российское правительство упорно отказывалось от ликвидации черты, обещая взамен лишь медленное и постепенное расширение прав евреев – по мере прогресса их ассимиляции. 31 мая 1910 г. евреи-депутаты Госдумы Фридман и Нисcелович при поддержке кадетов все же вынесли законопроект об отмене черты на рассмотрение Думы. Их поддержали 166 депутатов, в том числе 26 от партии октябристов. Но правые добились передачи законопроекта в комиссию о неприкосновенности личности, где его благополучно замылили.
Развязка наступила иначе и как бы сама собой – во время и благодаря Первой мировой войне. В 1914–1916 гг. по причине якобы поголовной нелояльности из западных прифронтовых губерний во внутренние губернии России было выселено 250 000–350 000 евреев. Но едва лишь дунув на черту оседлости, война фактически ее и сдула, уничтожила: еврейские беженцы, эвакуированные и интернированные, расселились по внутренним губерниям далеко и широко. Признанием этого факта стал циркуляр очередного министра внутренних дел Щербатова от 15 августа 1915 г., изданный под давлением межпартийного Прогрессивного блока в Думе. Формально циркуляр не упразднял черту оседлости, но разрешал евреям жить (временно!) во всех городских по­селениях страны, кроме столиц и местностей, находившихся в ведении министерств Императорского двора и Военного (Москва, Петербург, Ялта, Царское Село, области казачьих войск, а также сельская местность).
Формальное же упразднение черты оседлости произошло только после Февральской революции. Демонтаж государственного антисемитизма начался 4 марта 1917 г., когда на одном из первых своих заседаний Временное правительство отменило «процентную норму» и запрет на офицерскую службу евреев в армии. На заседании 20 марта (а скорее всего даже 21 марта по старому стилю, коль скоро заседать начали в 22.30) в бозе почила и черта оседлости. Временное правительство по представлению министра юстиции Керенского приняло постановление «Об отмене вероисповедных и национальных ограничений». Одновременно изменения были внесены более чем в 140 законов и распоряжений. По просьбе представителей еврейских организаций ни выражение «черта оседлости», ни слово «евреи» в основном тексте постановления даже не назывались.
Черта оседлости – эта своего рода географическая клетка для российского еврейства – была главным символом государственного антисемитизма и дискриминационной антиеврейской политики царской России. Самой последней среди европейских стран полиэтничная Россия разомкнула наконец наручники на запястьях пятого по численности своего народа и признала элементарное – достоинство и равноправие всех своих, в том числе и еврейских, сограждан. Тем самым сделав шаг и к своей подлинной свободе. Сама же черта оседлости, просуществовав де-юре 126 долгих и унизительных для страны лет, осталась в российской истории несмываемым и дурно пахнущим пятном.

Карта юго-западных губерний европейской России с показанием процента еврейского населения по уездам, 1884 г.

Автор – географ, историк, ведущий научный сотрудник Института географии РАН
Павел ПОЛЯН. «Ведомости», 24 марта 2017 года

Сто лет назад был отменен главный символ российского государственного антисемитизма

20 марта 1917 года на заседании Временного правительства по представлению министра юстиции А.Ф. Керенского было принято Постановление «Об отмене вероисповедных и национальных ограничений». Это и было тем актом, который де-юре дезавуировал 126-летний позор императорской России, — черту еврейской оседлости, или просто черту. Но ни выражение «черта оседлости», ни слово «евреи», по просьбе представителей «Союза для достижения полноправия еврейского народа в России», в тексте даже не назывались.
Черта оседлости — эта своего рода клетка для российского еврейства — была главным символом государственного антисемитизма и дискриминационной антиеврейской политики царской России. Самой последней среди европейских стран полиэтническая Россия разомкнула наконец наручники на запястьях пятого по численности своего народа и признала элементарное — достоинство и равноправие своих еврейских сограждан.
«Черта постоянной еврейской оседлости» — это ареал, открытый для легального и постоянного проживания в Российской империи тех, кто исповедует иудаизм, то есть евреев как конфессии. За пределами ее периметра проживание евреев строго воспрещалось и преследовалось, за исключением «выкрестов» (крещеных евреев) и тех категорий конфессиональных евреев, для которых делались целесообразные исключения. Как институт власти черта оседлости неотделима от репрессий против нарушителей ее режима, причем главной формой наказания являлась высылка.
Ограничения имелись и внутри самой черты, например, на проживание евреев в сельской местности.
Как таковая черта в России была введена в царствование Екатерины II, на которое пришлись все три раздела Польши (1772, 1793 и 1795), каждый из которых добавлял империи на Западе обширные земли, плотно заселенные евреями или, по-польски, «жидами».
Де-юре это произошло в конце 1791 года, а де-факто — существенно раньше: по одной версии — в 1780 году, когда в Могилевской и Полоцкой губерниях купцов-евреев уравняли в правах с неевреями, а по другой — в 1790-м по инициативе московских купцов, всерьез напуганных еврейской конкуренцией. 72 купца-еврея с семьями были тогда обвинены в демпинге и контрабанде, изгнаны из Москвы и Смоленска с ограничением их правожительства Белоруссией и Новороссией: по сути, это была первая внутрироссийская депортация евреев.
В 1795 года Екатерина приказала выселить евреев из деревень. Тогда же, в 1795 году, был забит и первый «внутриеврейский» клин в России — между евреями-ашкеназами как дискриминированным контингентом, для которого, собственно, и вводилась черта оседлости, и горскими евреями и караимами как полноправными и свободными гражданами страны.
После 1818 года в России оказалось сосредоточено около половины всего мирового еврейства, причем всех их империя чистосердечно потчевала традиционными еврейскими кушаньями: удвоенным налогообложением например.
Периодами относительной либерализации в еврейском вопросе были царствования Павла I и Александра II.
Именно Александр II с первых дней своего царствования, пусть и не всегда последовательно, взял курс на либерализацию статуса вверенных ему евреев. При нем правомочие на постоянное пребывание вне черты получили купцы I и II гильдии, выпускники вузов, лица со степенью доктора или магистра, мастеровые и ремесленники, в т.ч. механики, винокуры и пивовары, отставные рекруты, помощники аптекарей, дантисты, фельдшеры и повивальные бабки.
Престолонаследник же, Александр III, став царем, зарекомендовал себя убежденным контрреформатором и, пожалуй, самым яростным антисемитом во всей династии Романовых. С его воцарением по России прокатилась первая из трех больших волн еврейских погромов — в 1881—1884 годах (две другие — 1903—1906 и 1917—1921 годов — выпадут на властвование Николая II и на безвластие Гражданской войны). Нет, он не давал указаний погромщикам, но его отношение превосходно характеризует пассаж из письма варшавскому генерал-губернатору И.В. Гурко: «Сердце мое радуется, когда били евреев, но допускать этого ни в коем случае нельзя, так как от них богатеет земля русская». (Впрочем, любой цинизм лучше фанатизма, и даже такое отношение — прогресс на фоне максимы Елизаветы I: «От врагов Христовых не желаю интересной прибыли»!).
Быть может, самым страшным для евреев при Александре III оказалось даже не изменение правового поля, а устрожение правоприменения. В 1891–1892 годах из Москвы, например, было выселено около 40 тысяч евреев. Излюбленной мишенью стали жены евреев, имевшие не личное, а косвенное, то есть замкнутое на их мужей, правожительство: стоило мужу выехать по делам хотя бы на короткое время, как жена оказывалась в зоне риска.
Толерантности позднего Александра III едва-едва хватало на то, чтобы прощать С.Ю. Витте, своему министру финансов, свободное от антисемитизма и сугубо прагматичное отношение к евреям. Вот сценка из воспоминаний Витте, относящаяся ориентировочно к 1893 году: «В первые годы моего министерства при Императоре Александре III, Государь как-то раз меня спросил:«Правда ли, что вы стоите за евреев?» Я сказал Его Величеству, что мне трудно ответить на этот вопрос, и просил позволения Государя задать Ему вопрос в ответ на этот. Получив разрешение, я спросил Государя, может ли Он потопить всех русских евреев в Черном море? Если может, то я понимаю такое решение вопроса, если же не может, то единственное решение еврейского вопроса заключается в том, чтобы дать им возможность жить, а это возможно лишь при постепенном уничтожении специальных законов, созданных для евреев, так как в конце концов не существует другого решения еврейского вопроса, как предоставление евреям равноправия с другими подданными Государя.
Его Величество на это мне ничего не ответил и остался ко мне благосклонным и верил мне до последнего дня своей жизни».
Царствование Николая II явилось продолжением отцовской, а не дедовской, линии. Этот последний русский царь, этот будущий православный святой с якобы мироточащим в сегодняшнем Симферополе бюстом, — верил не только в Распутина и его байки, но и в «Протоколы сионских мудрецов», а когда выяснилось, что «Протоколы» — фальшивка, не постеснялся сожалеть об этом. Открыто симпатизируя «Союзу русского народа», он искренне, как и все черносотенцы, полагал, что в погромах сами жиды и виноваты.
Не забудем и введенную в 1886 году при министре народного просвещения И.Д. Делянове и обер-прокуроре Священного Синода К.К. Победоносцеве numerus clausus для государственных гимназий и университетов, более известную как «трехпроцентная норма». На самом деле норма эта заново устанавливалась ежегодно и фактически колебалась вокруг следующих квот: в черте оседлости — не более 10%, на остальной территории России — не более 5%, а в Москве и Санкт-Петербурге — не более 3%. «Нормы» эти, как правило, полностью выбирались медалистами, что фактически закрывало остальным дорогу к отечественному высшему образованию и толкало их или в заграничные университеты, или к вынужденно-циничному крещению.
Как писал Бенедикт Лившиц, «университетский диплом в руках еврея был, кроме того, овеществленным оскорблением, нанесенным государственному строю, символом победы, одержанной над сводом законов, над рогатками черты оседлости и, свидетельствуя об особенном упорстве и настойчивости обладателя документа, становился волчьим паспортом».
Не случайно в царствие Николая II по России с грохотом прокатился новый вал погромов, начавшийся в апреле 1903 года с кишиневского. После чего погромы и черта оседлости сделались предметом не только внутренней, но и внешней политики, став камнем преткновения на переговорах с иностранными державами о новых займах России. Так, в 1904—1905 годах президент США Рузвельт несколько раз делал представления России, жестко требуя от нее изменений в еврейском вопросе и строгого соблюдения Русско-Американского соглашения о торговле и навигации 1832 года. Но пароксизмы и миазмы антисемитизма были царю дороже, в его голове жила такая сюрреалистическая схема: коль скоро договор подразумевает подчинение американских граждан в России российскому законодательству, то, стало быть, к американским евреям применим… режим черты оседлости! Он как бы мысленно расширил черту, включив в нее и США! Штаты подождали немного — и денонсировали в 1911 году соглашение 1832 года.
Политическое бесправие и депортации привели к тому, что началась массовая эмиграция евреев из России, а погромы ее многократно усилили: в 1881—1914 годах только в США из России эмигрировало более 1,5 млн человек, причем экономически и творчески наиболее активных и продвинутых. Эта мощная волна еврейской эмиграции из России привела к тому, что ее возможности и шансы богатеть благодаря своим еврейским согражданам ощутимо сузились, тогда как у стран их принимавших, — прежде всего у США и Палестины, — ощутимо расширились.
Еврейская же молодежь из числа остающихся изо всех сил рвалась сквозь бастионы черты оседлости и столь же массово уходила «в революцию», во все ее ответвления и рукава. Власть привыкла к покорным и трусливым евреям, а тут — такая борьба, такая самоотверженность, такая готовность к самопожертвованию, такое презрение к собственной смерти! Это напугало власть, заставило ее подумать не только о кнуте, но и о прянике, по возможности небольшом.
Общее бесправие, униженность, запертость в черте оседлости большей части еврейского населения, крупнейшей в мире, в том числе и по численности еврейских граждан, державы — державы, претендующей на свой высокий пюпитр в европейском «квартете» и глобальном «оркестре», — смотрелись вопиющим атавизмом, одновременно бельмом и бревном в российском глазу. Упрямое — вопреки всему — отстаивание черты оседлости подрывало международный авторитет Российской империи, тянуло ее вниз и назад, осложняло экономические связи с другими странами.
Неудивительно, что призывы к царям и правительствам об отмене черты оседлости и об уравнении евреев в правах звучали постоянно, и не только из еврейских кругов, но и от высокопоставленных российских чиновников и выдающихся гуманитариев: таких как Сперанский, А.Г. Строганов, Витте, Столыпин, Милюков и Лев Толстой. На стыке XIX—XX веков отмена черты оседлости стала частью программ большинства общероссийских партий, кроме черносотенных. Между левыми и центристами был консенсус, неплохо сформулированный Витте: «Я был бессилен заставить пересмотреть все существующие законы против евреев, из которых многие крайне несправедливы, а в общем законы эти принципиально вредны для русских, для России, так как я всегда смотрел и смотрю на еврейский вопрос не с точки зрения, что приятно для евреев, а с точки зрения, что полезно для нас, русских, и для Российской Империи».
Витте улавливал и провиденциальную связь между еврейской политикой царя, революцией и судьбой монархии: «Я убежден в том, что, покуда еврейский вопрос не получит правильного, неозлобленного, гуманного и государственного течения, Россия окончательно не успокоится».
Но при всех царях, не исключая и Александра II, российское правительство упорно отказывалось от ликвидации черты, обещая взамен лишь медленное и постепенное расширение прав евреев — по мере прогресса их ассимиляции, без которой никакая их интеграция в российскую державу невозможна. 31 мая 1910 года евреи-депутаты Госдумы Н. Фридман и Л. Нисcелович при поддержке кадетов все же вынесли законопроект об отмене Черты на рассмотрение Думы. Их поддержали 166 депутатов, в том числе 26 от партии октябристов. Но правые добились передачи законопроекта в комиссию о неприкосновенности личности, где его благополучно замылили.
Развязка, однако, наступила иначе и как бы сама собой — во время и благодаря Первой мировой войне — этому геополитическому суициду Империи. Тупость ее развязывания и бездарность ведения — ровно того же происхождения, что бездарность и тупость в еврейской политике.
Так, в 1914—1916 годах по причине якобы их поголовной нелояльности, из западных прифронтовых губерний во внутренние губернии России было выселено 250—350 тыс. евреев, причем на сборы им давались всего лишь 24 часа.
Однако все отдельные выселения, как отмечал С. Вермель, посвятивший им серию обобщающих статей, «бледнеют перед грандиозным массовым выселением из Ковенской и Курляндской губернии». Ввиду быстрого наступления немецкой армии 30 апреля 1915 года для Курляндской и 3 мая для Ковенской и, частично, Сувалкской и Гродненской губерний последовали распоряжения русской военной администрации о немедленной и поголовной депортации всех местных евреев. Всего из Курляндии тогда было выселено около 40 тыс. чел., а из Ковенской — 150—160 тысяч. Местами их нового поселения были назначены отдельные уезды Полтавской, Екатеринославской и Таврической губерний. В июне 1915 года выселение евреев продолжилось, захватив теперь уже Юго-Западный край — Подольскую и Волынскую губернии. И все это — невзирая на то, что почти в каждой еврейской семье кто-нибудь да воевал и что еврейскую молодежь, в том числе и из числа выселенцев, продолжали призывать в действующую армию! Приходится констатировать, что подход царского правительства к т.н. «враждебно-подданным интернированным» во многом предвосхитил страшные и бесчеловечные черты депортационной политики советского государства.
Едва лишь подув на черту оседлости, война фактически сдула, уничтожила ее: еврейские беженцы, эвакуированные и интернированные, расселились по внутренним губерниям далеко и широко. Признанием этого факта стал циркуляр очередного министра внутренних дел Н.Б. Щербатова от 15 августа 1915 года, изданный под давлением еврейских организаций и межпартийного Прогрессивного блока в Думе. Формально он не упразднял черту оседлости, но разрешал евреям жить (разумеется, временно!) во всех городских поселениях страны, кроме столиц и местностей, находившихся в ведении министерств Императорского двора (Москва, Петербург, Ялта, Царское Село, области казачьих войск, а также — по-прежнему — сельская местность). При обсуждении самой проблемы в правительстве министр иностранных дел С. Сазонов настаивал на принятии демонстративного акта по еврейскому вопросу, так как союзники крайне недовольны преследованиями евреев, о которых так много (и, очевидно, верно) говорит немецкая пропаганда.
Но Николай II так и не пошел на юридическое упразднение черты. Это сделало низложившее его Временное правительство.
Просуществовав де-юре 126 долгих и унизительных для евреев лет, черта навсегда осталась в российской истории несмываемым и дурно пахнущим пятном.
Впрочем, российский государственный антисемитизм вовсе не умер 20 марта 1917 года. На какое-то время он просто перестал быть державно-имперским. А с последовавшим затем крахом материка российской государственности, с распадом его на десятки постоянно перекраиваемых и воюющих друг с другом островов — эфемерных республик, гетьманств, директорий, эмиратов, ханств и прочих гуляй-полей — государственный антисемитизм растекся и возродился в большинстве из них, что вновь привело к погромам периода Гражданской войны, неслыханным до этого по своей жестокости в российско-еврейской истории.
С укреплением советской государственности, с ее постепенным переводом стрелок с де-юре классовых на де-факто национальные рельсы, антисемитизм вернулся и в государственную политику СССР. Еще бы! Как удобно иметь под рукой пассионарный контингент, на который всегда можно переложить ответственность за то или другое. Максимум доморощенного антисемитского энтузиазма в 1920-е и 1930-е годы наблюдался там, где евреев было особенно много, — в пределах бывшей черты, и в особенности на Украине. Заигрывание с «Джойнтом» (Международная еврейская благотворительная организация) и ОЗЕТом (Общество землеустройства еврейских трудящихся (1925—1938)) обернулось созданием в 1934 году Еврейской автономной области на Дальнем Востоке, в Биробиджане, на приамурских черноземах, такой карикатуры на Палестину и мечтательной заготовки Кремля для новой черты на востоке.
А война с фашизмом и Холокост обернулись вовсе не скорбью и солидарностью с евреями, а главпуровским их отрицанием в качестве главных жертв национал-социалистического этноцида, плавно перетекшим в «безродный космополитизм» уцелевшего еврейства. Миф же о гневе народном и о несостоявшейся депортации евреев в Биробиджан — это пик позднесталинского антисемитизма, отдаленно напоминающего антисемитизм поздней Екатерины II. При Хрущеве и Брежневе государственный антисемитизм напоминал скорее эпоху Александра III: все опустилось на уровень карьерной и образовательной дискриминации (та же numerus clausus, только гораздо худшая, потому что негласная и произвольная), а также борьбы с эмиграцией и правом на эмиграцию. При Горбачеве государственный российский антисемитизм сходил на нет, зато расцвел антисемитизм корпоративный и частный (общество «Память» и иже с ним). При Ельцине уже начали бороться и с корпоративным антисемитизмом, но тем не менее генералу Альберту Макашову с рук сходили любые высказывания, даже такое: «Евреи так нахальны потому — позвольте я по-своему, по-солдатски скажу, — потому, что из нас еще никто к ним в дверь не постучал, еще никто окошко не обоссал. Потому они так, гады, и смелы!» (сказано в феврале 1999 года на съезде казаков в Новочеркасске).
При Путине антисемитизм практически сошел на нет, и только на 18-м году его правления, после нескольких лет активной клерикализации государства и общества и агрессивной защиты даже не прав, а чувств и рефлексов условных «верующих» что-то, похоже, изменилось.
Традиционным запашком снова повеяло из Охотного Ряда — из думских уст. 23 января 2017 года вице-спикер от правящей партии Петр Толстой произнес: «Наблюдая за протестами вокруг передачи Исаакия, не могу не заметить удивительный парадокс: люди, являющиеся внуками и правнуками тех, кто рушил наши храмы, выскочив из-за черты оседлости с наганом в семнадцатом году, сегодня их внуки и правнуки, работая в разных других очень уважаемых местах — на радиостанциях, в законодательных собраниях, продолжают дело своих дедушек и прадедушек».
Еще немного, и кто-то из нынешних охотнорядцев поведает нам о пархатых христопродавцах, об авторизованных протоколах закулисных мудрецов и о вкуснейшей маце на крови христианских младенцев.

Павел ПОЛЯН. «Новая газета» 26 марта 2017 года