… о контрацепции

Эта книга — невероятная история о самом радикальном социальном прорыве XX века, который изменил жизнь всего общества и подарил миллионам женщин новые возможности и свободы. C разрешения издательства Livebook Forbes Life публикует главу из книги «Рождение таблетки»

К началу 1950-х годов семейная жизнь в США казалась прочной и гармоничной: жены в накрахмаленных передниках посвящали день воспитанию детей и ведению хозяйства, а по вечерам встречали мужей с бокалом мартини. А за кулисами этой идиллии женщины, в том числе многодетные матери, писали отчаянные письма активной феминистке, основательнице Американской лиги контроля над рождаемостью Маргарет Сэнгер. Она была их последней надеждой получить простое и надежное средство контрацепции. И Сэнгер стала мотором, сердцем группы из четырех человек, вдохновляя их на поиск чудо-таблетки. Этими людьми были сама Маргарет Сэнгер, изгнанный из Гарварда эксцентричный ученый Грегори Пинкус, глубоко верующий католик врач Джон Рок и целеустремленная наследница миллионов, лидер движения за права женщин Кэтрин Мак-Кормик

Эта старая женщина всю жизнь любила секс и всю жизнь стремилась убрать с его пути главное препятствие. Рыжие волосыее поседели, сердце давало перебои, но она не сдавалась, ведомая все тем же простым и сильным желанием: иметь научный метод контроля рождаемости, такое волшебство, чтобы женщины могли сколько угодно заниматься сексом и не беременеть. Идея вроде бы разумная, но годы шли, а ученые в один голос твердили, что это невозможно. Времени у нее оставалось совсем мало — именно поэтому она пришла в эту квартиру на верхних этажах Парк-авеню для встречи со своей последней надеждой.
Этой женщиной была Маргарет Сэнгер, легендарная воительница двадцатого века. А ее последней надеждой был Грегори Гудвин Пинкус, гениальный ученый с высочайшим IQ и неоднозначной репутацией.
Пинкусу было сорок семь, ростом он был под метр восемьдесят, на лице щетинистые усы, вокруг головы седеющие волосы — в общем, похож на гибрид Альберта Эйнштейна с Граучо Марксом. Когда он влетал в комнату, вертя сигарету в пожелтевших пальцах, все присутствующие сбивались возле него в кучу — послушать, что он скажет. Знаменитым он не был, научных премий не имел, изобретений, перевернувших мир, под его именем не значилось. Он долгое время считался в научных кругах изгоем, в Гарвард его не взяли как радикала, в прессе его гнобили; единственное, что ему оставалось, — проводить разнообразные и частенько рискованные эксперименты в переоборудованном гараже. И при этом от него исходила уверенность — будто он заранее знал, что когда-нибудь мир признает его гениальность.
Пинкус был биологом и, вероятно, одним из лучших в мире специалистов по репродукции млекопитающих. В тридцатых годах, на заре своей профессиональной деятельности, он пытался оплодотворять в чашках Петри яйцеклетки кроликов — примерно той же техникой, что через несколько десятков лет позволит осуществить экстракорпоральное оплодотворение у человека. Он был молод и красив, его воображение не знало границ. Он позировал на газетных фотографиях и хвастался репортерам, что скоро в репродукции людей настанет новая эра и производство потомства станет управляемым. Путь укажет наука.
Но американцы не были готовы к подобным заявлениям. Пресса сравнивала Пинкуса с Виктором Франкенштейном — персонажем Мэри Шелли, ученым, пытавшимся познать тайны жизни, но случайно сотворившим чудовище. Гарвард отказал Пинкусу в постоянной должности, ни один другой университет его тоже не взял. Его сочли слишком опасным.
В такой ситуации человек более скромный сменил бы направление работы, более слабый — поддался бы злобе и отчаянию. Но не таков был Гуди — так сокращали его второе имя друзья и родные, имея в виду его дружелюбный характер. Пусть в общении он был теплым и дружелюбным, но во всем, что касалось работы, это был, по выражению одного из коллег, «еврей — уличный боец». Если его сбивали с ног, это была лишь пауза — перед тем, как Пинкус поднимется и снова бросится в драку. Когда его выкинули из Гарварда и других предложений работы не поступало, он уехал в Вустер, штат Массачусетс, — фабричный городок, где бывший гарвардский коллега предложил ему низкооплачиваемую и малопрестижную позицию исследователя в Университете Кларка. Он работал в подвальной лаборатории рядом с угольной кладовой, откуда летела пыль, оседающая на препаратах. Он просил университет выделить ему настоящую лабораторию — просьбу отклонили.
Опять же, он мог бы все бросить. Но вместо этого Пинкус и один его коллега, Хадсон Хоагленд, совершили беспрецедентный поступок: открыли свой собственный научно-исследовательский центр. Они обивали пороги в Вустере и его окрестностях, раздавая брошюры и прося домохозяек, сантехников и владельцев скобяных лавок пожертвовать («сгодится любая малость») на новый институт, который они назвали «Вустерский фонд экспериментальной биологии». На собранные гроши был куплен старый дом неподалеку в Шрусбери, и Пинкус расположил в нем свой офис, а в гараже — лабораторию. В эти ранние годы средств было так мало, что Пинкус сам чистил клетки животных, а однажды — в период особо острого безденежья — поселил жену и детей в психиатрической больнице штата, где вел исследования по шизофрении.
Кто такая Сэнгер, Пинкус знал, да и почти вся Америка знала. Именно Сэнгер сделала популярным термин «контроль рождаемости» и практически в одиночку запустила в Соединенных Штатах движение за право предохраняться. Женщины никогда не достигнут равенства, говорила она, пока не освободятся от сексуального рабства. Сэнгер основала первый в стране центр контроля рождаемости в Бруклине в тысяча девятьсот шестнадцатом году и помогла открыться десяткам других по всему миру. Но даже после десятилетий работы устройства для контрацепции, предлагаемые этими центрами — по большей части презервативы и маточные колпачки, — были все так же неэффективны, неудобны или труднодоступны. Это было как обучать голодающих основам правильного питания, пищи им не давая. Сэнгер объяснила Пинкусу, что она ищет недорогой и простой метод контрацепции с полной защитой от дурака, лучше всего — таблетку. Что-нибудь биологическое, говорила она, что женщина сможет глотать каждое утро со стаканом апельсинового сока или пока чистит зубы, независимо от согласия мужчины, с которым она спит. Что-то такое, что сделает секс спонтанным, не требующим предварительного обдумывания, неприятной возни или вреда удовольствию. Что-то такое, что не лишит женщину фертильности, если потом она решит иметь детей. Что-то, пригодное во всех частях света — от трущоб Нью-Йорка до джунглей Юго-Восточной Азии. И при этом эффективное на сто процентов.
Можно такое сделать?
Все другие ученые, к которым она обращалась — каждый из них, — сказали «нет» и выдали длинный список причин. Грязная, неуважаемая работа. Технология отсутствует. Даже если и удастся что-нибудь сделать — какой с того прок. В тридцати штатах есть законы против контроля рождаемости, и есть еще федеральные законы того же рода. Зачем искать себе сложности и создавать пилюлю, которую ни одна компания не посмеет произвести, ни один врач не посмеет выписать? Но Сэнгер все еще надеялась, что Грегори Пинкус окажется иным, что ему хватит смелости — или отчаяния —попытаться.
Шла середина столетия. Ученые стали заниматься вопросами жизни и смерти, которыми прежде занимались художники и философы. Мужчины в лабораторных халатах — да, почти исключительно мужчины — представали героями, победителями войн, гонителями болезней, дарителями жизни. Малярия, туберкулез, сифилис и многие другие недуги сдавались современной медицине. Правительства и гигантские корпорации вкладывали в исследования беспрецедентные суммы, спонсируя все — от школьных кружков до работ по холодному ядерному синтезу.
Здоровье стало не только общественным делом, но и политическим. Вторая мировая война искалечила землю, но и преобразила ее. Будущее обещало лучший, более свободный мир. И наука указывала путь. Американцы обживали новые пригородные дома-коробки и открывали для себя радости ухода за газоном, сухих мартини и «Я люблю Люси». Соединенные Штаты в начале пятидесятых казались — по крайней мере, для внешнего наблюдателя — прочной и уравновешенной страной. «Сестры Эндрюс» пели «Я хочу быть любимой», а Джон Уэйн сыграл в «Песках Иводзимы», прославляя боевую мощь нации и приверженность демократическим идеалам. Это было время, когда чудесно было быть американцем. Молодые люди, возвращаясь с поля боя, искали новых приключений и новых способов ощутить себя героями, привыкая меж тем к скуке домашней жизни, брака и работы. За время войны изменились нормы морали. Секс сделался привычнее, поскольку американские солдаты могли покупать его у иностранок за сигареты и деньги. С родины приходили горячие письма от подруг, обещавших великую страсть по возвращении. И на самом деле, в Америке многие женщины определяли для себя новые моральные границы. Война заставила женщин много трудиться, позволила зарабатывать деньги и освободила от родительской опеки. Они начали встречаться с мужчинами, вступать с ними во внебрачные связи, экспериментировать, переосмысливая заново концепции близости и обязательств.
В сорок восьмом году профессор колледжа в Индиане по имени Альфред Чарлз Кинси опубликовал исследование «Половое поведение самца человека», а через пять лет — «Половое поведение самки человека». Он обнаружил, что люди ведут себя куда свободнее, чем это считалось ранее: восемьдесят пять процентов рассказывали о сексе до брака, пятьдесят процентов — о романах на стороне, и почти все сообщали, что мастурбируют. Впоследствии оказалось, что Кинси в своих умозаключениях был слегка предвзят, но влияние его работы тем не менее огромно. В сорок девятом году магистрант социологии в Северо-Западном университете Хью Хефнер прочел отчет Кинси и написал курсовую работу, где утверждал, что пора положить конец подавлению секса и сексуальности в Америке. «Неужто мы не можем двинуться прочь из этого темного, тяжело затабуированного лабиринта эмоций на свежий воздух и свет разума?» — написал Хефнер, тем временем готовясь и сам кое-что для этого предпринять.
В тот поздний зимний вечер на Манхэттене темой обсуждения у Маргарет Сэнгер и Грегори Пинкуса была революция. Да, именно революция, никак не меньше. Без бомб, без пушек — только секс, чем больше, тем лучше. Секс без брака. Секс без детей. Секс переосмысленный, секс безопасный, безграничный, предназначенный для удовольствия женщин.
Секс для удовольствия женщин? В пятидесятых эта идея звучала столь же нелепо, как полет человека на Луну или бейсбол на искусственной траве. Хуже того, она была опасной. Что будет с институтами брака и семьи? Что будет с любовью? Если женщинам дать власть над собственным телом, если дать им власть выбирать, беременеть или нет, чего они еще захотят? Две тысячи лет христианства и три сотни американского пуританства рухнут под взрывом необоримого желания. Брачные клятвы потеряют смысл. Гендерные роли и правила можно будет отменить.
Наука сделает то, что до сих пор не удалось праву, — даст женщинам возможность стать равными партнерами с мужчинами. Именно такую технологию Сэнгер искала всю свою жизнь.
И вот в элегантной квартире на Парк-авеню, где поднимались к потолку длинные ленты сигаретного дыма, Сэнгер, глядя на Пинкуса поверх журнального столика, задала свой вопрос. Ей исполнился семьдесят один год. Ей это было надо. И ему тоже.
— Как вы думаете, это возможно? — спросила она.
— Я думаю, да, — сказал Пинкус.
Исследований предстоит немало, ответил он, но да, это возможно. Этих слов Сэнгер ждала всю свою жизнь.
— Что ж, — сказала она. — В таком случае приступайте сейчас же.
На следующее утро Пинкус вертелся на своем «шевроле» в потоке машин, устремляясь к Массачусетсу, а в его неспокойном мозгу вертелось предложение Сэнгер. Вождение было для него в новинку. У него только недавно появилась первая машина — вот эта, оставленная одним ученым, уехавшим за границу, и ощущение покорных ему мощности и скорости вызывало у него восторг. Вождение, как и многое другое в его жизни, стало для него спортом, соревнованием. Его пассажиры побелевшими пальцами вцеплялись в подлокотники и спрашивали, куда он так спешит, но Пинкус был невозмутим.
— Просто я так езжу, — отвечал он. На стовосьмидесятимильном пути то и дело приходилось тормозить и разгоняться. Федеральных хайвеев еще не было, а были узкие двухполосные дороги, где полагалось сбрасывать скорость возле школ и на переездах. Долгая поездка через холодные серые городки и мимо спящих ферм дала Пинкусу время поразмыслить над словами Сэнгер. С тех самых пор, как люди начали делать детей, они также старались этого избежать. Древние египтяне изготовляли вагинальные затычки из крокодильих экскрементов. Аристотель рекомендовал кедровое масло и ладан как спермициды. Казанова предписывал употреблять половинку лимона как маточный колпачок. Самый популярным и действенным способом контроля рождаемости с начала пятидесятых был презерватив — простое приспособление, происхождение которого уходит корнями в шестнадцатый век, когда итальянский доктор Габриеле Фаллопий пытался предотвратить распространение сифилиса с помощью «куска льняной ткани размером с головку члена». Со времен Фаллопия практически ничего не изменилось. Презервативы сделались дешевле и получили широкое применение в сороковых годах девятнадцатого века, когда компания «Гудиер» начала вулканизировать резину. Грубые маточные колпачки — прообразы диафрагм — стали появляться примерно в то же время. Но за последующее столетие в этой области мало что было придумано и еще меньше было сделано.
Эти древние методы Пинкуса не интересовали. Он считал, что изобрести пилюлю для предохранения — да и что угодно изобрести — вполне может быть простым делом. Как вождение. Шаг первый: выбери место назначения. Шаг второй: выбери маршрут. Шаг третий: постарайся доехать как можно быстрее.
Он поехал не домой, а в свой офис в Вустерском фонде экспериментальной биологии, чтобы поговорить с одним из исследователей — М. Ч. Чжаном. К началу пятидесятых Пинкус и Хоагленд переместили фонд из вустерского отремонтированного амбара в обвитый плющом кирпичный дом в Шрусбери. «Двухэтажное здание фонда иногда называют Домом престарелых леди, — отмечает «Вустер Телеграм». — Так оно выглядит с Бостон-Пост-роуд, на которой расположено».
Пинкус и Хоагленд изо всех сил постарались, чтобы Дом престарелых леди выглядел как обитель науки. Солнечную веранду превратили в библиотеку. Спальни — в лаборатории. Одна такая лаборатория опять стала спальней, когда Чжан приехал из Китая, через Великобританию и Шотландию, чтобы работать с Пинкусом. По-английски Чжан особенно не говорил, но Пинкус что-то в нем заметил и пригласил его в фонд работать за ничтожную плату в две тысячи долларов в год (около двадцати шести тысяч по нынешним временам). Чжан знал репутацию Пинкуса и ожидал, что будет работать в одном из престижных институтов Америки, получит бесплатное жилье в кампусе — или, во всяком случае, рядом. Бесплатное жилье он получил, но это была комната в Христианской ассоциации молодых людей (Young Men’s Christian Association, YMCA).
Они с Пинкусом добирались до работы автобусом. Позже Чжан переехал в фонд, спал на узкой кровати в углу бывшей лаборатории и подогревал свои скудные перекусы на бунзеновской горелке. Как истинный конфуцианец, он не замечал бытовых неудобств. Он с гордостью рассказывал, что в сорок седьмом году для одного важного эксперимента хранил оплодотворенные кроличьи яйцеклетки в кухонном холодильнике.
Пинкус передал Чжану свой разговор с Маргарет Сэнгер о таблетке, которая способна предотвратить беременность. Это должна быть пилюля, объяснял он, — не инъекция, не гель или пена и не механическое приспособление для влагалища. Когда Пинкус говорил в своей манере — целеустремленно, рубя руками воздух, сверкая глазами из-под кустистых бровей, — коллеги слушали его очень внимательно.
Среди гениев бывают люди тихие, незаметные — их вполне устраивает, чтобы за них говорила их работа. Пинкус был не таков. Он отличался мощным телосложением, статной фигурой и мускулистым телом. Хотя его костюмы и галстуки были однообразно дешевы и временами не подходили друг другу, он тем не менее нес себя с аристократическим достоинством. Пинкус обладал зычным голосом, и одним из главных его козырей была уверенная манера поведения. Он понимал одну вещь, ускользавшую от внимания многих ученых: исследования, эксперименты — это только половина работы. Другая половина, не менее важная, — продать результат. Как бы ни была хороша идея, она легко может умереть, если не проталкивать ее напористо — другим ученым, покровителям с глубокими карманами и, в конечном счете, — публике. Вот эта самая продажа и подвела его в Гарварде, но не остановила. Он с самого начала знал, что одно дело — разработать таблетку для контроля рождаемости, и другое — убедить мир принять ее. Если ученый, берущийся за работу, не готов выполнять обе ее половины, то не стоит и пытаться.
Пинкус и Чжан обсудили научную статью тридцать седьмого года «Действие прогестина и прогестерона на овуляцию у кроликов» А. У. Мэйкписа, Г. Л. Вайнштайна и М. Х. Фридмана из Пенсильванского университета. В ней говорилось, что инъекции гормона прогестерона предотвращали овуляцию у кроликов. В свое время это было большим открытием, но никто после этого не пытался изучать, что это может значить для людей. Причин было множество. Для начала никто не искал инноваций в области предохранения: такая работа не сулила ни престижа, ни денег, только риск. И даже если кто-то попытался бы, прогестерон тогда был слишком дорог для широкого использования.
Но к моменту встречи Пинкуса с Сэнгер и их разговора отношение к контролю рождаемости уже менялось — пусть и незначительно. Еще важнее, может быть, был скачок в развитии биологии, произошедший за это время. Ученые начинали понимать происходящие в организме процессы в достаточной степени, чтобы пытаться вмешаться в них. До середины двадцатого века лекарства в основном разрабатывались способом «попробуй и поймешь» (suck-and-see) — так британцы называли метод проб и ошибок. Ученый что-то стряпает в лаборатории, выпивает получившееся, как доктор Джекил, и смотрит, что будет. Но эти дни близились к концу. Как работает прогестерон, Пинкус и Чжан знали, им надо было понять, можно ли его вырабатывать, модифицировать и использовать. К счастью, успехи технологии существенно удешевили добычу прогестерона.
Если Сэнгер даст денег, Пинкус готов предложить идею, в каком направлении двигаться. Пинкус был не просто технологом от науки, у него была душа романтика. Задавая природе вопросы, он искал не только ответы, но и красоту. И эту красоту он нашел. У каждой женщины в возрасте между созреванием и менопаузой примерно каждые двадцать восемь дней в одном из яичников создается яйцеклетка и перемещается по фаллопиевой трубе в матку. Если у женщины был секс с мужчиной и мужчина эякулировал, пять сотен миллионов сперматозоидов борются за право эту яйцеклетку оплодотворить. Неоплодотворенная яйцеклетка не может прикрепиться к внутренней слизистой оболочке матки и выходит вместе с этой слизистой. Если ее оплодотворить, то где-то через шесть дней она прикрепляется к стенке матки, и кровь женщины начинает питать ее через плаценту. Таким образом возникает беременность: зигота становится эмбрионом, а эмбрион — плодом. Процессом управляют два половых гормона — эстроген и прогестерон. Пинкус сосредоточился в основном на прогестероне.
Прогестерон, который часто называют гормоном беременности, регулирует состояние внутренней оболочки матки. Когда яйцеклетка оплодотворена, прогестерон готовит матку к имплантации и не позволяет яичникам создавать новые яйцеклетки. По сути, понимал Пинкус, у природы уже есть действенный контрацептив. Прогестерон предотвращает овуляцию, чтобы оплодотворенная яйцеклетка могла вырасти в безопасности. Что, если тот же контрацептив упаковать в таблетку и обмануть женский организм, заставив его решить, что беременность уже наступила? Женщина могла бы прекратить овуляцию в любое время и настолько, насколько захочет. Не производя яйцеклетки, она не сможет забеременеть.
Пинкус видел элегантную простоту этого решения. Не новое. Не радикальное. Просто иной подход к проблеме.
Прежде всего они с Чжаном повторили пенсильванские эксперименты, меняя дозы и способы введения прогестерона, чтобы лучше понять его действие. Начали с кроликов. Пинкус послал запрос на финансирование в Американскую федерацию планирования семьи — Сэнгер участвовала в создании этой группы борьбы за женские права и здоровье. Он попросил три тысячи сто долларов: тысячу на стипендию Чжану, тысячу двести на покупку кроликов, шестьсот на корм для них, триста на дополнительные расходы.
«У меня есть две тысячи, может, немного больше, — написала Пинкусу Сэнгер через несколько недель после их встречи. — Сгодится?»
«Сумма была нелепая, — вспоминал Пинкус, — но я тут же ответил «да».

Forbes, 3 мая 2020 года