… о вызовах глобализации экономики

Экономист Владимир Назаров о трансформации глобальной экономики и месте России в этом процессе

Экономист Владимир Назаров прочитал доклад «Экономические факторы будущего» в рамках «Университета Комитета гражданских инициатив». Назаров, директор Научно-исследовательского финансового института Минфина и член КГИ, предлагает обсуждать темы, которые сегодня важны для всего мира, но практически отсутствуют в российском публичном поле. Для нас экономика — это цены на нефть, растущая бедность и неэффективные госкорпорации. В то время как для мира ключевая тема сейчас — структурное изменение экономического уклада, сопоставимое с переходом от аграрного общества к индустриальному. Роль промышленности как драйвера роста занимает сектор услуг, уровень и продолжительность жизни населения заметно растёт, а базовые социальные институты, формировавшиеся на протяжении столетий, стремительно устаревают. В будущем нас ждёт смерть социального государства, и Россия может прийти к этому очень быстро, считает Назаров. Корреспондент «Новой газеты» пообщался с Назаровым после его выступления.
— Будет ли общество будущего посткапиталистическим в том смысле, что экономический рост перестанет играть в нём ключевую роль?
— От экономического роста и зависимости от него мы в ближайшее время никуда не денемся. Капитализм и конкуренция — это единственные двигатели прогресса. Другое дело, что измерители действительно могут быть разными. Например, есть известная работа Тома Пикетти, где тот рассказывает о чудовищном росте неравенства в мире. Но на самом деле, если брать не только подушевой ВВП, но и продолжительность жизни, то мы увидим существенный рост равенства. В США в XIX веке неравенство по доходам было таким же высоким, как и по продолжительности жизни. Сейчас индекс Джини по доходам находится на том же уровне, а по продолжительности жизни — снизился в несколько раз, и для общества это очень важно. Значимость материальных ценностей, богатства и потребления со временем будет падать — нам будет важнее, что вместо 80 лет можно прожить 100. И эти 100 лет будут полны ярких впечатлений.
— Вы рассказывали, что некоторые предприятия уже переносят свои производства из Китая обратно в США — страна возвращает себе конкурентное преимущество за счет социального капитала и инноваций. Как будут развиваться страны, у которых нет этого преимущества?
— Китай очень мало сделал для реформ институтов после Дэн Сяопина. Там огромный госсектор, жесткое госрегулирование. Да, они не построили социальное государство, которое тормозит развитие многих стран, но они так же потеряли темп в развитии рыночных институтов. У региональных властей Китая странные стимулы: много инвестировать, вкладывать, строить — безотносительно эффективности, потому что инвестиции статистически означают экономический рост. Вы отчитываетесь о том, что ваши показатели растут, и получаете поощрения. Внутри самой системы управления заложены мощные противоречивые стимулы, и это тормозит развитие страны. Если Китай модернизирует институты, то он получит все шансы догнать развитые страны не только по количественным, но и по качественным показателям развития. В стране живет 1,4 миллиарда человек со своими устремлениями, талантами, новыми жизненными стратегиями — кто-то из них наверняка мог бы создать новый Google.
— В каком состоянии находится сектор услуг в России? Можем ли мы от ресурсного развития перейти к экономике услуг?
— К сожалению, нет — наш сектор услуг за небольшими исключениями вторичен, он направлен не на экспорт, а на паразитирование на ренте. Рост сектора услуг в нулевые годы в России действительно впечатлял, но когда нефтяная рента исчезает, он чисто статистически показывает сильное проседание, так как не ориентирован на внешний рынок. И длиться это будет очень долго. У нас есть пример Мексики: если мы посмотрим на эту страну в 1980-х, она окажется очень похожа на нынешнюю Россию по доле нефти в экспорте и в структуре ВВП. Сегодня Мексика — по-прежнему крупная нефтедобывающая страна, но нефтегазовый сектор занимает меньше 10% ВВП. Да, бюджет сильно зависит от нефти, но экономика достаточно диверсифицирована, нефтяной сектор не доминирует в экономике. Прошло 30 лет, и подушевой ВВП Мексики в долларовом выражении (с учетом долларовой инфляции) вообще не вырос — они фактически вернулись к тому уровню, с которого падали с начала 1980-х, но уже с радикально иной структурой экономики. Это далеко не идеальная страна, там было много популизма, клиентелизма, коррупции, были ограничения конкуренции. Процесс шёл плохо и долго, но в конце концов они перестроились. Если мы всё будет делать совсем правильно, то можно пройти этот путь за 10 лет вместо 30, но никак не за 2-3 года.
— Вы согласны с прогнозом о том, что рецессия в России с большой вероятностью продлится до 2020 года?
— Всё зависит от нефти. Если цена устаканится на уровне 40 долларов за баррель и власти не будут совершать грубых ошибок, то рецессии не будет, но и рост будет максимум 1-1,5% ВВП. Возможности сырьевой экономики ограничены, объемы добычи при таких ценах будут скорее всего снижаться. Плюс на это накладывается демография: каждый год мы будем терять 1% рабочей силы в связи с тем, что с рынка труда уходит многочисленное послевоенное поколение, а приходит малочисленное поколение 90-х — это ещё -1% роста ВВП. Наши возможности сегодня находятся в районе нуля, без реформ мы будем только закреплять своё отставание от западных стран.
Чтобы их догнать, темпы экономического роста должны быть близки к двухзначным. В истории можно найти примеры, когда страна примерно с нашим уровнем развития, то есть 50% от уровня высокоразвитых стран своего времени, начинала расти очень бурно. Два классических примера — это Южная Корея и Ирландия. Эти страны достигли примерно нашего текущего уровня развития, а потом попали в «ловушку стран среднего дохода» и на долгие годы затормозились. Южная Корея смогла провести большую реформу по дерегулированию, когда были ликвидированы и приватизированы неэффективные государственные корпорации. Благодаря этому она сделала ещё один шаг навстречу уровню жизни развитых стран. В Ирландии многое делали для того, чтобы сделать страну инвестиционно привлекательной: вошли в ЕС, наладили хорошее инженерное образование, вкладывались в инфраструктуру. Ничего не работало, пока власти не сбалансировали бюджет — никто не верил, что в страну-банкрот можно вкладываться. Как только они это сделали, начался экономический рост. Так что универсального рецепта нет, очень трудно сказать, от какого именно фактора запустится цепная реакция, но набор этих факторов очевиден.
Конкретные преимущества стран, вроде дешёвой рабочей силы, за счёт которой рос Китай, могут рано или поздно исчерпать себя или потерять прежнее значение. Прочно основывать экономический рост в постиндустриальном мире можно только на комбинации факторов: мир внутри общества и с другими странами, низкие налоги, гарантия прав собственности, развитый человеческий капитал и как можно меньше госрегулирования.
— Социальное государство может стать тормозом развития в постиндустриальном мире?
— Конечно. Во-первых, оно диктует высокие налоги, подрывая одно из базовых условий экономического роста, особенно в случае догоняющего развития. К этому можно добавить иждивенческие настроения и дисбаланс бюджета, который пугает инвесторов. Раздутые госрасходы отнимают ресурсы у общества и, безусловно, являются тормозом для роста.
— Вы полагаете, что к середине столетия пенсионная система, в том числе и в России, будет ликвидирована?
— Это, конечно, громко сказано, но я действительно думаю, что потребность общества в классической распределительной пенсионной системе существенно снизится. Пенсионная система в том виде, в каком она сложилась, создавалась в раннем индустриальном обществе в Германии, и оно сильно отличалось от современного. Основным видом деятельности тогда был физический труд, и было четкое понимание, когда основная масса людей теряет способность к такому труду. Потом произошел бурный экономический рост, и на волне введения всеобщего избирательного права и соревнования с соцлагерем западные страны сделали из пенсий некий бонус для своего населения: у нас есть деньги, мы можем позволить себе выходить на пенсию 65 лет или даже в 60.
В послевоенный период, несмотря на рост продолжительности жизни, во всех развитых странах состоялась гонка понижения пенсионных возрастов. Но когда закончился демографический переход, когда рожать стали мало, а жить долго, стало очевидно, что эти системы безумно разбалансированы, и поддерживать их дальше невозможно, надо с ними что-то делать. Кроме того, резко сократилась сама потребность в такой системе, потому что когда люди в основном заняты не физическим, а умственным трудом, нельзя сказать абсолютно точно, кто и когда должен прекращать работать. Это решение в большей степени становится самостоятельным выбором человека. И я считаю, что актуальность пенсия как пособия, привязанного к возрасту, будет постепенно снижаться. Место классической пенсионной системы постепенно займут личные сбережения, инвестиции в свое образование и здоровье, чтобы дольше оставаться на рынке труда, а также страховка от бедности в случае нетрудоспособности без привязки к возрасту человека.
— Совсем отменить накопительную систему, по-вашему, более разумно, чем замораживать средства пенсионеров каждый год?
— Ещё 2-3 года назад я так не считал, но сейчас у меня сложное отношение к накопительной части. Может быть, нам надо сразу строить добровольную систему. Хотя, конечно, шарахаться из стороны в сторону неправильно. Особенно неправильны наши мотивы: мы отказываемся от накопительной системы не потому, что она неэффективна, а просто потому, что не хватает денег в распределительной системе. Вместо того, чтобы понять, что женщины в 55 лет массово работают, и поднять пенсионный возраст, чтобы направить эти средства тем, кто работать не может, мы ищем ресурсы в самых неожиданных местах.
Я скорее всего не стал бы создавать обязательную накопительную компоненту. Но раз уж она уже была создана, я бы продержал её хотя бы для одного поколения. Как Ли Куан Ю, который приучал население Сингапура копить на всё самостоятельно: на медицинские счета, на пенсии, на жильё — всё это было в едином пуле. До 2022 года надо было сохранить обязательную накопительную часть, а потом постепенно трансформировать её в добровольные накопления. У нас же возможная трансформация накоплений в добровольный формат будет проходить на очень плохом фоне: одна половина правительства кричит, что система себя не оправдала, 200 млрд рублей где-то пропали. Центральный банк и экономический блок эту точку зрения опровергают, но в результате подтачивается доверие и к накопительной компоненте, и к государству в целом.  
— После демонтажа социального государства, кто станет выполнять его функции? Рынок ведь не везде вполне эффективен.
— Рынок неплохо работает в большинстве случаев: конкуренция на рынке образовательных услуг и в медицине ведет к радикальному улучшению качества. А потом придут те, кто были раньше и кого вытеснило социальное государство. Так, в XIX веке и в США, и в Великобритании существовало огромное количество различных сообществ по территориальному или конфессиональному признаку, профессиональных гильдий и так далее. Они занимались в основном страхованием от безработицы, помощью инвалидам, вдовам — и действовали очень успешно, покрытие людей превышало 50%. Они очень бурно развивались, пока государство не решило, что выгодно эту поляну занять. Ведь в отличие от добровольного объединения, государство может добиться абсолютного покрытия и заранее заданного изъятия ресурсов. Благодаря этому оно оказалось более убедительным и выбило эти институты. Но одновременно государство оказалось крайне неповоротливым, оно плохо воспринимает инновации и тяготеет к унификации в предоставлении социальных услуг. Если в индустриальном обществе плюсы социального государства могли перевешивать его издержки, то в разнородном постиндустриальном обществе отсутствие конкуренции, частной инициативы и частного интереса — это приговор качеству предоставляемых услуг.
— В ходе доклада вы говорили, что России пора уходить от системы страховых взносов.
— Мы могли бы об этом подумать. Грузия, например, ликвидировала все фонды социального страхования и ввела подоходный налог 20%. Это проще для предприятий, снижаются издержки администрирования. Быстро мы от этого не уйдём, не надо никаких радикальных перемен — только в этом году вступила в силу новая пенсионная формула. Но условия для этого всё равно сложатся, и варианты могут быть разные. Экономический спад может оказаться таким же глубоким, как в Грузии, когда это решение принималось, и тогда отмена страховых взносов станет экономической необходимостью. Всем пенсионерам нужно будет обеспечить прожиточный минимум, остальным нуждающимся — адресное пособие по бедности. Если экономическая ситуация будет резко ухудшаться, мы к этому придём очень быстро. Не факт, что это очень плохо, потому что это позволит экономике развиваться в дальнейшем. Если ситуация будет стабильной, то предпочтителен другой путь — эволюционный: индексируем пенсии по инфляции, постепенно повышаем пенсионный возраст и так далее. Но в голове мы всё равно должны держать тот факт, что систему нужно сворачивать, иначе она рано или поздно разбалансируется и съест те ресурсы, которые могли бы быть инвестированы в наше более обеспеченное будущее или потрачены на помощь наименее защищенным слоям населения.  
— Безусловный доход, введение которого обсуждается сегодня в ряде развитых стран — это движение в верном направлении?
— Мне кажется, что об этом думать ещё рано — сначала общество должно стать очень богатым. Даже такая обеспеченная страна, как Швейцария, это не потянет: для введения безусловного дохода на том уровне, который устраивает швейцарцев, понадобилось бы 20% ВВП — это очень много. Притом, что они вряд ли смогут свернуть остальную социалку целиком, всё равно останется государственное финансирование здравоохранения и пенсионной системы. В России те же 20% ВВП, то есть весь федеральный бюджет, понадобились бы, чтобы всем гражданам выплатить только лишь наш очень скромный прожиточный минимум. Сейчас нужно говорить об адресности: помогать только бедным слоям населения, идти в сторону универсального пособия. А вот когда основной добавленный продукт создаёт «креативный класс», экономика не нуждается в большом количестве работников, а общество может гарантировать достойный уровень жизни, потратив менее 10% ВВП, безусловный доход — отличная штука, она гарантирует какой-то уровень обеспеченности человека, а он в это время может сосредоточиться на самореализации, образовании, чтобы пополнить ряды этого самого «креативного класса». При этом всю остальную соцподдержку можно будет свернуть. Так что это возможно в отдаленном будущем — в более богатом обществе и при наличии соответствующей политической воли. Пока даже самые богатые страны мира далеки от такого состояния.

Арнольд ХАЧАТУРОВ. «Новая газета», 31 марта 2016 года

30 марта 2016 г. (среда) в рамках совместного цикла Университета КГИ и «Полит.ру» – «КГИ: идеи и лица» состоится встреча-диалог с директором НИФИ и членом Комитета гражданских инициатив (КГИ) Владимиром Назаровым на тему «Экономические факторы будущего». Мы побеседовали с Владимиром Назаровым  в преддверии встречи.

Не могли бы вы немного рассказать, о чем пойдет речь в вашем выступлении?
Я буду говорить в основном о том, что сейчас сдвиги в структуре мировой экономики и изменение демографических условий приведут к трансформации социальных институтов. Доля сектора услуг в мировой экономике стремительно растет, и одновременно увеличивается продолжительность жизни. Более того, происходит – есть такой сложный есть термин – ректангуляризация кривой дожития. Смысл ее в том, что люди становятся все более и более равными в продолжительности своей жизни. То есть если в XIX веке примерно одинаковые доли населения умирали в разных возрастах, то сейчас все «дружно» (во всяком случае, в развитых странах) доживают, скажем, до восьмидесяти с копейками, дальше идет резкий рост смертности.
Мне кажется, что эти глобальные изменения приведут к тому, что все, что мы сейчас наблюдаем, будь то само государство, пенсионная система, образование, здравоохранение, - претерпят кардинальные изменения в ближайшем будущем. Именно потому, что люди нуждаются в совершенно других институтах. Старые институты становятся ненужными, а новые, наоборот, необходимо создавать. Примерно об этом и пойдет речь.

То есть эти изменения будут скорее происходить под действием внешних факторов.
Да. Нам надо потихоньку подстраиваться под наступающий мир. Условно говоря, в этом мире не будет пенсии, а будет помощь нуждающимся слоям населения вне зависимости от возраста. Люди будут больше потреблять досуг во всех возрастах, не будет такого, что люди прекращают работать, достигая какого-то возраста: это будет постепенно исчезать. Люди будут работать всю жизнь. Для этого надо будет поддерживать свои трудовые навыки, постоянно учиться.
Это тоже приведет к изменению институтов образования. Если прежде люди учились только в пределах определенного промежутка своей жизни – в школе, а некоторые еще в вузе, - а потом уходили на производство, и дальше могли быть только небольшие периоды повышения квалификации, то сейчас люди будут учиться всю жизнь. Интенсивность этого обучения не будет сильно меняться от года к году. Люди всегда должны будут стремиться к конкурентоспособности на меняющемся рынке труда, оттачивать свои имеющиеся навыки и приобретать какие-то новые.
Обучение станет непрерывным. Кроме того, оно станет более дифференцированным, из-за того, что не будет какой-то уникальной, унифицированной программы обучения, которая бы вела к успеху, из-за того что в принципе нужно постоянно менять подход к тому, что актуально здесь и сейчас. Условно говоря, если десять лет назад было актуальным бизнес образование, например, школы MBA, то сейчас они в чистом виде для граждан США теряют свою актуальность. Там становится популярным получать одновременно бизнес и инженерное образование, чтобы одновременно разбираться не только в бизнес-процессах, но и в IT,  представлять себе теорию организации систем.
Соответственно, образование будет становиться все более и более дифференцированным. Классические университеты и школы будут потихоньку уходить от нас, вытесняясь online курсами, обучением непосредственно на рабочем месте, частными школами (часто летними) по углубленному изучению тех или иных предметов.
Не менее радикальные трансформации ожидают все важнейшие социальные институты: здравоохранение, образование, пенсии, даже государство в целом, потому что его роль скоро начнет сокращаться.

Что, в первую очередь, провоцирует эти изменения? Демография?
Скорее, изменение структуры производства. Научно-технический прогресс привел к тому, что в мире все большая доля людей работает в секторе услуг. А это значит, что существенно больше значение приобретает постоянное общение с клиентом, проектная деятельность. Будут доминировать не жесткие, иерархические структуры, а постоянное выстраивание этих цепочек для общения с людьми. Это, с одной стороны.
С другой стороны, будет больше гарантий выживания человека. Если в аграрном обществе все должны были работать просто для того, чтобы выжить, если бы мы гарантировали всем прожиточный минимум того времени, это значило бы, что мы потратили весь ВВП, почти без остатка. Небольшая добавленная стоимость там была, чтобы содержать войско, но она была не очень большой – 10% ВВП условно.
А сейчас, для гарантии прожиточного минимума нужно меньше усилий, меньшая доля ВВП. Даже для не очень богатой страны, как, например, Россия – это примерно 20% ВВП. Остальное теоретически можно направить на инвестирование, в том числе в человеческий капитал, на научно-технический прогресс и так далее. И это будет, в свою очередь, трансформировать ценности людей. Ценности выживания будут играть менее значимую роль, а ценность самовыражения начнут доминировать. Роль тех институтов, которые гарантировали именно выживание, - семья, корпорация, профсоюз, церковь, государство, - будет уменьшаться. Или они должны будут изменить свою сервисную начинку. А роль тех институтов, что обеспечивают гибкие связи между людьми, будь то IT-платформа или свободный рынок, - будет увеличиваться.

Насколько эта тенденция повсеместна?
Это, конечно же, больше история про развитые страны, потому что они уже достигли тех пропорций и в структуре экономики, и в структуре занятости и демографии, и в уровне богатства, чтобы можно было думать о таком мире. Но и в развивающихся странах также будут подвижки просто из-за необходимости конкурировать на равных. Глобализация будет усиливаться при этих процессах, это неизбежно.
Чтобы конкурировать на равных с развитыми странами, развивающимся надо будет что-то им предложить. А что предложить? Был период (мы как раз застали его последнее десятилетие), когда многие предлагали свои ресурсы – те или иные. Некоторые предлагали дешевый труд, некоторые предлагали нефть. Но в этом постиндустриальном обществе не так важны ресурсы, потому что научно-технический прогресс позволяет достичь большей ресурсонезависимости. Мы видим, как развиваются альтернативные источники энергии, и природные ресурсы начинают играть меньшую роль в международном разделении труда.
А роль дешевой рабочей силы тоже уменьшается, потому что из-за повышения производительности труда, из-за научно-технического прогресса, становится гораздо важнее, где сосредоточен креативный класс. Уже не столь важно, какая у вас заработная плата, сколько важно, где удобнее делать бизнес. Поэтому мы видим, как некоторые предприятия мигрируют из Китая обратно в США. Несмотря на то, что стоимость рабочей силы пока, несомненно, выше в США, чем в Китае. Но многие, несмотря на это, переносят свои предприятия из Китая в США просто потому, что там лучше бизнес климат, часть ресурсов, как ни парадоксально, дешевле, и иногда рынок сбыта получше.
Поэтому идет такой shift, обратный процесс. То есть, например, если десять лет назад сказали бы, что кто-то переводит свое текстильное производство из Китая в США, этого человека бы сочли сумасшедшим. Но сейчас это становится повседневной практикой. Если удается заменить именно рабочую силу на новые технологии, то производство уходит обратно в развитый мир. Как я уже сказал, эти процессы в большей мере касаются развитых стран, но и развивающимся странам никуда от них не деться, придется что-то придумать.

«Полит.Ру», 30 марта 2016 года