… о «политике мультикультурализма»

Владимир Ашурков: «Прежде чем болванку нации подравнивать напильником продуманной миграционной политики, нам придется действовать достаточно грубо, кувалдой»

12 ноября в Еврейском музее и центре толерантности состоялась дискуссия «Почему не работает политика мультикультурализма». Участники обсудили острую тему миграции и меры по оптимизации взаимодействия между разными этническими и культурными группами в нашей стране сегодня, опираясь на опыт Европы и Соединенных Штатов. Slon публикует фрагменты некоторых выступлений.

Эмиль Паин, политолог и этнограф.
В России никогда не было политики мультикультурализма. На Западе это проблема отхода от идеи гражданской нации, российские проблемы межкультурных отношений – это трудности страны, которая никогда к гражданской нации и не приходила, потому что ее не подпускали. Когда мы говорим о притоке иноэтнических, инокультурных граждан в страну и о крахе мультикультурализма, то имеем в виду политику, придуманную Пьером Эллиотом Трюдо в 1970-е годы, отсюда и путаница. Суть не в том, что приехали разные люди, а в том, что источником политического действия стали не народы, общины или даже их лидеры, а получатели денег. Они сформировали условия, при которых единая нация разбивалась на отдельные этнические замкнутые общины, воспроизводящие традиционные отношения, в некоторых случаях даже более архаичные, чем исторически сложившиеся.
Наши соотечественники в Германии сталкиваются с проблемами, связанными не с незнанием закона, а с освоением социального быта. Соседи по дому говорят им, что после двенадцати здесь не шумят, в шесть часов не включают горячую воду, а раз в неделю мы подметаем улицу. И происходит адаптация. В обществе действует известный набор правил, и оно способно обучить им вновь прибывших.
Но люди будут осваивать культуру и встраиваться в нее, если приезжают отдельно, но если они едут и селятся большими кварталами, возможность интеграции резко уменьшается.
Есть несколько серьезных различий между Россией и Западом в этом аспекте. Они связаны не только с масштабом ксенофобии, которая растет, и, по нашим данным, уровень ее в США выше, чем в других странах. Есть три «но»:
Между ксенофобией сознания и ксенофобией действия, то есть переходящей в насилие, там стоит институт прав. Этнические меньшинства защищены системой антидискриминационного законодательства.
Предохраняющий от трансформации ксенофобии сознания в ксенофобию действия фактор – это доверие к правоохранительным органам. В Америке, стране мигрантов, их не любят, но перейти от нелюбви к действию невозможно, потому что есть полиция и вера в ее службу. Чего нет у нас, итог – Бирюлево.
Последнее различие между их якобы провалившимся мультикультурализмом и нашим: там существует некая концепция, политическая идея, реализовывается она через политические институты, программы. У нас же существует доктрина – «Стратегия национальной политики». Более того, есть правительственная программа «Укрепление единства российской нации», на реализацию которой выделено более 6 млн рублей. Можно ли укрепить то, чего нет? Никаких признаков нации как явления у нас не существует.

Владимир Милов, председатель российской политической партии «Демократический выбор»
Я считаю, что термин «ксенофобия» надуман, он используется для оправдания доктрины многонационального государства и принижения фактора этнической идентичности нашей общественно-политической жизни, чтобы поддерживать иллюзию многонациональности. Я тоже находился в плену иллюзий, но потом стал политиком и познакомился с очень широким спектром взглядов обычных жителей нашей страны на происходящее. За последние пять лет я побывал в 61 регионе РФ и могу сказать, что такое явление, как бытовая ксенофобия, в каких-то масштабах существует. Но политическая озабоченность притоком мигрантов из соседних стран не имеет к ней никакого отношения. Случившееся в Бирюлеве – это следствие естественного недовольства обычных жителей Москвы, в том числе не только этнических русских, нестандартным поведением, сильно выходящим за рамки нашего уклада жизни. И это имеет довольно мало общего с попытками разделить людей по этнической принадлежности.
Пока я не занялся практической политикой, был очарован некоторыми идеями гуманитарной интеллигенции. Например, вот эта метафора «плавильного котла»: люди, приезжая из разных мест, складываются в одно общество и начинают по правилам этого общества жить, и все хорошо. Я всегда чувствовал – что-то в этой теории не так. Надо вспомнить физику.
У различных веществ температура плавления настолько разная, что пока некоторые еще даже не думают расплавляться, другие уже дошли до газообразного состояния. Существуют этнокультурные группы, совершенно не готовые перенимать уклад жизни, принятый в их новом месте обитания.
Они занимаются экспортом привычного им уклада, причем часто это принимает агрессивные формы. На бытовом уровне возникают конфликты.
Я бы сказал, что Россия в какой-то мере находится на передовой: таких масштабов миграции людей с совершенно другой культурой не видела ни одна европейская страна. В советское время этого не происходило, потому что существовал институт прописки.

Екатерина Деминцева, заведующая Центром истории и культурной антропологии Института Африки РАН.
Если продолжить аналогию с котлом, то из него люди выходят. Остаются только те, кто не может интегрироваться: вот они как раз и живут в гетто. О тех, кому удалось выбраться, не вспоминают именно потому, что им удается вписаться в общество. Есть даже довольно спорная теория необходимости гетто: ее приверженцы полагают, что, попадая туда, люди пытаются вырваться, это их стимулирует и подстегивает интеграцию.
В Москве сейчас происходит то, что пережила Европа в 1960-е годы, такой же наплыв мигрантов. Меня удивило количество выходцев из Средней Азии, получивших гражданство самыми разными путями. Эти люди останутся в Москве, в России, они привезут с собой детей. Нам надо перестать закрывать глаза на происходящее и выстраивать политику таким образом, чтобы интегрировать если не мигрантов, то хотя бы их детей. Я считаю, что одним из институтов интеграции является школа.

Алексей Миллер, ведущий научный сотрудник ИНИОН РАН, профессор Центрально-Европейского университета в Будапеште
Начну с еврейского анекдота. Старого еврея спрашивают: «Ну когда же будет лучше?» А он отвечает: «Лучше уже было». Я считаю, что самое опасное – думать, как сделать так, чтобы было хорошо. Может, давайте постараемся, чтобы не стало еще хуже? Обратите внимание: все время шел разговор о том, что делают западные страны или Россия с мигрантами, какие проблемы у стран, до сих пор никто ничего не сказал про самих мигрантов. То, что мы якобы находимся в ситуации европейских 1960-х годов, с моей точки зрения, совершенно невозможное утверждение. Тогда был воинственный ислам? Он тогда, может быть, зарождался, но никак не доминировал. И человек из Африки был совершенно иным, нежели сегодня.
Мы говорим, что у них хорошая полиция, у нас плохая. С одной стороны, это правда, но можно ли нашу полицию сделать некоррумпированной? Если мы скажем, что не решим наши проблемы, пока не разберемся с полицией, то пора расходиться. Другое дело, что определенные виды коррупционной деятельности могут наказываться более безжалостно и неотвратимо, чем другие.
Условно говоря, обираешь бабок на базаре, обирай, они не устроят социального взрыва. А если «крышуешь» этническую преступность, то завтра теряешь работу.
Значит ли это, что коррупция снизится? Нет, но этот вид услуг станет намного дороже, соответственно, сократится его использование.
Мы думаем, что о ваххабизме рассказывают в каком-нибудь подполье. Я решил прочитать учебник, по которому учится дагестанская молодежь. Могу сказать, что там строят нацию, только не российскую, а дагестанскую. Учебники полны самой откровенной русофобии: Россия всегда была враждебной страной, она ниже Дагестана в цивилизационном плане.
И вот поколение, выучившееся на этих учебниках, приезжает в Россию. Как они могут интегрироваться во враждебной стране?
Когда в очередной раз пошли разговоры о едином учебнике истории, я схватился за голову. А потом выяснилось, что это такая политтехнологическая операция: выбрасывается чернильное облако, а осьминог плывет в совершенно другую сторону. С помощью единого учебника собираются почистить составляющую регионального образования, очень разумное занятие. Другое дело, что они в очередной раз наступят на те же грабли, потому что все будет сделано поспешно и достаточно глупо.

Владимир Ашурков, исполнительный директор Фонда борьбы с коррупцией.
Любое общество вырабатывает естественный темп интеграции приезжих, который оно может перенести без негативных для себя последствий. В России сегодня этот темп очень высок, и социум не может переработать такой большой поток людей с другой культурой. Нужно еще помножить это на недееспособность государства, и в итоге – растет ксенофобия. Естественные меры – это ограничение потока приезжих, введение визового режима со странами Азии, прежде всего с Узбекистаном и Таджикистаном, откуда приезжает наибольшее количество нелегальных мигрантов.
В идеале нам хотелось бы иметь комплексную миграционную политику в России, включающую привлечение квалифицированной рабочей силы из-за рубежа, недопущение создания этнических гетто, интеграцию.
Прежде чем болванку нашей нации подравнивать напильником тонкой продуманной миграционной политики, нам придется действовать достаточно грубо, кувалдой – визовым режимом. Это не ксенофобская мера, она существует во многих странах.
Многие считают, что визы в нашем коррумпированном государстве не сработают. Во-первых, визы будут выдаваться структурами МИДа, коррупция там ниже, чем в правоохранительных органах. Это будет происходить в консульствах, не на российской территории. Одно то, что жителям Узбекистана и Таджикистана придется получать загранпаспорт, – уже барьер. Консульский отдел имеет ограниченную пропускную способность, и ситуация, когда около 40% молодых мужчин Таджикистана находятся официально в России, станет невозможной.
Есть экономические причины. Действительно, сложно спорить с тем, что приток дешевой рабочей силы оказывает благотворное влияние на экономику. Но мы считаем неприемлемым, что гражданин России конкурирует с малоквалифицированным и низкооплачиваемым работником.

Надежда Кудеярова, кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудник Института Латинской Америки РАН
США столкнулись с феноменом массовой миграции в конце XIX века, и преимущественной моделью была ассимиляционная. В 1910–1920 годах хорошо работала та самая концепция плавильного котла, но на фоне экономического спада, ограничительных законов 1920-х годов и снижения миграции она сосуществовала с ассимиляционной. Родить новую человеческую породу – американского человека – не совсем получалось. И новый миграционный бум в американской истории случился в 1960, 1970, 1980-е годы, когда концепция переплавки людей в новую породу утратила актуальность: мигрантов просто стало слишком много, никакой плавильный котел не мог бы справиться с таким потоком.
На этом фоне вырос и окреп мультикультурализм. Его метафора – большая салатница, где намешано много разных компонентов, и этот яркий салат – суть национально-государственной идентичности.
Очень упрощая эту модель, можно сказать, что соусом, объединяющим ингредиенты, было признание и принятие основных символов американского государства – гимна и флага, американской Конституции. Появляется принципиальный момент, а именно: признание правовой системы государства, в котором ты находишься.
И здесь совершенно очевидно, что в стране, нигилистически относящейся к собственной конституции, сложно требовать от массы приезжих принятия правовой системы.
Вопрос не в коррумпированности правоохранительных органов, а в том, что все общество функционирует в ситуации нигилизма и непринятия прав. Право является ограничителем, который не дает перевести неприятие к чужеродному телу к фазе действия.

Екатерина Деминцева
Хочу прокомментировать некоторые тезисы. Во-первых, о закрытии границ и визах. У меня такое ощущение, что вы сами роете себе могилу. Давайте посмотрим на опыт других стран, например Франции: в 1974 году, когда грянул экономический кризис и большое количество мигрантов осело в стране, власти решили, что пора закрывать границу, вводить визы и перестать приглашать мигрантов на работу. Что сделали мигранты? Они, уже имея паспорт, стали приглашать по визам своих родственников. Получилась новая волна миграции, жены с детьми, приезжающие по туристическим визам и годами находящиеся в регулярной миграции, не получая гражданства.

Алексей Миллер
Центром интеграции для людей, которые приезжают сюда, являются не торговые центры, а мечети и этнические кафе. Они приходят туда не только в честь праздника, а потому, что они находят там работу, связи, решают свои проблемы.
Есть ли примеры эффективной миграционной политики? Я приведу один. В Саратове есть нефтеперерабатывающий завод, и на нем некому было работать. В этом году привезли туда несколько десятков семей на очень приличных условиях и поселили в городе. Как вы думаете, там возникло много социальных проблем по этому поводу?
У нас катастрофическая проблема – моральная. Мы ходим и ничего не видим. Помните голод 1932–1933 годов, когда люди дохли в деревнях и единицы с трудом перебирались в города? Очень многие городские жители говорили, вот вроде что-то такое было, но мы не поняли, что происходит. Эта слепота никуда не делась и сегодня.

Яна ДЕЛЮКИНА. «Slon.ru», 19 ноября 2013 года