… об Украине и сотрудничестве с соотечественниками

Константин Косачев возглавил Россотрудничество (Федеральное агентство по делам Содружества Независимых Государств, соотечественников, проживающих за рубежом, и по международному гуманитарному сотрудничеству) два года назад. В планах ведомства было расширение сети российских центров науки и культуры за рубежом, новое программное наполнение их работы, увеличение финансирования агентства. Все эти цели выполнены, однако с оговорками, следует из его беседы с корреспондентом «Ведомостей». О необходимости развития инструментов российской «мягкой силы» в эти два года неоднократно говорил президент Владимир Путин. Однако международные социологические организации фиксируют, что отношение к России далеко не самое лучшее в мире, а кризис на Украине показал, что вместо «мягкой силы» Москва предпочитает включать «жесткую». Как можно было сформировать пророссийское мнение на Украине, как выстраивать работу в новых условиях и сколько лет потребуется на исправление имиджа, Косачев рассказал газете.
— Как вы оцениваете происходящее сейчас на Украине с точки зрения работы российских ведомств и, в частности, возглавляемого вами Россотрудничества?
— Давать такие оценки — компетенция руководства страны. В личном же плане, наверное, каждый из нас сейчас испытывает схожие чувства, глядя на украинскую драму, разыгрывающуюся на глазах у всего мира. Здесь перемешалось очень много всего: и геополитические факторы, и претензии населения к власти, и внутренний раскол украинского общества, усиленный вынужденной постановкой вопроса в режиме «или — или».
Однако для России это не абстрактные материи. Когда наши партнеры в странах ЕС или в США говорили нам, что Россия, дескать, не вправе проявлять заинтересованность и активность во внутриукраинских темах, то они, сознательно или нет, опускали важнейшие факторы — глубочайшую интегрированность двух экономик, а также наличие миллионов русских в этой стране. Уже поэтому Украина для нас не просто сосед. Ее внутренние проблемы, проблемы наших соотечественников России небезразличны.
Поэтому Россия искренне реагировала и не могла реагировать иначе. Сначала была предложена реальная экономическая поддержка в условиях острейшего экономического кризиса Украины. А теперь Россия напрямую и совершенно обоснованно заявила о намерении защитить русских и русскоязычное население в этой стране. В наиболее отчетливом виде эта политика уже реализуется в отношении Крыма.
Все это адекватная, хотя и во многом вынужденная реакция на чужие, причем глубоко ошибочные, действия. Наши конкуренты и оппоненты все эти годы наращивали свое влияние на украинские умы массированным задействованием инструментария «мягкой силы». В этом существенная разница в подходах: пока мы традиционно исходили из того, что факторы культурной, языковой и исторической близости, экономических связей и многочисленной русской диаспоры будут действовать как бы сами по себе, без постоянных внешних импульсов с нашей стороны, конкуренты масштабными финансовыми вливаниями в местные НПО последовательно обрабатывали через них население — не только на западе, но и на востоке Украины — «европейской» идеей как собственной целью для украинского гражданского общества....
— Почему не сработала «мягкая сила»?
— Не скажу, что на Украине не было эффективной работы заинтересованных российских организаций. Здесь все эти годы были и диппредставительства, взаимодействующие, в том числе, со структурами соотечественников, здесь был наш бизнес, наши субъекты Федерации и не в последнюю очередь здесь были наши центры науки и культуры.
Могу сказать, что по линии Россотрудничества мы делали все от нас зависящее в пределах имеющихся ресурсов и нашей компетенции как госоргана, чтобы сохранять уровень российского культурного присутствия на Украине хотя бы на неизменном уровне: поддерживали интерес к русскому языку и организовывали набор студентов в наши вузы, проводили выставки и концерты, круглые столы и кинопоказы. И эта активность всегда пользовалась большим спросом.
Однако это несравнимо с тем, что столь долго и планомерно вкладывали в Украину Евросоюз и США, обращаясь с важными — в том числе идеологическими — посылами непосредственно к обществу, к украинским СМИ и НПО, к экспертным кругам, к молодежи в существенно большей степени, чем к властям или бизнес-структурам. Это гигантские ресурсы, затраченные на массированный стратегический сев, который дал свои мощные всходы в виде того же евромайдана.
Как мне представляется, по-настоящему «мягкая сила» России набирает вкус и цвет, когда о том, какие мы на самом деле, а не в зеркале прессы и в изложении недобросовестных интерпретаторов, и о том, насколько мы нужны другим странам и народам, говорим не мы сами, а люди и партнеры за рубежом. Если посмотреть на историю с Украиной, то о том, что Евросоюз хорош для Украины, говорили не столько чиновники из Брюсселя, сколько активисты на майдане. Сами украинцы или, во всяком случае, существенная их часть, говорили друг другу и своим оппонентам, что ЕС даже в усеченном формате ассоциации — это хороший и нужный «проект». А о наших проектах, о наших устремлениях и намерениях говорили в основном мы сами.
— Как сделать так, чтобы наши партнеры заговорили о нас положительно?
— Надо, чтобы пришло осознание следующего: если нам всем важна Украина (как и другие близкие нам государства СНГ), этим не может заниматься только государство, только чиновники. Общества более всего доверяют другим обществам. Сейчас мы видим общественный подъем и у нас в России в связи с украинскими событиями. Обычные люди поддерживают русских в Крыму, Донецке, Харькове, Луганске, дают оценку антирусским действиям киевских властей, что, на мой взгляд, очень важно. Однако надо признать, всего этого не было в том же масштабе до евромайдана. В то время как американские и европейские общественные деятели, политики, НПО, фонды, эксперты, СМИ дневали и ночевали в украинской политической и общественной среде.
Поскольку об Украине сейчас и так много говорится, приведу другой пример. В Армении, кандидате на вхождение в Таможенный союз, количество сторонников интеграции с ЕС составляет не более 5-10% населения, однако в стране работает примерно 350 НПО — как армянских, так и зарубежных, агитирующих за евроинтеграцию. А сколько организаций работает с идеей евразийства? Десять. И может ли кто-то дать гарантию, что в какой-то момент в том же Ереване, вопреки общественному мнению, искусственным образом не будет организован такой же евромайдан?
— Какие меры вы бы предложили?
— В моем понимании, работа с различными общественными средами за рубежом — с нашими соотечественниками, с выпускниками различных вузов, с обществами дружбы, с неправительственными организациями, с редакциями русскоязычных СМИ, с группами по связям в парламентах и бизнес-ассоциациями, на муниципальном уровне — все это нуждается в систематизации. Было бы недостаточно полагаться в этой работе исключительно на ресурс государства, это только отпугнет потенциальных партнеров. Но и поддержка государства нужна. Это должен быть не госзаказ, а организованные структуры, которые бы связывали государственные механизмы с общественными, чтобы формировалась та самая система, которая давно и успешно выстроена нашими конкурентами. Там мало кто работает силами государственных структур напрямую, создаются посредники, которые, маскируя вовлеченность заинтересованных властей, делают соответствующие проекты привлекательными для тех, кто является их конечными участниками. Эти технологии нам известны, но пора перестать стесняться их применять. Иначе мы все время действуем, может, и не в противофазе, но точно не при попутном ветре.
Однако главное — не российская власть должна выстраивать собственные позиции в зарубежных гражданских обществах. Этому все равно не будет искомого доверия, а обвинения в создании пятой колонны не заставят себя ждать. Наше гражданское общество, сами россияне должны обрастать плотной тканью связей с другими обществами, чтобы там было активное большинство, выступающее в поддержку дружбы с Россией именно в интересах своей собственной страны.
— Какие практические выводы нужно сделать из сложившейся ситуации на Украине?
— Речь должна идти о существенной перестройке работы с общественностью не только на украинском, но и на всем постсоветском направлении. Рискованно во всем полагаться на очень важные, но все же статичные факторы вроде исторических корней, сохранения русского языка или русских диаспор — сами по себе они еще ничего не гарантируют. Как не дает эффекта попытка механически наращивать наше гуманитарное присутствие на Украине или в других важных для нас странах. Не каждое присутствие дает влияние. Скажем, количество знающих русский язык отнюдь не определяет автоматическую поддержку тех или иных внешнеполитических шагов России. Или, например, прекрасное дело — приглашение на учебу абитуриентов с той же Украины. Однако вдруг выясняется, что они на 75% остаются после учебы в России. Выходит, для самой Украины они практически потеряны. Как и с точки зрения позитивного влияния на наши двусторонние отношения. При этом я подозреваю, что люди, в гораздо больших масштабах уезжающие с Украины на учебу в западных направлениях — в Великобританию, Францию, Германию, США, вряд ли в том же объеме остаются на работу там: им просто никто не дает этого сделать. Они возвращаются к себе и в том числе выходят на очередной евромайдан.
— Что еще?
— Нужны глубокий и трезвый анализ эффективности действий всех без исключения вовлеченных в эту сферу государственных и негосударственных институтов и формирование на основе этого анализа последовательной и долгосрочной работы в общегосударственном масштабе, а не усилиями одних дипломатических или культурных представительств. Мы — я имею в виду МИД России и Россотрудничество — вышли сейчас с соответствующими предложениями на руководство страны. Необходимы долгосрочные планы и цели, которые бы выполнялись на всех уровнях.
— В отношении Украины что-то можно еще изменить?
— Конечно. Но при этом потребуется, в том числе, пересмотр ресурсного обеспечения работы на всех направлениях. В качестве примера — Россия пригласила в этом году по бюджетной линии всего 550 студентов с Украины, из них 205 — непосредственно из Крыма. Но что это в масштабах страны с населением в 45 млн? Всего по так называемой государственной квоте мы пригласили в российские вузы 10 000 абитуриентов из всех стран мира. Очевидно, что и украинцев, и крымских татар, и русских с Украины в этой квоте должно быть намного больше. Но ведь и другие страны нам также важны, поскольку студенты — это нередко будущие тузы экономики и власти. Значит, нужно расширять и саму квоту, отдавать в ней максимум мест приоритетным странам, обеспечивать хорошие условия проезда, проживания, не превращать это в лазейку для миграции в нашу страну.
— Физическое присутствие через открытие новых центров науки и культуры планируется?
— У нас есть план расширения сети центров науки и культуры на 2013-2015 гг. Он предусматривает открытие 11 новых точек, девять из них — в странах СНГ: уже открыли в Бресте, на очереди в этом году — Харьков, Уральск, Гюмри и Гянджа. Но дополнительного финансирования на это агентству не выделяют. Мы — условно — сейчас действуем, размазывая более тонким слоем масло по хлебу: например, переводя наши центры из более дорогих арендных зданий в менее дорогие, но значит, и менее функциональные, и сокращая штаты, чтобы перекинуть людей в новые точки. План по открытию еще 16 центров, подготовленный Россотрудничеством во исполнение задачи, поставленной президентом, за счет внутренних ресурсов мы уже выполнить не сможем.
— В феврале было решено возобновить работу центра в Сирии. Это политический сигнал?
— Мы не скрываем этого, это наше понимание того, что ситуация подлежит урегулированию не силовым, а политическим путем. То, что делает российская дипломатия по своей линии, мы пытаемся поддержать и сопроводить некими во многом еще пока символическими, но легко читаемыми жестами. Сирийский центр функционировал с 1970-х и был очень востребован с начала политического кризиса. В кризис в разы повысилась посещаемость курсов балета и русского языка, по ночам он становился прибежищем для соотечественников. Но центр оставался открытым местом, доступным для любых посетителей, что создавало проблемы для безопасности сотрудников. И поскольку сирийское общество по отношению к России расколото, было принято решение по консервации деятельности центра. Сейчас наш представитель вернулся в Дамаск, и мы ждем, когда работа может восстановиться окончательно.
— Вы сказали об ограниченности ресурсов. Каков сейчас бюджет Россотрудничества и был ли он увеличен в последние годы, что вы руководите ведомством?
— С точки зрения финансирования нашей работы сейчас львиная доля уходит на поддержание системы как таковой, а на так называемую программную деятельность остается намного меньше. В абсолютных цифрах финансирование Россотрудничества увеличилось: бюджет в 2012 г. был 2 млрд руб. с небольшим превышением, на 2013 г. бюджет составил чуть менее 3 млрд, т. е. увеличение примерно на треть. Был увеличен фонд оплаты труда, но это связано с тем, что с 2014 г. Россотрудничеству приданы новые полномочия в сфере содействия международному развитию, что привело к увеличению штатного расписания на 21 единицу.
Формально динамика положительная, но она лукавая. Мы понимаем, что бюджет принимается с учетом объективных обстоятельств: России сейчас и самой непросто. Но с таким ресурсным обеспечением будет трудно выполнить задачу, сформулированную президентом в предвыборной статье два года назад, в которой сказано, что России надо увеличить свое гуманитарное присутствие за рубежом в разы, а там, где говорят на русском или понимают русский, — на порядок.
— Как это соотносится с бюджетами, выделяемыми другими государствами на работу в целом и на украинском направлении?
— Например, бюджет программ одного USAID на Украине чуть ли не в 2 раза превышает совокупный бюджет Россотрудничества на все страны мира. А ведь там работают не только США, но и европейцы. Поэтому сопоставлять результаты некорректно. Но так же некорректно утверждать, что ресурсы, направляемые на расширение нашего гуманитарного присутствия в близких нам странах — на учебники, курсы русского языка, восстановление памятников, фестивали и семинары по общей истории, — якобы отрываются от нашего населения, как считают некоторые критики такого подхода. Это ведь не трата денег, а их инвестирование! Экономия недешево обходится нашей стране, когда приходится латать пробелы в «мягкой силе» значительно более дорогими средствами, в том числе «жесткими».
— Недавно Россотрудничеству были даны новые полномочия в сфере содействия международному развитию. Как изменится эта работа?
— На Украине, которой Россия помогала и низкими тарифами на газ, и открытостью своего рынка, за нашими деньгами и газом люди не видели Россию. Зато в 100 раз меньшие суммы от США или ЕС «на поддержку демократии» подавались как чуть ли не спасительные для Украины. И такая ситуация отнюдь не только на Украине. Именно поэтому МИД России и Россотрудничество предложили по-новому взглянуть на оказание помощи другим государствам на двусторонней основе, она же — содействие международному развитию. Наше видение — это тоже инструмент внешней политики, а не просто экономическая поддержка слабых. За деньгами и проектами люди должны видеть того, кто им помогает.
Мы подготовили принципиально новую редакцию концепции государственной политики в сфере содействия международному развитию — предыдущая была принята в 2007 г. и была «концепцией участия», т. е. сам термин показывал, что мы участвуем в чем-то организованном не нами. Теперь, надеюсь, с принятием новой концепции мы возьмем рычаги управления на себя, усиливая акцент на двустороннем сотрудничестве со странами, нуждающимися в нашей помощи. Общемировая практика говорит, что в среднем в странах ОЭСР соотношение двусторонней помощи к многосторонней составляет 70% к 30%, у США — 82% к 18%. Для России сейчас, к сожалению, единой статистики нет, но судя по всему, оно обратное — до 80% может приходиться на многосторонние форматы. То есть деньги идут, а Россию в этих деньгах чаще всего не видят.
— Еще до украинских событий официальные лица говорили, а международные опросы подтверждали, что имидж у России как у страны негативный. Почему?
— На мой взгляд, есть три объяснения тому, что России навязывается негативный образ. Первое — чисто историческое: многие воспринимают Россию как повторное издание Советского Союза, ожидая от нас той же модели поведения. Такие люди убеждены, что Россия по определению непредсказуема и агрессивна. На уровне обывателя сказки, которые рассказывали в середине прошлого века, что «будешь себя плохо вести — тебя русский заберет», никуда не исчезли. В этом плане Украине, Грузии, Казахстану и другим странам легче: они не ассоциируются с СССР, а Россия — очень плотно.
Второе связано с нынешней реально независимой внутренней и внешней политикой России. Мы действительно в последние годы не пасуем перед сложившимся мнением большинства, когда считаем себя правыми. И эта наша независимая линия легко накладывается на существующие фобии, о которых я только что сказал. В глазах устоявшегося общественного мнения любые современные действия России легко (и соблазнительно) дискредитировать с точки зрения бремени нашего прошлого.
Третье — недобросовестная конкуренция и намеренная дискредитация, когда речь идет о реализации крупных и стратегически важных проектов, будь то прокладка газопроводов или создание интеграционных союзов. Скажем, очень легко и опять же соблазнительно не просто привлечь Украину преимуществами Евросоюза, но и напугать ее Россией. Это фактор недобросовестной конкуренции.
Кстати, мы так не делали: мы не пугали Украину Европейским союзом, чтобы дополнительно влюбить ее в нашу страну. Это не наши методы, говорю откровенно. Мы называем вещи своими именами, но не переходим красную черту, за которой начинается сознательная дискредитация.
— Учитывая эти факторы, возможно ли в принципе и как много времени займет улучшение имиджа?
— Надо понимать, что Россия, как сильный мировой игрок, изначально действует в очень неблагоприятных информационных условиях. Это создает для страны дополнительные проблемы, хоть и не экзистенциального характера, но серьезные. Что предполагает — мы должны действовать с запасом прочности, если хотим быть правильно понятыми и получать поддержку. Нам нужно гораздо больше вкладываться в эту работу и, самое главное, гораздо эффективнее ее организовывать. Долгое время казалось, что если мы правы по сути, то рано или поздно весь мир это признает. Не факт. Это подтверждают пока и югославский, и иракский, и грузинский опыт. Время, разумеется, расставит все по своим местам. Но если мы не уделяли этой работе достаточно внимания в последние два десятилетия, то и выправлять несправедливое отношение к России предстоит опять же годами. А начинать нужно уже сейчас.

Полина ХИМШИАШВИЛИ. «Ведомости», 13 марта 2014 года