… о семье и родительстве

Если проанализировать, сколько качественного времени в день отцы инвестируют в своих детей, то получается, что в Китае это 55 минут, в США — 42 минуты, а в России — 6 минут. Ситуация печальная, но и есть хорошие новости — около 60% российских мужчин испытывают тревогу по этому поводу. Они хотят быть хорошими отцами, проблема в том, что они просто этого не умеют

Я сижу и изучаю результаты исследования ФОМ, которое называется ФОМнибус. Его делали по заказу Фонда «Отцовство» и презентовали в апреле 2017 года. Удивительное исследование, называется «Отцовство: тренды общественного мнения». Как же относится общество к роли отца в жизни семьи? Ну вот, например, вопрос: «Как вы думаете, кто должен больше заниматься воспитанием детей: муж, жена или оба в равной мере?». 88% считают, что оба в равной мере. Чудесно, двигаемся дальше. Такой вот вопрос: «Предположим, кто-то из ваших родственников или знакомых, став отцом, принял решение взять отпуск по уходу за ребенком. Как бы вы к этому отнеслись?». И 82% относятся положительно. Или вот опрос про тревогу о детях, про заботу о них. Выясняется, что 60% мужчин и 74% женщин часто беспокоятся о детях и внуках. По данным European Social Survey (Round 3), 83% российских мужчин считают, что общество осуждает добровольный отказ от отцовства. И так далее, и тому подобное. Картинка получается чудесная, радужная.
А вместе с этим реальная ситуация несколько иная. Например, в декретный отпуск на самом деле, по факту, ходят только 2% отцов. Это уже из другого исследования, оно называется «Вовлеченное отцовство в современной России: стратегии участия в уходе за детьми». А вот интересные сведения из исследования «Алименты в России: анализ проблем и стратегия в интересах детей»: около 55% женщин после развода никогда не получали материальной поддержки от бывшего партнера, отца ребенка или детей. Причем 43% женщин вовсе не оформляют никаких отношений между собой и бывшим партнером в отношении содержания детей. Можно предположить, что это — следствие устоявшегося мнения о бесполезности такого шага. Мол, что толку будоражить суды, если все равно не заплатит. И не платит ведь. И, заметьте, медианное значение размера алиментных выплат составляет всего 12 500 рублей в месяц, это совсем не много. И вместе с этим в суды в 2011 году поступило 365 111 дел о расторжении браков супругов, имеющих детей, и, одновременно, 320 589 дел о взыскании алиментов! То есть, 87% расторжений браков происходит с истребованием алиментов в судебном порядке. Фактически, платит каждый 9-ый.
Как сочетаются цифры из первого абзаца со вторым? А очень просто. В нашей стране до сих пор существует мнение, что заниматься детьми — «не мужское дело». То есть, настоящий мужчина должен иметь детей, но не должен уделять им время. Если проанализировать, сколько качественного времени в день отцы инвестируют в своих детей, то получается, что в Китае это 55 минут, в США — 42 минуты, а в России — 6 минут (данные фонда «Отцовство»). Такой драматический результат — следствие напряженных отношений мужчин со своими детьми. Свою роль в нем играют такие культурные феномены как неравное разделение труда по дому, «засиживание на работе» среди мужчин, занимающих управленческие позиции, и не так давно возникшая у нас тревога богатых отцов по поводу управления их капиталом детьми. Известный австралийский социолог Рейвин Коннелл исследовала распространенную в наше время отстраненность отцов от воспитания детей и назвала это моделью «отсутствующего отца». А немецкий психолог Александр Митчерлих идет еще дальше и формулирует диагноз современного общества как «общество без отца».
Однако, все не безнадежно. По исследованию того же ФОМ, 59% отцов испытывают тревогу от того, что проводят мало времени с детьми, 48% из них — мужчины 31-45 лет. Конечно, такая тревожность — плохой фундамент для построения гармоничных отношений, но это по меньшей мере сигнал того, что мужчин не устраивает сложившаяся диспозиция. И общественный договор, в котором мужчина добывает деньги, а женщина воспитывает детей, вполне может быть видоизменен, и на это есть все причины. Современная женщина уже не склонна связывать свою жизнь только с семьей, часто она желает строить карьеру, делать бизнес.
Это, а также увеличение среднего возраста рождения первого ребенка, меняет отношения в браке, снижая роль мужчины как «кормильца» и требуя заполнение возникшей пустоты чем-то содержательным и востребованным семьей. И чувство вины, которое испытывают современные отцы, — это следствие неумения заполнить возникшую пустоту. Следствие неумения быть отцами.
Я верю, что многие проблемы современного мира разрешаются через обучение. И проблема современного отцовства — одна из них. Нас, мужчин, никто не учил быть хорошими отцами. Более того, мы до сих пор достоверно не знаем, кто это — «хороший отец». Вы можете мне возразить, что женщин тоже никто не учит быть хорошей матерью. Это не совсем так. Материнство исторически рассматривалось как синоним понятия «женственность». И помимо множества исследований на эту тему, в современном мире существует огромное количество курсов и образовательного контента, эксплуатирующего понятие «мать». А еще в современном обществе действует колоссальное количество женских сообществ, самообразовывающих и самообразовывающихся структур. У мужчин все сложнее, и у них почти нет таких сообществ. Знаете, женщины просто гораздо легче признают, что у них что-то не получается. Мужчинам признаться в своих слабостях — это как сразу проиграть в бесконечной борьбе «достигаторов».
Вторая причина, почему мужчинам сложно учится быть хорошими отцами в том, что существующие методы обучения не подходят. Где найти мотивацию прочитать книгу или послушать курс? Это ведь надо не только выделить много часов времени, но еще и отрефлексировать полученный опыт, и применить, и применить еще раз, пока он не закрепится. Это уйма времени, которого, как правило, нет у современного мужчины. Или, скажем честно, у него нет интереса тратить так много времени без получения конкретного результата «здесь и сейчас». Игры «в долгую», особенно на таком зыбком поле, как воспитание и налаживание отношений с детьми, — не то, что стимулирует вдумчиво и аккуратно изучать педагогическую литературу. Добавьте к этому упомянутый мною в предыдущем абзаце страх быть неуспешным и вы получите законченную картинку. Да, мужчины хотят быть хорошими отцами, они стыдятся того, что пока это не так, и у них нет релевантных инструментов обучения отцовству.
Давайте подумаем, какие это могут быть инструменты? Очные или онлайн-курсы? Сомневаюсь, не представляю себе устойчивого и масштабируемого движения, где мужчины в группах изучают основы педагогики и делятся своими воспитательными «болями». То же самое относится и к наставничеству, вряд ли удастся создать массовую атмосферу доверия одного мужчины другому, для этого наши «культурные коды» еще не готовы. Какие-то мероприятия, форумы — это частные случаи группового или одиночного обучения, они дают некоторую эмоциональную поддержку, но в целом не решают задачу обучению отцовству. Что остается? Игра. Остается старый как мир метод — играть друг с другом. Найти интересную всем игру, такую, чтобы интерес был с двух сторон, чтобы и ребенок, и отец не играли по принуждению или по необходимости. И какой бы эта игра ни была, интеллектуальной или не очень, важно, что она будет давать единственно значимый результат: выстраивать взаимоотношения между отцом и ребенком.
Давайте попробуем представить, что это может быть за игра? Очевидно, что это уже не будет очная игра, это не «Казаки-разбойники». Наш мир давно и плотно погрузился в виртуальную реальность, дети вырастают с гаджетами и пользуются ими так же уверенно, как мое поколение пользовалось рогатками. Вокруг чего может строиться эта виртуальная игра? Я думаю, что вокруг познания окружающего мира. Есть масса вещей, которые отец может дать ребенку: это и знания, и опыт, и поведенческие шаблоны. Наверное, все это можно передать в игровой и соревновательной форме так, чтобы отец ощущал свою пользу, свою нужность. Одной из интереснейших сфер, которая может использоваться в такой игре, является программирование. Современное программирование — это уже не магия математиков-интравертов, это проектирование поведения сложной системы. Важно, что программные системы весьма существенно влияют на окружающий мир, и создавая новый алгоритм, ты ощущаешь себя повелителем реальности.
Девочкам с детства говорят, что когда они вырастут, то выйдут замуж и будут матерями. Мамы и подруги регулярно подпитывают этот образ, обмениваясь опытом и фантазиями. Это маленькое семейное сообщество закладывает основы для последующего обучения и развития в роли матери. А вот мальчику говорят, что он будет зарабатывать деньги. Зачастую говорит даже не отец, показывая этот путь своим примером. В нашей стране треть семей считаются неполными, и около 6 миллионов матерей-одиночек воспитывают детей так, как может воспитать женщина. То есть у мальчика не формируется такого же семейного сообщества, которое дает ему представление об обучении роли отца. И дальше он, уже во взрослой жизни, и сам не сможет сформировать такое же представление об отцовской роли у своего сына. Получается замкнутый круг. Удастся ли нам с вами его разорвать?

Дмитрий ВОЛОШИН. Forbes. 17 июня 2019 года

В России 8 июля отмечают День семьи, любви и верности. Насколько этот праздник актуален для нового поколения? Ведь представителей поколения Z характеризуют как людей трепетных, самолюбивых и не терпящих никаких неудобств. Forbes Woman — о нелегкой судьбе института брака в ХХI веке

Будущее института семьи — вопрос, который никогда не перестаёт волновать ни политиков, ни религиозных деятелей, ни обычных людей. Каждый раз, когда в условный брачный возраст входит новое поколение, он начинает обсуждаться с новой силой: «А сейчас-то как будет? Устоят ли скрепы, воспрянет ли демография, не восторжествуют ли какие-то новые формы отношений, непонятные и пугающие?» В полной мере всё это беспокойство — социологи называют его моральной паникой — присутствует и в сегодняшней повестке дня, когда в центре внимания оказались новые молодые, так называемое поколение z, к которому уже прилепился ироничный ярлык «снежинки». «Снежинки», не без некоторых оснований, считаются созданиями весьма трепетными, самолюбивыми и не терпящими никаких неудобств. Особую ценность для них представляет сохранение личных границ, которые они готовы охранять не просто стойко, но местами даже страстно. Главным доверенным лицом «снежинки» обычно считается не бой- или гёрлфренд и уж тем более не родители, которым они готовы предъявить серьёзный счёт за многочисленные детские моральные травмы, а психотерапевт, который помогает им выстраивать вдоль личных границ предупредительные знаки, нейтральную полосу, а иногда даже и настоящие укрепсооружения.
Возникает резонный вопрос, насколько столь хрупким существам вообще нужен брак — дело тяжелое, рутинное и уж точно неблагоприятное для охраны личного пространства? Тем более когда многие гендерные запросы могут быть запросто удовлетворены с помощью Tinder’а и подобных удобных сервисов, гражданский брак не смущает уже даже поколение их родителей, а среди поисковых запросов на высокие позиции выходит востребованный термин «полиамория». Конечно, многие любят детей, но опыт последних нескольких десятилетий показывает, что брак и дети — это могут быть совершенно разные истории, пересекающиеся лишь частично, а то и вообще никак. И тогда, собственно, зачем, если даже не только совместный быт в горе и радости, но и просто постоянные отношения воспринимаются как своего рода бремя?
Однако современные исследования семьи говорят нам, что не всё так просто. Как пишет социолог Жанна Чернова, в развитых западных странах потребность в брачно-семейных отношениях описала своеобразную параболу (это такая кривая в виде буквы U, если кто-то вдруг случайно не помнит): если в середине ХХ века брак был ещё очень влиятельным институтом, подразумевавшим относительно чётко прописанные гендерные роли (мужчина — кормилец семьи, женщина — мать и «хранительница очага»), то во второй его половине, после «сексуальной революции» и последовавших за ней мощных гендерных и культурных изменений, наступил определённый кризис: многих женщин (и мужчин тоже, но прежде всего женщин) вся эта история перестала устраивать. В первую очередь эти изменения относились к образованным женщинам среднего класса, которые увидели для себя множество других форм самореализации и поняли, что вполне способны сами о себе позаботиться, в результате снизилась и реальная брачность, и востребованность «семейных ценностей», в которые оказались встроено неравенство, много никем не вознаграждаемой домашней работы и куча других несправедливостей. Многим казалось тогда, что брак — действительно отживающая форма отношений, востребованная только консерваторами и бедными людьми, которым просто чисто экономически не выжить поодиночке и тем более не вырастить детишек.
Но в первые десятилетия ХХI века всё неожиданно изменилось: кривая востребованности брачных отношений снова поползла вверх! Оказалось, что семья — это не только про фрустрацию и эксплуатацию, что существует множество очень важных эмоциональных потребностей, которые удобнее всего удовлетворять именно в такой форме — в близости, в поддержке, в романтике, наконец… Английский социолог Саймон Данкен пишет, что ещё в 1980-е годы произошло переизобретение «большой викторианской белой свадьбы» со множеством гостей, букетов, голубей, тортов и прочими атрибутами. «Культура «Инстаграма» дала всем этим затеям новый мощный импульс.
Однако означают ли эти новые тенденции некий возврат к традиционным, консервативным ценностям? Социальные учёные утверждают, что вовсе нет, как ни странно. Дело в том, что эти новые желанные семьи уже не имеют такого строго прописанного распределения ролей, как семьи традиционные: если раньше обязанности мужа и жены были культурно предписаны, и те, кто с ними не справлялся или им сопротивлялся, подвергались значительному моральному давлению, то теперь любой семейный союз является в значительной степени индивидуальным творчеством: каждый его участник имеет гораздо большую степень свободы в определении того, что она или он от него хотели бы получить. А если что-то пойдёт не так, то из этой ячейки общества не очень-то сложно выйти… Важный момент: мы говорим сейчас, конечно, не о всех современных людях, а об образованной молодёжи среднего класса из развитых стран, где женщины, как правило, имеют уже достаточно социальных ресурсов, чтобы прожить свою жизнь и самостоятельно, даже с детьми. Более того, такая парабола пока выстраивается именно и только для этой успешной социальной группы: в группах низкоресурсных институт семьи по-прежнему пребывает в состоянии серьёзного кризиса.
В этой ситуации желаемый брак становится уже не единственно возможным сценарием жизни, а своего рода удовольствием, проектом, который в случае чего всегда можно и закрыть. И вот с таких позиций можно уже договариваться, как и что в этой семье будет, в том числе и о распределении власти и обязанностей. Таким образом, на втором конце буквы U мы опять имеем семью, но это совсем уже другая семья, с другими правилами жизни, в которые может входить и пресловутое уважение личных границ и прочих потребностей личности, и взаимное согласование гендерных сценариев.
Правда, есть один существенный нюанс: все эти тренды мы пока наблюдаем на примере развитых западных стран, в которых за последние десятилетия произошли значительные изменения не только в женских, но и в мужских гендерных сценариях, т. е. для мужчин все эти последствия женской эмансипации ХХ века стали уже привычными. В России же, судя по всему, этого пока ещё не произошло: мужчины ещё плохо понимают, в чём заключается теперь их роль и как должна выражаться современная маскулинность. Поэтому разводимость такая высокая и браки непрочные: в 2018 году на 1000 браков в России приходилось 778 разводов, причём самих браков заключается очень мало — всего 6,2 на 1000 жителей, и это самый низкий уровень брачности с начала века. Мужские и женские гендерные модели плохо между собой сочетаются и при соприкосновении буквально искрят, множество примеров чему мы можем наблюдать в любых общественных дискуссиях на гендерную тему. По-прежнему большой разрыв между мужской и женской продолжительностью жизни (10,2 года, причём в прошлом году он снова начал расти) тоже в какой-то степени является следствием накопившихся гендерных проблем и семейных противоречий, из-за которых многие мужчины предпочитают «жить без башни — весело и страшно».
Вопрос о том, станет ли в новых поколениях нормой эта новая модель семьи, где все права и обязанности участников будут обговариваться и соблюдаться, а домашние дела распределяться справедливо или по крайней мере к взаимному удовлетворению, остаётся пока открытым.
Так что вся надежда все-таки на «снежинок»: может быть, они уже не будут так давить друг на друга — они ведь такие хрупкие…

Ирина ТАРТАКОВСКАЯ. Forbes. 8 июля 2019 года

Максимальное участие в жизни детей стало для многих матерей социальной нормой. Но такое интенсивное материнство — не всегда добровольный выбор. Нередко решение принимается под давлением общества и школы. Вопрос в том, всегда ли эта родительская практика — во благо детям. На основе новой работы Ольги Исуповой и ряда других статей IQ.HSE рассказывает об интенсивном материнстве.

Что это такое?
Интенсивное материнство — паттерн поведения работающих женщин с детьми, ставший популярным в последние десятилетия. Как правило, речь о горожанках, матерях с высшим образованием. Для многих из них дети — безусловный приоритет. Ученые даже говорят о детоцентризме: мать организует свою жизнь так, чтобы уделять ребенку как можно больше времени.
При этом ключевой вопрос — образовательные достижения детей и их успехи вне школы. Для этого родителям надо глубоко погружаться в школьную учебу и поддерживать дополнительное образование детей. То есть водить их в кружки, секции, музыкальные и художественные школы. И все это на фоне привычной нагрузки на работе.

Почему этот паттерн распространяется все шире?
Факторов несколько. Во-первых, в обществе крайне высока ценность достижений. Семьи стараются сделать все, чтобы дети преуспели. Инвестиции в школьников — время, усилия, средства — растут. Во-вторых, очевидна значимость хорошего образования для выгодного трудоустройства. В-третьих, бум интенсивного материнства связан и с неолиберальными новациями в работе различных социальных институтов, включая школу и рынок труда, где все громче говорят об императивах индивидуальной ответственности, поясняет Ольга Исупова. В итоге практика интенсивного родительства фактически стала нормой в городских сообществах.

Женщины сами выбирают интенсивное материнство?
Это не всегда добровольный выбор. Для многих это опыт внешнего давления (школы и общества в целом), которому «помогает отчасти естественно, отчасти искусственно нагнетаемое чувство тревоги за будущее детей в рыночном обществе», отмечает Исупова. Исследовательница приводит слова матери 9-летней девочки: «Не заниматься с ребенком нельзя. Если ребенок чего-то не выучил, после школы учитель журит родителя за то, что тот плохо занимается, не объясняет, не бдит».
Впрочем, многие женщины сами выбирают интенсивное материнство — просто потому, что хотят «дать детям как можно больше».

А что конкретно женщины делают для этого?
Во-первых, они выстраивают свое расписание так, чтобы как можно больше заниматься с детьми. Нужно быть в курсе школьных и внеурочных дел. Российская школа как социальный институт настроена на активную роль родителей в процессе обучения их детей. На начальной ступени участие матерей в выполнении домашних заданий почти неминуемо. А в старшей школе, кроме того, «практически неизбежными оказываются и финансовые затраты, связанные с репетиторами». Ну и, понимая важность дополнительного образования, родители записывают детей в кружки.
Во-вторых, сторонницы интенсивного материнства стараются больше узнать о психологии детей и наладить с ними эмоциональный контакт.
В-третьих, «интенсивные» матери занимаются самообразованием по теме детства: они заинтересованы в экспертных знаниях о здоровье, воспитании и образовании. Они читают об этом в интернете, смотрят видеолекции, консультируются со специалистами и пр. В общем, интенсивное материнство предполагает широкий набор знаний и умений.

Раз речь о наборе компетенций, значит, материнство профессионализируется?
Да. В обществе воспитание детей все чаще воспринимается как работа, требующая специальных знаний и психологических навыков. Впрочем, паттерны поведения родителей все еще очень разные. Так что не будем спешить с обобщениями.

А почему только «интенсивные» матери? А отцы?
Компетентными родителями стремятся быть и матери, и отцы. Но по факту часто получается, что матери больше вовлечены в жизнь детей. А отцы во внутрисемейном разделении труда — по-прежнему зачастую кормильцы: они финансово обеспечивают семью. Но эта ситуация меняется: появляется все больше вовлеченных отцов (в основном, представителей среднего класса, но не только). Тем не менее, основная нагрузка по-прежнему лежит на матерях. И на бабушках.

А как женщины успевают и работать, и много заниматься с детьми?
В том-то и дело, что сегодня у многих матерей — двойная занятость. Считается, что женщины и на работе, и дома должны выкладываться на все сто. Этот императив совершенства в применении к женщинам — нестареющее культурное явление. Безупречности во всем от женщин требует и общество в целом, и мужчины, и даже сами женщины, которые при сохраняющемся патриархате перенимают мужские стереотипы. Нужно быть отличницами по всем параметрам: от внешности до карьеры. Это «гендерное программирование» начинается с детства. Прессинг в отношении девочек проявляется, например, в том, что их учат, как взрослеть «правильно» и чем интересоваться.
А по факту «интенсивные» матери часто жертвуют карьерой ради того, чтобы «хорошо воспитать детей». Многие выбирают низкооплачиваемые должности, гибкий график, «удаленку» и пр. Известно, что женщины-матери реже становятся начальниками.

Матери активно занимаются даже с грудными детьми?
Скорее, это начинается с года или полутора лет. Есть многочисленные методики раннего развития и клубы для малышей. Образование как таковое начинается в дошкольные годы. Матери стараются по возможности подыскать детские сады с широким набором занятий: от танцев до уроков английского. И еще водить детей, например, во дворцы творчества (спорта и пр.). В школе процесс активизируется: детьми занимаются все больше. Но, правда, и школа не отстает — нагружает учеников. А значит, и давление на матерей растет.

Видимо, «интенсивным» матерям приходится непросто?
Скорее всего. На фоне всех усилий они (в силу собственного перфекционизма и прессинга общества) часто ощущают, что недостаточно делают для детей. Но есть ли пределы совершенству?
В то же время, из-за быстрого ритма жизни многие не уделяют внимания своему здоровью и самореализации вне семьи. «Интенсивное материнство в школьный период жизни детей выливается в постоянное психическое напряжение и усталость матерей, живущих в больших городах России», — отмечает Ольга Исупова. Но и дети устают тоже. «Домашние задания [она] делает через силу <...>, — говорит о 12-летней дочери информантка. — Приходится постоянно применять методы психологической поддержки, иначе начинаются неврозы».

То есть интенсивное материнство — не всегда благо для детей?
По-видимому, да. Во-первых, дети матерей-перфекционисток живут довольно напряженно. «Пара дней в неделю не были заняты кружками <...> — вспоминает респондентка. — Я с нетерпением ждала этих свободных дней, чтобы можно было после школы остаться дома или погулять с друзьями». Мать ученицы выпускного класса признает: «Часто большие объемы уроков становились причиной истерик у дочки».
Во-вторых, у детей не всегда есть возможность самим принять решение (например, по профилю обучения). «Часто происходит слияние мамы и ребенка в некое «мы», причем субъектом волеизъявления в этой диаде выступает именно мать, что препятствует формированию у ребенка волевых качеств», — поясняет Ольга Исупова.

Авторы исследования: Ольга ИСУПОВА, старший научный сотрудник Института демографии НИУ ВШЭ.
Автор текста: Ольга Вадимовна СОБОЛЕВСКАЯ. IQ. 20 июня 2019 года

Усыновление детей с ВИЧ долгое время было непопулярно в России: люди боялись диагноза, считая его смертельным, и не хотели брать в семью "обреченных детей, которые умрут раньше родителей". За последние десять лет ситуация изменилась, но родители по-прежнему сталкиваются с предубеждениями.

Форум "Усыновление" на сайте "Бэби.ру" объединяет около 9 тысяч пользователей. Потенциальная приемная мама Юляша из города Вольска Саратовской области три года назад написала этот пост, рассчитывая получить поддержку форумчан.
"Понравился малыш, ВИЧ под вопросом, - писала она. - Ребенку почти 1,5 года. Т.е. по идее скоро, как я понимаю, диагноз должны либо снять, либо подтвердить. Я влюбилась, но муж против. И даже не из-за предрассудков (хотя я ожидала от него дикой реакции, вроде "ты совсем что ли с ума сошла?!"). Он прочитал, что: во-первых, ребенок проживет максимум до 25 лет, а пережить своего ребенка - это ужасно; во-вторых, ребенок будет мучиться от терапии на наших глазах, и эту терапию сегодня государство дает, а завтра - нет, а стоит терапия при ВИЧ очень дорого; в-третьих, если примешь в семью плюсика, то по закону больше детей усыновлять нельзя, а у нас заключение на двоих".
Посетители форума разубедили Юляшу и в том, что люди с ВИЧ не живут долго, и в том, что терапия приносит мучения, и в том, что больше в семью нельзя будет взять ребенка.
Но на похожие вопросы люди со всей в России получают и другие ответы: "Никто к такому не готов!!! И вряд ли кому такие нужны, жестоко, но правда", "Честно? Я дико этого слова даже боюсь! И если бы узнала, что у сына в садике такой ребенок ходит, сразу перевела бы его в другой!"

"Для меня это был шок"
Наталья из Новосибирска (все имена изменены по просьбе героев) задумалась о приемном ребенке, когда старшая дочь выросла: "Мы с дочкой жили в разных городах, и у меня начался "синдром опустевшего гнезда". Вроде силы есть, думала я, почему бы и не взять ребенка".
Наталья начала поиск в банке данных сирот и детей, оставшихся без попечения родителей, параллельно собирая необходимые документы.
"Я хотела ребенка примерно от трех до пяти лет, здорового. Про ВИЧ-инфицированных даже не думала, я считала, что они вообще живут отдельно, в каком-то определенном детском доме, и живут недолго, про терапию ничего не знала", - вспоминает Наталья.
Ребенок, примерно подходящий под ее пожелания, вскоре нашелся. Наталья показала фотографию дочери, та одобрила, и женщина позвонила по указанному в базе номеру.
"Я уже почти свыклась с мыслью, что это будет мой ребенок, и тут мне говорят: у него ВИЧ, если согласитесь взять, мы вам всячески поможем, - говорит собеседница Би-би-си. - Для меня это был шок. Я рыдала, потому что не была готова к такому диагнозу".
Успокоила ее дочь: ну а что такого, сказала девушка, заразиться в быту невозможно. Наталья начала собирать информацию о ВИЧ, узнала, что эти дети так же ходят в детский сад и школу, что диагноз охраняется законом, и заявила опеке, что готова взять ребенка. Потом связалась с местным центром СПИД и предупредила, что вскоре вернется к ним с новым пациентом.
"Леша был не такой, как на фотографии, - говорит Наталья. - В жизни он был еще меньше, чем казался на фото. Я была первым чужим человеком, при виде которого он не плакал и не бился в истерике, поэтому мне его отдали без проблем".
Тяжелой адаптации дома Наталья не припомнит, разве что малыш первое время все время спал: "Наверное, такая реакция на стресс была - по 12 часов спячки, я его будила, чтобы лекарства дать, и он снова засыпал".
От пребывания в доме ребенка у Леши осталась суперспособность - собирать пирамидку за 18 секунд: наверное, проверяющие в доме ребенка его за это хвалили. "При этом он не разговаривал, мы долго обследования проходили, - добавляет Наталья. - Ну, это было связано с опытом сиротства, а не с основным диагнозом".
К необходимости регулярно давать ребенку терапию пришлось привыкнуть. "Мне нужно было приноровиться: я боялась опоздать, боялась, что придется давать ее на людях", - объясняет Наталья.
Первое время она не рассказывала, что у Леши ВИЧ, никому из родных и друзей: "Сейчас избирательно, конечно, рассказываем. Люди спокойно относятся обычно".

Спортсмены-разрядники с ВИЧ
Спустя пару лет после появления Леши Наталья нашла Максима: "Второй ребенок у меня тоже с ВИЧ. Я не то, чтобы прицельно искала еще одного ребенка с диагнозом, просто познакомилась с организацией усыновителей, там узнала об этом мальчике и поняла, что быстро он семью не найдет: и ВИЧ, и возраст уже более старший. Его как раз переводили из дома малютки в детский дом".
Поскольку в России в той или иной степени не прекращаются перебои с лекарствами для ВИЧ-позитивных граждан, иногда Наталью накрывает тревогой и за это.
"У меня дети не усыновленные, а под опекой, потому что в таком случае это государственные дети, и если начнутся серьезные перебои с ВИЧ-терапией, то я смогу на государство надавить: это же ваши дети, делайте что-нибудь", - рассказывает она.
Страх, что кто-то лишний узнает о диагнозе детей, Наталью практически оставил, хотя раньше такие мысли были: "Я сперва все представляла, что будет, если узнают в детском саду. Думала, если будет неадекватная реакция, то надо будет бороться - а за своих детей я могу. С другой стороны, я не готова головой детей пробивать дорогу к всеобщей справедливости".
Кроме того, рассказать о ВИЧ нужно было и самим детям - они росли и уже спрашивали, что за лекарства пьют и почему.
"Я откладывала это то на одни каникулы, то на другие, разговаривала с психологом, и в итоге все прошло легче, чем я представляла, - с улыбкой говорит Наталья. - Им сейчас по десять лет, я объяснила им, что такое ВИЧ и что нужно делать, чтобы с ним жить нормально. Пришлось объяснить также, что не все профессии для них доступны. Например, Максим хочет быть хирургом, но как раз хирургом ему быть нельзя. Но можно стать педиатром!"
Дети дисциплинированно принимают лекарства сами, а если уезжают в спортивный лагерь, то им напоминает о них тренер: "Мы обсудили с ними круг людей, с которыми можно говорить о диагнозе. Это моя старшая дочь, например, она еще молодая, но уже достаточно взрослая, а посторонних в этом кругу нет. Можно сказать, что статус скрывается - и будет скрываться. А когда вырастут, сами решат".
В России дети с ВИЧ до 18 лет имеют инвалидность и соответствующие преференции, например, пенсию. Но Наталья старается не эксплуатировать этот статус и учит этому детей.
"Однажды мы воспользовались скидкой для детей-инвалидов в аквапарке. И они говорят: вот, как нам повезло, почти бесплатно пускают. Я в ответ сказала, что отдала бы в десять раз больше, лишь бы инвалидности у них не было. Сейчас мы стараемся слово "инвалид" не использовать. На парковках еще они любят сказать: давай на инвалидное место встанем. Я отвечаю: а если человек на коляске приедет? Они спортсмены-разрядники, могут и добежать", - рассказывает Наталья.

Идеальная толерантная среда
Долгое время, с конца 1980-х, когда ВИЧ начал распространяться в России, и до конца 2000-х найти семью детям-сиротам с ВИЧ было практически невозможно.
"До 2011 года в Свердловской области не было ни одного случая взятия под опеку или усыновления детей с диагнозом ВИЧ российскими гражданами. В 2008 году двух свердловских детей усыновила гражданка США, проживающая на территории Свердловской области. До 2011 года это был единичный случай, исключение из общего правила" - так было на Урале.
А вот Санкт-Петербург, 2009 год. "Брать в семьи малышей со страшным диагнозом не хотели ни российские, ни иностранные усыновители. Папами и мамами для "плюсиков" из Усть-Ижоры (где находился детский дом-интернат для ВИЧ+ детей. - Би-би-си) оставались врачи и медсестры", - рассказывал газете "Известия" Евгений Воронин, главный внештатный специалист по проблемам диагностики и лечения ВИЧ-инфекции минздрава России.
В Челябинской области, говорит Марина Ушакова, директор "Акварели", центра помощи детям, оставшимся без попечения родителей, раньше было так же: ВИЧ-положительных детей-сирот чурались, и если они лишались родителей, то росли в детских домах - вернее, в одном детском доме, со всех районов области их свозили в "Акварель".
"Первая девочка с ВИЧ-инфекцией у нас ушла в семью в 2010 году совершенно случайно, - вспоминает Ушакова. - Родители увидели в интернете симпатичную мордашку, а о том, что у нее ВИЧ, мама узнала, только когда пришла знакомиться с ней".
В какой-то момент Ушакова поняла, что о ВИЧ-положительных детях, которым нужны родители, нужно рассказывать больше.
"Мы не указывали на статус конкретного ребенка, но активно во всех социальных сетях писали, что такие дети у нас есть. При этом мы объясняем, что им очень нужна семья и что ВИЧ - это не страшно", - говорит директор детского дома.
По ее словам, открытость привела к хорошим результатам: детей со статусом "стали разбирать охотнее - люди поняли, что мороки с ними нет, хотя они и приравнены к детям-инвалидам". Всего из "Акварели" в семью "ушли" 35 ВИЧ-положительных детей.
"Если совсем честно, то еще лучше детей с ВИЧ стали разбирать, когда повысились выплаты за детей с ограниченными возможностями здоровья. Особенно в Москву и Тюмень часто берут. А вот дети, у которых кроме ВИЧ, есть умственная отсталость, в учреждении подзадержались", - добавляет Ушакова.
При передаче ребенка на воспитание в семью опекуну или приемному родителю выплачивается единовременное пособие - 17,5 тыс. рублей, при усыновлении - 133,5 тыс. рублей.
К сожалению, говорит Ушакова, дискриминация по отношению к ВИЧ-положительным детям все еще встречается - и чаще всего в медицинских учреждениях. "Недавно одна из наших 16-летних девочек пошла к зубному, и стоматолог закатила истерику, что "теперь ей надо целый час обрабатывать инструменты". Девчонка наша в слезы, конечно".
Но с этим можно справиться с помощью обучения, уверена Ушакова.
"Наверное, создать идеальную толерантную среду в каждом учреждении невозможно. Мы ее создавали с 2007 года. У нас каждый повар, каждая уборщица и воспитательница погружены в тему. Мы обязываем каждого нового педагога пройти курс по профилактике ВИЧ, чтобы разговаривать на одном языке, чтобы они не падали в обморок от слова "презерватив", - объясняет свою тактику Ушакова.
"И когда потенциальный родитель приходит к нам и видит, что абсолютно все спокойно общаются с детьми, что никто дверные ручки со спиртом не протирает и перчатки не носит, он и сам успокаивается, и это все в комплексе вместе с последующим сопровождением семьи влияет на успешное семейное устройство", - говорит она.

"Зачем он вам нужен"
"Просто кто-то рассказала одному, потом второму, город-то маленький. Пришла я договариваться в школу о нем, мне сказали, что не возьмут: Марина, ты что не понимаешь?! На ЛФК [лечебная физическая культура] его тоже не взяли, все боятся", - рассказывала весной 2019-го изданию "Тайга.инфо" приемная мама ВИЧ-положительного Саши Марина.
Марина с мужем живут в Искитиме (Новосибирская область). О том, что у ребенка, которого они взяли из детдома, неизлечимая болезнь, они узнали после того, как он попал в новый дом: маленький Саша много болел, приемная мама добилась обследования, которое показало запущенную ВИЧ-инфекцию.
"Я просила опеку повлиять на других приемных мам, чтобы они языком не чесали о диагнозе Саши. Они ответили: на чужой роток не накинешь платок. Педиатр меня в больнице тоже уговаривала: лекарства стоят 27 тысяч, а если вам не дадут, за свой счет будете покупать? У вас же другие дети, подумайте о них, зачем он вам нужен, он же не жилец", - рассказывает она.
В итоге Следственный комитет России (СКР) возбудил уголовное дело по факту нарушения неприкосновенности частной жизни малолетнего (оно все еще расследуется). Об этом написали десятки российских СМИ, семья собиралась переезжать из маленького городка в районный центр, чтобы не быть на виду. Но переехать быстро не получилось, шумиха улеглась, а местная школа стала покладистее.
Через пару месяцев, в июне, новый скандал: турбаза "Новинки" в Нижегородской области отказала в размещении летнему лагерю благотворительного фонда "СТЭП", который собирал на отдых детей с ВИЧ и их родителей. Персонал турбазы, узнав, что на три дня к ним приедут ВИЧ-позитивные люди и, видимо, не зная, что в быту инфекция не передается, испугался, администрация вернула фонду аванс за аренду.
После множества публикаций в СМИ, вмешательства управления СКР по Нижегородской области (возбудившего уголовное дело по статье 136 УК РФ "Нарушение равенства прав и свобод человека и гражданина") и Роспотребнадзора "Новинки" извинились перед директором "СТЭПа" Ольгой Кузьмичевой. Руководство турбазы заявило, что не возражает против проведения смены для ВИЧ-позитивных семей на их территории. Смена состоялась - правда, в другом месте.
Два этих происшествия подряд - в Искитиме и Нижегородской области - дают понять, что россияне все еще мало знают о том, как передается инфекция, и боятся не только взрослых, но и детей, живущих с ВИЧ. По словам руководителя новосибирской общественной организации "Гуманитарный проект" Дениса Камалдинова, в последние годы на профилактику ВИЧ выделяется всего по 300 млн рублей в год - на все регионы России.
В организациях для детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей, в Новосибирской области воспитывается восемь детей, имеющих заболевание ВИЧ. В семьях опекунов (попечителей) и приемных родителей воспитывается 39 детей с ВИЧ.
Как сообщило минпросвещения России в ответ на запрос Би-би-си, сейчас "на учете в государственном банке данных о детях с диагнозом ВИЧ находятся сведения о 724 детях". Сколько из них живут в домах ребенка, а сколько взяты под опеку, в министерстве не сообщили.

Здоровых детей нет
"Когда мы наконец "дозрели" до усыновления, мы были готовы взять ребенка в возрасте до года, любой национальности, с любым цветом глаз и, конечно, "не инвалида, без ВИЧ, СПИД". Так мы писали во всех органах опеки всех районов города и области, не зная толком, что ВИЧ и СПИД не одно и тоже - просто не хотели связываться вообще с этой темой. Обойдя все опеки, мы с удивлением узнали, что наш номер в списке кандидатов в усыновители младенцев далеко за 100. В очередном управлении опеки ответили: у нас здоровых детей нет", - вспоминает еще одна жительница Новосибирска Катя.
Однажды в банке данных появилось четыре ребенка, только один из которых оказался еще незанятым. Катя побежала в опеку, где ей выдали направление, сообщив, что "у девочки R-75, то есть ВИЧ-контакт, но обычно диагноз снимают через полгода".
О том, что неизлечимая болезнь - вирус иммунодефицита человека - перестала быть смертельным приговором, она узнала еще на занятиях школы усыновителей. Но тогда, услышав фразу "с ВИЧ можно жить, ежедневно принимая лекарства", Катя подумала: "Хорошо, конечно, но это не про нас. Мы-то найдем ребенка здорового". И вот теперь эта девочка.
"Вечер был посвящен чтению сайтов о ВИЧ. Мы узнали, что, если принимать препараты, которые бесплатно выдает СПИД-центр, можно жить до старости, рожать здоровых детей, посещать общие для всех сады, школы, институты, работать почти по любой специальности, - перечисляет Катя. - Еще мы узнали на сайте областного СПИД-центра, что на тот момент в Новосибирске насчитывалось более 30 тысяч носителей инфекции. И ведь они ходят по городу, учатся, работают и, видимо, не собираются умирать через пять-десять лет. Но наши устаревшие понятия о диагнозе упорно не хотели уступать место современной информации".
В поисках поддержки Катя с мужем поехали в офис "Дня аиста" - новосибирской общественной организации усыновителей - побеседовать с людьми, воспитывающими двух детей ВИЧ+. Встреча получилась полезной, будущим родителям рассказали, что дети занимаются спортом и почти не болеют ОРВИ, что единственная обязанность в связи с ВИЧ в их жизни - регулярный прием таблеток.
"В итоге мы с мужем решили познакомиться с малышкой, а потом уже решать. Приехали в дом ребенка. Нам выдали накидки с масками (учреждение здравоохранения все-таки) и пропустили внутрь. Мы склонились над трехмесячной Марией Александровной. Этот маленький розовый комочек в пеленках с белочками мирно спал в кроватке. Я посмотрела на этого человечка, такого настоящего, живого и беспомощного, и в ту же секунду решила для себя, что эта девочка нам нужна, она наша, даже если диагноз подтвердится, даже если болезнь окажется сильнее (а эти мысли все никак не покидали мою голову), я хочу быть с ней рядом - что бы ни случилось", - вспоминает Катя.
На суде по установлению удочерения судья с пристрастием спрашивал: "Вы достаточно осведомлены о состоянии здоровья ребенка? Вы понимаете, что диагноз может подтвердится? Сознаете ответственность?" Родители отвечали без колебаний.
Через два месяца дома недолеченный бронхит у Марии перетек в пневмонию. Очередной анализ крови подтвердил ВИЧ. Это было ударом, вспоминает Катя: "Одно дело, когда предупреждают, и ты готовишься к какой-то мифической возможности неизлечимого заболевания, другое - когда результаты анализов указывают о его наличии. Дочке назначили терапию: три препарата в виде сиропа утром и вечером. Меня разрывала буря эмоций и мыслей, начиная от благодарности государству за бесплатные лекарства и возможность жить (даже мелькнула мысль, что не зря мы платим налоги, тем самым помогая правительству закупать терапию), заканчивая диким страхом проболтаться о диагнозе лишним людям и получить в ответ волну осуждения".
Как защищать дочь в таком случае, Катя не знала. В панике позвонила в "Гуманитарный проект" - новосибирскую общественную организацию, которая помогает людям с ВИЧ. Задала на "горячую линию" вопрос, что делать, если родственники или еще кто-то узнает о диагнозе - и стоит ли вообще кому-то рассказывать?
"А кому станет легче, если вы расскажете? Это сейчас малышке все равно, кто в курсе, а когда она будет красивой 15-летней девушкой?" - ответил психолог-консультант. "Эта фраза меня ошарашила. Я вдруг осознала, что моя дочь вырастет, она доживет до 15-летия! Она станет матерью и бабушкой!" - вспоминает Катя.

"Болеет редко, выздоравливает быстро"
Из-за пневмонии Катю и Машу положили в больницу на три недели. "Я начала рыдать еще по дороге в стационар, думая, что это начало конца, - говорит Катя. - Несмотря на то, что Маша была весела, активно двигалась, я считала, что вижу мою малышку последние дни".
Давать дочке сиропы антиретровирусной терапии было отдельным мучением: младенец давился и выплевывал их.
"Каждый прием лекарств был для меня испытанием на психическую устойчивость, пока однажды в палату не зашла дежурная врач и не показала, что жидкость младенцу нужно вливать сбоку под язык, медленно, чтобы не поперхнулся, - объясняет мама Маши. - Тогда сироп уходит сразу в глотку, минуя язык, и ребенок не может ее выплюнуть. Как же это знание облегчило мои последующие дни!"
Дальше стало легче. Пневмония ушла, на фоне терапии улучшался иммунитет, Маша все реже болела, семья жила полной жизнью: отдыхали в горах и у моря, ходили в гости.
Четыре года пролетели незаметно, говорит Катя: "Дочь росла умной, внимательной, заботливой. Хотелось ее обнимать и целовать с ног до головы. Жизнь была прекрасна, одного не хватало - братика! Для нас было очевидно, что он должен быть младше дочки - для естественного вхождения в семейную иерархию. Однако нам важно было еще одно обстоятельство - наличие подтвержденного диагноза ВИЧ-инфекция у ребенка".
По словам Кати, опыт показал, что давать вовремя препараты совсем не сложно, это входит в привычку, как регулярная чистка зубов или чтение сказки перед сном: "Дочь ничем не отличается от сверстников, болеет редко, выздоравливает быстро".
Но родителям хотелось, чтобы Маша не чувствовала себя одинокой, когда начнет осознавать свое состояние здоровья, чтобы у нее был равный собеседник. "В подростковом возрасте, скорее всего, появятся вопросы, которые она не сможет обсуждать ни с нами, ни с ВИЧ-отрицательными друзьями", - говорит Катя.
Они с мужем были уверены, что таких детей в учреждениях много, но оказалось, что младенцев в Новосибирске в принципе мало, а ВИЧ+ и вовсе нет (были дети постарше). В Барнауле ей сообщили, что "плюсиков" у них быстро разбирают, но в другом сибирском городе ответили: "Есть один свободный мальчик, но у него ВИЧ и врожденный сифилис. Наши граждане боятся таких брать. За последний год детей с ВИЧ было всего трое, двоих забрали семьи из других регионов, а вот Алешка засиделся".
Информацию о том, что сифилис лечится антибиотиками, Катя сразу отыскала в интернете, сообщила мужу, что нашла подходящего ребенка, и спустя неделю они поехали знакомиться: "В назначенный день мы прибыли в город N и поехали в дом ребенка. После отправились в гостиницу переспать с мыслью об усыновлении: важное решение нельзя принимать в спешке".
Через три дня Леша был в новом доме.

Маргарита ЛОГИНОВА, Русская служба BBC. 6 августа 2019 года

Два года назад однополые семьи в Германии получили право совместно усыновлять детей. Желающих стать родителями все больше. С какими проблемами сталкиваются радужные семьи?

В 2016 году (это последние данные Федерального статистического ведомства) в Германии было 95000 однополых семей. В них проживало около 14000 детей - чаще всего это родные дети одного из партнеров. На тот момент радужным семьям (Regenbogenfamilien), как их называют немцы, совместно усыновлять некровных детей не разрешалось. Но в 2017 году, когда вступил в силу закон о "браке для всех", они получили такое право наравне с гетеросексуальными парами. По мнению экспертов, в последние годы в Германии наблюдается гейби-бум. Сочетание слов "gay" и "baby" ввели в обиход социологи по аналогии с бэби-бумом.
Усыновление в Германии и для гетеросексуальных пар - длительный и непростой процесс. Но у однополых пар он связан с еще большими бюрократическими трудностями. Без помощи консультантов им часто не обойтись. В Кельне однополым семьям помогает общественная организация Rubicon. В ней есть специальный отдел, финансируемый городской администрацией. А руководит им социальный работник Сара Дионисиус (Sarah Dionisius). Она согласилась рассказать, с какими проблемами в "Рубикон" обращаются радужные семьи и как им помогают.

Три способа усыновления детей
По словам Сары Дионисиус, чаще всего к ним за консультациями обращаются пары, мечтающие о детях. "У радужных семей, которых в Кельне более 4000, существует три возможности усыновления, - рассказывает консультант. - Самая простая - если у одного из партнеров уже есть кровный ребенок". Таких детей больше в семьях лесбиянок. Женщина, состоящая в браке с матерью ребенка, может его усыновить при условии, если отец ребенка не установлен, лишен родительских прав или если ребенок родился в результате искусственного оплодотворения. "Если же у ребенка есть официально признанный отец, то усыновление невозможно до тех пор, пока он добровольно не откажется от своих родительских прав", - подчеркивает Сара Дионисиус.
Второй способ - усыновление сирот и детей из неблагополучных семей, находящихся в детских домах. К нему прибегает больше гей-пар. Наконец, третий способ - взять под опеку детей, родители которых не могут их воспитывать по состоянию здоровья или другим причинам, скажем, если они проявляют агрессию по отношению к детям.
Оформление опекунства или усыновления длится как минимум год. В нем участвуют не только органы опеки, но и сотрудники ведомства по делам детей и молодежи. Желающих усыновить детей тщательно проверяют на предмет финансовой состоятельности, психического здоровья, способности воспитывать детей. "Пока у однополых пар больше трудностей в усыновлении детей, чем у гетеросексуальных семей. Если у последних, например, рождаются дети в результате искусственного оплодотворения чужой спермой, то отцом ребенка автоматически становится законный муж. А однополым парам все еще приходится преодолевать бюрократические препоны", - подчеркивает консультант из Кельна.

Эксперты о позитивном опыте
Существует мнение, что однополым парам нельзя доверять воспитание детей, дескать, ребенку лучше, когда у него есть мама и папа. Сара Дионисиус, исходя из своего опыта работы с радужными семьями и заключений экспертов, исследовавших эту проблему, категорически с таким мнением не согласна. "Есть многолетние репрезентативные исследования в США, а теперь и в Германии, авторы которых пришли к выводу, что никакого вреда детям в однополых семьях не причиняется", - отмечает социальный работник, которая сама пишет диссертацию на тему воспитания детей в однополых семьях.
Сара Дионисиус приводит пример масштабного исследования, которое провел Государственный институт изучения семьи при Бамбергском университете  в сотрудничестве с Институтом ранней педагогики в Мюнхене. В течение трех лет (c 2006 по 2009 годы) ученые проводили опросы среди однополых семей - в интервью участвовали 1059 родителей. Кроме того, были опрошены 123 ребенка в возрасте от 10 до 18 лет. Были проведены и интервью с 29 экспертами: юристами, семейными терапевтами, учителями, воспитателями, работниками ведомств по делам детей и молодежи, которые описали свои наблюдения при работе с детьми из однополых семей.
"Исследователи пришли к выводу, что однополые родители ничем не уступают в своей компетентности гетеросексуальным родителям",- подчеркивает Сара Дионисиус. Как правило, гомосексуальные родители стараются избегать жестких санкций по отношению к детям. Семейный климат в однополых семьях характеризуется как позитивный, он отличается открытостью и возможностью говорить на любые темы. "В однополых семьях чаще всего желанные дети, их родители с большой ответственностью и вполне осознанно шли на то, чтобы они появились на свет, а если это было невозможно, то были усыновлены. Это очень важный фактор, объясняющий благоприятную атмосферу",- резюмирует социальный работник.
Исследователи из Института изучения семьи в Бамберге пришли к выводу, что сами дети и подростки, воспитываемые однополыми родителями, в целом положительно оценивают свою семью и не чувствуют себя ущемленными. Они описывают в основном позитивные реакции со стороны друзей на их семейную ситуацию. Некоторые дети, однако, высказывали опасения по поводу возможных негативных реакций со стороны чужих людей и дискриминации.

Общество должно стать более открытым
В центре внимания кандидатской диссертации Сары Дионисиус лесбийские пары, но она описывает разные формы семей, в которых воспитываются дети. В том числе так называемые лоскутные семьи, когда у детей есть  несколько родителей - родные по крови и приемные. Она приводит пример, когда на пороге дома лесбийской семьи вдруг появляется "донор спермы" (так его женщины называли между собой) вместе со своей матерью, чтобы увидеть новорожденного ребенка. Тогда это было неожиданно и странно. А сегодня неофициальный отец принимает активное участие в воспитании своего сына, а у ребенка, кроме троих родителей, столько же бабушек и дедушек. "Лоскутные семьи" (Patchworkfamilien) довольно распространенное явление в среде гомо- и бисексуалов", - подчеркивает Сара Дионис.
Несмотря на закон о "браке для всех", некоторые радужные семьи живут в напряжении, испытывая давление со стороны общества и даже дискриминацию. По словам консультанта из Кельна, к ней и ее коллегам обращалась семья, которой отказали в аренде жилья, узнав, что они однополая пара с ребенком, или детям из однополых семей отказывали в местах в детских садах.
Случается, что детей из однополых семей не приглашают на детские праздники и дни рождения. В первых двух случаях дела были переданы в федеральную Антидискриминационную службу в Берлине, а в остальных - с людьми велись разъяснительные беседы. В "Рубиконе" на постоянной основе работают группы самопомощи для матерей с грудничками, отцов-геев, матерей-одиночек. Сара Дионисиус считает, что немецкое общество пока еще недостаточно открыто по отношению к радужным семьям, поэтому здесь непочатый край для просветительской работы.

Виктор ВАЙЦ. Deutsche Welle. 7 августа 2019 года

Опубликованные данные Национального бюро статистики Великобритании не должны служить поводом для беспокойства, поскольку существует много позитивных причин для того, чтобы продолжать жить в доме родителей, считает автор. При этом Соединенное Королевство, судя по всему, только начинает соответствовать шаблону, который уже давно существует в остальной Европе.

Это самопровозглашенное «брошенное поколение» (jilted generation) получило новый аргумент в своей полемике с представителями старшего поколения. Согласно данным Национального бюро статистики (Office for National Statistics или ONS), в 2018 году четверть людей в возрасте от 20 до 34 лет продолжали жить в родительском доме. То есть таких людей оказалось на один миллион больше, чем 15 лет назад — 3,4 миллиона человек в сравнении с 2,4 миллиона человек в 2003 году.
И причина очевидна, не так ли? Стремительно растущие цены и острая нехватка жилья (эти факторы связаны) закрыли молодым людям доступ на рынок жилья, и в результате в их распоряжении остаются всего два варианта, и оба не из числа особо приятных: снимать квартиру по высокой цене в частном секторе аренды жилья или оставаться в доме родителей. Целое поколение стало более «инфантильным» из-за того, что все предыдущие правительства не смогли построить достаточное количество домов и квартир.
Может быть, это так, а, может быть, и нет. С одной стороны, Соединенное Королевство, вероятно, только начинает соответствовать шаблону, который уже давно существует в остальной Европе. До недавнего времени оно занимало исключительное положение по двум показателям: по тому, как весьма рано молодые люди покидали родительские дома, и — несколько позже — по тому возрасту, когда они появлялись на рынке жилья.
Значительно больше выпускников школ во Франции, Германии и в других странах Европы, чем в Британии, получают высшее образование в своем родном городе или рядом с ним и продолжают жить в этот период в родительском доме. Существующая в этой стране тенденция, в соответствии с которой 18-летние молодые люди уезжают для получения университетского образования в другой город, считалась странной — с практической, экономической и эмоциональной точек зрения — многими на континенте.
Так же воспринималось и распространенное в Соединенном Королевстве представление о том, что подобный шаг был серьезным разрывом с родительским домом: большинство молодых британцев, уехавших учиться в университете другого города, в родительский дом уже не возвращались. В течение нескольких лет они (то есть, мы) снимали вместе с кем-нибудь из знакомых квартиру, а затем обзаводились собственным жильем, — вступив в отношения, молодая пара уже вместе снимала квартиру или покупала ее — и так дальше.
Тот возраст, в котором британцы покупали свое собственное жилье, были способны его приобрести или полагали, что они могут его купить, также был исключительным по европейским стандартам. В действительности, относительная легкость, с которой молодые люди — в возрасте 20 лет или чуть больше — могли уже делать это, здесь тоже воспринималась как исключение. Хотя сегодня многие считают это недостижимой «нормой», покупка жилья в 20-летнем возрасте представляет собой феномен, ограниченный, в основном, 1990-ми годами и началом 2000-х годов, когда нулевые депозиты и, в целом, доступность кредитов, делали это возможным (одна из причин финансового краха 2008 года).
В действительности вся концепция «жилищной лестницы» (housing ladder) во многих странах Европы считается чуждой, тогда как арендное жилье — на стабильном и безопасном рынке — является распространенной до более отдаленного периода в жизни людей, — скажем, до момента переезда в семейный дом или его продажи. Можно сказать, что значительные недостатки нашего рынка съемного жилья, а не неспособность приобрести свой дом или квартиру в 20 лет, является более серьезной проблемой в Соединенном Королевстве. Тот факт, то примерно половина молодых людей сегодня получают высшее образование, а не идут работать сразу после школы, тоже может быть причиной того, что большее количество молодых людей продолжают жить в родительском доме или возвращаются туда.
Но есть и другая причина, по которой молодые люди, возможно, остаются в родительском доме более продолжительное время, а состоит она в том, что для многих родительский дом является более подходящим вариантом, чем для предыдущих поколений. После 1960-х и 1970-х годов огромный разрыв во мнениях, существовавший ранее между родителями и их детьми, в основном сузился. У многих детей теперь есть собственные комнаты, а степень приватности и независимости сегодня находятся на таком уровне, которого раньше не было.
Кроме того, улучшились стандарты в области жилья (несмотря на тесноту значительного большинства новых домов в настоящее время): если вам нужно будет сделать выбор между домом с центральным отоплением и доступом на кухню и домом с несколькими жильцами, с очередями в ванную и туалет, с арендодателем, который не хочет починить бойлер, и с сыростью, просачивающейся через потолок, — то что вы выберете? Сегодня есть возможность для большего количества компромиссов, которые могут быть выгодными обеим сторонам.
Однако покидание родительского дома в более позднем возрасте может отложить процесс полного «взросления». Хорошо известен феномен избалованных молодых итальянских мужчин, которые предпочитают материнский кокон и не хотят брать на себя собственные семейные обязательства. И, возможно, некоторый его отголосок присутствует и в нашей стране: существует большой разрыв между количеством мужчин (2,1 миллиона) и женщин (1,3 миллиона), которые продолжают жить со своими родителями.
Но можно ли считать настолько плохой ситуацию, когда люди откладывают начало своей независимой жизни, потому что больше времени посвящают образованию, потому что хотят немного пожить, прежде чем обустроиться самостоятельно, или потому что их семейный дом, с точки зрения поддержки, обеспечивает комфорт, не требует расходов и является, на самом деле, довольно приемлемым местом для проживания? Возможно, были периоды в не столь отдаленном прошлом, когда от молодых британцев ожидали, что они пораньше покинут родные гнезда.
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ.

Мэри ДЕЖЕВСКИ (Mary DEJEVSKI). The Guardian, Великобритания. 8 августа 2019 года
ИноСМИ.RU. 11 августа 2019 года